Одна-одинешенька

О, злое создание! Как она умела издеваться над людьми! Как умела растравлять чужие раны! Да уж, действительно, надо было или совсем не любить своей дочери, или настолько нуждаться, чтобы решиться отдать молодую девушку в лапы миссис Ватсон!

– Может быть, они застраховали свою жизнь или, может быть, детям полагается какая-нибудь пенсия после отца? – продолжала допытываться содержательница пансиона. – Впрочем, нотариус вместе с инженером, который везет детей, наверное, прояснят все эти обстоятельства. А скажите, пожалуйста, вы видели детей вашей матери от второго брака?

– Я не видела только последнего, – ответила Шарлотта.

При этих словах на ее заплаканном лице появилась радостная улыбка: молодая девушка живо представила себе этого беспомощного малютку, которому она теперь отдастся всей душой. При одной этой мысли Шарлотта даже просияла.

«Наконец-то я увижу их! Как я рада!.. – думала про себя девушка. – Бедные детки!.. Я готова все для них сделать… Я буду заботиться о них, заниматься с ними, дам им, по возможности, то, чего в детстве так недоставало мне самой!»

– Мне, конечно, очень жаль вас, милая моя, – сказала миссис Ватсон, встав со своего места, – но я должна вас предупредить, что не допущу, чтобы из-за ваших невзгод нарушался порядок в моем учебном заведении. В жизни так много горя, что из-за всякой неприятности не приходится пренебрегать своими обязанностями. Поэтому я вас прошу заниматься своим делом, как всегда: несчастья учителей не должны отражаться на учениках.

Произнеся эту фразу, миссис Ватсон зна́ком показала Шарлотте, что разговор окончен. Молодая учительница молча поклонилась и вышла из комнаты. Она чувствовала, что силы окончательно покидают ее. Слезы душили ее, сердце разрывалось на части…. Как приятно было бы в такую минуту иметь рядом друга, на груди которого она могла бы выплакать свое горе, дав полную волю своим слезам! А между тем у нее не было никого, с кем она могла бы поделиться своим горем, кто пожалел бы и утешил ее…

Медленно поднималась Шарлотта по лестнице – ей было неприятно возвращаться в свою холодную, неуютную комнату, заставленную роялями. На последней ступеньке девушка вдруг обо что-то споткнулась. Оказалось, это была Флора, пьяная до того, что уже не могла держаться на ногах и валялась на лестнице. На лице несчастной женщины были видны следы слез. На этот раз Флора была в мрачном расположении духа и, мотая головой из стороны в сторону, приговаривала:

– Где это видано?.. Такая молодая барышня!.. Такая молодая барышня!..

Чтобы пройти в свою комнату, Шарлотте пришлось толкнуть пьяную женщину. При этом та уставилась на нее своими осовелыми глазами и несколько раз повторила свое обычное:

– Как жаль! Как жаль!..

Вот при каких обстоятельствах узнала Шарлотта о смерти своей матери и отчима. Вместе с этим рушились все ее мечты, все надежды…

Глава 4
Грустный день

На другой день в половине седьмого утра молодая учительница, проплакав всю ночь, с опухшими от слез глазами, уже сидела, по обыкновению, за фортепьяно и занималась с Кутой Стэль – несчастья учителей ведь не должны отражаться на учениках, как сказала миссис Ватсон.

Кута Стэль была на редкость некрасивой девочкой, высокой и необыкновенно крупной для своих двенадцати лет. Особенно портили ее рыжие волосы, подстриженные на лбу челкой, спускавшейся до самых глаз и закрывавшей даже брови. Заниматься с этой девочкой было сущее наказание, так как она не имела ни малейших способностей к музыке и к тому же вообще была необыкновенно глупа. Несмотря на то что Шарлотта занималась с ней уже полгода, девочка не могла сыграть ни одной самой легкой пьески; впрочем, большим достижением надо было считать уже то, что Кута за это время научилась отличать правую руку от левой.

– Да, эта ученица не делает вам чести! – говорила, бывало, Шарлотте миссис Ватсон. – Судя по ее знаниям, вы плохая учительница музыки, и это может очень повредить репутации моего учебного заведения. А это тем более неприятно, что мать Куты Стэль вращается среди богатых американцев и могла бы обеспечить нам немало учениц!

Раз мать Куты была богата, то, значит, в том, что девочка плохо играла на фортепьяно, виновата была, по мнению миссис Ватсон, только одна учительница! Что могла Шарлотта возразить против этого решительного аргумента?

И вот теперь, сидя рядом с этой девочкой, Шарлотта то и дело повторяла охрипшим от слез голосом:

– Неверно, неверно, Кута!.. Ми, до, фа-диез, соль простое!.. Соль простое – разве вы не слышите, что я вам говорю?.. Обеими руками сразу… Да не ложитесь вы, пожалуйста, на рояль – сидите прямо и считайте! Вы никогда не считаете!..

Как ни была Кута малонаблюдательна, но и она заметила, что учительнице сегодня не по себе.

– Что с вами, мисс? – с участием спросила девочка. – У вас даже голос изменился!

Так как Шарлотта ничего не отвечала, то Кута воскликнула с торжеством, уверенная в своей проницательности:

– Я готова держать пари, что у вас болят зубы! О, это такая ужасная боль – не правда ли?!

Зубная боль была, вероятно, единственным горем, которое здоровой американке пришлось испытать в своей жизни.

– Да, мне очень тяжело!.. Очень тяжело!.. – отозвалась Шарлотта.

Кута так и поняла, что это относилось именно к зубам, и сочувственно сказала:

– Бедная мисс Шарлотта! Вам непременно нужно вырвать его!

И девочка снова принялась за игру, ошибаясь на каждом шагу.

За Кутой Стэль следовали по обыкновению другие ученицы: Китти Клифтон, Роза Стефенсон, Анни Лукк и так далее. Некоторые тотчас же заметили, что с их учительницей происходит что-то неладное, но не решались спросить ее об этом. Другие же, поглощенные своими собственными заботами или малонаблюдательные, не замечали в Шарлотте никакой перемены. А молодая учительница, продолжая заниматься со своими воспитанницами и поминутно повторяя: «Играйте с большим выражением!.. Громче!.. Тише!..», – между тем думала о матери, о старшем брате и о детях, которые на днях должны были приехать… Да, в этот день миссис Ватсон имела полное право быть недовольной своей учительницей музыки, так как она на этот раз исполняла свои обязанности чисто машинально, совсем не отдаваясь им, как обычно, всей душой. Да, несомненно, этот месяц Шарлотта из своих тридцати франков несколько сантимов получит даром!

Но вот, наконец, звонок к завтраку… Шарлотта решила, что она останется в своей комнате и не сойдет вниз, так как чувствовала, что не в состоянии более сдерживаться и непременно разрыдается. Для содержательницы же пансиона это только на руку, если за завтраком будет одним человеком меньше: останется, по крайней мере, его порция.

В изнеможении молодая девушка бросилась на постель и, уткнувшись головой в подушку, горько заплакала. Сокрушало ее главным образом то, что со смертью матери рушились все ее мечты. Ей жаль было не прошедшего, которое было так незавидно, а того счастливого будущего, которое она рисовала в своем воображении.

К счастью, Шарлотта принадлежала к числу тех сильных натур, которые никогда окончательно не падают духом и не теряют надежды даже в самые критические минуты жизни. Подобно здоровому, сильному растению, у которого взамен каждого упавшего листа тотчас образуется новая почка, Шарлотта после всякого удара судьбы способна была снова воспрянуть духом. Так и теперь мысль о трех сиротках, у которых, кроме нее, никого не было на свете, заставила ее прийти в себя и успокоиться: теперь, более чем когда-либо, ей нужно быть благоразумной и запастись энергией. И, хотя ей это стоило огромных усилий, Шарлотта перестала плакать и принялась за свои обычные дела.

День тянулся бесконечно долго… Перед самым обедом молодая девушка получила телеграмму от брата, который извещал ее, что приедет на следующий день. В то время как ученицы безбожно колотили по клавишам рояля, готовясь к следующему уроку, Шарлотта грустно смотрела в окно и, глядя на дома и дороги, занесенные снегом, падавшим крупными хлопьями, думала о брате: «Какая ужасная погода! Как Гаспару теперь, должно быть, холодно ехать! Как он, вероятно, теперь скучает один!.. Но, слава Богу, скоро, очень скоро он будет здесь, со мной!»

Девушка, кажется, так бы и побежала навстречу старшему брату – ведь они так давно не виделись! У них не было возможности повидаться друг с другом. А их родственники, у которых жил Гаспар в Германии, не только никогда не выражали желания познакомиться с Шарлоттой, но им даже, по-видимому, и в голову не приходило, что брату, может быть, очень хотелось бы видеть сестру. А время между тем шло, дни проходили за днями…

На другой день после завтрака, когда Шарлотта, по обыкновению, сидела за роялем, в комнату вдруг вошла Флора. Она с таинственным видом подошла к молодой учительнице и, улыбаясь, тихо сказала ей:

– Милая барышня, вас спрашивает какой-то интересный молодой человек! Он дожидается вас в гостиной.

Наконец-то! Наконец-то она увидит своего горячо любимого брата! Правда, прежде, когда они были детьми, Гаспар никогда не был особенно приветлив с ней и, в противоположность многим старшим братьям, заботящимся о своих младших сестрах, доставлял ей много неприятностей. Теперь все это было забыто: Шарлотта горела желанием снова увидеться с братом, с которым не виделась столько лет и с которым теперь, Бог даст, никогда не расстанется!

Глава 5
Брат и сестра

С сильно бьющимся сердцем Шарлотта отворила дверь в гостиную и от волнения на секунду остановилась на пороге. Перед ней возле знаменитой переносной печки стоял высокий изящный молодой человек, с правильными чертами лица, глубокими черными глазами и красиво очерченными, густыми темными бровями. Брата Шарлотты вполне можно было бы назвать красавцем, если бы не угрюмое, неприятное выражение лица, из-за которого внешность молодого человека производила какое-то странное впечатление.

– Милый, дорогой мой! – радостно воскликнула Шарлотта, бросившись к брату. – Как я рада тебя видеть! Ты не можешь себе представить, как мне тяжело было жить одной, без тебя, без мамы!.. Как я счастлива, что мы с тобой опять вместе!.. Бедная наша мама!.. Бедные детки!.. И за что это судьба так наказывает нас?!

И плача, и смеясь в одно и то же время, девушка, не спуская глаз с брата, обнимала его и осыпала поцелуями.

– Как ты изменился! Какой ты стал красивый! – говорила она. – Но я бы тебя все равно узнала: ты так похож на нашу милую маму!.. Страшно подумать, как мы давно с тобой не виделись!..

На ласки сестры Гаспар тоже отвечал поцелуями, хотя далеко не такими горячими. Он вообще, как мы уже говорили выше, был крайне замкнутым и не отличался особенной чувствительностью. Наконец он освободился из объятий сестры и с удрученным видом опустился на стул. Не выпуская его рук из своих, Шарлотта села рядом с ним.

Странное дело! До приезда брата ей казалось, что разговоров у них хватит на несколько дней, а между тем теперь она просто не знала, о чем говорить с ним, и вообще чувствовала себя крайне неловко. Оно, впрочем, и понятно было, так как Гаспар, всегда недовольный и угрюмый, обычно на всех наводил тоску; он способен был заморозить самое горячее сердце. Словом, брат и сестра представляли полную противоположность друг другу: насколько сестра была ласковой, сердечной, впечатлительной и доверчивой, настолько брат был холодным, бесстрастным и скрытным.

Наконец Шарлотта прервала тягостное молчание:

– Знаешь ли ты, по крайней мере, как все это случилось? – тихо спросила она. – Я так ничего толком и не знаю – мне содержательница пансиона безо всяких подробностей сообщила эту… эту ужасную новость.

– Я тоже знаю, вероятно, не больше твоего, – ответил Гаспар. – Они оба умерли от желтой лихорадки через двое суток один после другого. Нашему отчиму вообще жилось там неважно, дела его шли все хуже и хуже… В последнем письме, которое я получил, он говорил даже, что хочет уехать из Сан-Пабло. Что же касается мамы, то она, вероятно, никогда не привыкла бы к тамошнему климату и вообще к жизни в такой глуши.

– Мама всегда писала так мало! – грустно заметила Шарлотта. – Переписка вообще очень утомляла ее. Последнее письмо от нее я получила два месяца тому назад. Я несколько раз просила, чтобы она вместо себя заставляла хоть сестренок писать нам; но, по-видимому, те не умеют даже читать, так как у мамы не было времени и терпения заняться их образованием.

Шарлотта тяжело вздохнула.

– Бедная мама! – продолжала она. – Как ей, должно быть, было тяжело жить в такой глуши, без общества, без всяких развлечений и удобств, к которым она так привыкла! Мне кажется, что причиной ее смерти была не одна желтая лихорадка: скука и неудачи мужа тоже, несомненно, вредно отражались на ее здоровье.

– Ну, я бы там вовсе не чувствовал себя уж так худо, – уныло заметил Гаспар. – По крайней мере, я был бы там свободен, ни от кого не зависел бы, не надо было бы ходить по пятам за противными мальчишками, сажать их за книжку…

– Да и я тоже не стала бы, вероятно, жаловаться на свою судьбу, живя вместе с мужем и детьми. Но бедной маме, такой избалованной, так любящей общество и всякие развлечения, понятно, тяжело было лишиться всего этого. Мне же, не испытавшей ничего подобного, кажется, что без этого прекрасно можно обойтись.

Шарлотта сказала это так простодушно, как самую обыкновенную вещь: девушке даже и в голову не приходило, что ей еще гораздо более естественно было бы нуждаться в обществе и развлечениях или ставить матери в вину, что она, заботясь только о себе самой, никогда не хотела подумать о том, как живется ее дочери.

Снова наступило молчание… Шарлотта ждала, что брат начнет расспрашивать ее о житье-бытье, так как по письмам об этом можно было составить себе лишь слабое представление, начнет рассказывать о себе, о своих планах и намерениях, но Гаспар молчал, погруженный в свои мрачные думы. Боясь, как бы его апатичное, мрачное настроение духа не передалось и ей, молодая девушка, чтобы отогнать от себя грустные мысли, стала говорить о малютках, оставшихся после смерти их матери.

– Ты, конечно, знаешь, что их скоро привезут сюда; нотариус, наверное, писал тебе об этом! Бедные детки! Ведь они круглые сироты!.. Как ты думаешь, что же с ними теперь делать?

Гаспар ответил не вдруг.

– Право, не знаю! – угрюмо сказал он наконец. – Я еще ничего по этому поводу не думал.

– Дорогой мой, ведь мы могли бы жить все вместе! – воскликнула Шарлотта, и глаза ее заблестели от радости. – Я бы стала вести хозяйство и смотреть за детьми…

И, войдя в роль матери для этих сироток, она начала рисовать их совместную трудовую жизнь целой семьей, жизнь, согретую любовью и лаской… Слово «дети» Шарлотта произносила с такою нежностью, будто это были ее собственные малютки.

– Что ты на это скажешь? – обратилась она к брату, взяв его за руку и нежно заглядывая ему в глаза.

– Все это одни мечты, воздушные замки – вот что! – резко ответил Гаспар. – Ни у тебя, ни у меня нет ни гроша за душой, и, прежде чем брать к себе этих детей, надо узнать, есть ли у них что-нибудь. Кроме того, у меня вовсе нет охоты разыгрывать из себя отца семейства. Я еще так молод, что мне, право, рано брать на себя такую роль.

– Но не ты ли писал мне, что ни за что не хочешь оставаться больше в Штутгарте и что для карьеры тебе необходимо жить во Франции? – возразила Шарлотта.

– Да, для того чтобы получить университетский диплом. Живя в Германии, я в свободное от уроков время уже начал сам заниматься математикой. Для того же, чтобы заниматься далее, мне необходимо посещать лекции в Парижском университете. Но все это одни несбыточные мечты: откуда взять денег и на то, чтобы жить, и на плату за слушание лекций?

Шарлотта задумалась.

– А разве ты не мог бы получить стипендию? – сказала она. – Я слышала, что они выдаются по конкурсному экзамену. А я бы стала давать частные уроки музыки и французского языка, кроме того, постаралась бы делать переводы с английского. Живя крайне скромно и экономно, мы, я уверена, могли бы сводить концы с концами, и к тому же всегда были бы вместе.

Шарлотта всегда отличалась сообразительностью. Живя у миссис Ватсон, молодая девушка находилась в полном подчинении, и потому ей ни в чем нельзя было проявить инициативы. Но, будучи от природы очень сметливой и энергичной, она сумела бы выйти из любого положения. По странной иронии судьбы, эта хрупкая молодая девушка обладала чисто мужскими качествами: замечательной энергией и силой воли; высокий же, широкоплечий, с виду мужественный молодой человек, – наоборот, был малодушен, нерешителен и труслив.

Видя, что брат ничего не отвечает, Шарлотта продолжала:

– Человек с математическим образованием может сделать прекрасную карьеру, и ты мог бы далеко пойти.

Гаспар пожал плечами.

– Откровенно говоря, я терпеть не могу математику, и у меня к ней нет никаких способностей, так что на этом поприще я больших высот не достигну.

Шарлотту при ее прямоте до такой степени поразили эти слова, что она с удивлением воскликнула:

– Боже мой, да как же можно заниматься тем, к чему не чувствуешь ни малейшего призвания?! В таком случае почему бы тебе не заняться каким-нибудь другим предметом?

– Да не все ли равно, чем заниматься! – сказал Гаспар, махнув рукой. – Я всегда говорил, что родился неудачником, и знаю, что никогда ни в чем не буду иметь успеха.

– Полно, Гаспар! Зачем говорить такие вещи?! – возмутилась Шарлотта. – При желании можно достичь очень многого!.. Увидишь, как у нас с тобой вдвоем закипит работа! По-моему, так приятно жить вместе, иметь свой собственный угол, слышать вокруг себя детский смех!.. Я постараюсь избавить тебя от всяких хозяйственных забот, и ты будешь в состоянии всецело погрузиться в свои занятия. Я уверена, что ты так упал духом и почувствовал даже отвращение к наукам именно из-за того, что тебе приходилось заниматься урывками и расходовать свои силы на присмотр за детьми двоюродного брата… Кстати, ты мне никогда ничего не писал об этих детях! Какие они: умненькие, послушные, симпатичные или нет?

– Дети как дети! – ответил Гаспар.

Шарлотта не могла удержаться от смеха.

– Все понятно – нечего сказать! – воскликнула она. – Но будем довольствоваться и этим!.. А скажи, по крайней мере, много ли времени проводил ты с ними? Должен ли ты был, например, ходить с ними гулять?

– Я вообще старался быть с ними как можно меньше, да и то теперь нахожу, что делал для них слишком много, – с раздражением сказал Гаспар. – Противные мальчишки! Как я жалею, что ни разу не отодрал их за уши! Слава Богу, что я теперь избавился от них! Двоюродный брат, Людвиг, предупредил меня, что я скоро не буду ему нужен, и ты можешь быть спокойна: в Штутгарт я больше не вернусь. Идти в гувернеры я тоже не намерен – я и тогда решился на это только в силу крайней необходимости. Если мне не удастся найти другой работы, я уеду из Франции… Хоть в Азию, хоть в Америку, в тот же Сан-Пабло, – словом, куда придется…

– Какой вздор ты несешь! – заметила Шарлотта, улыбаясь. Но в глубине души она, однако, очень встревожилась, вспомнив, что Гаспар и прежде не знал, чего хотел: он перебывал почти во всех лицеях в Париже, все подыскивая, где лучше, и везде был чем-нибудь недоволен.

– Тебе ли соваться туда, где не мог устроиться даже такой человек, как наш отчим, окончивший Политехническую школу, и ехать в Америку именно теперь, когда у нас там никого не осталось! – продолжала Шарлотта.

– Да я это сказал только так, к примеру, – возразил Гаспар и, посмотрев на часы, встал. – Однако мне пора уходить. Сегодня вечером у меня назначена встреча с нашим нотариусом.

– Есть ли у тебя, по крайней мере, деньги? – робко спросила Шарлотта. – Если нет, то я могу тебе дать, хотя, конечно, не особенно много… так… немножко… Но все, что у меня есть, в твоем распоряжении.

Гаспар не счел даже нужным поблагодарить сестру.

– Нет, не надо! – ответил он. – Наш двоюродный брат был так добр, что заплатил мне жалованье за целый месяц, хотя мне следовало получить только за неделю. Какая щедрость со стороны пивовара, у которого денег куры не клюют!

И Гаспар усмехнулся.

– Где же ты будешь сегодня обедать? – спросила Шарлотта.

– Не знаю.

– Может быть, впрочем, тебя пригласит к себе нотариус? А где ты будешь ночевать? – беспокоилась молодая девушка.

– Опять-таки не знаю!

«Не знаю» было любимым ответом Гаспара. И правда, он никогда ничего не знал, этот бедный молодой человек, а главное – и не пытался узнать!

Надеясь, что брат предложит ей пойти вместе с ним, Шарлотта робко спросила:

– Ты разве не возьмешь меня с собой? Впрочем, я, может быть, стесняю тебя?

– Да, конечно, ты только стеснишь меня, – поспешил ответить Гаспар. – Где же ты будешь ночевать? Это будет только двойной расход. Тебе, по-моему, гораздо лучше оставаться здесь, а завтра я приеду за тобой, если будет нужно, и расскажу о разговоре с нотариусом.

В сущности, Гаспар был вполне прав: Шарлотта тотчас поняла это и согласилась с ним. Проводив брата до калитки сада, занесенного снегом, и подождав, пока Гаспар скроется за поворотом дороги, девушка с грустью пошла в свою комнату и залилась слезами.

Брат произвел на нее очень неприятное впечатление. Напрасно она старалась утешить себя тем, что он только с виду кажется таким холодным, а на самом деле у него предоброе сердце и что он только не умеет выражать своих чувств, что он – одна из тех непонятных натур, которые трудно разгадать… Несмотря на это слезы все текли и текли неудержимо… Такого отчаяния Шарлотта не испытывала даже в тот день, когда узнала о смерти матери.