Глава 10
БЕЛЫЙ
Два муравья, дружно вышагивая в одну лапку, направились вдоль улицы, их незатейливый разговор все больше и больше оживлялся, и, когда они пересекли широченный проспект – Пятьдесят шестую, веселый и жизнерадостный Афт как-то неожиданно переменился в лице и резко оглянулся, будто бы проверяя, не следует ли за ними кто-либо, и, убедившись в отсутствии призрачной слежки, с превеликим удовольствием, что у него есть достойный слушатель, продолжил свой красочный рассказ.
– Нас ведь тогда все две сотни муравьев отправили в Стриритс*? А обратно вернулось меньше сорока.
– Как так?
– Да вот так! Я тебе говорю: сорок из двух сотен! Ты вот представляешь? Чувствуешь разницу: двести и сорок! Двести и сорок, две-е-ести и-и-и со-о-орок! – Афт выделял обе цифры, давая прочувствовать всю соль разницы между тем, сколько было и сколько осталось.
– Это… это просто… это фантастическая разница…
– Да, не то слово… все равно… ну-у-у, все равно эти цифры не ощущаются в простых наших словах… Так вот, что я скажу: за те бесконечно-долгие пять лет, проведенных, ну, то есть, в смысле оттарабаненных, отработанных в этом, никому ненужном, в этом, заброшенном ко всем дальним-далеким чертям, Стриритсе, нам всем назначили приличное ежемесячное пособие. Подачку эту… и что? Ты слышишь? Ежемесячно пособие! Мы там упахивались до смерти, работали и работали!.. Одних… Кто-то умирал там, кого-то увозили в больницу в столицу, но уже безвозвратно, а мы продолжали пахать. Кого увозили, тот не возвращался… Пособие нам сделали, а кому оно нужно-то? Вот вопрос…
– М-м-ммм, кому-кому? Наверное, кому-то оно и нужно? А-а-а, нет? – из Эйва выпала фраза выпала сгустком непонимания.
– Вот кому их пособие сейчас нужно? Кому? Нет, ну-у-у… с другой стороны, думаешь, смог бы я разъезжать на этих… этих… на международных автобусах на обычную зарплату? А… вот вряд ли бы смог… и вообще, я ж тут по делу приехал… – сказал Афт и внезапно почувствовал, как к пересохшему горлу подкатывает неприятный тошнотворный комок, он поперхнулся, но смог еще выдавить из себя пару слов. – Сейчас скажу, погоди!..
– Тебе помочь, может?
Внезапно мордочка Афта побагровела, он отрицательно мотнул головой, маленькие облезлые усики судорожно дрогнули и он, неприглядно согнувшись почти пополам, захлебнулся в сильном продолжительном кашле. Муравей почувствовал неприятную обжигающую боль, ощутил, как по всему, неожиданно посеревшему, телу пробежала с молниеносным нарастанием огненно-колючая волна: от самого сердца до самых кончиков лапок, и под занавес беспощадно ударила нокаутом в самый мозг.
– Бжжжус-бжжжус! Ну-у-у, вот какой-то ужас, бжжжус, сегодня со мной, ну-у, творится! Ужас, он и есть! – как ни в чем не бывало, продолжил прерванный монолог Афт. – Нет-нет, на моей работе сейчас платят хорошо, я не жалуюсь. Пособие – конечно, это все отлично! Вот только здоровье… здоровье уже не то… и не вернуть здоровье, ни за какие деньги и награды. Да и на таких автобусах-лайнерах разъезжаю не часто. Просто сегодня уж так вышло… Сегодня на Искусственной телестудии «Восемнадцать морей» собирали ветеранов аварии в Стриритсе… здоровье не вернуть – это хоть кто скажет… собирали нас… – неожиданно новая волна ужасающего приступа накатила на Афта, он снова болезненно скукожился, свернулся пополам, как скомканный листок бумаги, и протяжно сипло закряхтел, закашлялся.
– Афт, слушай, ну, может, чем-то помочь тебе? Сбегать за водой? Сбегать? Помочь? Что сделать – скажи! – подрастерявшемуся Эйву было страшновато смотреть на загибавшегося Афта, и тем более, оставаться безучастным в беде старого товарища.
– Да, не-е-е, не-е-е, все нормально, все нормалек… погоди, сейчас… – муравей сильно помотал головой, напрочь отрицая помощь, он откуда-то из кармана проворно выцарапал носовой платок мышиного цвета, и кусочек ткани исчез в глубине мандибул.
Вороной овальный металлический медальон с шестью или семью выбитыми цифрами и буквами выполз из-за ворота рубашки, словно проснувшийся священный жук-скарабей вылазит из раскаленного песка в сухой пустыне, в тот момент, когда муравей загибался в болезненном кашле. Эйв приметил непривычный для рабочих особей необычный отличительный знак, и только хотел было спросить Афта о нем, как тот, опережая все вопросы, решил сам рассказать.
– Я ведь сейчас считаюсь ветераном труда… представляешь, дорогой Эйв, где я и где ветеран труда? Две категории – совершенно несовместимые…
– Ну, ты и даешь! – только и выдохнул Эйв.
– Я же еще такой молодой, вся жизнь впереди… И уже – реальный ветеран! – Афт с беспокойством взял в маленькую лапку темный кругляш, нервно покрутил его, философски посмотрел на надписи и показал его товарищу поближе. – Видишь, это нам вручили. Нам это надо? Ага, надо, особенно… Некоторым – уже посмертно вручили. Да и нам – тоже почти что посмертно… Здоровья никакого совсем нет, никакого, да и в живых почти никого нет, но зато мы, что ты скажешь, зато мы – ветераны… Вот как! Не знаю, что тебе сказать даже на это… Тяжело некоторые вещи осознавать, очень тяжело и до сих пор не могу примириться… Вручить-вручили, и радуйтесь, ребята – ветераны… А как нам дальше жить – непонятно…
– Ты чего такое говоришь? Почему посмертно – вам-то? Живи, да живи! Все давайте живите!
– Да мы-то, разве, против? Мы не…
– Здоровье… Ну, здоровье – это да, тут сложно все… Надо надеяться – понемногу восстановится… Вы же уже здесь, а не там…
– Да-да, почти, – Афт со спокойной уверенностью прервал Эйва на восходящей ноте негодования. – Все мы уже – там почти…
И Эйв действительно представил этого муравья, своего бывшего корешка, задушевного товарища, младше его на какой-то один год, ветераном труда. Ветераном труда, ставшим из-за маленькой щепотки прожитых лет ради беспощадной работы в Стриритсе. Если со стороны взглянуть – из-за каких-то нескольких лет, которые стоили многим особям жизни… Есть в мире оптимистично заряженные натуры, решительно всем довольные и ко всему быстро привыкающие, именно таков был и сам Афт. В свое время, трудно было себе представить муравья более покладистого и на все согласного, сейчас же он разительно отличался от того прежнего себя. Столь сильная перемена характера, происшедшая с одряхлевшим Афтом за то время, пока товарищи не виделись, ярко поразила Эйва. Жизненные обстоятельства сделали его на много лет старше: внешность сильно изменилась, практически до неузнаваемости – морщин значительно добавилось и покрытие телесное, словно из его тела выкачали все жизненные соки и оставили одну оболочку, казалось искусственным и бледно-сероватым. Эйв про себя отметил, что при общении Афт как-то непривычно разговаривал, безудержно напирал своей мощью, не давая вставить и слово, что раньше подобного не было. А ведь Эйв очень хорошо когда-то знал Афта, но, похоже, это «когда-то» безвозвратно прошло и осталось далеко-далеко позади, совсем в другой заоблачной архаической реальности. Непривычный голос увядающего Афта, который раньше звенел, как искусно настроенный инструмент, сегодня был, скорее, скрипом несмазанной двери, то и дело прерываемым ухающим кашлем.
Пожалуй, единственным, что осталось от прежнего того Афта, которого Эйв знавал много лет назад, было прекрасное чувство юмора. Редко кого Эйв встречал на своем жизненном пути с изысканным умением тонко иронизировать и остро шутить; почти всегда неунывающий и жизнелюбивый Афт, словно несгораемый яркий огонек, как смеялся над всем окружающим миром несколько лет назад, так и сейчас продолжал балагурить над бытовыми проблемами и изощренно подтрунивать над вопросами государственного масштаба. Он с заметным удовольствием вспоминал забавные эпизоды из недавнего экстремального житья-бытья, по-настоящему первобытно-общинной, зачуханной, собачьей и страшной болезненной жизни в мрачном, полуразрушенном чужом городе, рассказывал в легчайшей, полувоздушной, и только ему свойственной, манере, так, как будто изнурительная, иногда непосильная и опасная работа на аварийной ядерной станции стала для него праздничной воскресной прогулкой в городской парк отдыха.
Обо всех «причесанных» журналистами тяжестях, доставшихся рабочим на Стриритсе, Эйв знал из еженедельных сообщений «Новостей», и в эти самые минуты, в минуты общения с Афтом, он пытался соединить в одну гармоничную картину: масштабное восстановление последствий аварии и своего старого приятеля, участника этих героических событий. Всего на станции в то время трудилось более трех тысяч специалистов из разных городов, причем две сотни профессионалов приехали даже из высокомерного Моота*, города-сноба, который, казалось, всю историю существования муравьиного рода воевал со всем окружающим миром. Лишь общая беда, грозившая страшными невообразимыми последствиями, нарушила тысячелетнее противостояние народов. Но, как бывает в истории, все возвращается на круги своя, и после двухгодового затишья, связанного с отправкой рабочих муравьев в Стриритс, военные конфликты, провоцируемые манерным правительством Мота, один за другим как-то неосторожно снова возобновились. Разрушительная, кровавая война, ставшая нормой жизни для жителей такого мегаполиса, как Моот, как этот надменный и спесивый Моот, продолжала дышать трупным запахом смерти. В Стриритсе объединенными усилиями многотысячной армии специалистов, шла совсем иная битва: жизнь поколений ожесточенно боролась со смертью, и эту рукопашную схватку можно было наблюдать на всех каналах ТВ.
Глава 11
БЕЛЫЙ
В самом конце Шестьдесят второй, на необъятном сухом, бесцветном, полуживом пустыре, приютившем автостоянку, заполненную огромными и махонькими, но, в основном, очень старыми автомобильчиками под завязку, и обнесенную невысоким, всего в один метр с хвостиком, цветным игольчатым забором, грозно и хлопотно урчал, посапывая через раз и шумно выстреливая порциями сизых колец из глушителя, грузовичок.
Когда-то, лет пятнадцать назад на этом месте и пустыря это самого не было, а высился настоящий красавец-лес, с беспролазными чащами, невозмутимыми харизматичными дубами и пленительными лохматыми гикори. И когда только успели вырубить такую живописную и такую полезную ореховую дубравушку? Никто даже и не успел заметить, она бесследно растворилась сама по себе с приближением городских границ, одним взмахом всевластной волшебной палочки.
Молоденький, совсем еще безусый автослесарь в грязно-песочной рубашке, местами протертой до неприличности дыр, нервно копался в механических внутренностях клокочущего зверя, другой – грубо еле слышно ругался и бурчал, и, ерзая на месте, сидел с колючим беспокойством за рулем, каждую минуту он норовил выглянуть в приспущенное окно, то одной, то двумя лапками он поправлял крепление зеркала заднего обзора, и пристально всматривался в него, оценивая обстановку вокруг шипящего автомобиля. Сидящий в просторной кабине чумазый муравей хрустяще крикнул первому, явно поперхнувшись на первом слоге, на что тот только пробурчал и резко дважды отмахнулся.
Из двухэтажного кирпичного домика с золотистой двускатной крышей, с одной стеной, скорее всего – северной, уже безнадежно замшелой пушистым буро-мглистым мхом, в котором располагалась простенькая автомастерская, о чем свидетельствовал широченный красочный, ярко-синий баннер с коряво начирканными золотистыми буквами, выскочил еще один механик и размерено приблизился к урчащему грузовику. Мураш мягко открыл наполированную до глянца дверцу авто нараспашку и живо протянул, сидящему там, мигающий красными и желтыми огоньками мини-цилиндрик. Удивленный водитель посмотрел на улыбающегося товарища, осторожно взял срочное письмо и спокойно, без замешательства, отправился, ничего не говоря, в мастерскую, чтобы ознакомиться с посланием. Освободившееся место в авто занял новый муравей. Прямиком через всю автостоянку по утрамбованной серо-рыжеватой щебеночной насыпи торопился красно-зеленый почтальон. Как только он приблизился к родной спецмашине, полукруглому «универсалу», нетерпеливо ждавшей его у самого въезда у автостоянки, с нежно-журчащим двигателем, дверь распахнулась, и он плюхнулся на переднее сиденье. Отвечая на вопрос помощника-водителя он, жестикулируя, указал, видимо, дальнейшее движение, и через секунду автомобиль почтовой службы тронулся с места. Медленным ходом, выезжая с парковки, машина пропустила двух веселых пешеходов – Эйва и Афта, которые шли и оживленно разговаривали.
Красно-зеленое пятно – униформа почтовика, мелькнувшая пятнышком где-то сбоку, снова воскресила в памяти Эйва утреннюю встречу. Кратковременное течение его мыслей было прервано восклицанием Афта:
– Эйв, все очень здорово, отлично так, что мы встретились! Слушай, я очень-очень рад! И-и-и… ну, ты не обижайся, понимаешь, мне дальше – никак! Ну, никак уже… Надо уже бежать, надо обратно. Не хмурься, хорошо? Ну-у-у, времени уже много…
– Да-а-а, ну ты чего? Как это? Да, все нормально, все отлично! Я понимаю. Я тоже очень рад, что мы пересеклись! Чудо какое-то случилось!
– Если хочешь, если получится, точнее, смотри сегодня в половине восьмого на Девятнадцатом канале. Вроде да, в полвосьмого, если не ошибаюсь… нас всех покажут. А сейчас надо бежать! Ага? Ну, давай…
– Посмотрю. Обязательно посмотрю, обещаю.
– Смотри, конечно же, давай. Обязательно смотри, да-а-а, и скажи Ронду тоже, тоже пусть смотрит. – Афт протянул горячую и слегка влажную лапку на прощание. – Ну, будь здоров! Береги себя и… и всегда верь в светлое будущее, как бы тяжко, как бы уж совсем дерьмово не было в жизни! Свидимся еще, надеюсь. И про маршрут «работа-дом-работа» – тоже, кстати, подумай!
– Постараюсь!
– Подумай-подумай, есть некоторые варианты, которые надо просто поискать, может… может, что изменишь! – и Афт озорливо подмигнул.
– Конечно, свидимся! Жизнь – она непредсказуемая! – ни Эйву, ни Афту не хотелось прерывать неожиданную приятную встречу. – Знаешь, я очень хочу еще с тобой как-нить поболтать за жизнь. Встретимся как-нибудь?
– Да, поболтаем. Время только выбери. Пиши мне.
– Напишу. Только куда писать-то?
Их последние фразы вылетали подобно реактивным ракетным выстрелам – эмоционально, звучно, быстро, хлестко. Нескончаемая минута расставания неприлично затягивалась, и каждому надо было бежать-торопиться по своим рабочим делам.
– Слушай, через сеть найди меня. Я на 44-ой улице живу. Блок номер четыре и квартира – тоже четыре.
– Сплошной четверашник-четвертак?
– Ну, получается, что да. Легко запомнить… Вот и запомни так тогда, и напиши обязательно, не теряйся! Очень прошу тебя!
– Да, я запомню, беги уж давай. – Эйв поставил на землю канистры и лапками развернул Афта и, похлопав по плечу, добавил. – Все, счастливо, друг мой, а то мы так не разойдемся с тобой! Безмерной удачи во всех делах! И здоровья тебе – полную чашу!
– Спасибо, счастливо, Эйв!
Муравьи разошлись в разные стороны: Эйв заторопился, он уже потерял целое ведерко драгоценных минут, заслуженный ветеран Афт тоже поспешил домой, пройдя несколько одиноких шагов, он все же обернулся и принялся горячо размахивать лапками вслед таящему в беспросветно-сером туннеле Эйву, но тут же понял, что его прощальные знаки останутся без внимания, лихо повернулся и небрежно взмахнул лапками.
– Ой-ой-ой, извините меня! Я не хотел, не хотел! – Афт случайно задел лапками прохожего. – Извините!
– Да-а-а, что Вы! Это я сам-сам налетел! Вы меня просите! – сконфужено залепетал прохожий, поднимая упавшую шляпу.
– О-ох, не хорошо получилось! Извините меня! – только тут до Афта долетел убийственный аромат незнакомца, и он непроизвольно прищурил глаза. В это же самое время у ветерана внезапно зачесался наличник и рвотно задвигались мандибулы, он почувствовал остро, болезненно, до самой невероятной непристойности, как в его носовых лабиринтовых проходиках мелким ядовитым буравчиком внедряется неприятный запах. «Какой ужас!» Муравей поднес лапки к клокочащему носу и приготовился чихнуть со всей силы, но вылетел такой бледненький чих, что он лишь улыбнулся сам себе. Муравей нервно достал свой любимый носовой платок, быстрыми, почти лихорадочными движениями вытер свою мышиную мордочку и прибавил шагу от странного прохожего. Незнакомец, застывший на минуту-другую после столкновения, лихорадочно вздрогнул, натянул шляпу глубоко на голову, как-то натужно икнул, безуспешно пытаясь сдержаться, и продолжил свой путь. Пухлявый старичок, безмятежно отдыхавший на одинокой скамейке, мимо которой проходил Афт, очевидно, немного задремал, и ветеран Стриритса своим сизым чихом разбудил полусидевшего-полулежащего, тот легонько вздрогнул и, движимый инстинктом интеллигентной вежливости, тут же выпалил «на автомате»:
– Будь здоров, сынок, будь здоров!
На мгновенье опешивший Афт поблагодарил старика, посмотрел на механические часы, которые беспризорно болтались на худенькой лапке, и пустился домой бегом. И как-то неожиданно резво получилось у Афта стартовать, и уже не останавливаться. Далеко за спиной уже остался и приятель Эйв, и «шляпный» прохожий, и старичок, и кто-то еще, и еще, и за ним еще другой… Афт бежал, словно летел над землей, и за его спиной легкомысленно развевалась, подхваченная беспризорным весенним ветерком, рубашка, неизвестно когда успевшая расстегнуться. Он бежал, и в заоблачных глазах его просвистывали один за другим расклеенные повсюду на стенах домов свежеотпечатанные огромные плакаты с изображением президента страны Сная. Он бежал, и монументальная фраза под неистребимыми портретами «Твое СВЕТЛОЕ будущее – в твоих лапках!» постоянно догоняла его и с неприятной дотошностью, назойливо и прилипчиво, словно ударяя по затылку, спрашивала снова и снова: «Ведь, точно так? В твоих лапках – твое будущее? Или, может, скажешь, что я ошибаюсь? Ошибаюсь я? Ошибаюсь?..»
Его, безраздельно отдавшего свое здоровье, свою жизнь, всего себя на алтарь служения идее всеобщего благоденствия, всеобщей жизни… и… идее спасения всего муравьиного рода.
«Помощь ближним – есть высшая степень… степень… степень… а чего, собственно, степень? И почему – именно высшая…» – кажется, так учили нас в интернате, но вот только уже не все помню…
– Но-о-о… что эти слова значат сейчас? – Афт на бегу припомнил сегодняшнюю беседу с журналистами Девятнадцатого канала. – Что они значат сейчас? Конкретно для Вас, вот именно для Вас, они что-то определяют?
– Для меня, как и для всех нас, вот прямо для каждого, для нас – эти слова помогли нам просто-напросто выживать на Стриритсе, помогали справляться со всеми маленькими и большими трудностями, да-а-а, большими и бесконечными, которые рождались и рождались одна за другой. Вам сложно это все представить… Даже не совсем сложно, Вам это невозможно представить. Эти… эти слова для нас были священными… Это… ну-у-у, это невозможно описать словами… Здесь – как будто другой мир…
– А как сейчас? Не жалеете, что сделали такой выбор?
– Странные вопросы Вы задаете? Очень странные, я даже сказал бы… А Вы бы сами лично не решились пойти добровольцем, когда угрожает опасность миллионам особей? Ну, или давайте так – опасность угрожает всего-навсего сотням муравьям… Вы бы пошли?
– Э-э-э… – замычал ведущий.
– Ну, хорошо, уговорили, пусть не сотням, а пусть – десяти, или всего-навсего одному муравью… Неужели Вы ради чьей-то жизни не пожертвовали своей? – возведенный в степень наивысшего патриотизма Афт смотрел в скользкие глаза присутствующих в студии журналистов, мурашей-зрителей, и растерянно-робко и безынициативно искал элементарные ответы на свои вопросы, которые, похоже были сложнейшими уравнениями для слушающих. – Слушайте, нас же всех учили с самого раннего детства… Да, и при чем тут учили? У нас же… – тут он немного запнулся. – Я что-то не то говорю? Не то?.. Если я говорю неправильно или неграмотно, вы меня уж поправляйте. В каких-то вещах я совсем необразованный, а где-то и интересно что… где-то я что-то понима-а-аю. – Афт загадочно улыбнулся, сделав ударение на последнем слове, и завершил свою тираду. – Правильно или неправильно, вы уж разбирайте всем коллективом, а я уж как считаю, то есть, как чувствую своим сердцем, так и говорю. Говорю от своего сердца. Спасибо, что дали высказаться. Премного благодарен! Всем спасибо!
– Да, Вы – просто чудо! Вы – настоящее чудо!
– Да-а, спаси-и-ибо, спасибо! – смущаясь сиял Афт.
– Вы правильные слова говорите, Афт! Все правильно и ровно так, гладко! – ведущий телешоу скоропостижно очнулся от такой восторженной речи, словно только что благополучно пребывал в ином параллельном мире.
Он манерно вытянул лапку в сторону ветеранов, сидевших небольшой кучкой, поклонился им и зааплодировал от всей души, следом за ним и весь зрительный зал гипнотизировано поддержал аплодисментами заслуженных тружеников. Афт спокойно поднял правую лапку, с просьбой всеобщей тишины и зал мгновенно стих, муравей уже совсем с другим настроем продолжал.
– Только, вот… Только кто вспомнит завтра о наших ребятах? О моих товарищах – о Дотре, о Ните, о Скилле, о сотнях, тысячах простых рабочих муравьев? О тех, кто навсегда остался в Стриритсе и уже не вернется… О тех, кто не вернется ни-ког-да обратно…
– Как это, как это? Мы вспомним… Мы… – жарко начал, было, тележурналист, но Афт уже закрыл глаза и мотал головой из стороны в сторону, с заметной нервозностью потрясая усиками.
– Не уверен, что вспомните. Совершенно не уверен! Разве такая авария в первый раз? Ну, я спрашиваю – такая авария впервые была? Ну, ведь нет, не впервые! Нет-нет! И многие уже совсем все забыли, что было. Так и о нас вы помните, пока вот эта жалкая горстка муравьев жива. Ну, точно говорю вам, в вашем-нашем-общем лексиконе нет такой фразы, нет лозунга «Мы будем помнить!» Это пафос! Ее просто-напросто нет. Сейчас нас осталось уже сорок. Сейчас – всего-навсего сорок, а вот три месяца месяц назад было в два раза больше! М-м-м, понимаете вы эту простую арифметику? В два раза больше, и что? Сколько ж нас останется еще через месяц? Мы просто пришли и сделали свое дело. Считаю, мы выполнили свой долг перед Отечеством и это не просто красивые слова, а это вот… Это вот мы… – тут он запнулся, и замолчал, ему не хотелось продолжать живительную речь… Испарилось желание… Для кого он говорил? Для себя?
Искренний монолог Афта погасил все пламенные восклицания журналистов и продолжал держать в трепетной нервозности аудиторию, которая пережевывала сказанное ветераном. Это было неожиданно и достаточно смело, хотя никто не мог ничего сказать против: ведь все так, в реальности, и было, да и будет дальше…
Было решено сделать получасовой технический перерыв. Съемки, немного вышедшего за рамки телешоу, возобновились лишь после того, как слегка окаменевшие журналисты упредительно переговорили с другими ветеранами аварии.
«Сколько ж нас останется через месяц? И останется ли вообще? Останется ли? Мы выполнили свой долг перед другими муравьями и все… и все, и больше ничего такого особенного…»
Афт продолжал нестись по улицам, почти лететь, и уже подкатывал внутри горячий и колючий шарик, и он чувствовал, что сил никаких нет, нет сил и все, и придется перейти на ходьбу. «Ох-х-х, ладно, пусть и опоздаю, но, правда, сил уже нет бежать и бежать!.. Всю нашу жизнь мы все бесконечно бежим куда-то, как бешеные белки в замкнутом нескончаемом колесе, пытаемся догнать призрачное… призрачное счастье… или что? Неужели мы так и будем всегда бежать за этим манящим туманным счастьем?»
Ветеранская наградная цепочка с матовым медальоном отчаянно скакала поверх растрепавшейся рубашки. Плик-скокк, плик-скокк. Очередной болезненный комок с тревожной настырностью подкатывал к пылающему горлу, по ноющей плоскости затылка и пронотому*, на котором еще держалась рубашка, сбегали струйки пота, ноющее тело пылало огнем, виски необузданно пульсировали: тик-так, тик-так, тик-так… В мутной голове то оживали, то вдруг растворялись образы и события, словно в пустыне млеющий мираж. Афт абсолютно ничего вокруг не слышал, кроме, лихорадочно отбивающего на тамтамах чернокнижные ритмы, сердца, а слезящиеся глаза различали лишь узкую дорожку смолянистого тротуара. Муравей больше всего боялся думать о надвигающейся болезни, которая, переминаясь с ноги на ногу, в скромном ожидании уже стояла у порога его внутреннего мира и все норовила переступить его. Он боролся всевозможными внутренними средствами с тем, чтобы не впустить ее, не впустить ни при каких обстоятельствах, но, похоже, все бесполезно, никакими силами удержать ее было не-воз-мож-но… может быть, ему чудилось, что он отдает все жизненные силы, борется с неминуемым приходом смерти, стараясь улизнуть от своего недавнего прошлого. Но разве можно от него уйти или убежать?
«Ну, вот почти и дома! Почти… Нет ничего хуже этого „почти“, есть просто или „да“, или „нет“, или ноль, или десять из десяти, а это недосказанное „почти“ вылетает, и кружит призрачной желтобрюшной синицей, и намеревается сесть тебе прямо в лапки, но так и не садится, и вдруг оказывается совсем не крохотной синичкой, а большеногим аистом. Почти дома… почти…»
Задыхающийся Афт стрелой выскочил на перекресток Шестьдесят второй и Пятьдесят пятой, не заметив мчавшийся пикап службы озеленения. Очумелый водитель, пытаясь избежать столкновения с неожиданно появившемся пешеходом, резко нажал на тормоз и одновременно крутанул руль влево, машину развернуло, и правым предательским боком она с мощной силой отшвырнула ветерана в сторону, словно упругий теннисный шарик отскакивает от ракетки. Тот беззвучно пролетел несколько метров и жестко распластался возле угла серенького домика; автомобиль от такого крутого поворота несуразно завалился на бок, молоденькие саженцы, предназначенные для высадки где-то в скверике по соседству, и которые минуту назад еще находились в прикрытом кузове, дружной компанией высыпались вместе с землей на дорогу. Из разбитого окна перевернутого авто робко показалась сначала одна лапка, потом, более уверенно, – другая, скрипящий от случившегося, водитель живенько протискивался сквозь узкий стеклянный прямоугольник – дверь от падения заклинило. Проходивший мимо молодой мураш с бумажным пакетом опрометью бросился к ближайшему телефону – звонить в службу медпомощи. Прохожие поспешили к лежащему муравью. Афт, широко раскинув все шесть лапок, беспомощно распластался на пробитом проподеуме, из-под которого медленно вытекала тоненькая струйка прозрачной жидкости – муравьиной крови. Распахнутая разодранная рубашка решительно превращалась из нежно-бирюзовой в угрюмо-ультрамариновую. Разорванные усики спонтанно несимметрично балансировали в напряженном от произошедшего эпизода воздухе – они оба были напрочь сломаны и еле шевелились. Две верхние лапки тоже безвольно болтались, словно в невесомости, явно не желая успокоиться и замереть. В раскрытых глазах Афта жизнь не собиралась сдаваться, он смотрел вперед, не видя ничего перед собой.
– Сколько нас, а?.. – еле слышно прошептал Афт, но вряд ли кто его услышал. – Сколько?.. Кто может сказать?..
Обступившие сбитого Афта со всех сторон, – ну, надо же интерес какой – наиинтереснейшее событие, да еще и в выходной день, – хоть какое-то мало-мальское развлечение для всех праздношатающихся, – муравьи мертвенно закаменели в неестественных позах, и с настороженным волнением смотрели на своего сородича, и никто из них не нагнулся, и не притронулся к сбитому, опасаясь сделать что-то не так. От перевернутой машины к пестрящему кольцу свидетелей аварии, сильно хромая на правую лапку, вымученно ковылял водитель, – похоже, повреждение лапки было достаточно серьезным, раз он не мог спокойно на нее наступать. Толпа синхронно расступилась, и, когда шофер приблизился к Афту, захлопнула живое, накаленное волнением, кольцо снова, тот опустился к сбитому им мурашу и бережно взял его лапку в свою. Ледяные грустные стеклянные бусинки ветерана казались совсем безжизненными, но тонюсенькая струйка надежды солнечным зайчиком-попрыгайчиком пробегала по серо-рыжему шершавому запястью, можно было не беспокоиться – все, наверняка, образуется, и водитель здесь же, на мышином асфальте, с размаху уселся на пост-петиоль*, слегка подогнув тергиты*, и стал пристально рассматривать свою пораненную лапку: гемолимфы*, «муравьиной крови», было не так уж и много, но все же острейшая боль пронизывала до самых кончиков коготков.
Наконец-то на аварийный перекресток прибыл натужно завывающий сиренами автомобильчик медицинской помощи. Из огненно-красно-белой двери дружно выпрыгнули два мураша в халатах и подбежали к пострадавшим. Сквозь толпу бочком-бочком протиснулся следом и угрюмый муравей-врач, который уж очень не любил выезжать на места происшествий, количество которых в городке в последнее время резко возросло. Не менее проворно выпрыгнули из машины еще двое муравьев из задней двери. Они суетливо выгрузили складные носилки и тоже подошли, им торопиться особо было некуда, ведь что скажут главные медики, то они и будут делать. Царила мертвецкая тишина, свистела проводной рябью на всей проезжей части, где разномастные машинки всех видов и пород сейчас протискивались между случайной толпой, необычайно пустынным тротуаром и полуживым «перевертышем», замедляя ход, а некоторые и останавливаясь, с любопытством и с молчаливым житейским интересом «что же тут произошло?», выглядывали испуганные шоферы и пассажиры. Как-то в один миг, чих-пых, и раненого Афта осторожно погрузили на носилки и закинули в «скорую».
– В конце месяца… – продолжал шептать ветеран.
– Что?.. Ты чего там? – не понял его медик. – Молчи, давай! Береги силы, они тебе ой-как нужны!
– Что со вторым-то делать? – резко спросил один из белохалатников. – Берем его или что, а?
– Его тоже забрасывай. Давай, его тоже забирай! У него не так серьезно, но для полного комплекта оформим и его! – резво скомандовал врач.
Из-за скорбного кирпичного угла показалась молчаливая патрульная машина дорожной полиции, она спокойно подкатила к перевернутому пикапу. Деловитые полицейские занялись своими обязанностями: они шустро разбирали заваленные молодые саженцы, некоторые деревца были сильно повреждены, но их все равно закидывали в одну горку вместе со всеми, затем проворные полисмены окружили опрокинутую машину со всех сторон и на «р-р-раз-два-три-взяли!» легко, непринужденно, без дальней суеты, поставили ее на колеса. Свидетели происшествия начали молчаливо неспешно расходиться, один за другим потянулись дальше по своим маленьким и большим делам, куда следовали и до этого. Уже через каких-то пятнадцать-двадцать минут после злосчастной катастрофы, кроме лениво позевывающих патрульных, на проезжей части перекрестка никого не было, а спустя еще четверть часа, спокойный рабочий квартальчик продолжал жить по своему обыденному расписанию, будто бы ничего и не было. Все те же сонные пешеходы, беспутно отдыхающие в вялом воскресном бездействии, да и спешащие по неотложным делам – тоже, безмятежно проходили мимо пестрой галереи бесконечных многоэтажных домов, мимо повсеместно расклеенных глянцевых плакатов с изображением президента, мимо злополучного несчастного угла, где совсем недавно лежал полуживой Афт. Все словно замерло в наивной детской дворовой игре «замри-отомри», оставаясь на своих безупречно-чистых местах, да и что могло изменить привычное течение монотонности жизни: казуальный эпизод, бессмысленная случайная авария, гибель постороннего, никому не нужного пешехода, смерть десятка муравьев или, может быть, смерть сотни муравьев? И, вообще, неужели что-то может изменить «привычный ход событий»? Насколько должна быть трагичной, страшной развязка, чтобы хоть как-то изменить мышление «прохожих»? Каждый погружен в свой микро-мир?