Ну и ладно!
Неяркий свет масляного фонаря, стоящего посреди стола, освещал усталые, но довольные лица мастеров.
– Ты, Магомад, – говорил мастер, обращаясь к одному из своих учеников, – хороший человек. Ты же знаешь – я люблю тебя, как сына. Но никогда, Магомад, ты не станешь каменщиком. Углы у тебя не получаются. Ну, хоть ты тресни! Такая гадость выходит.
– Эт точно… – подтвердил второй ученик.
А Магомад, в сердцах стукнув кружкой по столу, вскричал:
– Я же стараюсь! Я что, виноват, что мне этот вот, – Он кивнул в сторону второго, – все время кирпичи бракованные подсовывает?!.
– Да нет, Магомад, – урезонил его старший, – тут не в кирпичах дело. Кирпичи кривыми не бывают. Это руки бывают. Я вот думаю, может, тебе плюнуть на это дело, да пойти куда-нибудь в другое место? Мало ли чем может заняться молодой здоровый парень? Может тебе в гвардию записаться?
– Какая гвардия?! Ты же знаешь, Фикс, в гвардию берут только правоверных. И в полицию тоже.
Возмущенный Магомад приложился к кружке и одним глотком осушил ее. Да, жизнь полна несправедливостей. Их маленькому, но гордому народу, сохранившему веру предков, не было места во всей этой огромной стране, оккупированной этой безбожной Единой Правоверной церковью. Куда ни сунься, везде требуют справку из прихода. Вот и остается таким, как Магомад, не отрекшимся от веры отцов, идти в чернорабочие да золотари. Можно, конечно, торговлей заняться, да где денег взять?
Фикс обнаружил, что в кружке Магомада пусто. Он залпом допил из своей и поднял бурдюк. Что-то он полегчал, однако. Скоро придется идти за новой порцией. В этот момент дверь в коридор приотворилась и кто-то робко заглянул в комнату.
***
Урлах сидел на перевернутом ведре и пил прямо из бурдюка. Как ему было хорошо! Эти славные люди не прогнали его. Не стали смеяться над ним. Они усадили его на это перевернутое ведро, и ему было удобно и хорошо сидеть на нем, и, наконец, утолять так мучившую его жажду.
И голова проходила. И руки, державшие над головой бурдюк, уже не дрожали.
***
Скульптуры делать художник, как выяснилось, не умел.
– Каждому – свое. – Пояснил он. – Скульптура – это другая специальность. А вам что, скульптор нужен?
Кажется, он зря надеялся заработать. Впрочем…
– Да, мы ищем того, кто смог бы сделать скульптурный портрет.
– Вам повезло! Есть такой человек.
Монахи обрадованно зашевелились. Один из них поднял руку и подозвал официанта.
– Еще по кружке. – Распорядился он.
Короче, договорились вот о чем: художник знакомит их со своим приятелем, работающим в музее восковых фигур.
– Он там им все экспонаты сделал. И Говинуса Черноголового – знаете? Знаменитый душегуб. И царя Эдуарда, и… Ну, в общем, всех, а их там с полста штук, а, может, и больше.
Но, поскольку тому скульптору для работы нужен был портрет того, кого он должен сваять, то портрет этот сделает художник. А для этого художника надо тайком провести во дворец и показать ему Геркулания, хотя бы издали.
Он набросает эскиз, по нему сделает портрет, а по портрету тот, его приятель, уже сработает скульптуру. Но все это нужно сделать быстро. За деньгами дело не станет, но качество и скорость должны быть обеспечены.
На том и порешили.
Художник, переодетый монахом, проник во дворец, там ему помогли найти и посмотреть натуру, и, вскоре уже скульптор, подогретый щедрым авансом, взялся за работу.
Онуфрий был доволен. Недолго уже этому исчадию ада осталось осквернять своим присутствием нашу грешную землю!
– Это хорошо, – говорил он своему помощнику, – а помещение нашли?
– Нашли, Ваше Преоблаженство. Как вы и велели, под землей, в подвалах. Хорошее помещение, большое. Бывший винный погреб. Бочки оттуда убрали, и там сейчас ничего нет, пусто.
– Молодец. – Похвалил докладчика патриарх. – Надо будет найти там, или самим сколотить какие-нибудь козлы. Закрыть их черной материей. Свечей побольше. Запоминаете?
Помощник молча кивнул.
– На козлы поставьте гроб с куклой. Три кинжала – ну, их захватим с собой, когда пойдем… Ну, вот, собственно, и все. Там точно никого нет?
– Да кому там быть? Помещение давно заброшено. От вина один запах остался. Коридоры темные…
– Ладно, значит, сегодня все должно быть готово. Тогда за час до полуночи, как и договаривались, собираемся тут и идем. Пора уже заканчивать это безобразие!
***
– Тебя как зовут-то, дружище? – Спросил тот, что постарше. Одет он был, как и прочие – те, что приютили Урлаха тут, у себя, – в довольно грязный рабочий комбинезон. Кряжистый, с крупными, сильными руками, густыми, вислыми усами – он напомнил Урлаху Губерта. И взгляд такой же, добрый, участливый.
– Урлах. – Король Недерландии поднялся и протянул свою ладонь.
– Фиксенвар, Антон Фиксенвар, можно просто – Фикс.
Они пожали друг другу руки. Ладонь Фикса была твердой, шершавой, но пожатие его было осторожным. Он не сделал Урлаху больно. И от этого Урлаху стало еще как-то легче. Эти люди не хотят ему зла, и не обидят.
– Вот это Магомад, – указал Фикс на одного из сидящих рядом, – он родом из Кошернии. Но ничего, он свой парень, вот только кирпичи класть как следует, никак не может научиться.
Все рассмеялись, в том числе и этот неумеха.
– А это – Хряпа. А как его зовут на самом деле, никто не знает. Не говорит, стесняется.
Все опять рассмеялись. Хорошо так рассмеялись, добродушно. Никто никого не обижал. Никто ни над кем не издевался. Хорошие люди…
– А ты, Фикс, похож на моего садовника. – Сказал Урлах. – Он имеет происхождение от гномов.
– Хм, от гномов, говоришь? – Фикс слегка прищурился и так, сквозь прищур, глянул на Урлаха. – А ты-то сам из каких будешь? Говоришь ты немного не совсем… с этим, как его…
– С акцентом. – Пришел на помощь мастеру Хряпа.
– Я из Ледерландии.
– А-а… знаю, слышал. У меня двоюродная сестра вышла замуж за одного вашего. Сейчас там живет. Пишет – хорошая страна.
– А как это – из гномов? – Встрял Хряпа. – Гномы – это же только в сказках.
– Почему? – Магомад удивленно посмотрел на товарища. – Какие сказки? У нас в горах тоже такие живут. Они только называются по другому, Йамы их у нас называют, а так – те же гномы, что и везде.
– Да ладно…
– Вот тебе и ладно! – Вставил свое веское слово Фикс. – Если ты чего не знаешь, или не встречал, так не говори, что этого нет. – Он помолчал. – Вот сейчас, к примеру, скажем, что наверху творится – ты слышал о таком? Нет? Вот то-то и оно…
– А что там творится? – Заинтересовался Урлах.
– А ты что, не знаешь? Ты же, вроде, оттуда.
– Да я как-то… – замялся Урлах. Не рассказывать же, что последние двое суток он провел в хмельном бреду пополам с тяжким сном где попало.
– Ну, бывает. – Понял его многоопытный Фикс. – Там сейчас черт-те что. Я сам-то не видал, но все говорят… Там одного мертвого оживили.
– А-а… ну, это я знаю. Хоть сам тоже не видал.
– Да, так теперь там сущий ад.
– А что такое?
– Так этот, которого… короче, он там…
– Он сразу, как встал, – перебил рассказчика Хряпа, которому не терпелось поделиться с новым человеком, – как встал, сразу одному мечом голову – р-раз!
– Да нет, это как раз ему голову-то срубили. – Магомад так разгорячился, что даже вскочил со скамейки. – Ему срубили, а он хоть бы хны!.. Голову подобрал и – раз ее на плечи! И все! И снова пошел махаться.
– Ага!.. – Это снова был Хряпа. – Я слышал, он там одному мужику голыми руками голову скрутил, как нефиг делать! А тот, говорят, здоровый был, как…
Неужели Шварцебаппер? – Пришло в голову Урлаху.
А рассказчики, войдя в раж, перебивая друг друга, спешили поделиться информацией.
– Там кровищи было!.. Замучились после убирать.
– А как он лошадь загрыз – слыхали?
– Да ему похрен, что лошадь, что человек. Там, наверху, все только и смотрят, чтобы ему по дороге не попасться. Кто попадется – все!.. Считай не жилец. И убежать не получится, бегает шибко. А уж драться с ним, ну это вообще…
– Ну, ясен пень! Как его убьешь, если он уже мертвый.
– Хоть здесь от него спрятаться.
– А вдруг он и сюда?..
– А чего ему здесь? Здесь ему кого убивать? Сюда ему незачем. Вот мы тут и посидим пока. А что? Вина хватает!
Новости оглушили Урлаха. Вот ничего себе! А он-то, он!.. Ходил, искал. Чего, получается, искал? Смерти своей искал? Так это любимая жена, добрая Сердеция послала его – зачем? Теперь-то ясно, зачем. Чтобы убил его этот… Голову снес, или открутил, или горло перегрыз, как той несчастной лошади. Ее-то за что? Просто так? Тоже под руку подвернулась?
И Урлах, представив себе картину неизбежной мучительной гибели в случае своей встречи с двоюродным братцем, пробормотал:
– Вот же гадина! – Не уточняя, кого он имеет в виду.
***
Четыре человека молча, один за другим, спускались по темной узкой лестнице. Время шло к полуночи. Сейчас, еще немного, и они покончат с этим. С чем? Точно они этого не знали. Знали одно – то, с чем им предстоит покончить, это порождение зла. Это обретшая плоть тьма, тьма куда более глубокая и страшная, чем та, в которую они погружались, спускаясь все ниже и ниже.
Что ждет их потом? Не их бренные оболочки – эта ерунда спускавшихся не заботила, что будет с их бессмертными душами? Ведь сейчас они нарушат самые строгие запреты. Сейчас они совершат ужасное. И простит ли их Единый? Но они должны сделать это, даже пожертвовав собой.
Кончилась лестница. Все кончается, все проходит, пройдет и тот миг, ради которого они собрались тут. Они шли бесконечными коридорами. Слабый огонек в руках того, кто шел первым, освещал им путь. Черные плащи скрывали голубые сутаны, делая их невидимыми в этом мраке.
Наконец дошли. Впереди идущий остановился, повозился с замком, тяжелая, старая дверь, скрипнув, отворилась, впуская их в это наспех сооруженное языческое капище.
Свечи, расставленные вокруг гроба, зажигались одна за другой. В помещении становилось светлее. Они сгрудились вокруг помоста. Потом разошлись, становясь каждый на свое место. Тот, кто встал у изголовья, достал песочные часы. Поставил рядом, так, чтобы хорошо было видно. С последней упавшей песчинкой истечет время этого монстра, чья копия лежит сейчас в этом гробу.
– Приступим, братья! – Произнес Онуфрий.
Он посмотрел на часы. Все правильно. Песчинки падали, как им и полагается, каждая – мгновенье, и каждое мгновенье приближало их к развязке. Они успевают. Они… Да!
Он воздел кверху руки, ладонями к потолку – нет, к небу. Все-таки, к небу!.. Руки были напряжены, нервы – натянуты, сердце лихорадочно билось о жесткие прутья грудной клетки, первые звуки древнего заклятья готовы были сорваться с языка.
И в этот роковой миг их уши уловили какой-то странный звук. Они замерли, замерли их мысли, замерли сердца, остановилось время. Это был вой. Непонятно чей, непонятно откуда. Несомненно, это был знак. Та сила, то страшное, первобытное, проклятое, что они собирались сейчас разбудить и к чьей помощи обратиться, обрекая тем самым самих себя на грядущие муки, подавало им знак.
Они переглянулись. Отступать было поздно, они уже летели в пропасть.
– Приступим. – Повторил патриарх.
***
Увы, ничто не вечно. Всему положен предел. Опустел бурдюк, кончилось вино. И, главное, такое ведь свинство! Закончилось как раз тогда, когда Урлаху пришла в голову блестящая идея выпить за Ледерландию. За милую, родную Ледерландию с ее полями и лугами, ее лесами и речками, ее упитанными коровами и ветряными мельницами – уж так она зримо предстала перед мысленным взором своего несчастного короля, что не выпить было просто невозможно.
И тут выяснилось, что пить уже нечего!
– Фигня! – Сказал Хряпа, и встал, слегка покачнувшись. – Сейчас сходим и наберем.
– Ну… – согласился с ним Фикс. – Надо же гостя уважить. У него как раз тост созрел. Неудобно…
– Я с вами! – Сказал Урлах.
***
В винном хранилище стояли гигантские бочки, и так пахло, что можно было и не пить. Достаточно было просто быть там.
Вытащив вставленную раньше пробку, стали наполнять бурдюк, попутно обливаясь при этом. Это было ужасно смешно. Урлах не выдержал и захихикал. Здесь, в этих подвалах, среди этих простых, добрых людей можно было забыть об условностях, приличии и своем королевском достоинстве, черти бы его побрали! Давно Урлаху не было так хорошо. Да, он выпил! Да!.. Ну и что?!. Это совсем не то, что надираться с горя в одиночку. Просто, ну – совсем!
Наконец, бурдюк был полон, пробка встала на место, и они пошли обратно. Первым шел Фикс, освещая путь фонарем. За ним – Хряпа, неся на руках сосуд с драгоценной влагой, за ним шел Магомад, готовый, если что, сменить товарища. Крайним, налегке, шел Урлах, и на устах его играла улыбка человека, нашедшего, наконец, свое призвание. Свое место под солнцем, отведенное ему самой природой.
Путь был не так уж и близок. Подвалы были обширны, коридоры пересекались и раздваивались. Ноги немного заплетались. Вдруг резко дал знать о себе мочевой пузырь. Собственно, он давно уже подавал сигналы, но Урлах предпочел их до поры игнорировать. И вот, наконец, организм сказал: сейчас, или…
Ну, тут уж выбирать не приходилось. Никаких «или», только – сейчас.
***
Видимо, Урлах шагнул не в ту сторону. Отряд не заметил потери бойца, и пока он был занят отправлением своих естественных потребностей, его спутники и проводники в этих лабиринтах свернули куда-то, и огонек светильника исчез. Кончив возиться со шнуровкой на штанах, Урлах обнаружил себя в полной и беспросветной темноте. А в темноте потерять ориентацию – ну, просто, нечего делать. Так же, как и под водой. Но под водой проще, там, во-первых, только два направления, из которых нужно выбирать – верх и низ, а во-вторых, элементарный фокус с пузырьками воздуха изо рта поможет найти верный путь – вверх, к солнцу, небу, жизни.
А вот в темноте…
Кинувшись в ту сторону, куда, как ему казалось, он шел, и куда ушли его друзья, Урлах никого не догнал и ничего не увидел, зато наткнулся на препятствие. Стена. Стена была и справа, и слева. Значит, он попал в тупик. Урлах развернулся и, понимая, что заблудился, пошел назад.
Вот так же он брел на ощупь, пока не увидел свет и не встретил Фикса, Хряпу и Магомада. Теперь же, кажется, он их потерял. И от осознания этой потери Урлах чуть не заплакал. Нет, он, конечно же, понимал, что долго эта идиллия продлиться не сможет. У них свой мир, своя жизнь, линия которой только случайно и только на миг пересеклась с линией его несчастной жизни. Только на миг… Но как же хотелось растянуть этот миг еще хоть на чуть-чуть. Не вышло.
Урлах куда-то шел, но, с равным успехом, мог бы оставаться и на месте. Вокруг него ничего – ну, ровным счетом, ничего не менялось. Все та же тьма, и все те же стены, обнаруживаемые только при соприкосновении с ними. Кое-где попадались двери. Запертые двери. Двери, которые никуда не вели, ничем не отличающиеся от стен.
Тьма была вокруг, тоска была внутри. Тьма и тоска нашли друг друга, соединились и родили отчаянье. Урлах не знал куда идти, но он не знал и – зачем идти. Там, наверху, его ждала, а скорее, не ждала уже, Сердеция, пославшая его на смерть. И стоит ли ему идти туда? И что он ей скажет? И ведь, наверняка, она его опять выставит дураком. А может, он такой и есть? И стоит ли ему, такому, жить дальше? Не лучше ли?..
Остаться, что ли, тут? – Думал Урлах. – Сесть, и медленно умереть. И пусть никто никогда не найдет его иссохший труп.
– А как же мама? – Тут же приходило ему в голову. – А как же сад? Так и не узнаю никогда, приживется ли та ветка.
И так ему стало жаль себя, своей конченой жизни, всего того, чего он уже никогда, никогда!.. Что он схватился за голову и взвыл от горя.
И этот звук, несший в себе боль и страдание, тоску, одиночество, не сбывшиеся надежды, отчаянье и страх, выплеснувшись из него, понесся по мрачным трубам подземных коридоров, искажаясь по дороге и умирая во тьме.
***
Обряд подходил к концу. Заговор, произносимый Онуфрием над гробом, был очень длинным и обстоятельным. Произносить его надо было на том языке, на котором он был изначально составлен, и, если бы Преоблаженный не знал этого языка, задача выучить его была бы не из легких.
Вот сейчас он, наконец, закончит торжественным речитативом произносить эти древние слова, и они приступят к главному. Три стилета, над которыми еще там, наверху, заранее были прочитаны необходимые заклинания, три узких, острых бронзовых лезвия вонзятся этой кукле в нужные места. Одно из них – на лбу, чуть выше переносицы, поразит сам патриарх. Два других места располагались – одно в том месте, где у человека находится сердце, другое – в районе детородных органов. Древние верили, что именно через эти точки человек связан с тремя планами бытия, в которых одновременно существует. Такие вот важные точки. Такая вот вредная чушь!
Но, как бы то ни было, а, согласно древним хроникам, с помощью этого обряда удавалось загонять обратно, в могилы, вышедших оттуда мертвецов. Поможет ли этот способ в данном конкретном случае, никто, разумеется, не знал. Но попробовать стоило.
– …Иомус дате изаурум бене! – Торжественно возгласил Онуфрий.
Все! Последние слова сказаны. Три руки синхронно вознесли над гробом три смертоносных жала.
***
Время перестало существовать. Его не было, был один миг, внутри которого застрял бедный скиталец по подземелью. Поэтому когда Урлах увидел это, сказать было невозможно. Вдруг перед ним возникла светлая вертикальная полоса. Совсем не яркая полоса, но на фоне окружающего мрака она была заметна. Вот так же шел свет из той комнаты, где сидели его потерянные ныне друзья, когда он набрел на них. И вот, он нашел их снова!
Урлах радостно, чуть не бегом, достиг двери, ведущей к свету и жизни, и хотел уже с радостным воплем ввалиться внутрь, радуясь уже тому, что может, в кои-то веки, обрадовать кого-то самим фактом своего появления. Однако перед самой дверью что-то заставило его сдержать порыв и остановиться. Что-то было не так, но что именно, он еще не понял. И он осторожно, в достаточно широкую щель, заглянул внутрь.
Да, это было другое помещение. Гораздо больше того, где он угощался вином. В глубине было светлее. Там находился источник света, но его загораживала хорошо заметная на этом светлом фоне человеческая фигура. И, кажется, не одна. Нет, определенно, там было несколько человек. Интересно, что они там делают? Урлаху стало любопытно, но это любопытство было смешано со страхом. Он прислушался. Кто-то из тех, кого он видел, что-то говорил. Говорил, не прерываясь, на одной ноте, как церковники в храмах читают молитвы. Надо было или уходить отсюда, снова туда, в мрак и безвременье, или зайти с риском нарваться на неприятности.
Урлах вздохнул и тихонько, приотворив дверь чуть пошире, только чтобы пролезла его щуплая фигура, скользнул внутрь. Никто его не заметил, никому он не помешал, и это было хорошо. Это приободрило скитальца, и он сделал еще шаг, потом еще…
Шаг за шагом преодолев пространство между дверью и тем местом, где был свет и стояли люди, Урлах увидел, наконец, все. Четыре человека в черных плащах стояли вокруг возвышения. По краям этого возвышения горели свечи, а в центре, окруженный этими свечами, стоял открытый гроб.
Похоже, кто-то умер и над ним сейчас проводится прощальный обряд. Почему, вот только, здесь? В этом мрачном подвале? И кто это?
Урлах сделал еще шаг, оказавшись уже совсем рядом с тем, кто стоял к нему спиной. Он мог бы с этого места разглядеть лицо стоящего напротив, если бы оно не было скрыто в тени надвинутого капюшона. Лица того, кто лежал в гробу, он тоже не видел. Не видел он и того, что обычно бывает в таких случаях – цветов, расшитых покрывал… Гроб был какой-то совсем уж бедный. В таких гробах хоронят найденных бездомных. И покойник, похоже, лежал прямо на голых досках, чего вообще не бывает. Даже если хоронят какого-нибудь никому не нужного бродягу, внутрь обязательно хоть дерюжку, да постелют. Слишком какие-то получались экономные похороны.
Так, а что это они делают? Немногочисленные волосы зашевелились на затылке невольного соглядатая. Голос читавшего молитву сделался громче, тон его выше, и вдруг прервался. В наступившей торжественной тишине в воздух поднялись три руки, и в руке стоящего напротив Урлах отчетливо разглядел кинжал. Что они хотят?!.
Ужас парализовал грудь Урлаха, не давая выдохнуть. Руки двинулись вниз, а Урлах вдруг услышал дикий вопль, и, прежде даже, чем понял, что это орет он сам, обнаружил себя, дикими скачками убегающим от этого страшного места.
Художник со скульптором постарались на славу. Геркуланий, лежащий сейчас в гробу, получился, ну, прямо, живее всех живых. С мастерами щедро расплатились, а потом тихо удавили обоих. Не экономии ради презренного металла, а исключительно для сохранения тайны, могущей повредить, в случае ее разглашения, вящей славе Единой Правоверной церкви.
Онуфрий смотрел на восковое лицо. Вот она, та точка, куда сейчас вонзится заговоренный стилет. Он был предельно собран и сосредоточен, ни судорожно бьющееся сердце, ни мокрая спина, ни волосы, шевелящиеся под капюшоном плаща, не могли его отвлечь. Промахнуться было нельзя, рука не должна дрогнуть. И она не дрогнула. Сверкнул металл и Онуфрий ощутил, как лезвие, преодолевая сопротивление, вошло в голову.
И тут раздался вопль. Покойник, эта восковая кукла, дрогнул и закричал. И Онуфрий не выдержал. В груди вспыхнула невыносимая боль. Он увидел, как все вдруг накренилось и стало падать. И провалилось во тьму.
***
Метнувшись прочь и ничего не видя перед собой, Урлах промахнулся. Он не попал в дверь. Он оказался в углу и, уткнувшись лицом в шершавую стену, сполз вниз, сев на корточки. Он сжался в комочек, стараясь стать незаметнее, и это ему удалось. Тем более, что тем, кто там был – там, у гроба, сейчас было не до него. Да они его и не заметили, сосредоточив свое внимание на ритуале. А потом, вдруг, этот отчаянный крик, и Преоблаженный стал падать, шаря рукой по груди, словно ища и не находя свое сердце.
Они подбежали. Слабое дыхание показывало, что патриарх еще жив. Не медля ни секунды, три пары рук подхватили это нетяжелое тело и потащили прочь отсюда, наверх, в надежде, что, может быть, его удастся еще спасти.
***
Шаги удалились и Урлах, съежившийся в своем углу, обернулся. Свечи горели, гроб стоял, но рядом с ним уже никого не было. Урлах встал и, затаив дыхание, на цыпочках, словно боясь разбудить покойного, подошел к возвышению.
То, что он увидел, едва снова не исторгло из его исстрадавшегося естества вопль, подобный только что прозвучавшему в этих страшных стенах. Там, в гробу, лежал Геркуланий. Мертвый Геркуланий. И изо лба у него торчала рукоятка кинжала. Еще два кинжала были воткнуты – один в грудь, другой – ниже.
Урлах все же не закричал, сдержался. Он стоял и смотрел на своего мертвого брата, не испытывая ровно ничего, кроме ужаса. Спиной вперед пошел он в сторону двери. Чего он боялся? Того, что этот, лежащий в гробу, сейчас встанет? А что? Встал же он уже?..
Так он дошел до двери, развернулся, и бросился прочь, не думая о дороге. И как так получилось, что он вдруг обнаружил себя на лестнице? Он не знал. Он в темноте споткнулся и упал, к счастью успев вытянуть перед собой руки, и поэтому не сильно расшибся. Зато понял, что это – лестница. А лестница – это путь наверх, к спасению.
***
Сердеция уже спала. Послав Урлаха за Геркуланием, она тщательно приготовилась сама и приготовила стол. Она ждала, но так и не дождалась. Ожидание и волнение утомили ее и она, наконец, легла и на удивление быстро заснула.
Стукнула открывшаяся дверь. Сердеция проснулась с бьющимся сердцем. В дверном проеме стоял Урлах. Лица его в темноте было не разглядеть. Она слышала только его хриплое дыхание.
– Что?.. – спросила она, садясь в кровати.
– Он мертв! – Голос мужа был какой-то сиплый и прерывающийся, словно он долго бежал.
– Кто?
– Геркуланий.
– Что значит, мертв? Его же оживили?
– Нет, – настаивал Урлах, – он мертвый, лежит в гробу, его проткнули кинжалами. Я сам все видел.
Говоря это, Урлах подходил все ближе, и вот, наконец, на Сердецию пахнуло таким перегаром, что ей стало все ясно.
Допился, – решила она. – Белая горячка.
– Иди спать, дорогой. – Сказала она, отворачиваясь.