Ратомир все эти дни был неразлучен с Геркуланием. Он был благодарен ему за то неожиданное спасение от меча Шварцебаппера. Ну, правда, может быть, Геркуланий и погорячился, прикончив взбесившегося короля Арбакора. Может быть, было бы лучше как-то иначе… Но, возможно, понимал в то же время Ратомир, в тот момент и правда никого иного выхода не было. В любом случае – что случилось, то случилось. И спасибо его новому другу за то, что он остался жив.

И он изо всех сил старался вернуть Геркуланию память, превратить его в того человека, каким он был до всех этих событий. Видя, как шарахаются от Геркулания все встречные, он уводил его в парк и там, прогуливаясь по аллеям, вел с ним беседы. Толку, правда, пока это давало мало.

– Ты помнишь, – говорил Ратомир, стараясь заглянуть на ходу в глаза Геркулания, – я говорил тебе, что ты король Эрогении?

– М-м-м… – промычал невнятно Геркуланий. То ли соглашаясь, то ли нет – не разберешь.

– Ну, Эрогения… Ну, я же тебе рассказывал, вспомни!

– Эрогения… – проговорил Геркуланий.

Ратомиру показалось, что в глазах его собеседника что-то изменилось. Он вспомнил?..

– Эрогения – остров. – Продолжал Ратомир. – Море со всех сторон. Ты помнишь море?

– Море?..

– Хочешь, я тебе покажу море? Ты увидишь и сразу вспомнишь. Хочешь?

Геркуланий взглянул на Ратомира. Тому-то явно этого хотелось, и Геркуланий кивнул. Ему было приятно доставлять Ратомиру удовольствие.

– Хорошо, – сказал обрадованный Ратомир, – сейчас пойдем, возьмем лошадей, и съездим к морю. Тебе понравится. – Добавил он с надеждой. – Ты вспомнишь!

***

Конюх, найденный Ратомиром, и приведенный к конюшне, опасливо косясь на стоящего неподалеку Геркулания, отпер ворота, зашел внутрь и, через некоторое время, вывел оттуда двух оседланных лошадей.

– Садись. – Предложил Геркуланию Ратомир.

Тот остался на месте, неприязненно глядя на этих четвероногих тварей. Те тоже вели себя неспокойно. Что-то их явно пугало.

Ратомир потянул Геркулания за рукав. Брать его за руку он, скажем так, воздерживался. Прикосновение к холодной коже было неприятно. Геркуланий сделал шаг и снова встал.

– Ты что, забыл, как это делается? Сейчас я тебе покажу.

Ратомир, пусть и слегка неуклюже, взгромоздился на лошадь. Лошадь тревожно перебирала ногами и косилась в сторону Геркулания.

– Ну, ты видел? Давай!..

Геркуланий нехотя пошел в сторону второй лошади. Та заржала и отбежала на несколько шагов. Ратомир понял, что Геркуланию нужна помощь.

– Подержи ее! – Крикнул он конюху и сам соскочил на землю.

– Ничего, сейчас все получится. Ты же великолепный наездник. Я же видел!

Удерживаемая под уздцы конюхом, лошадь стремилась вырваться и взволнованно ржала. Лицо Геркулания, подталкиваемого в спину Ратомиром, выражало крайнюю степень недовольства и отвращения.

Они сблизились. Геркуланий, взглянул на отошедшего в сторону Ратомира и положил руку на круп лошади. Лошадь даже не заржала, она дернулась и завизжала, словно ее ужалил под хвост тарантул. Она взбрыкнула, и копыто ее полетело прямо в голову Ратомиру, стоявшему несколько позади и сбоку.

Ратомир не успел даже испугаться. Вдруг он обнаружил прямо у себя под носом копыто с блестящей подковой. Копыто застыло буквально в какой-то пяди от лица. Геркуланий железной хваткой удерживал бьющуюся лошадь. Он улыбался. Он опять спас своего друга. Своего единственного друга, надежду и опору в этом гнусном мире, где он почему-то очутился.

Геркуланий сделал движение, и лошадь повалилась на бок. И Ратомир, и застывший в ужасе конюший оторопело смотрели, как Геркуланий подскочил к поверженному животному и склонился над ним. Оба боялись поверить в то, что сейчас происходило прямо у них на глазах. Геркуланий зубами перегрыз лошади горло и, урча от наслаждения, присосался к струе крови, хлынувшей из раны. Конвульсии лошадиного тела нисколько не мешали ему.

Наконец, лошадь успокоилась. Оторвался от нее и Геркуланий, страшный, с горящими глазами, по грудь измазанный кровью. Кровь стекала с его губ, его рук.

– Хорошо!.. – Сказал он и счастливо засмеялся. Какая там Эрогения, какое море – вот чего ему так не хватало!

Ошибся начинающий великий маг Пафнутий Харитонидус. Ошибся. Никто не позвал его к царю. Ни в первый день не позвал, ни во второй. Из дворца, правда, тоже не выгоняли. Так и сидел Пафнутий в отведенной ему комнате. От скуки его спасали только лакеи, три раза в день приносившие пожрать и выносившие горшок. Да горничная не отказалась задержаться на часок в разобранной ею же постели. Так что не совсем он был оторван от текущих событий. Кое-какая информация просачивалась.

И вот, наконец, Пафнутия посетил гость. Да, это был не весть кто – всего лишь дворцовый шут. Ну, да и – ладно. Зато с ним можно было не чиниться, разговаривать по-простому, как равный с равным. Пока – с равным!.. Ведь, если вдуматься, что такое какой-то шут супротив мага с высшим образованием? Все равно, что плотник супротив столяра.

***

– Вы не думайте, – говорил шут, которого, как выяснилось, звали Куртифляс, – вас отнюдь не забыли. Просто столько событий. Столько возникло такого, с чем никто никогда не сталкивался, что все как-то растерялись. Я думаю, вы понимаете.

Пафнутий с достоинством кивнул. Ну, еще бы! Уж кто-кто, а он-то!..

Шут поудобнее устроился в кресле. В руках у него был бокал с золотистым местным вином. Он принес с собой вместительную бутыль. Бокалы нашлись в комнате Пафнутия. Теперь они не спеша дегустировали за разговором ароматный терпкий напиток.

– Вы же первый раз проделали такое? – Спросил Куртифляс.

Пафнутий вопросительно взглянул на шута. Какое – такое?..

– Я имею в виду оживление мертвого тела.

– А-а… Ну, да.

– Ну, вы же действовали по какой-то инструкции, я полагаю?

– Да, вы знаете, это досталось мне от одного человека. А ему – от его предков. Это древняя наука.

– А скажите, там ничего не говорится о том, как ухаживать за таким вот, ожившим? Ну, знаете, это как у лекарей, мало сделать операцию, надо еще после нее организовать специальный уход. Ну, вы же понимаете…

– Нет, к сожалению, о том, что после – там ничего…

– Жаль, жаль. Ну, что же, будем учиться на собственном опыте. А вообще, интересно, вот это поведение вашего пациента, Геркулания, насколько оно обычно? Может быть, это последствия не совсем удавшегося эксперимента?

– Что вы имеете в виду? – Вскинулся ощетинившийся Пафнутий. – Почему неудачного?..

– А разве я так сказал? – Сделал удивленное лицо шут. – Я имел в виду только одно: в науке не принято, насколько я знаю, ограничиваться одним разом. Я, знаете, имел счастье общаться с некоторыми выдающимися учеными нашего времени. Да вот, хотя бы Алекс Броули – не доводилось слышать? Известнейший алхимик и метафизик. Вот он всегда считал, что в науке самое главное это воспроизводимость результата. Вот я о чем, вы понимаете?..

– Да понимаю я вас, понимаю! – Рассердился Пафнутий. – Понимаю, как нелегко мне придется тут, среди людей, воспитанных в духе самого дубового материализма. Вот даже вы – а я же вижу, вы – человек весьма умный, – тут Куртифляс застенчиво улыбнулся и скромно пожал плечами. Мол – вам виднее… – даже вы, – взволновано продолжал Пафнутий, – видите в магии не более чем механику. Магия, конечно, наука. Но магия в то же время и искусство! Вот возьмем, к примеру, живопись. Любого человека можно обучить приемам и технике нанесения красок на холст, владению кистью и мастехином, умению смешивать краски, добиваясь нужного оттенка, но значит ли это, что любой может стать художником? Нет, художником нужно родиться. Конечно, любой, хорошо обученный ремесленник сможет сделать копию шедевра, но шедевр все равно останется один. Он неповторим! Даже сам художник сможет сделать всего лишь копию того, что у него получилось, это будет мертвая копия, уверяю вас!

– В магии, – продолжал Пафнутий, – главное – это сам маг! Чем отличается маг от любого прочего, я не знаю. Но что-то есть, что может быть обнаружено только опытным путем. При поступлении на те курсы, где я учился, всех нас проверяли, и большинство отсеивали сразу. Потом еще кое-кто уходил в процессе учебы. А остальные учились технике, которая, я вас уверяю, абсолютно бесполезна была бы тем, кого отсеяли. Я могу отдать вам свои записи, по которым я проводил этот, как вы говорите, эксперимент. Попробуйте, и посмотрим, что у вас получится!

– Да ну, что вы, уважаемый Пафнутий, – замахал руками Куртифляс, – никто не покушается ни на ваши знания, ни на ваш талант. Вы, и только – вы!.. А как же!.. Вы меня не совсем верно поняли. Я хотел спросить, а могли бы вы еще раз проделать то же самое?

– Хм-м-м… – удивленно поднял брови Пафнутий, – вам мало того, что уже есть? Не лучше ли сначала научиться как-то… ну-у… жить рядом с тем, что уже есть? Я же знаю, о том, что наш воскресший… этот… Геркуланий, доставляет немало хлопот.

– Тут вы правы. – Согласился шут. – Так я как раз в связи с этим…

***

Умерщвленная Геркуланием лошадь была перенесена на мощенную ровной плиткой площадку в глубине хозяйственного двора. Вокруг поодаль было выставлено оцепление. Пафнутий споро наносил мелом необходимые линии и знаки. В отличие от первого раза он вел себя гораздо увереннее. Руки у него не дрожали.

Поодаль стояли Куртифляс и Ратомир с неизменным Геркуланием. Геркуланий умылся в фонтане и сменил рубашку, подчинившись распоряжению Ратомира. Он стоял спокойно, не проявляя ни любопытства, ни агрессии. Ему было все равно. Лошадь, подарившая ему минуту блаженства, уже была ни на что не годна, лежала себе спокойно на боку и была Геркуланию не интересна. Внутри у него снова поднималась тяжелая, мучительная, но становящаяся уже привычной, холодная волна.

Огонь под котелком с зельем уже никого не удивил. Люди вообще быстро ко всему привыкают. Иначе бы им просто не выжить на этой удивительной земле.

Варево было готово, И Пафнутий вступил в очерченные пределы магического пространства. Сила наполняла его. Он читал слова заклинания, и вибрации воздуха вступали в резонанс с вибрациями пронизывающих пространство струн, связывающих бесконечно малое с бесконечно большим. И вот уже фигура мага с воздетыми руками скрылась в тумане, который тянулся вверх уже не до потолка, пусть и высокого. Белый столб уходил в небо, в бесконечность.

***

Идея нынешнего действа принадлежала на сей раз Куртифлясу. Довольно ему было оставаться сторонним наблюдателем. Пора было занять свое законное место в центре событий, но, как всегда, не на сцене. Как всегда в той темноте, куда тянутся ниточки.

О происшествии с лошадью, убитой Геркуланием, Куртифляс узнал одним из первых. И тут же, совершенно случайно, встретил Ратомира. Отозвав его в сторонку – говорить в присутствии этого… восставшего из гроба, было довольно затруднительно.

– Вы пытались дать возможность Геркуланию проехать верхом. – Куртифляс не спрашивал, он констатировал очевидное. – Это вы очень правильно. Надо дать ему возможность перемещаться не только в пределах нашей ограды. Пусть посмотрит окрестности. Это ему будет только на пользу.

– Так ничего же не получилось. – Со вздохом возразил Ратомир.

– Я заметил, – продолжал шут, – что мы все, за исключением вас, – уважительный кивок головой в сторону наследника, – вызываем в нем… как бы это помягче… отрицательные эмоции. А он – в большинстве из нас. Видимо тут – природа, ничего не поделаешь. Вот и лошадь испугалась. А если бы она, лошадь эта, была бы той же природы?..

– То есть?..

– Ну, я имею в виду, если бы она тоже была бы оживлена. Возможно, они бы и поладили.

– Интересно… – задумался Ратомир. – А ведь… Точно! А я что-то… А почему бы и не попробовать?

– Попробовать можно, но как к этому отнесется ваш батюшка? Не скажет ли он, что одного Геркулания с нас довольно?

– Надо с ним поговорить.

– Надо. Возьметесь?

– Попробую.

– Если он согласится, тогда я попробую уговорить этого вашего мага. Заодно и познакомимся.

***

Вот так, в результате всех этих переговоров, и возникла возможность того, что в настоящую минуту творилось на площадке хозяйственного двора. В большом секрете от большинства обитателей дворца царя Бенедикта.

***

На сей раз тьмы не было. Была веселая солнечная поляна среди дремучего, но не страшного леса. Как-то сразу было видно, что в этом лесу не водятся хищники. Пафнутий стоял в центре поляны, почти по колено утонув в зеленой, сочной траве, украшенной яркими цветами. Ароматы этих цветов, вплетаясь в запах травы, хвои, нагретой солнцем, текущей где-то неподалеку воды – кружили голову и рождали ощущение какого-то бессмысленного и незаслуженного счастья.

У духа хорошее настроение, понял Пафнутий. Должно быть, он окончательно проснулся и пришел в себя.

И точно…

На опушку леса вышла девочка. Она не была испугана и не походила на заблудившуюся. Она шла вприпрыжку, распевая что-то себе под нос. В руке у нее была корзинка – аккуратная такая корзинка, видно недавно сделанная. Корзинку очень гармонично дополняли красный чепец на хорошенькой головке и кружевной беленький фартучек поверх светло-голубого платья. Выглядывавшие из-под платья ножки были в полосатых гольфиках.

Короче – прелесть!

Девочка увидела Пафнутия, но не испугалась. Напротив, она все так же, вприпрыжку, пританцовывая, двинулась к нему. По мере ее приближения все виднее была очаровательная улыбка, очень шедшая к ее не менее очаровательной мордашке.

– Привет, – сказала девочка, остановившись рядом.

– Привет. – Отозвался Пафнутий.

– А чего ты не спросишь, что у меня в корзинке?

– А действительно, что у тебя в корзинке? – Не стал спорить Пафнутий.

Дух был не просто в хорошем настроении. Он был настроен игриво. Хорошо ли это? Ну-ну, посмотрим…

– У меня в корзинке пирожки. – Девочка замолчала и требовательно посмотрела на Пафнутия. – Ну?..

– Что?.. – Растерянно спросил Пафнутий. Правил этой игры он не знал.

– Что-что?! Ну, спроси меня, кому я их несу.

– А!.. Ну да! Прости. И кому же ты их несешь?

– Бабушке.

– Ах, ну да!.. Конечно, бабушке, кому же еще… Слушай, может, хватит?

Девочка засунула в рот пальчик и с интересом уставилась на Пафнутия.

– Дяденька, это вы про что?

– Да я про то, что довольно дурака-то валять. Пирожки, бабушка, понимаешь…

– Эх-х… – грустным, скрипучим каким-то, скорее бабушкиным, голосом протянула девочка. Она перевернула корзинку, причем оттуда почему-то не выпало ни одного пирожка.

Так я и думал, – сказал про себя Пафнутий, мысленно же вздохнув, – сплошная туфта!

Корзинка у девочки, тем временем, на землю становиться не желала, мешала толстая плетеная ручка. Девочка, досадливо крякнув, оторвала ее и бросила в сторону. Вот теперь корзинка годилась на то, чтобы стать скамеечкой, и девочка села, подперла кулачком свою хорошенькую щечку и уставилась на Пафнутия. Глаза у нее были большие, ярко-голубые и наивные-наивные.

– Жалко, что ты не поверил. – Сказала девочка. – Могли бы поиграть.

– Во что?

– Ну, как будто я маленькая девочка, иду себе темным лесом, несу пирожки бабушке, и вдру-у-уг…

– Что – вдруг?

– И вдруг мне навстречу выходит страшный сексуальный маньяк. Да еще с уклоном в педофилию.

– Это я, что ли? – Удивился Пафнутий.

– Ну, а кто же еще?

– А я разве похож?

– Ну, а то!.. Я тебя сразу, как увидел, тогда еще, так и подумал: вот – думаю, какие они. А то ведь ни разу не видел.

– Ну, извини, не получилась игра. Другой раз как-нибудь. Ты лучше скажи, работать будешь? Или опять силами меряться будем?

– Да я бы и рад, – ответствовал дух, по-прежнему сидя на корзинке и не меняя облика, хотя голос изменился и теперь очень странно звучал, вылетая из этих детских уст. – Хорошо бы померяться. Мне понравилось. Но не положено. Один раз разобрались, и все. А ты что, еще раз хочешь?

– Чего? Драться, что ли?

– Да нет, воскрешать кого-то. Обычно одного раза бывает за глаза. А ты – вишь, как разошелся!

– Я хочу, чтобы ты на сей раз воскресил лошадь.

– Лошадь? – Удивился дух. Лошади мне еще ни разу не попадались.

– А кто попадался? Кроме людей, я имею в виду…

– Однажды довелось мне воскресить любимую комнатную собачку. Одна дура уж так убивалась, так убивалась…

– Ну, и…

– Вот тебе и – ну!.. Загрызла ее эта собачка. А лошадь-то тебе зачем?

– Да это не мне, это тому, воскресшему.

– А-а, ну понятно! Что ж, может, и правильно. Может, если бы потом эту, загрызенную воскресить, так они бы с той собачкой – душа в душу!..

– А скажи мне, пожалуйста, – вдруг пришло на ум Пафнутию, – а что, тот, кто вот так воскрес, он что, становится неуязвим?

– Нет, уязвим. Его может убить такой же, как он.

– А больше никто?

– Больше – никто!..

– И в огне он не горит, и в воде – не тонет?

– Насчет воды – точно. А вот огонь огню розь, сам знаешь. В обычном огне он не сгорит и не оплавится. Пофигу ему это. А вот магический огонь – это, знаешь ли…

– Интересно. Ну, что? Приступим?

Урлаху было плохо. Во всех смыслах этого слова. Раскалывалась голова, страшно хотелось пить, а больше всего хотелось очутиться сейчас далеко-далеко отсюда, дома…

Очутиться дома, где старенькая заботливая мама, где добрая старая нянька Алевтина, нянчившая его с самого раннего детства, знавшая уйму сказок и тех слов, что могли утешить в случае любой беды. Дома ждал его любимый сад, и старый, ворчливый Губерт-садовник. Он, этот Губерт, уверяет, что происходит от гномов. И, правда, глядя на него, начинаешь в это верить. Они с Губертом собирались привить на яблоню сорта «Золотая Недерландка» ветку с той яблони, что, вроде бы, привезена из страны Илии. Вот интересно, что получится?

Как хорошо там, и как же плохо ему сейчас тут! И никаким вином не удается залить тот жгучий стыд, который он испытывает при воспоминании о том, как он брел тогда, уходя прочь из того проклятого вестибюля. Он брел, и боялся оглянуться, чтобы не наткнуться на презрительные взгляды, которыми его наверняка провожали все собравшиеся там.

А все она! Эта любимая и ненавидимая Сердеция. Вот интересно, если бы это она вдруг умерла, что бы он тогда – горевал бы? Или радовался внезапно наступившему избавлению?..

Но она жива, и никуда от нее не деться. И все время ей чего-то нужно. И никак она не оставит его в покое! Вот и опять… Он тогда ушел и не видел, а оказывается, этот Геркуланий ожил. Удивительная история! Никогда о таком не слышал. Даже в сказках Алевтины, которых он столько в свое время переслушал, ни в одной из них про такое не было. Там, как и в жизни, уж если кто и умирал – так умирал. А тут…

Но это даже к лучшему. Не будет больше у Сердеции поводов мечтать о короне этой далекой и ненужной Эрогении. Но зато сейчас ей приспичило пригласить этого ожившего родственничка в гости. Это еще зачем? Но разве ей откажешь?

***

Будучи все это время занят лечением своих душевных болей, Урлах как-то выпал из окружавшей его действительности. Об оживлении Геркулания он узнал только что со слов своей очаровательной супруги, пробудившей его с помощью двух ведер ледяной воды, а затем заставившей переодеться и идти искать, найти и пригласить того, над чьим трупом он недавно пытался столь неуклюже заявить о своих правах на его же престол.

И где его искать? Сердеция сказала, что он вроде бы бродит по всему дворцу. Интересно, зачем? И, кстати, если он ожил, то почему не играют свадьбу? Ведь, кажется, собирались же…

Урлах брел по пространству царского чертога, стараясь не столько найти этого самого Геркулания, сколько избежать встреч с собратьями по профессии и вообще знакомыми. Даже своих подданных он старался обходить подальше. Благо размеры дворца это позволяли.

***

Долго патриарх Онуфрий пребывал в тягостном и бесплодном раздумье. Ставка на Шварцебаппера была проиграна, святотатственное деяние свершилось. Стены этого дома были осквернены черной магией, и надо было бы уходить отсюда поскорее, но и так просто оставлять это было нельзя. Не в духе это было Единой Правоверной церкви, и не пристало его главе поджавши хвост убегать, оставляя поле сражения за Врагом и его прислужниками. Надо было что-то делать. Но что можно сделать с пришедшим с той стороны? С тем, кто восстал из могилы? Обычными средствами его туда не загонишь. Уже имели возможность видеть и убедиться в этом. Остается одно: есть у лекарей такое – подобное лечить подобным. И никуда не деться. То, что выгнало Геркулания с того света, должно помочь загнать его обратно.

Да, придется, – думал тяжкую думу Онуфрий, – недаром все же достигших высших степеней посвящения обучают некоторым святотатственным тайнам. В конце концов, Единый был всегда, и когда люди еще не познали свет Истины, и тогда были и жизнь, и смерть, и то, куда уходят после смерти. И люди как-то научились управляться с этим. От этих древних знаний и питается нынешняя магия. И, если ничего другого не остается, придется прибегнуть к этому, запретному, но, дай Единый, действенному средству. Дай, и прости нас, грешных. Не корысти мы ради прибегаем к тому, что проклинаем сами, и с чем боремся по мере наших скромных сил. Ради самого же Геркулания – легко ли ему сейчас? А его невесте – легко ли, радостно ли лицезреть его таким, каким он предстал перед нею? А всем прочим?

Нет, туда его! В ту тьму, из которой он вышел, неся ее в себе. Не место этой тьме здесь, в царстве света.

***

Анфилады открытых пространств, где, честно говоря, было гораздо вероятнее наткнуться на Геркулания, отвращали Урлаха. Там можно было наткнуться не только на Эрогенского короля. А других встреч, как уже было сказано, Урлаху категорически не хотелось. Тем более – сейчас, с помятой мордой и, как он небезосновательно подозревал, запахом изо рта.

А, поскольку, искать было все равно где, то Урлах отворил неприметную дверь в стене и, обнаружив, что там не комната, а коридор, вступил на порог и погрузился в темные недра дворца.

В конце-концов, почему бы Геркуланию и не оказаться здесь? – Убеждал себя Урлах. – Вот я же здесь. И если бы кто-нибудь искал меня, то нашел бы именно тут.

Никто его, правда, не искал, и уж тем более Геркуланий. Геркуланий сейчас возвращался с конной прогулки, которая ему очень понравилась. Тело, привыкшее за долгие годы практики к верховой езде, само все вспомнило. Лошадь на сей раз вела себя замечательно, и у него не возникало к ней никого чувства брезгливости, никакого отвращения. Другие лошади, правда, шарахались от нее хуже чем от волков, но это прошло вне поля зрения и внимания Геркулания, а если бы даже он это и увидел, то, скорее всего, ему было бы на это наплевать. Ратомир, наконец, показал ему море. Геркуланий по грудь вошел в воду. Странное ощущение… Никаких струн в душе это не затронуло, и они вернулись назад.

Так что не только не искал Геркуланий Урлаха по темным коридорам, но и самого-то его там не было. Но ведь Урлах этого не знал? А, значит, все делал правильно. Ведь не всегда правильные поступки приводят к искомому результату. Но это не значит, что нужно поступать неправильно. Отнюдь!

***

Коридор скудно освещался торчащими кое-где из стены коптящими факелами. Приятная полутьма давала отдых усталым глазам. Тут было хорошо. Тут не было ни души. И даже голова стала как-то меньше болеть.

Деревянные двери по бокам коридора были все заперты. А это значит, что Геркулания там не было. А если даже и был, но заперся, значит, подходить к нему сейчас было не надо. А надо было идти, идти, идти…

***

Онуфрий думал долго, но, решившись, действовал быстро. В город на большой крытой повозке, украшенной символами Единой Правоверной, отправлена была экспедиция, снабженная деньгами и обстоятельными инструкциями. В городе порученцы разделились. Пара человек на повозке отправились дальше в поисках мастерской, в которой делают гробы. Двое остались в центре, и пошли на знаменитую площадь возле ратуши и Халявного рынка. На этой площади бродили толпы праздного народа, пришедшего сюда развлечься, много было приезжих, порой даже и из сопредельных стран. Тут, на этой площади, выступали акробаты и фокусники, марионетки, повинуясь ловким рукам хозяина, раздавали друг дружке тумаки, музыканты терзали струны скрипок и мандолин, а певцы надрывались, силясь перекричать царящий на площади гвалт.

Были тут и художники. Каждый из них готов был за пару минут и пару медяков изобразить ваш портрет. Иногда получалось даже похоже. Два монаха, одетых обычными горожанами, чтобы не привлекать внимания, шли, внимательно приглядываясь к творениям мастеров грифеля и кисти, выставленным напоказ.

Вот, вроде бы неплохой мастер. Сидящий на скамеечке молодой, но уже бородатый художник, заметил интерес, проявленный к его творчеству, и обрадованно сказал:

– Что, любезные? Хотите портретик? Сейчас сделаем!

И кивком головы предложил сесть на стоящую напротив него скамеечку.

Монахи переглянулись, один согласно кивнул другому и сел напротив мастера.

***

Урлах набрел на лестницу. Лестница уходила в темноту. Темнота была наверху, темнота была внизу – куда бы ты ни пошел по этой лестнице, итог был один. Наверх было идти лень, и Урлах выбрал ту темноту, что была внизу.

Теперь он был где-то глубоко внизу. Тут было хорошо. Тут если даже кто и попадется из тех, с кем Урлаху не хотелось бы встречаться, то все равно его не увидит и не узнает. Опять был коридор, бесконечный, темный, узкий. Урлах почувствовал, что начинает уставать. И ужасно хотелось пить.

Вдруг коридор кончился. Урлах уперся в стену. Тупик? Кажется, нет. Кажется, он попал в другой коридор, идущий перпендикулярно первому. И по нему можно было пойти как направо, так и налево. При этом вероятность того, что именно там найдется Геркуланий, была одинаковой в обоих случаях. Как и вероятность обретения чего-нибудь, что можно влить в иссохшее горло.

***

Художник оказался молодцом, портреты он умел делать почти не глядя. И он охотно согласился посидеть за кружечкой пива с щедрыми и веселыми клиентами. Ему помогли собрать вещи и, нагрузившись ими, двинулись в пивную.

– Скажи, друг, – спросил один их монахов художника, – а тебе обязательно вот так – сажать перед собой?

– Ну, что ты… Так просто самому клиенту удобнее. А мне все равно.

– А вот, ежели, скажем, человек идет. Ты сможешь его нарисовать?

Художник отхлебнул из кружки и снисходительно посмотрел на собеседника.

– Легко!

– Ну, ты просто мастер!

– Да ну!.. – Смутился художник. – Такой же, как все…

– Ну, не скажи. А вот, смотри, вон, видишь? – Монах показал кивком головы на какого-то типа, сидевшего в дальнем от них углу. – Видишь того человека?

– Вижу, – согласился художник, – и что?..

– Ну, посмотри. Посмотрел? А теперь скажи: мог бы сейчас, по памяти нарисовать его?

– Мог бы. – Подумав, ответил художник. Ему стало ясно, что от него чего-то хотят. Что не так просто затащили его в этот свинюшник, и не так просто задают всякие вопросы. Похоже, решил художник, есть шанс заработать.

– Это хорошо!

Монахи довольно переглянулись. Вот если бы он еще…

– А скажи, друг, а скульптуры ты делать не умеешь?

***

Далеко на юге огромного, как мир, Амирана, за высокими горами расположилась провинция, именуемая Малазией. Спокон веку эта Малазия славилась своими виноградниками, а, стало быть, и вином. Вина этого там делали так много, что, при всем желании, употребить его все самим, прям там же, на месте, в этой самой благословенной Малазии, ну никак не получалось. И тогда то, что оставалось – а оставалось немало! – вывозили и продавали в разных других местах, где это малазинское вино всегда охотно покупали и пили. Как за здравие, так и за упокой, а также и по прочим разнообразным поводам. Было бы вино, а уж за что выпить – всегда найдется.

Везли малазинское и в Миранду. И часть этого привезенного неизбежно оседала в обширных подземельях царского дворца. Опять же, привозилось больше, чем выпивалось, и винные подвалы все расширялись и расширялись. Но вот однажды, один из предков Бенедикта, царь Самуил, мужчина по натуре мрачный и сильно верующий, решил в порядке общего знакомства навестить эту самую Малазию. Путь туда был нелегок. Он устал, простудился, запылился, и настроение его от всего этого стало еще хуже, чем обычно. И вот, спустившись с заснеженных перевалов в солнечную, зеленую долину, обнаружил он там людей, бесконечно далеких от тех дум и забот, что столь мучительно и бесплодно одолевали его самого. Эти легкомысленные, беспричинно веселые и всегда под хмельком люди неприятно удивили и расстроили Самуила.

Нет, – решил он, – так не годится! Все люди, как люди, а эти, прям, как я не знаю, кто!.. У всех проблемы, у всех заботы – вон, говорят, народ стонет от тягот. А эти?.. Или они не мои подданные? Или вообще, и какого хрена?!.

Налицо была явная несправедливость, и с этим надо было что-то делать.

– Да пьют они, собаки! – Подсказали Самуилу близкие к трону умные люди. – Вина у них – хоть залейся! Вот они и того… Плевать хотели.

– Пить вредно! – Изрек Самуил в неизреченной мудрости своей.

– Вино – яд! – Поддержали его умные люди, которых всегда много у подножия любого трона.

В общем, после этой поездки в Малазии стало гораздо меньше виноградников и, соответственно, винограда, зато много больше храмов Единой Правоверной.

Как следствие этих душеспасительных реформ приток вина в подвалы дворца уменьшился настолько, что выпивать теперь стали больше, чем его притекало. Бочки пустели. Пространство, ранее занятое бочками, освобождалось. И можно было занять его под что-нибудь другое, менее вредное.

***

Бригада каменных дел мастеров в составе одного мастера и двух его учеников-подмастерий выкладывала перегородки в обширном помещении бывшего винного подвала. Что тут будет – их не интересовало. Дали им чертеж, сделанный дворцовым архитектором, на котором видно было, где какая перегородка должна стоять, занесли кирпичи, воду, песок, известь – чего еще надо, чтобы начать работу? Вот они ее и начали. И честно трудились уже вторую неделю, благо никто не торопил. А самим спешить тоже было не с руки. Когда еще такая благодать случится в их жизни?

Запах вина пропитал стены реконструируемого помещения. Этот запах подвиг их на то, что они отправились на поиски. И эти поиски увенчались успехом. Конечно же, тут же, рядом, были и другие такие же залы, но уже не пустые, уже таящие в своих темных недрах огромные деревянные емкости.

И была протоптана дорожка в этот благословенный оазис. Ну, а там – дело техники. Коловорот, выструганная из деревяшки пробка, кожаный бурдюк – и можно работать! Да хоть всю жизнь. Известно же, что мастерство не пропьешь.

***

Трое каменных дел мастеров сидели на собственноручно сколоченной лавке возле самодельного же стола и отмечали еще один выложенный ими ряд кладки. Грустно, конечно, ведь каждый положенный ими на раствор кирпич, приближал их к концу этого затянувшегося праздника жизни. Но и совсем уж манкировать своими служебными обязанностями было нельзя. Иногда в подвале появлялось начальство, и хорошим тоном было показать ему, что работа в разгаре, и дело движется. В последние дни, правда, никто не тревожил мастеров. Да оно и понятно. Не до стройки сейчас там, наверху. Там такое творится…