– Ад, ад! – скрежетал зубами убийца.
– Ещё нет, – это были последние слова, сказанные Потапычем, из его пасти потекла алая кровь, глаза помутились. Как ни вырывался стрелок, он не смог выбраться из-под туши Потапыча, но он и не задохнулся под весом мёртвого медведя – в этом весь Потапыч, он спасал, но никому не выносил смертного приговора.
Штрих третий, огненный
На побережье никого и никогда так не хоронили, как Потапыча. Прощание с ним примерило всех: старых и молодых, радикалов и консерваторов, кошатников и собачников, веганов и мясоедов, партийных и людей, далеких от древнейшей из забав. Больше никого так не провожали в последний путь, как простого бурого медведя. Это были действительно всенародные похороны. Деревянный ящик несли двенадцать человек, их сменяли, а сзади шла толпа – по главной улице во всю её ширину, от начала и до конца, а людей всё прибывало и прибывало, в бытность СССР первомайские демонстрации столько не собирали. Ни глава государства, ни рок-звезда, ни самый популярный актер театра и кино (если бы они были родом отсюда, умерли и у нас их вдруг решили похоронить, а не в Кремлевской стене или на Ваганьковском кладбище) не вызвали бы столько искренних слёз и добрых слов, пролитых и сказанных на поминках. Когда гроб с телом медведя закапывали на опушке леса, пронзительно играл трубач. И люди плакали. И каждый кинул горсть земли и очень быстро над могилой вырос высокий курган…
Несколько позже на спасательной станции утирал слёзы только Васёк, ну ему простительно, он же ещё не разменял тридцатник и не изведал, кто такая тёща. Остальные водку пили молча и сырость не разводили. Речи не толкали, только Иван сказал что-то длиннее слова «Помянем»:
– Потапыч был настоящий мужик, надёжный, как спасательный круг, и безотказный, как автомат Калашникова. Спасал и на воде и на суше… мёд любил… – Савельев посмотрел на открытую трёхлитровую банку меда, к которой слетались осы.
– Мёд я люблю!
Немая сцена достойная «Ревизора».
– Потапыч! – протянуло трио мужиков.
Урчание было им ответом, медведь поглощал мёд, осы отдыхали.
Мужики охренели, конечно, как могут охренеть только мужики, у которых умер и вдруг объявился живым и невредимым их друг. Но быстро сориентировались и тосты за упокой переросли в тосты за здравие. А Михалыч задымил все окрестности особенно ядрёным Беломором. О том, каким образом Потапыч жив, а не мёртв, деликатно не спрашивали. Он же волшебный медведь спасатель, и не нужно проверять им принцип сохранения энергии и второе начало термодинамики. Но Анатолий – он бы не был Анатолием, если бы этого не сделал – всё же поинтересовался:
– Потапыч, а у тебя седины не прибавилось?
– Неа, – облизываясь, ответил феникс в меду, – мужики, вы же знаете, что я не совсем обычный медведь, думаете, меня из обычного карабина вот так просто завалить можно?
– Это понятно… а почему ты сразу не ожил?
Медведь почесал за ухом.
– Ура! – вдруг заорал Васёк от переизбытка чувств.
– Спасибо, Вова, а ты мне можешь поставить песню про плющевого мишутку, который шел по лесу и шишки собирал? – в глазах Потапыча загорелся какой-то огонёк, который, пожалуй, только Михалыч смог правильно идентифицировать. Но он был под Кандагаром, а остальные там не были…
– Да не вопрос, щас скачаю… – Васёк ненадолго уткнулся в смартфон и скоро из динамиков раздался голос Летова:
Плюшевый мишутка
Шёл по лесу, шишки собирал
Сразу терял всё, что находил
Превращался в дулю