Особняк с видом на счастье

Ферапонт поведал домашним, что Грушецкие – очень древний польский дворянский род, издавна служивший московским государям, и что одна из представительниц этого славного рода даже была русской царицей – супругой царя Фёдора Алексеевича, старшего брата Петра Первого. Это сообщение Феропонта решило вопрос в пользу влюбленной пары. На следующий день весь Барнаул знал, что Парамошка Мохнокрылов женится на родственнице царицы, причём какой именно царицы не уточнялось. Так Агафья Грушецкая, чья историческая фигура почти незамеченной промелькнула в длинной веренице русских государынь, сделала счастливой мою сестру Лину. Хотя, если честно, Грушецкие – фамилия очень распространенная, и я никогда не слышала о нашем родстве с царицей Агафьей.

Вскоре Мохнокрыловы всей семьёй приехали в Москву сватать Лину, и особняк в центре города окончательно убедил их в нашем родстве с царями. Лина уехала в Барнаул мужней женой. На граждан города Барнаула моя сестра навела тихий ужас количеством и размерами бриллиантов, а также соболиной шубой, подаренными свекровью после того, как сын рассказал матери в подробностях о спасении денег и его самого отцом молодой жены. Сама свекровь так комментировала свои подарки: «Только соболя, не в кунью же шубу одевать царицыну сродницу. Вот у Пудовкиных сноха Паранька пусть в куньей и ходит». Я никогда не видела и не увижу купцов Пудовкиных, но много о них слышала, особенно о сыне Яшке и снохе Параньке, которых Парамон и Лина, разумеется, запросто за пояс заткнут своей красотой и статью. И я была готова слушать рассказы про соседей день и ночь, лишь бы моей сестре было тепло и уютно в её новой семье в далёком сибирском городе

Глава 4

И мы остались вдвоём с отцом. Точнее, вчетвером, Антип и Лукерья были по-прежнему с нами. Лукерья готовила еду и убирала комнаты, Антип смотрел за домом, выполнял обязанности истопника, дворника, посыльного. Отношения у нашей прислуги были странными: то они производили впечатления нежных влюбленных, то ссорились чуть ли не до драки. После особенно бурных сцен Антип пил водку несколько дней подряд, а Лукерья любезничала с Харитоном, денщиком нашего соседа-генерала, после чего возникали новые ссоры. Но, как бы там ни было, Антип и Лукерья пробыли с нами много лет и были частью нашей жизни.

Какое-то время мы с отцом работали дружно и слаженно, и мне было достаточно весело. Я помогала ему вести «наружное наблюдение». Это было похоже на театр. Я была то кокетливой горничной, то истеричной гимназисткой, то глуповатой торговкой бубликами. Проживала десятки маленьких жизней, помогая отцу, и очень гордилась этим. Но внезапный удар прервал жизнь моего отца и круто изменил мою. И вот я на вокзале, поезд увозит мою сестру в другую, я надеюсь, счастливую жизнь. Я возвращаюсь домой, в свой большой пустой дом.

Разве у меня есть дом? У меня есть жилая площадь. Потому что дом – это место, где тебя ждут родные люди. А меня не ждёт никто. Хотя нет, меня ждут Антип и Лукерья. Я сегодня же переговорю с ними по поводу того, что им уже давно пора определиться со своими отношениями, благословлю и предложу обосноваться в правом крыле второго этажа, где были наши с Линой комнаты. Сама я переберусь в папину спальню и буду думать, что делать с офисом на первом этаже. Наверху, в столовой, мы теперь будем обедать втроём, а кухня и все подсобные помещения не осиротели, потому что и раньше это была вотчина Антипа и Лукерьи.

Стоп. Всё замечательно, а на что мы все будем жить? У отца остались какие-никакие сбережения, Лина привезла от свекрови деньги на похороны и мне на первое время. Написать дяде Вацлаву? Но где они с Катажиной сейчас? Писем давно нет, точнее, их вообще не было с той поры, как мы проводили молодую чету в далекое плавание. Написать: Аргентина, серебряные прииски, Вацлаву Грушецкому? Может, и дойдёт, всё-таки конкретней чем «на деревню дедушке». Но когда? К тому же дядя Вацлав и так сделал для нас очень много. Нет, надо выбираться из проблем самой. Есть жильё, есть оборудованный офис, есть имя Грушецкий в московском частном сыске. Точнее, был Грушецкий, а теперь будет Грушецкая.

Мы пьём чай у меня дома с моей единственной подругой Александрой, с которой сидели за одной партой в гимназии. Теперь Александра стала начальницей нашей гимназии и преподает там математику. Мы никогда с ней не расставались, а с другими подругами по гимназии или по театральной школе жизнь то сводила, то разводила. Вот и Вера как-то незаметно исчезла из моей жизни, и я давно не слышала о ней, а Александра была всегда рядом. При всей моей кажущейся общительности, я очень плохо схожусь с людьми. Но Александра и её родители – люди очень мне близкие.

Отец Александры историк, профессор Московского университета, её мама учила мою сестру музыке. Родители моей подруги даже хотели сделать меня своей родственницей. Мама Александры, Маргарита Львовна, познакомила меня со своим двоюродным племянником, Владимиром, офицером гвардии Преображенского полка в Петербурге. Как ни странно, я ему понравилась. Бывают же люди с плохим вкусом!

Он провел отпуск в Москве, в прогулках со мной то в Сокольниках, то на Воробьёвых Горах, дарил цветы. Оркестров, к счастью, не заказывал. Но дальше у нас не пошло и не могло пойти, потому что я была по-прежнему влюблена в человека, которому до меня не было никакого дела, и про которого я ничего не знала уже почти год. И, скорее всего, мы с ним больше никогда (какое жуткое слово!) не увидимся.

Но о чём это я? Итак, мы пьём чай с Александрой. По пути ко мне она заехала в Венскую кондитерскую, и вот мы доедаем по третьему пирожному. Теперь уже пора обсудить вопрос о помощнике для моей серьёзной и ответственной работы. Конечно же, для частного сыска нужен мужчина, но проблема в том, что я не могу платить своему помощнику приличное жалование за службу. Но Александра находит выход: «Дорогая, у меня есть то, что нужно. К одной моей хорошей знакомой приехал племянник из Тулы, очень приличный молодой человек». Потом выяснялось, что «приличный молодой человек» не смог закончить гимназию и впоследствии был уволен уже с нескольких мест службы за бестолковость, нерасторопность и тому подобное. И родители решили, что в Москве у мальчика будет больше возможностей проявить себя. И отправили к бездетной тётке под крылышко. Да, перспектива с помощником была не ахти, но у меня не было выбора, и вообще «не боги горшки обжигают». Вот так, после трёх венских пирожных, в моей жизни появился Алексис.

Глава 5

Два или три месяца ушло на то, чтобы обосноваться в офисе отца на правах хозяйки, переоформить на себя и здание, и финансы, познакомиться с Алексисом и подружиться с ним. Мы подали в газеты новое объявление о том, что по старому адресу всё так же существует частное сыскное агентство, только клиентов принимает не Грушецкий Казимир Янович, а его дочь Грушецкая Матильда Казимировна. А в остальном абсолютно ничего не меняется, милости просим. Алексис, как мой секретарь, важно уселся возле телефонного аппарата, который папе в свое время удалось подключить к городской сети, что было большой удачей и большой редкостью в то время.

Но Алексису никто не звонил: видимо, наш провод не дотягивался до потенциальных клиентов, которых мы интересовали исключительно как помощники в поисках потерявшихся птичек, кошечек, собачек (в основном, глупых болонок и пуделей). Такие клиенты приходили без предварительных звонков. Был ещё один ревнивый муж, который тоже просто пришёл и заказал слежку за женой. К моей радости, его опасения не подтвердились, жена постоянно проводила время у своей кузины, которая недавно родила сына. И бездетная женщина, которая мечтала о ребёнке уже десять лет, будучи замужем за нашим клиентом-ревнивцем, целыми днями любовалась двоюродным племянником. Но рассказывать об этом своему мужу не хотела, чтобы не теребить общую на двоих душевную рану. Нам клиент на радостях заплатил сверх уговоренной суммы. В общем, всё закончилось ко всеобщему удовлетворению.

И вскоре прозвенел-таки долгожданный телефонный звонок. Неужели Алексис сейчас доложит мне про очередную пропавшую канарейку, но из очень продвинутого дома? Но Алексис церемонно произносит: «Матильда Казимировна, к вам хочет записаться на приём сам Колыванов!». Как будто все знают, кто такой Колыванов… Стоп, фамилия действительно знакомая…. Да это же владелец фарфоровых фабрик, богатейший человек! У родителей Александры есть колывановский сервиз, и Маргарита Львовна с гордостью говорит, что колывановский фарфор ничуть не хуже кузнецовского. Что же ведёт ко мне такого известного на всю Москву человека? Конечно же, я выхватила телефонную трубку у Алексиса и немножко, совсем чуточку поизображав из себя очень занятую вумeн-детектив, назначила время приема на сегодня после обеда. Не для того, чтобы успеть пообедать, а чтобы перевести дух и приготовиться к важной встрече. А что дело меня ждёт очень важное, я нисколько не сомневалась. У таких хозяев канарейки не улетают.

Он вошёл. Я увидела мужчину, про которого золовки моей сестры обязательно сказали бы: «Какой король!». Высокий, статный, одет с иголочки, на вид чуть больше пятидесяти. Он склоняется к моей руке (нет, я в обморок не упала) и говорит: «Матильда Казимировна, я обращаюсь именно к вам, потому что имел дело с вашим батюшкой, царство ему небесное, редкой порядочности был человек». Оказывается, Колыванов имел дело с полицией.

Он продолжает: «Дело у меня тонкое». «Разумеется, с толстыми делами идут в полицию», – ляпнула я и тут же прикусила язык: вот сейчас обидится и уйдёт. Но мой потенциальный клиент продолжает повествовать о своей проблеме уже в подробностях. У него в доме пропадают деньги, суммы достаточно значительные. В первый раз это произошло примерно лет пятнадцать назад, потом прекратилось, а сейчас опять началось. Но, по понятным причинам, глава большого семейства в полицию обращаться не хочет, и мне предлагается найти вора. Мой наниматель, Владимир Прохорович, хотел бы, чтобы я поселилась в его доме в качестве учительницы его внуков, например, по рисованию.

Одно из моих воспоминаний детства: я нарисовала стул с натуры и гордо показываю его Катажине. Она восторгается и говорит мне: «Молодец, Матильдушка, лошадка получилась уже значительно лучше». И я – учительница по рисованию? Тяжелый случай. Но учить рисованию и учить рисовать не одно и тоже. Само по себе рисование понятие очень широкое. Это и раскрашивание обоев в комнате, и узоры пальцем на замерзшем оконном стекле, и ещё много чего. И я соглашаюсь на предложенные условия. А мой работодатель начинает детально описывать обстановку в своём доме.

Выясняется, что она очень непростая. Хозяин старомоден, он сторонник большой патриархальной семьи, хочет сохранить традиции, и два его женатых сына живут со своими семьями вместе с ним. К тому же он не хочет выделять их долю капитала, считая сыновей неспособными вести самостоятельно дела успешно. Я слушаю Владимира Прохоровича и думаю о том, как много у меня будет подозреваемых. Старший сын, Дмитрий, женился против воли отца на актрисе, колесившей по приволжским городам от театра к театру. Сама она родом из Костромы. Колыванов считает, что она изменяет или обязательно будет изменять его сыну. Она часто отлучается из дома, ссорится с мужем, позволяет себе экстравагантные выходки и капризы, ей всегда нужны деньги – много денег.

Зато второй сын, Андрей, живёт со своей супругой душа в душу. Жена Андрея, Ульяна, Ульянушка, Колыванову как родная. Дочь давнего друга и компаньона, на глазах выросла, умница, красавица, родила троих сыновей (именно их я и буду учить рисованию). Что-то сразу мне не понравилась эта сахарная история – рождественская сказка какая-то, слишком, уж, всё гладко у этой пары. Ладно, посмотрю повнимательней на эту распрекрасную Ульянушку. Ещё в семье есть дочь Владимира Прохоровича, Антонина. Говоря о ней, отец, почему-то тяжело вздыхал. Все трое дети от первого брака (что сталось с их матерью, Колыванов мне не сообщил). Сказал только, что недавно женился второй раз на молоденькой обедневшей дворянке очень древнего рода. У детей с мачехой отношения, мягко говоря, натянутые, хотя его жена очень добрая, сердечная женщина. Ещё с Колывановым проживает его старшая сестра, старая дева, Клавдия Прохоровна. Она часто ездит на богомолье по разным монастырям, подолгу там проживает и подумывает стать монахиней, когда выберет самую понравившуюся обитель. Таковы обитатели дома, не считая слуг, проживающих в доме и приходящих. Через пару дней я переселилась к Колывановым.

Глава 6

Шикарный трёхэтажный особняк на Поварской был по архитектуре и минипарку вокруг него сродни дворянской усадьбе донаполеоновских времён. В такую мысленно поселил семью графа Ростова Толстой в своём романе. Эта предположительная усадьба Ростовых находилась тоже на Поварской, на другой стороне улицы, напротив особняка Колыванова. Неудивительно, что хозяин дома предпочитает, чтобы вся семья проживала здесь, иначе он рискует проводить долгое время в одиночестве, пытаясь найти хоть кого-то живого, блуждая по многочисленным комнатам центральной части дома и по двум его крыльям с отдельными входами.

Мебель в доме тоже была старинной или сделанной на заказ под старину. Тяжелый ампир в стиле «Людовика из тринадцатого», как любила в шутку говорить моя сестра Лина. Первые два этажа центральной части дома занимали общие помещения: гостиные, столовые и комнаты под офис с тремя кабинетами отца и сыновей. На первом этаже в правом крыле располагалась кухня, подсобные помещения, в левом – комнаты для прислуги и гостей. Второй этаж левого крыла занимали Антонина и Клавдия Прохоровна, весь третий этаж левого крыла – глава семьи с женой. На втором и третьем этажах правого крыла расположились, соответственно, старший и младший сын с семьями.

Мне, по идее, полагалась одна из гостевых комнат на первом этаже, но мы с Владимиром Прохоровичем решили, что для удобства в моём расследовании мне стоит находиться в центре дома, и хозяин выделил мне одну из комнат в своей части дома, ближайшую к центральной лестнице в левом крыле третьего этажа. Удивления членов семьи от такого моего размещения было не избежать. Но объяснение для своих домочадцев хозяин нашел очень простое: детские комнаты находятся тоже на третьем этаже в другом крыле дома, и учительнице будет легко встречаться со своими учениками, которым не придётся мчаться к ней через весь дом, мешая всем остальным работать или отдыхать.

Но, думаю, не стоит и говорить, что я всё равно почувствовала себя по прибытии потерянной, одинокой и беззащитной. Когда хмурая дама неопределенных лет, видимо, экономка, провожала меня через просторную гостиную к лестнице, ведущей к моей шикарной комнате на третьем этаже, я обратила внимание на портрет молодой женщины с красивыми грустными глазами, одетой по моде тридцатилетней давности. Спросила у экономки: «Это хозяйка дома на портрете?». И последовал краткий неопределённый ответ: «Это Гликерья». Хорошо помню, что в рассказе Владимира Прохоровича о его домочадцах такое имя не упоминалось. И у меня вдруг появилось странное ощущение, что портрет, точнее, женщина, изображенная на портрете, имеет отношение к пропаже денег. Тут в гостиную вплыла Ульяна. Я сразу поняла, что это она, ведь именно такой я её и представляла. Полная, с приятными мелкими чертами лица, вся в кружевах и старинных драгоценностях, олицетворение домашнего тепла и уюта. А за ней вбегают три очаровательных мальчугана-погодки восьми, семи и шести лет, очень похожие на маму и друг на друга, и засыпают меня вопросами, перебивая друг друга: «А, мы будем рисовать зверей в зверинце? А медведя можно будет нарисовать? А покажите, как рисуют слона?»

Я отвечаю утвердительно на все вопросы, и на мгновенье становится так спокойно и уютно, как будто я давно знаю этих детей, они мои верные друзья и никому не дадут меня здесь в обиду. И вдруг, как будто спину обожгло, я резко оборачиваюсь и вижу женщину необычайной, какой-то диковинной красоты, очень бледную с огромными чёрными, немного сумасшедшими глазами. Тонкую, затянутую в чёрный панбархат. Я думала, что в жизни таких талий не бывает, только на картинках в модных журналах, которые я видела у модистки француженки Жаклин, когда мы с Линой шили платья к венчанию Катажины и дяди Вацлава. Оказалось, что бывают такие талии и в жизни.

Ещё более нереалистичным, чем талия, был огромный бриллиант, приколотый к платью. «Ему место в музее, а его носят вот так запросто дома днём», – подумала я тогда. Ну конечно, это Татьяна, жена старшего сына, актриса из Костромы. Артистическая натура видна сразу: да, от такой красоты можно потерять голову. Даже я, женщина, впечатлилась настолько, что на какое-то время потеряла дар речи. А очнулась от лепета Ульяны: «Милая сестрица, позвольте представить вам учительницу рисования моих сыновей, ваших племянников».

О, боже, да здесь не одна актриса, а целый театр эпохи барокко: «милая сестрица», «позвольте представить»… Татьяна резко перебила Ульяну и, откровенно нагло глядя на меня, спросила: «Где вы собираетесь жить?». Я вежливо отвечаю: «Владимир Прохорович предоставляет мне комнату на третьем этаже в левом крыле дома: он считает, что так будет удобней для всех, особенно для детей». И тут добродушие Ульяны как рукой сняло, она изменилась в лице, будто увидела змею, резко повернулась и почти побежала вверх по лестнице, провожаемая каким-то странным истеричным смехом Татьяны. Экономка, бесстрастно наблюдавшая эту сцену, сказала детям: «Идите к маме», слегка подталкивая их к лестнице, а мне молчаливым кивком дала понять, что надо следовать за ней. Я бормочу что-то вроде «простите, мне нужно разобрать свои вещи» и устремляюсь за экономкой под непрекращающийся демонический хохот Татьяны.

Глава 7

Раскладывая вещи в шикарном старинном шкафу и в столь же прекрасном комоде, я думала: что же произошло? Ведь Ульяна знала, что я буду жить у них в доме! Почему же она так изменилась, когда узнала, что я буду жить именно в этой комнате по решению Владимира Прохоровича? И почему так развеселилась Татьяна? Пожалуй, жизнь в этом доме будет у меня невесёлой. Но ведь это моя работа, я сюда приехала не развлекаться. Прошло несколько дней, я нисколько не продвинулась в своём расследовании, предположений никаких, а вопросов всё больше.

Я обедаю вместе с членами семьи, вернее, с частью семьи. За столом, кроме хозяина семьи, регулярно появляются двое его сыновей – оба красавцы в отца – и Ульяна. Татьяна приходит не всегда. Она почти никогда не завтракает или очень сильно опаздывает. Супруга хозяина, Нина Вениаминовна, вышла к обеду при мне лишь однажды, очень меня разочаровав: мне казалось, жена Колыванова должна быть гораздо красивее. Она маленького роста, глаза чуть навыкате, неулыбчивая. Конечно, не урод, но и не хороша собой, единственный её козырь – юность, ей 18 лет. Её почти не видно в доме, только слышно, как она играет на рояле в центральной зале для приёма гостей на первом этаже. И у меня создалось впечатление, что её в доме едва терпят, стараются не замечать. Сестру хозяина я ещё не видела, она опять уехала на богомолье.

Самая «тёмная лошадка» в семье – младшая дочь хозяина, Антонина. Я совсем ничего не знаю о ней кроме того, что она на два года старше своей мачехи. Я её ещё не видела, хотя она точно находится в доме. К столу она не выходит, а прислуга шёпотом говорит: «С Антониной опять ипохондрия сделалась». Почему Колыванов мне ничего не рассказывает о своей дочери? Что с ней? Имеет ли она отношение к краже денег? И ещё я отчетливо понимаю, что я здесь не ко двору. Почему? Я себя как-то выдала? И кто-то боится, что я о чём-то узнаю? И этот кто-то имеет отношение к краже? А может, мне домой вернуться и начать вышивать крестиком на продажу? Но ведь отец считал, что у меня интуиция и свежий взгляд на события и людей. Эх, папочка, как мне тебя не хватает, как нужны твои советы, ведь так важно для меня раскрыть своё первое настоящее дело!

Мои мысли прерывает странный звук: что-то среднее между хрюканьем, мяуканьем и скрежетом. А время уже позднее, полночь. Вспоминаю строки из своего любимого романа А. Дюма «Граф Монте-Кристо», перечитанного сотни раз: «полночь – час убийц». Всё, я схожу с ума, какая досада! Каких убийц?! Речь идёт о преступлении (что не доказано пока) под названием кража. Выхожу в коридор (он не освещён, хозяин-миллионер экономит на всём, на чём не надо). Подхожу к лестнице, ведущей вниз, в гостиную. В гостиной странно мерцает какой-то необычный голубоватый свет. Я потихоньку спускаюсь по лестнице.

В гостиной никого нет и достаточно светло, но она как-то изменилась, чего-то не хватает. На стене нет портрета, который так поразил меня в день приезда. Мне страшно, я бегу обратно в свою комнату. Нет, так нельзя, надо вернуться и рассмотреть всё внимательно. Беру самую большую свечу и вновь спускаюсь в гостиную. Портрет на месте, странного голубого свечения нет. И тут кто-то расколол мне череп, наверное, топором. Я падаю, и последняя мысль перед обмороком: неужели я скоро увижу родителей?

Я очнулась в раю. Родителей рядом не было. Наверное, мама меня не узнала, ведь она видела меня, лишь когда мне было 4 года… Но папа-то должен был меня найти и ей показать! Зато рядом со мной сидел ангел с большими крыльями – но только крылья были не белого, а розового цвета. Не знала, что бывают розовые ангелы… И вдруг ангел занялся совсем не ангельским делом: стал капать из флакончика в стакан с водой и протягивать этот стакан мне. И я поняла, что встреча с родителями откладывается, а вместо ангела передо мною жена хозяина, Нина, в розовом ночном пеньюаре.

Господи, как же болит голова! Я спрашиваю Нину: «Что со мной случилось?». И она отвечает, что на меня упала книга. «Какая ещё книга?!». «Старинная». Да, исчерпывающий ответ. Потом пришёл домашний врач Колывановых. Стучал молоточком, задавал глупейшие вопросы – например, сколько у него пальцев на руке, и хочу ли я есть. Более глупого вопроса в три часа ночи, на мой взгляд, придумать невозможно. Но доктор продолжал приставать с едой, расспрашивал о моём любимом блюде.

Чтобы он отстал, я брякнула первое, что пришло в голову: швейцарский шоколад, очень надеясь, что вопрос закрыт. Но, к моему несказанному удивлению, и даже, можно сказать, ужасу, по указанию доктора через несколько минут появилась хозяйка дома в своём розовом пеньюаре с широкими рукавами, которые я приняла за ангельские крылья, и поставила передо мной поднос с чаем и большими кусками шоколада! При этом Нина серьёзно произнесла: «Извините, ради бога, шоколад бельгийский. Завтра, точнее, уже сегодня с утра, к кондитеру пошлём за швейцарским». Да, они все тут сумасшедшие: и Нина, и доктор, и я сама, потому что на меня упала старинная книга, и теперь нужно есть бельгийский шоколад среди ночи.

Решив, что с больными спорить не стоит, я съела шоколад и запила его чаем. Чем очень порадовала доктора, и он наконец-то убрался, пообещав прийти завтра. Нина, взмахнув своими рукавами-крыльями, выскользнула за дверь. На секунду в коридоре мелькнуло взволнованное лицо Ульяны, а на пороге комнаты появился хозяин дома. Да, похоже, сегодня ночью никто не спит. Неужели из-за меня?

Мне очень не хотелось выглядеть перед Колывановым пуганой вороной, и я не стала рассказывать ему о голубом свечении и об исчезновении портрета. Я рассказала только, что услышала какой-то шум в гостиной, спустилась туда, и мне что-то упало на голову – по словам Нины Вениаминовны, старинная книга. Владимир Прохорович сказал мне, что, со слов доктора, у меня, слава богу, нет сотрясения мозга, а только очень сильный ушиб и нервное истощение. Затем он пожелал мне спокойной ночи, то есть невозможного, и удалился. А на меня вдруг навалилась странная усталость, и я будто провалилась в глубокую сонную яму.