Бонапарты. История Французской империи

Покушение на улице Сен-Никез

Но путь наверх у Наполеона явно не был усыпан розами, и очень многим не нравилось его быстрое возвышение.

Будучи человеком военным, Наполеон не раз рисковал жизнью: был ранен в ногу под Тулоном, находился «на волосок» от гильотины, отсидев некоторое время в тюрьме во время термидорианского террора, чуть не погиб в суматохе у Аркольского моста в одноименном сражении (австрийская пуля попала в грудь стоявшему рядом адъютанту Мюирону). Но, по большому счету, точно такой же была судьба сотен генералов республики, а сам Наполеон не представлял собой цели для каких-то покушений и заговоров. Слишком мелкой он был для этого фигурой. Все началось после государственного переворота, открывшего для него прямой путь к французской короне.

После этого роялистски настроенная эмиграция поняла, что Наполеон не из тех, кем можно управлять. Он уже давно перестал ощущать себя простым генералом и был готов управлять страной сам. Фактически он и был уже правителем Франции, наделенным почти неограниченной властью. Понятно, что в таких условиях желание враждебного Франции Лондона «убрать» Наполеона еще более укрепилось. Осуществить это желание британская разведка попыталась руками осевших в Лондоне французских роялистов.

Практически в то же самое время подобная мысль возникла и в кругах ярых якобинцев, грустивших об уходящей в забвение Великой французской революции. Для них идеи демократии не были пустым звуком, они своими руками создавали республику и по праву считали себя ее наследниками. Отчаянные средства, к которым они прибегали, всем известны, и теперь, видя, как Наполеон присваивает себе власть в стране, они считали себя обязанными отомстить.

Французский историк Андре Кастело по этому поводу пишет:

«Экстремисты – якобинцы и роялисты – не выносили такого позорного зрелища, когда большинство прежних революционеров и большая часть эмигрантов низкопоклонствовали перед новым хозяином»¹².

В результате, уже первый год Консульства представлял собой череду заговоров, направленных против Наполеона, на которого как роялисты (правые), так и якобинцы (левые) смотрели не иначе как на узурпатора и тирана, как на позор искренне любимой ими Франции.

Наиболее решительно настроенные якобинцы создали для уничтожения Наполеона боевую группу. В состав этой группы, члены которой называли себя «эксклюзивами» (то есть «исключительными» или «нетерпимыми»), входило шесть человек. Ее идейным лидером был 49-летний итальянец Джузеппе Черакки. Его ближайшим соратником стал бывший офицер 29-летний Джузеппе Арена. Группа была весьма разношерстной и включала в себя людей совершенно разных, движимых разными идеями, но объединенных одним – ненавистью к Наполеону.

Вариантов устранения первого консула рассматривалось множество, но остановились, в конечном итоге, на акте возмездия, получившим потом название «заговор кинжалов». Все было намечено на 10 октября 1800 года. Все должно было произойти в Опере, где в тот день давали премьеру «Горациев» и, конечно же, ожидали Наполеона.

Но попытка убийства в последний момент сорвалась. О готовящемся покушении донесли, и заговорщики были арестованы.

* * *

Удар со стороны роялистов последовал 24 декабря 1800 года. В тот день в Парижской опере должно было состояться первое исполнение оратории Гайдна «Сотворение мира». В представлении были задействованы более двухсот первоклассных оркестрантов и лучших певцов, что обещало невиданный успех. И, конечно же, Наполеон с супругой должны были быть там.

Две консульские кареты на достаточно большом расстоянии друг от друга неслись к зданию Оперы. Когда они вылетели на узкую улочку Сен-Никез (было ровно восемь часов вечера), вдруг раздался страшный грохот. Затем послышались крики, стоны, ржание лошадей. В густом дыму ничего нельзя было разглядеть…

Когда его клубы несколько рассеялись, стало ясно, что случилось что-то экстраординарное. Только бешеная скорость, с которой мчалась первая карета, спасла Наполеона. Задержись она хотя бы на десять секунд, Бонапарт и все бывшие с ним взлетели бы на воздух. К счастью, первый консул, как всегда, торопился, и кучер гнал лошадей что есть мочи, и вот эта-то поспешность и избавила от трагической гибели человека, преждевременная смерть которого изменила бы судьбы Франции и всей Европы.

В следовавшей в нескольких десятках метров позади карете Жозефины от взрыва разлетелись стекла.

Чтобы успокоить парализованных страхом женщин, Дюрок выскочил из кареты, а потом объявил, что произошел несчастный случай в одной из оружейных мастерских на соседней улице Ришельё, но первый консул и сопровождавшие его не пострадали.

На самом деле, это был не несчастный случай. Все пространство между двумя каретами было залито кровью и завалено телами убитых и раненых. О силе взрыва – а это явно был результат действия «адской машины» – красноречиво свидетельствовало и то, что, как потом выяснилось, было повреждено более сорока расположенных вблизи домов. Также стало известно, что при взрыве погибло 22 человека (двенадцать охранников из консульской гвардии и десять случайных прохожих) и было ранено еще около шестидесяти. Карета Наполеона оказалась наполовину разбита. Сам он лишь чудом не был убит или жестоко искалечен.

– Нас хотели взорвать! – кричал в это время на заваленной обломками и окровавленными телами улице Сен-Никез первый консул.

Ланн и Бессьер настаивали на том, чтобы возвратиться во дворец Тюильри.

– Нет, – твердо сказал Наполеон, – мы едем в Оперу!

* * *

Наполеон вошел в свою ложу с виду совершенно спокойный, так что публика в театре только через некоторое время узнала о происшедшем. Когда же в зале прошел слух о взрыве, публика устроила Бонапарту бурную овацию. Тот сдержанно поклонился. Лицо его было бледным, а губы чуть заметно дрожали.

Но он не долго демонстрировал спокойствие. Показав перед публикой в течение нескольких минут, что никакая опасность не способна сбить его с намеченного пути, Наполеон поспешил в Тюильри, где уже собрались все значительные лица той эпохи, чтобы узнать, что случилось и чем все это кончится.

Едва войдя в комнату, где находились собравшиеся, Бонапарт расслабился и отдался на волю всей горячности своего характера. Громким голосом он закричал:

– Полюбуйтесь, вот дела якобинцев! Эти мерзавцы хотели меня убить! В этом заговоре нет ни дворян, ни шуанов^[1], ни духовенства! Я стреляный воробей, и меня не обмануть. Заговорщики – это просто бездельники, которые вечно бунтуют против всякого правительства. Если уж их нельзя усмирить, то надо их раздавить. Надо очистить Францию от этой негодной дряни. Им не должно быть никакой пощады!

Позже, немного успокоившись, он сказал жене:

– Тебе, дорогая, здорово повезло. Они метили в меня, но вполне могли попасть в тебя.

Жозефина и ее дочь Гортензия рыдали.

– Разве это жизнь? – воскликнула сквозь слезы Жозефина. – Сегодня твоим врагам не повезло, но в следующий раз счастье может им улыбнуться. Теперь только и будешь делать, что постоянно бояться убийц.

– Надо будет устроить головомойку министру полиции Фуше, – подумав, сказал Наполеон.

– На твоем месте я не имела бы дел с этим человеком. Я его боюсь.

– Что ты хочешь? Могу ли я сейчас обойтись без него? Он такой ловкач, я из этого всегда смогу извлечь выгоду… И потом, будь спокойна, моя дорогая, это дело позволит мне пойти дальше. Они еще не знают…

И действительно, через четыре года Наполеон уже был императором всех французов.

* * *

Начавшееся немедленно следствие на первых порах ничего не выяснило, и никто не был арестован на месте взрыва. Наполеон, как мы уже знаем, был убежден, что и на этот раз покушение было организовано якобинцами, то есть республиканцами, которые остались верны Республике. Министру полиции Жозефу Фуше он так и объявил: он уверен, что «адская машина» была подложена якобинцами. Намеки Фуше, что, возможно, заговор был другого происхождения, встретили лишь насмешку: конечно, бывший член Конвента, бывший «левый» якобинец теперь стремится выгородить своих прежних единомышленников.

– Это дело рук якобинцев! Только они одни желают моей смерти! Это же бандиты, среди них нет ни одного благородного человека.

Фуше молчал, и это все больше раздражало Наполеона.

– Вы, Фуше, наверное, чем-то слишком сильно заняты, раз не обращаете достаточно внимания на якобинцев.

Фуше спокойно возразил, что еще не выяснено, подготовлено ли это покушение якобинцами; он лично убежден, что в этом деле играют главную роль роялистские заговорщики и английские деньги. Но спокойный тон возражений Фуше еще сильнее озлобил первого консула:

– А я говорю, что это якобинцы. Это террористы, это вечно мятежные негодяи, сплоченной массой действующие против любого правительства. Эти злодеи готовы принести в жертву тысячи жизней, лишь бы убить меня. Но я расправлюсь с ними так, что это послужит уроком для всех им подобных.

Фуше молчал.

– Фуше, я лучше знаю, кто подложил под меня эту бомбу, – продолжал кипятиться Наполеон. – Вы можете ловить кого хотите, но я-то уверен, что фитиль подпалили ваши друзья якобинцы!

Фуше не отступался от своих выводов:

– Это дело явно проплачено Лондоном, а англичане не стали бы платить деньги якобинцам. И вообще, какое отношение к взрыву имеют якобинцы? Разве это доказано?

– Фуше, я не нуждаюсь в ваших доводах. Мне нужна массовая депортация, чтобы очистить Францию от этих негодяев…

Фуше не мог прийти в себя от изумления.

– И вообще, вы надоели мне, Фуше, – продолжал кричать Наполеон. – Мне нужна полиция, а не юстиция!

Фуше осмелился еще раз высказать свои сомнения. Тут вспыльчивый корсиканец готов уже был наброситься на министра, и Жозефине пришлось вмешаться и взять супруга за руку. Наполеон, пытаясь вырваться, принялся перечислять все убийства и преступления якобинцев. Но чем больше горячился первый консул, тем упорнее молчал Фуше. Ни один мускул не дрогнул на его непроницаемом лице, пока сыпались обвинения, пока братья Наполеона и придворные насмешливо перемигивались, глядя на министра полиции. С ледяным спокойствием он отверг все подозрения и невозмутимо покинул Тюильри.

* * *

Уверенность Наполеона подкреплялась тем, что «адская машина», взорванная на улице Сен-Никез, представляла собой точную копию бомбы, изготовленной как раз в это время революционером-экстремистом, противником режима Консульства, неким Александром Шевалье. Шевалье в свое время работал на производстве пороха и хорошо знал свое дело. Его устройство состояло из железной бочки, наполненной порохом, другими горючими материалами, пулями и прочими острыми металлическими предметами. Взрывная смесь поджигалась при помощи длинной проволоки, приводившей в действие детонатор. В ночь с 17 на 18 октября 1800 года Шевалье провел испытание своей «адской машины» в одном старом ангаре.

Фуше через одного из своих тайных агентов, конечно же, тоже знал об этом изобретении. В ночь с 7 на 8 ноября Шевалье и его друзья по его приказу были схвачены и брошены в тюрьму Тампль. Теперь, после покушения на улице Сен-Никез, многих якобинцев отправят на эшафот, и ему – Фуше – предстоит послушно выполнять приказ первого консула, звучавший так: самым жестким образом раздавить якобинскую оппозицию новому режиму.

– Нации объявлена война! – кричал Наполеон. – Первый консул – это воплощение нации, ее персонифицированное выражение, а покушение на первого консула – это покушение на нацию, покушение на конституцию.

Итак, Наполеон решил покончить с оппозицией слева, и взрыв на улице Сен-Никез оказался ему весьма кстати. Фуше было велено составить проскрипционный список. Министр полиции, по его собственным словам, не одобрял принятия репрессивных мер против якобинцев, но список, разумеется, составил. В него попало более ста человек, и все они были арестованы. Многие потом подверглись ссылке в Гвиану, откуда редко кто возвращался. Кое-кто пошел на гильотину.

Джузеппе Черакки и его незадачливые сообщники были преданы суду. Закрытый процесс начался 7 января 1801 года и завершился через два дня: Черакки, Арена, Демервилль и Топино-Лебрён были приговорены к высшей мере наказания. 30 января, в девять часов утра, они взошли на эшафот.

Создатель «адской машины» Шевалье и его помощники были расстреляны еще раньше – 11 января.

При всем при этом Жозеф Фуше, избавляясь от компрометировавших его бывших друзей, с самого начала был уверен, что якобинцы в данном случае абсолютно ни при чем. Усердствовал он для того, чтобы угодить раздраженному Наполеону. Но на самом деле Фуше уже давно напал на след, и пока другие насмехались над ним, а сам Наполеон ежедневно иронически упрекал его за «глупое упорство», он собирал в своем доступном лишь для немногих кабинете неоспоримые доказательства того, что покушение в действительности было подготовлено роялистским подпольем. Встречая с холодным, вялым и равнодушным видом многочисленные нападки в Государственном совете и в приемных Тюильри, Фуше лихорадочно работал с самыми лучшими агентами в своей секретной комнате. Были обещаны громадные награды, все шпионы и сыщики Франции были подняты на ноги.

* * *

А тем временем довольный Наполеон лишь потирал руки:

– Виновны якобинцы или нет, это неважно. Важно то, что теперь я от них избавлен. Эта бочка взорвалась весьма кстати. Если бы ее не было, мне самому надо было бы взорвать ее под своей кроватью. Пусть якобинцы оплакивают свое прошлое, в будущем я им отказываю. Будущее принадлежит мне!

Наполеон быстро сообразил, что из неудавшегося покушения на улице Сен-Никез можно извлечь двойную политическую пользу. Эпоха относительной терпимости кончилась.

После ноябрьского переворота 1799 года и до 24 декабря 1800 года во Франции, конечно же, действовал режим личной власти, но это был режим, так сказать, «мягкого бонапартизма». Он был похож на режим предыдущей Директории, только вместо пяти директоров теперь было три консула, да одни законодательные учреждения по новой Конституции были заменены другими. Личная власть Наполеона была ограничена. В стране легально действовала оппозиция – и левая, и правая. Даже в созданном по новой Конституции Трибунате (одном из законодательных органов) политика Наполеона и вносившиеся им законопроекты подвергались ожесточенной критике. Знаменитый французский писатель-романтик Бенжамен Констан, подстрекаемый не менее знаменитой мадам де Сталь, сделал себе имя на яростных антибонапартистских речах. В Вандее продолжали действовать, говоря современным языком, «незаконные вооруженные бандформирования» шуанов, поддерживавшиеся роялистской эмиграцией и Лондоном, и разгромить их никак не удавалось.

Наполеон, конечно, затыкал рот наиболее яростным критикам и все время старался предпринимать шаги к ужесточению режима, но это были лишь частные изменения. После же взрыва на улице Сен-Никез пришло время глобальных изменений. Взамен «мягкого бонапартизма» во Франции установился режим прямой диктатуры – когда вся власть оказалась в руках Наполеона Бонапарта. В этой диктатуре не было места оппозиции, свободной прессе и критике. Законодательные органы были превращены в настоящую бутафорию. Стране была предложена «национальная идея», заключавшаяся в объединении всех французов вокруг Наполеона. Всех, начиная от бывших санкюлотов, ненавидевших аристократов, и кончая аристократами, ненавидевшими санкюлотов.

Быстро поняв свою выгоду, Наполеон был вынужден согласиться с мнением Фуше.

– Фуше рассудил лучше многих других, – сказал Наполеон. – Он оказался прав. Теперь нужно зорко следить за вернувшимися эмигрантами, за шуанами и всеми принадлежащими к этой партии.

Министр полиции, благодаря этому делу, приобрел в глазах Наполеона больший вес, но не любовь. Никогда самодержцы не бывают благодарны человеку, обнаружившему их ошибку.

Все более распаляясь, Наполеон угрожал:

– Я уверен, необходимо показать большой пример того, что я готов противостоять этим подлым злодеям, судить их и подписать им приговор. Но здесь я говорю не о себе. Я подвергался и не таким опасностям, моя фортуна меня от них сберегла, и я на нее еще рассчитываю. Здесь речь идет об общественном порядке, о морали и о национальной славе.

* * *

На самом деле события 24 декабря 1800 года, конечно же, были частью роялистского заговора.

Историк Альбер Вандаль дает следующее определение царивших среди роялистов настроений:

«Роялистское движение, обнаружившееся в последние времена Директории, не остановилось сразу. Возвышение Бонапарта замедлило его, толкнуло его на другой путь, но не поставило ему непреодолимой преграды. Положительно можно утверждать, что весьма значительная часть французов видела в Бонапарте только последнюю ступень к восстановлению королевской власти, только временного, хотя и поразительно даровитого правителя. Мирные роялисты, лишь теоретически отдавшие предпочтение королевской власти, теперь уже склонялись в пользу примирения, готовы были удовольствоваться той безопасностью, которую давало им Консульство; роялисты же боевого типа, люди пламенной веры и дела, не собирались сложить оружия <…> Они порешили, в случае, если консул в ближайшем будущем не исполнит их требований, пустить в ход против него все те средства, при помощи которых они вели борьбу с его предшественниками, объявить ему войну не на жизнь, а на смерть, – и эти враги были бы действительно опасны, ибо они одни способны были стойко держаться против Бонапарта. Общественное мнение относилось к ним до известной степени сочувственно, видя в них открытых противников якобинства»¹³.

Наполеон успокаивал себя тем, что народу нужна сильная власть, что он примет ее как эквивалент королевской власти. Относительно народных масс Наполеон был прав: простые французы желали только ими одного – чтобы их не слишком угнетали и разумно ими управляли. Но и роялисты представляли собой немалую силу, способную взволновать народ и втянуть его в беспорядки.

Стендаль по этому поводу пишет:

«Умеренность первого консула, так сильно отличавшаяся от насилий предыдущих правительств, внушила роялистам безрассудные и безграничные надежды. Революция обрела своего Кромвеля; они были настолько глупы, что увидели в нем генерала Монка»¹⁴.

Упоминание Монка может быть не всем понятным, и оно нуждается в комментариях. Джордж Монк был одним из наиболее блестящих полководцев Великобритании XVII века. Он доблестно сражался против испанцев, ирландских и шотландских повстанцев, одно время был соратником могущественного Кромвеля. После смерти Кромвеля Монк выступил против генерала Ламберта, который в октябре 1659 года силой разогнал парламент. Монк занял Лондон, содействовал восстановлению парламента, а потом начал вести переговоры с принцем Карлом Стюартом, скрывавшимся до этого в Брюсселе. В мае 1660 года Карл высадился в Дувре и был провозглашен королем. За вклад в реставрацию королевского рода Стюартов Монка удостоили титула герцога и чина лорда-лейтенанта Ирландии.

Аналогичным образом французские роялисты надеялись, что генерал Бонапарт посодействует реставрации Бурбонов, но они просчитались. Дальнейшие их действия Стендаль описывает следующим образом: «Убедившись в своей ошибке, они стали искать способ отомстить за свои обманутые надежды и додумались до адской машины»¹⁵.

Убежденный в том, что это был роялистский заговор, Фуше послал в Бретань одного из своих опытных лазутчиков по имени Дюшателье с задачей разузнать о связях руководителя шуанов Жоржа Кадудаля с Парижем.

Дюшателье быстро разведал, что два помощника Кадудаля – Пьер Робино де Сен-Режан и Жозеф-Пьер Пико де Лимоэлан – тайно прибыли в Париж. Однако Кадудаль считал, что не имеет смысла убивать первого консула: его место тут же займет кто-либо другой, а роялисты останутся ни с чем. По его мнению, лучше было похитить Бонапарта и держать его в качестве заложника.

Сен-Режан и Лимоэлан прибыли в Париж как раз тогда, когда полиция сообщила об обнаружении взрывного устройства Шевалье. Шуаны решили последовать примеру Шевалье и, опираясь на имевшиеся у них связи в столице, принялись за изготовление «адской машины».

Зная, что Наполеон часто бывает в Опере, Сен-Режан провел разведку площади Каррузель, потом осмотрел консульские конюшни возле дворца Тюильри. Лучшим местом для покушения ему показался угол улицы Сен-Никез, она выходила на другую улицу Сент-Оноре, а та вела прямо к театру, по ней карета Наполеона обязательно должна будет проехать.

24 декабря заговорщики поставили на улице Сен-Никез повозку, где находился заряженный смертоносный механизм. Один из них дежурил на площади Каррузель, он должен был увидеть выезжающего Наполеона и подать сигнал своим сообщникам.

– Что-то они опаздывают, – озабоченно сказал Сен-Режан.

– Кажется, едут!

План оказался верным: на тихой улице Сен-Никез никто не обращал внимания на повозку с бочкой. А слабо тлеющий фитиль уже подкрадывался к начинке «адской машины»…

– Бежим! – крикнул Сен-Режан.

Вроде бы все было рассчитано и сигнал был подан вовремя, но детонатор сработал чуть позже, чем следовало по плану, и карета Наполеона успела промчаться мимо. После этого заговорщики скрылись на одной из конспиративных квартир.

Полиция начала расследование. На месте взрыва были обнаружены останки лошади, которая была запряжена в повозку с «адской машиной». Как выяснилось, эту лошадь держала под уздцы 14-летняя девочка. Ее звали Пёсоль, и она была дочерью уличной торговки. Позже выяснилось, что за то, что она подержит лошадь, ей обещали двенадцать су. Девочку мощным взрывом разорвало на множество маленьких частей. Собственно, как и повозку с лошадью.

* * *

Префект полиции Луи Дюбуа и специально приглашенный им ветеринар тщательно собрали окровавленные останки лошади. Потом они стали опрашивать торговцев лошадьми, и 27 декабря некий Ламбель признал животное, которое он лично продал вместе с повозкой за 200 франков. Он хорошо помнил покупателя и дал его подробное описание. Главной отличительной чертой покупателя был шрам над левым глазом.

Полиция быстро установила, что лошадь была куплена неким Франсуа Карбоном. После этого не составило труда узнать, что этот Карбон (кличка «Маленький Франсуа», 45 лет) проживал на улице Сен-Мартен в доме своей сестры. Раньше он был моряком, потом сотрудничал с шуанами. Дома Карбона не оказалось, и тут же все полицейские Парижа получили приказ о его задержании.

18 января 1801 года Карбон был схвачен в своем новом убежище на улице Нотр-Дам-де-Шан, куда он перебрался сразу после взрыва. Арестованный сначала все отрицал, но потом у него была найдена записка весьма подозрительного содержания: «Сидите спокойно и без надобности не выходите на улицу. Верьте только мне одному. Остерегайтесь других людей, даже если они будут представляться моими друзьями, они могут обманывать. Я о вас не забуду. Скоро увидимся».

Допрошенный «с пристрастием», Карбон признался, что это записка от одного из шуанских командиров Лимоэлана, по приказу которого он и купил лошадь с повозкой. А еще он назвал полиции имя главного сообщника Лимоэлана Пьера Робино де Сен-Режана. Карбон сказал, что его задачей было кормить лошадь и ждать дальнейших указаний. 24 числа, в четыре часа пополудни, к нему пришел Лимоэлан и приказал запрягать лошадь, одет он был в синюю робу извозчика. Потом он сел в повозку и уехал. Больше Карбон ничего не знал, но и этого было достаточно, чтобы полиция объявила охоту на Сен-Режана и Лимоэлана.

Последнему из них удалось сбежать, прежде чем ловушка захлопнулась. Был арестован его отец, но тот либо продемонстрировал отменное мужество, либо действительно ничего не знал о делах своего сына.

Сен-Режана же, раненого во время взрыва, сначала захватить не удалось: он покинул конспиративную квартиру незадолго до прихода полиции, но не успел сжечь компрометирующие роялистов бумаги. На этой квартире полицейские Фуше нашли письмо Жоржа Кадудаля и отчет Сен-Режана о подготовке покушения.

Получив дополнительные данные, полиция стала арестовывать одного за другим помощников заговорщиков: женщин, у которых они жили в Париже, врача, который лечил раненого Сен-Режана, и некоторых других. Но это были второстепенные персонажи, более же важным роялистам удалось скрыться.

Но работа полиции не прошла даром, вскоре она вышла на след Сен-Режана, который был схвачен полицейским на улице дю Фур.

* * *

Во время допроса Сен-Режан начал отрицать все, что говорил о нем Карбон. Так продолжалось еще очень и очень долго. Сен-Режану задавали вопросы, он односложно отвечал на них, все отрицая или ссылаясь на плохое самочувствие. Ко всему прочему, вызванная для очной ставки мать погибшей девочки Пёсоль не узнала его. Тем не менее решение суда было предопределено заранее. Сен-Режан и Карбон были приговорены к смертной казни, как участники заговора против первого консула. Сен-Режан был назван прямым участником покушения, а Карбон – человеком, оказывавшим ему в этом содействие.

Когда председатель суда спросил приговоренных, понятно ли им такое решение, Карбон закричал:

– Я не признаю себя виновным! Мне всего-навсего поручили купить лошадь и повозку, разве это преступление?

Сен-Режан лишь попросил, чтобы с казнью не затягивали, так как он не собирается подавать никаких протестов и жалоб.

Они были казнены 20 апреля 1801 года на глазах специально для этого собранной толпы парижан. Перед смертью Сен-Режан закричал:

– Люди добрые, мы умираем за короля!

* * *

На поимку Лимоэлана были брошены лучшие полицейские силы Франции. Оказалось, что его невеста, мадмуазель Альбер, жила в Версале. У нее-то он и прятался первое время после взрыва. Был найден священник, которому Лимоэлан исповедовался за месяц до покушения. Кольцо постепенно сжималось, но, когда дом, где должен был находиться Лимоэлан, был окружен, оказалось, что там его уже нет.

Он в это время уже был в Бретани. Там он скрывался до конца марта 1802 года, а после этого уехал в Соединенные Штаты. Смерть маленькой Пёсоль настолько сломила его психику, что он совсем перестал спать по ночам. В Америке он стал священником под именем аббата де Клоривьера. Через год он написал своей невесте, приглашая ее приехать в Америку, но та не могла сделать этого, так как поклялась посвятить себя богу, если ее жениху удастся ускользнуть от полицейских ищеек. Новоявленный аббат де Клоривьер был в отчаянии: зачем ему было с такими сложностями спасаться, если теперь он и его любимая не могут быть вместе?

Но надо было продолжать жить, и вплоть до самого падения Наполеона он служил кюре в Чарльстоне, а в 1820 году стал управляющим монастыря в Джорджтауне и организовал за свой счет пансионат для маленьких девочек из бедных семей. Умер Жозеф-Пьер Пико де Лимоэлан лишь в 1826 году, через пять лет после смерти ненавистного ему Наполеона.

* * *

Роялисты, непосредственно участвовавшие в покушении, были казнены, многие были сосланы подобно якобинцам. Но все-таки гнев Наполеона против роялистов не был в тот момент так жесток, как можно было бы ожидать, судя по расправе с совсем не имеющими отношения к делу о взрыве на улице Сен-Никез якобинцами. И тут причина заключается вовсе не в том, что он уже потратил на якобинцев весь свой гнев, а на роялистов его уже не хватило. Наполеон умел быть жестоким, когда находил это нужным, оставаясь вполне хладнокровным и спокойным. Дело тут было вовсе не в этом, а в том, что он задался целью увести из-под знамен Бурбонов тех умеренных роялистов, интересы которых вполне можно было бы примирить с новым порядком во Франции. Другими словами, он хотел показать, что те роялисты, которые признают законность его власти и безропотно подчинятся ей, будут приняты им с готовностью, и прежние грехи могут быть им прощены, а вот с непримиримыми, непременно желающими восстановить власть Бурбонов, он будет вести беспощадную борьбу.

По имеющимся оценкам, эмигрантов-роялистов в то время насчитывалось около 150 000 человек, и из них более половины уже вернулось в страну и поступило под надзор полиции. Только трем тысячам эмигрантов въезд во Францию по-прежнему был воспрещен. Вот эти-то люди и были главными противниками Наполеона.