Старик вновь занялся изучением своих бумаг. Закончив разговор, он тут же забыл о моем существовании. Я тихонько сидел на своем табурете, боясь помешать старому судмедэксперту. Лишь сейчас после этого разговора сухарь и зануда Мухоморов открылся мне совершенно с другой стороны.
Мои размышления прервал приход Вахтанга Георгиевича Дадуа. Шеф «Бесогона» вошел, как всегда, бесшумно и стремительно.
– Едем, у меня на руках адрес матери Таисии Чудко. Она живет в подмосковной деревне. Здесь недалеко, – торжественно провозгласил он.
– Есть!
Я встал, попрощался с Мухоморовым и поспешил за начальником. До подмосковных Мытищ мы добрались довольно быстро, дальше шла грунтовая дорога, раскисшая от только что закончившегося ливня. Эмка Вахтанга, ревя своим форсированным мотором, летела вперед, выплевывая из-под колес целые фонтаны грязи. Над этой машиной работали настоящие мастера своего дела, лучшие механики всесильного МГБ превратили автомобиль шефа «Бесогона» в настоящий вездеход, способный пробираться там, где зачастую и пешком-то пройти непросто.
– Вот и деревня, где коротает своим дни мать Таисьи, – Дадуа кивнул головой в сторону нескольких покосившихся от времени избушек, – по нашим сведениям ей сейчас около сорока…
– Жалко бабу, одна-одинешенька теперь ведь осталась, – протянул я, с жалостью посматривая на серые крестьянские хаты
– Быть может, быть может, – протянул Дадуа, не очень-то прислушиваясь к моим словам.
Шеф остановил машину и, хлопнув дверцей, двинулся к первому попавшемуся дому.
– Вам кого, товарищи?
Прямо перед нами словно из-под земли вырос однорукий инвалид, на лацкане его старенького пиджачка блестела медаль «За отвагу».
– Вы, наверное, здешний председатель? – обратился к инвалиду Вахтанг.
– Так и есть, Филипп Торопов, – представился он, пожимая нам руки.
– Давно здесь проживаете, товарищ Торопов? – поинтересовался Вахтанг.
– Всю жизнь, пятьдесят годков уже! – гордо сообщил инвалид.
– Гражданку Чудко знаете?
– Машку-то? – Торопов презрительно усмехнулся, – на что она вам? Подстилка, она подстилка и есть. Говорить про нее не желаю.
Он сплюнул на дорогу, вытер тонкие бескровные губы рукавом пиджачка и повернулся уходить.
– Поясните, пожалуйста! – Вахтанг развернул перед председателем корочки служебного удостоверения, – мы офицеры спецотдела МГБ. Интересуемся матерью Таисии Чудко, не ради праздного любопытства, заметьте, интересуемся!
Сейчас в голосе Вахтанга звучал угроза, настолько явная, что председатель вновь развернулся к нам.
– Таисия – правильная девчонка. Как подросла малость, от матери в город и сбежала. Лучше у чужих людей угол снимать, чем с такой профурсеткой уживаться. В гражданскую Машка ее от белого офицера прижила, а в германскую войну беляк этот опять сюда пожаловал, в фашистской форме, в сапогах начищенных. Лютовал тут очень, зондеркомандой местной командовал, у фрицев в большом почете был этот гад. Об этом вам любой, кто здесь живет, скажет. Машка же с ним по второму разу сожительствовала, скрытно, тайком от людских глаз сожительствовала. А он ей за это пайки, да презенты всякие дарил. Мы, партизаны, этого гада к смерти приговорили, но ему удалось уйти. Стреляли мы в него, да все бес толку, пули наши цели не достигли. Словно заговоренный он был, одним словом, ушел от нас этот мерзавец! Так-то вот, товарищи офицеры!
Филипп Торопов говорил сбивчиво, вновь переживая события недавнего прошлого. Пустой рукав его пиджака, заправленный под солдатский ремень, выскользнул наружу и колыхался в такт движениям инвалида, будто единственное крыло огромной диковинной птицы.
– Он племянницу мою убил, снасильничал над нею и убил, – наконец выдохнул председатель, – девчонкой ведь совсем была, семнадцать годков даже не исполнилось…
Торопов закрыл глаза и махнул рукой. На лице его застыла гримаса боли.
– Эх, вспоминать все это тяжко. Да что поделаешь? Вы спрашивайте, товарищи, спрашивайте, раз вам по службе знать это надобно.
– А как к отцу Таисия относилась? – осторожно поинтересовался Вахтанг.
– Не знаю, она тут давно уж не живет. Еще перед войной к бабке в Москву уехала, а с матерью не виделась. Лишь раз заезжала, совсем недавно, кстати. С неделю, может, назад.
Председатель полез в карман за кисетом. Вахтанг предупредительно открыл перед ним пачку «Казбека».
– Угощайтесь, товарищ Торопов.
– Не надо, я свой самосад курю, – председатель ловко скрутил козью ножку и, пыхнув едким сизым дымом, указал на стоявшую возле колодца избу, – вон Машкино жилище, торопитесь, продала она домишко-то, переезжать, видать, собралась.
Поблагодарив председателя Торопова, мы с Дадуа двинулись к дому Марии Чудко. Ветхий заборчик с щербатыми горшками, сушившимися прямо на палках изгороди, давно покосился. Старый дом, казалось, тоже готов был рассыпаться от малейшего дуновения ветра. Вероятно, заметив нас из маленького мутного оконца, Мария вышла на крыльцо. Худенькая, как тростинка, она была похожа на балерину, если бы не ее большие руки, которыми Чудко беспрестанно поправляла то старую, заношенную до дыр кофту, то выбившуюся из-под цветастого платка прядь волос. Ее красивое, но порочное лицо казалось взволнованным, она очень нервничала, хоть и пыталась это скрыть
– По мою душу? – она бросила взгляд на мою гимнастерку с гебешными петличками.
– По вашу! – ответил Дадуа, – собирайтесь, гражданка Чудко! Поедете с нами, – бросил он.
– С чего бы это? – старательно изображая удивление, проговорила она.
– У нас плохие вести. Ваша дочь мертва, Таисия повесилась, а вы должны опознать тело, – глухо проронил я.
– Вот оно как вышло-то, – Мария уселась за стол и уронила голову на сложенные руки, – вот оно как вышло-то, – безостановочно повторяла она, всхлипывая все громче и громче, – не покорилась, значит, не покорилась Таисия-то. Не захотела такой жизни, не захотела…
Она зарыдала и принялась неистово биться головой о столешницу. Дадуа, словно, ждал этого момента, подскочил к ней и, схватив за волосы, властно развернул женщину к себе.
– Поздно лить слезы, гражданка Чудко! – голос Дадуа звучал грубо и хлестко, слова его вылетали наружу, будто пули из пистолета ТТ.
Я никогда прежде не видел своего начальника таким жестким, но, невольно подивился его мастерству получать нужную информацию. Точно оценив психологическое состояние допрашиваемой, он хладнокровно делал свое дело.
– Расскажите нам о своем возлюбленном, белогвардейском, а позже и фашистском офицере. Ну же, мы ждем!
– А? – Мария беспомощно захлопала глазами, – про кого рассказать? Про какого белогвардейца? – она встрепенулась и принялась утирать заплаканные глаза, – не знаю никого. Наговаривают на меня…
– Врешь! – Дадуа все еще крепко держал женщину за волосы, – говори! Где он прячется? Как его найти?
Он с силой швырнул Марию на стоявшую возле стены узенькую койку и выпихнул на середину комнаты два тючка, которые стояли под колченогим обеденным столом.
– Присмотри за ней! – крикнул он мне, а сам принялся потрошить объемистые, явно второпях вязаные тюки.
В одном из перетянутых грубой веревкой свертков оказались завернутые в чистую тряпицу старинные фотографии. На одной из них был изображен мужчина приятной наружности. Темноволосый красавец был облачен во фрак, еще на двух тот же человек позировал фотографу в белогвардейской форме и мундире капитана войск вермахта.
– Кто он?! – Дадуа с силой ткнул женщине в лицо стопкой фотографий, – говори! Иначе, застрелю из этого самого пистолета! – он выхватил из кобуры ТТ и приставил его ко лбу Марии.
Та, и без того потерянная, испугалась еще больше. Губы ее дрожали, она пыталась унять дрожь, но, тщетно.
– В-все с-с-скажу, – наконец выдавила из себя она, – а не скажу, все одно под пытками узнали б вы правду. Это поручик Лозницкий, он же капитан германских войск Герман Корх, по крайней мере, он мне так представился, когда появился здесь вторично. Я любила этого человека и родила от него дочь. Он о ней, кстати, не знал сначала даже. Я уже стала про него забывать, но недавно он появился вновь. Все такой же молодой, как и прежде. Я, в первый раз встретившая его еще девчонкой, становилась старше, он же не старел…
Она замолчала и смотрела вдаль, куда-то мимо нас, но Вахтанг не собирался прекращать допроса.
– Ваш хахаль был упырем, Самым обычным кровососам. Не говорите только, что вы об этом не знали.
– Знала, – Мария вновь заплакала.
Она рыдала так горько, что мне стало искренне жаль несчастную, но взгляд Дадуа оставался суровым. Он молча смотрел на Марию, и женщина вновь начала говорить.
Выяснилось, что молодой офицер Лозницкий, служивший до революции где-то под Варшавой, был укушен как-то одной знатной польской панночкой. После этого он почувствовал себя будто заново рожденным. Новое состояние весьма понравилось новоиспеченному вампиру. Все его чувства обострились, Лозницкий стал сильнее, выносливее и даже обрел некий новый лоск, которым очень гордился.
После революции Лозницкий примкнул к белогвардейцам. Именно тогда он впервые увидел молодую Марию Чудко. Той едва минуло семнадцать. История умалчивает, терзал ли вампир Лозницкий молоденьких девушек до встречи с Марией, но Машу Чудко он не тронул. Он любил девушку как обычный человек и ни разу не сделал ей больно. Ни разу он не укусил Марию, даря ей свои изысканные любовные ласки. Вскоре красные прогнали белогвардейцев, и Чудко исчез. Он звал Марию с собой, но та отказалась покидать отчий дом. Скорее всего, молоденькая Маша все-таки боялась своего кавалера, хоть и не хотела сознаться в этом даже себе самой. Блестящими манерами и галантным обхождением, вот то, чем прельстил Марию молодой вампир. В отличие от деревенских мужиков он был всегда вежлив, не распускал руки и даже называл возлюбленную на французский манер, Мари. Маша часто вспоминала своего ухажера, об истинном характере которого тогда и не подозревала. Вскоре после исчезновения Лозницкого Маша обнаружила, что беременна. Поручик был единственным ее мужчиной, и девушка решила рожать.
Однако после рождения дочери, молодая мама стала замечать некоторые странности. Маленькая Таисия не могла насытиться материнским молоком, она беспрестанно плакала, пока Мария не догадалась, подмешивать в молоко свежую кровь. Сначала это была кровь мелких домашних животных, позже аппетиты возросли. Не раз мать резала себе руки и давала малютке лизать кровоточившую ранку. Только тогда девочка успокаивалась.
Позже Маша услала девочку в город, к своей матери, которая к тому времени работала на скотобойне. Там имелась возможность беспрепятственно доставать кровь. И мать, и бабка очень скоро догадались, кем родилась их маленькая Тая, но предпочитали молчать об этом. Страх за судьбу девочки сделал их изворотливыми и хитрыми. Когда Тая подросла, они сообщили ей, что та, де, больна редким заболеванием, о котором лучше никому не рассказывать. Мол, затаскают по больницам и лабораториям.
До поры до времени девчонка им верила, а начавшаяся война и вовсе отодвинула эту проблему на второй план. Не до этого стало. Вскоре умерла бабка, Тая же выучилась и стала работать швеей, работала она на дому, отбоя от клиенток не было. Девочка была способная и очень быстро стала популярна у модных барышень невысокого социального статуса, зато имеющих деньги. Подруги воров, бандитов, различные торговки стали заказчицами Таисии, не гнушавшейся никакой работой. На вырученные деньги девушка покупала иногда бычью кровь, но большей частью все-таки голодала. Во время войны ни у кого не вызывала подозрения вечно недоедающая модистка, едва крутившая колесо своего старенького «Зингера». Догадывалась ли девушка, что с ней происходит? Думаю, что до конца она не осознавала это в то нелегкое время.
Немецкие войска рвались к Москве, и вскоре к матери Таи заявился бывший ухажер Лозницкий. Только теперь он был офицером Вермахта . Изменились и его повадки, со временем упыри становятся все ненасытнее, эта участь постигла и бывшего обходительного поручика. Теперь он жаждал крови и часто отлучался с постоя по ночам. Пропадали девушки, позже их тела находили возле леса, куда упырь таскал своих жертв. Знало ли немецкое командование о поведении своего офицера?
Берусь утверждать, что знало, но ни мало не мешало ему в этих занятиях. Позже мне приходилось ликвидировать еще нескольких бесов, находившихся на службе у фашистских захватчиков. Но об этом позже.
Лозницкий по-прежнему не трогал свою возлюбленную, но та уже не питала к нему прежних чувств. Теперь она боялась его все больше и больше. Однажды Мария рассказала ему о дочери, думая, что это смягчит сердце изувера. Тот и правда, малость присмирел, он захотел увидеть Таю, но та оставалась в Москве, куда фрицев не пустила Красная Армия. Она же вскоре прогнала их и с захваченных территорий. Лозницкий вновь исчез. За проявленную им жестокость партизаны приговорили его к смерти, но откуда им было знать об упыриной сущности мерзавца. Ему удалось уйти.
Объявился он после окончания войны. Лозницкий пришел как-то летней ночью и велел Марии организовать ему встречу с дочерью. Та дала ему московский адрес Таи. Позже выяснилось, что Лозницкий рассказал Таисии тайну ее рождения, поведал о своей сущности и предложил девушке бежать с ним за границу. Та отказалась. Услышанное стало для нее настоящим ударом.
Она не нашла иного выхода, кроме, как уйти из жизни. Скорее всего, она хотела, чтобы ее тело не было обнаружено и не подвергалось бы исследованиям сведущих в своем деле спецов. Она боялась, что ее тайна будет раскрыта, и поэтому забралась в лесную глушь. Но все тайное становится явным, и тело Таи лежит теперь на прозекторском столе профессора Мухоморова. Она так и не приступила самой главной черты, не стала одной из кровососущих тварей, к коим принадлежит ее папаша…
Мария все еще говорила, а Вахтанг Дадуа изредка вставлял свои реплики в ее горестный рассказ. Я ждал, когда Дадуа спросит ее о самом важном, но Вахтанг все тянул, давая женщине выговориться. Наконец Мария умолкла, опустошенная она смотрела прямо перед собой, совсем не замечая нас с Дадуа. Пауза длилась с минуту, потом она вновь взглянула на нас, на сей раз, взгляд женщины сфокусировался на строгом настороженном лице Вахтанга. Безошибочно определив в нем главного, она спросила:
– Вы будите брать его живым?
– Как получится, скорее всего, он умрет на месте. Нам незачем его допрашивать, – честно ответил Вахтанг.
– Вы уже знаете, где его искать? – голос Марии звучал тихо почти неслышно, но Дадуа все же услышал его.
– Думаю, вы сами укажите нам место пребывания вашего бывшего сожителя. Смерть Таисии на его совести, ровно, как и смерти всех других жертв…
– Ваганьковское кладбище, – одними губами произнесла женщина.
– Не понял, – Вахтанг подался вперед, думая, что ослышался.
– Ваганьковское кладбище, там есть склеп, принадлежащей семье Лозницких. Поручик Лозницкий участвовал в Первой Мировой Войне, на него ошибочно пришла похоронная бумага. Позже военные привезли его матери закрытый гроб, де, ее сын подорвался на мине, и от него остались лишь жалкие ошметки. У Лозницкого что-то связано с этим склепом. Он много раз упоминал о нем, когда пьяный от девичьей крови спал со мной после своих ночных похождений. Ждите его возле этого склепа, скорее всего, он туда заявится.
– Мы не в праве просто ждать, он ходит где-то рядом. Его жертвами могут стать другие молодые девчата. Наша задача – обезвредить его как можно скорее…
Вахтанг поднялся из-за стола, за которым сидел, внимательно слушая Марию.
– Вы разве не заберете меня за пособничество упырю и сожительство с врагом советской страны?
Мария задала вопрос и, потупив взгляд, ждала ответа, теребя пальцами кончик косынки.
– Не заберем. Оставайтесь на свободе. Я слышал, вы продали избу…
– Мне здесь не жизнь! Люди презирают меня, даже Тая, в душе считала свою мать продажной женщиной. Я больше не могу здесь оставаться…
– Уезжайте, страна большая. У нас к вам вопросов больше нет.
Дадуа, не попрощавшись, шагнул за порог и пошел к машине. Я быстро кивнул головой и тоже поспешил выти из этой пропитавшейся людским горем избы. Я не хотел оборачиваться, но все-таки не вытерпел и бросил взгляд назад. Мария стояла на крыльце и смотрела нам в след.
– Жалко ее, – выдавил я из себя, кода мы ехали обратно в Москву.
– Каждый выбирает свою судьбу сам, – бросил Вахтанг, не отрывая взгляда от дороги.
Разговор этот случился почти месяц назад. С тех пор мы усиленно искали упыря Лозницкого, наша засада на Ваганьковском кладбище возле склепа ничего не дала. Людей не хватало, и Вахтанг распорядился снять ее, как полностью бесполезную. Мы вынуждены были обратиться за помощью в милицию, помогали нам и сотрудники МГБ. Каюсь, мы использовали коллег в темную. Разумеется, открыть им истинного лица Юрия Аристарховича Лозницкого мы не могли. Для непосвященных он был лишь одним из фашистских пособников, брать которого надлежало именно нам, офицером спецотдела, под кодовым названием «Бесогон». Берия рвал и метал, каждый день он просматривал сводки, с ужасом ожидая увидеть сообщения о смерти молодых девушек. Однако таких сообщений не поступало. Враг затаился и выжидал, несомненно, он чувствовал объявленную на него охоту и старался не высовываться.
На следующий день после нашего возвращения от Марии Чудко. К нам в отдел пришла печальная весть, мать Таисии покончила собой, повесившись в старой заброшенной бане на окраине села. Я долго считал отчасти и себя виновным в ее смерти. Мог ли я предотвратить ее уход? Вряд ли, конечно, но этот ее долгий пронзительный взгляд, которым провожала нас с Дадуа Мария…Этот взгляд и сейчас памятен мне…
«Каждый выбирает свою судьбу сам» – слова моего шефа Дадуа и сейчас звучат в моем сердце, не находя в нем ответного отклика. Всегда ли они верны? Ответа на этот вопрос я не знаю по сию пору, хоть и являюсь ныне глубоким стариком…
Однако я отвлекся.
Мой рассказ еще далеко не закончен, а меня уже потянуло на сентиментальное заключение повествования. Не рановато ли?
Итак, мы искали Лозницкого. Взяв под контроль женские общежития, институты, фабрики и комбинаты, где трудился преимущественно слабый пол, мы старательно проверяли всех, кто мало-мальски подходил под описание упыря и вызывал хоть какое-то подозрение. Увы, все – тщетно. Было раскрыто много преступлений, найдено немало тех, кто скрывался от «органов», но Лозницкого среди них не было. Упырь пропал, исчез, или же ждал момента, чтобы бы продолжить свою мерзкую охоту.
Мы уже почти отчаялись, и вот я увидел этого мерзавца на трамвайной остановке. Как все просто, он решил знакомиться с девушками на остановках. Все эти трамваи ехали кто куда, какие-то на фабрики, какие-то к институтам, какие-то, к многочисленным женским общежитиям.
Я влез за ним в битком набитый трамвай. Лозницкий пробрался в самую середину и остановился рядом с невысокой красивой брюнеткой в яркой, алого цвета юбке и голубой блузке с драконом, явно купленной с рук у вертких спекулянтов, толкавших населению трофейные шмотки. Я примостился сзади, пропустив вперед себя дебелую домохозяйку с полной провизией авоськой.
– Покорен вашей красотой и хочу с вами познакомиться! – приятным баритоном не проговорил, а, скорее, пропел Лозницкий.
Брюнетка улыбнулась, окинув цепким взглядом дорогой костюм трамвайного ловеласа. От взгляда девушки не укрылись ни дорогая сорочка, ни модные солнцезащитные очки – «янки». Поразмыслив и решив все-таки откликнуться, она улыбнулась:
– Меня зовут Мира, учусь в пединституте, еду на занятия. А вы кто такой будите?
– Пединститут? Это невыносимо скучно, – Лозницкий сделал нарочито кислое лицо, – я вот работаю ассистентом у самого Александрова. Знаете такого режиссера?
– Конечно! «Веселые ребята», «Цирк»…
– Он ищет актрису, новую, юное дарование…
– А как же Любовь Орлова? – спросила Мира
– Любовь Орлова уже не та, – Лозницкий презрительно усмехнулся и продолжал, – нет обаяния молодости, а зрелая красота быстро приедается. Предлагаю вам кинопробы. Где мы можем встретиться и обсудить этот вопрос? Чтобы не утруждать такую красотку, готов прийти к вам домой, предварительно сводив вас в ресторан, конечно!
– Не знаю, я живу с родителями, – протянула девушка.
– Тогда идемте ко мне. Я занимаю отличную квартиру в центре города. Как раз сейчас моя остановка. Идемте на выход!
Лозницкий быстро схватил девушку за руку и, не давая той опомниться, потянул за собой. Я не успел уйти с дороги. Он наткнулся на меня, и вдруг лицо его изменилось, вместо дружелюбной улыбки на бледном тщательно выбритом лице показался волчий оскал.
– Выходите? – он настороженно смотрел на меня.
– Выходят замуж, а я тут слазию, – стараясь соответствовать своему образу уличного хулигана, грубо ответил я.
– Не смею задерживать, пройдите к выходу!
Он с силой толкнул меня на подножку, а сам стал пробираться вглубь трамвая, таща девчонку за собой.
– Оставьте меня! Помогите, товарищи! – поняв, что происходит что-то неладное, Мира пыталась вырваться из стальных лап упыря, но тот не отпускал ее. В его облике появилось нечто такое от чего, стоявшие вокруг пассажиры в страхе отступали, наседая друг на друга. Мира зарыдала.
– Что ж, ты сама выбрала так, что бы это все было некрасиво!
Упырь наклонился над девушкой и откинул ворот ее блузки. Я понял, что кровосос пошел ва-банк. Он все-таки вычислил меня, понял, что за ним следят, и решил ускорить процесс. Сейчас он вопьется ей в горло, нужно срочно спасать юную студентку педвуза.
– Отпусти девушку и медленно выходи из трамвая, – как можно спокойнее сказал я.
– А из тебя вышел дрянной актеришка, мусор! – Лозницкий оттолкнул от себя Миру и стал шарить по вагону трамвая затравленным взглядом.
Тут только до меня дошло: он думает, что я не один. Я решил подыграть мерзавцу.
– Ребята! Я возьму его сам, – громогласно провозгласил я, обращаясь к воображаемым товарищам по оружию.
– Суки! Обложили, красноперые!
Упырь оттолкнул девушку, рванул дверь на себя и спрыгнул на ходу. Я незамедлительно последовал за ним. Лазницкий бежал быстро и как-то неестественно размерено. Люди так не бегают, он был словно машина, которая работает на максимальной мощности. Я едва поспевал за ним. Упырь оказался выносливым, не сбавляя скорости, он несся по пустынным переулкам, петляя меж домами и легко перелезая через многочисленные заборчики, заборы и заборищи, которыми было перегорожено пространство послевоенных дворов. Пару раз он останавливался и, наскоро прицелившись, палил в меня из своего Вальтера. Однако стрелял кровосос препаршиво. Будь дело ночью, этот гад обязательно пристрелил бы меня, но дневной свет все-таки не сильно комфортен для глаз этих тварей, а свои солнцезащитные очки Лозницкий в суматохе потерял.
Теперь я отлично осознавал, упырь мчит к Ваганьковскому кладбищу. Вероятно, он возомнил, что на него объявлена настоящая охота. Так оно и было, только преследовал его сейчас всего один бесогон, не очень к тому же и опытный.
Вот и небольшая площадь пред крашенными в черный цвет кладбищенскими воротами. Тут несколько лоточниц с пирожками и будочка мороженщицы. Совсем рядом разбитные бабки продают какие-то плохонькие цветочки и венки из елового лапника. Тут же стоит обшарпанный автобус-катафалк. Четверо кладбищенских служек вытаскивают оттуда гроб с открытой крышкой. В нем тело пожилого мужчины. Возле гроба навзрыд плачет невысокая молодая женщина в темном платке. За полу ее жакета держится маленькая девочка в сереньком линялом платьице и шапочке с пуговкой на макушке.
– Дедуля, дедуля, дедуля, – скорбно потупив взгляд, повторяет малышка.
Все это я увидел в одно мгновенье. Лозницкий тоже.
«Быть беде!» – немедленно застучало у меня в голове.
Так оно и вышло. Вампир схватил маленькую девочку и приставил к ее виску свой Вальтер. Я отчетливо видел детское личико и заметил, как на шейке девочки начинает биться тоненькая синяя жилка.
– Подонок!
Я выхватываю из-под плаща осиновый кол и иду на упыря. Кровосос тяжело дышит, он молчит, лишь крепче сжимает рукоять своего пистолета.
– Оставь девочку. Я дам тебе уйти! Смотри!
Я наклоняюсь и осторожно кладу кол на асфальт.
Вампир озирается по сторонам. Он может стрелять, но народу вокруг много. Боковым зрением упырь видит, как к месту происшествия спешит, доставая из кобуры свой наган, постовой милиционер, дежуривший неподалеку от кладбищенской площади. На помощь постовому бежит с метлой наперевес здоровенный плечистый дворник в белом фартуке.
– Останови их, бесогон! – велит вампир.
– Всем стоять! Я сотрудник МГБ! – кричу я, вынимая из кармана красную книжицу служебного удостоверения.
Люди в нерешительности замирают. Вампир, не отпуская девочку, пятится вглубь кладбища. Я знаю, куда он идет. Склеп Лоззницких на одной из отдаленных аллей кладбища. Недалеко от ограды, почти в самом конце.
Мы здесь одни. Я, гад Лозницкий и его маленькая пленница. До склепа несколько шагов. Почему он не выстрелит в меня? Может, кончились патроны? А, что если нет? Он стрелял всего три раза. Мысли роятся в моей голове, я впервые в такой ситуации и боюсь сделать что-нибудь не так. Главное, чтобы он не убил ребенка…
– Не ходи за мной. Слышишь? – голос его звучит уже громче, он уверен в своих силах и даже позволяет себе криво ухмыляться, – не послушаешь меня, и я прикончу девчонку, или просто укушу ее. Ам, и все! – он уже хохочет.
– Не делай этого. Уходи, черт с тобою.
– Лады, пусть пока живет!
Он с силой отбрасывает ребенка в сторону и рвет на себя скрипучую дверь склепа, секунда, и он там. Я бросаюсь за ним, но склеп пуст! Второй кол, который я на всякий случай имел с собой под плащом, выпадет у меня из рук. Все кончено, он ушел.
Не может быть. Тупое оцепенение навалилось на меня, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, в изнеможении облокотился о стену и тут же упал на пол. Еле слышно звякнула какая-то пружина, и узкий кусок стены медленно, натужно отъехал в сторону. На меня дохнуло могильным холодом и сыростью, от которой враз перехватило дыхание.
«Может, именно так и выглядят адовы врата» – подумалось мне в тот момент.
Некоторое время назад мы с товарищами по службе тщательно обследовали этот склеп, но не заметили потайного механизма. Кнопки, или какого-то рычажка не было, а тяжеленные покрытые зеленью грибка старые плиты казались плотно подогнанными друг к другу. Даже сейчас я не смог бы указать то место, нажатие на которое привело в движение это хитроумное устройство.
Мы так же обследовали серые от многолетней пыли усыпальницы родителей Лозницкого, но и там не оказалось ничего подозрительного. Прямоугольный с округлыми краями саркофаг самого поручика содержал в себе лишь землю и частицы изодранного в мелкие клочки обмундирования. Оно и понятно, вместо тела якобы погибшего офицера его матери прислали закрытый гроб, наполненный обычной землей с полей сражений. Усыпальницы стояли по периметру склепа, и мы даже пол под ними осматривали, а вот стены ускользнули от нашего пристального внимания.
Сейчас же вход в неведомое подземелье зиял передо мной, словно разверзшееся нечто, проникновение в которое могло грозить смертельной опасностью. И все же я вошел туда. Зачем я это сделал? Куда мог привести этот потайной ход? Тогда я не мог ответить на эти вопросы, я преследовал того, кто не имел права находиться среди живых. Я просто поднял кол и шагнул вперед.
Войдя в проем, я тут же погрузился в кромешную тьму, я шел на ощупь по довольно широкому коридору. Я пытался чиркать зажигалкой, но огонь тут же гас, а маленький трофейный фонарик, который я всегда носил с собой, вдруг перегорел, едва сверкнув мертвенно желтым светом.
Время, которое я потратил на переход по подземному ходу, не поддавалось никакому определению. Мне казалось, что я брел не больше часа, но когда я наконец выбрался наружу, стояла глубокая ночь.
Выход из подземного хода должен был быть расположен неподалеку от кладбища, но, к моему удивлению, я оказался в совершенно незнакомом месте. Хоть окрестности Ваганьковского кладбища были мне хорошо известны, я стоял в каком-то странном проулке, но в тоже время прекрасно видел силуэт знакомой кладбищенской церквушки и даже различал в темноте ограду погоста.
Где же я? Почему не знаю этого места? Оглядевшись, я увидел старую плохо выкрашенную будку, одну из тех, в которых раньше дежурили караульные солдаты и прятались от дождя неповоротливые, вечно сонные городовые. Луна, вышедшая из-за туч, осветила высокий массивный дом с вывеской «Номера купца второй гильдии Фоки Сабурова».
Дом я с большим трудом, но узнал. Это было общежитие камвольного комбината «Красная Роза», только выглядел домишко гораздо новее. Напротив общежития расположилось трехэтажное здание с двуглавым орлом на крыше. «Банк «Капиталъ» – было написано на строении. Красивые золоченые буквы таинственно блестели, залитые лунным светом.
Что за бред? Откуда здесь эти пережитки старого мира? Я шагнул в строну и оглянулся, лаз из которого я только что выбрался, представлял собой колодец с ржавой решеткой вместо крышки. Вероятно, здесь проходили какие-то коммуникации.
Я перешел на другую строну улицы. Откуда-то были слышны обрывки разговоров, пьяный смех, треньканье балалайки. За раскидистыми кустами белой сирени располагался приземистый, вросший в землю дом. «Кабак Пустовеева» было намалевано на покосившейся вывеске.
Я старался не думать о том, что со мной произошло. Раз я здесь, значит и тот, кто ушел от меня, скрывшись в склепе Лозницкого, тоже оказался здесь. И я найду его!
Я спрятался за кустами сирени. Я совсем не знал, куда теперь идти, но что-то, что в нашей профессии называется емким словом «интуиция», подсказывало мне, что нужно оставаться на месте. Я сел на лавку и поднял валявшуюся на ней газету. «Городские ведомости» за 1916 год. Тусклый свет фонаря осветил жирно выведенные заголовки. «Неудачи на фронте», «Забастовки рабочих», «Жертва сумела убежать от своего мучителя».
Черт знает, что такое творится!. Напрягая зрение, я быстро пробежал глазами крошечную статейку криминального репортера. Какой-то ухарь пытался затащить в номера подвыпившую проститутку, с которой познакомился в кабаке. Та сначала согласилась, после решила отказаться от предложения, внезапно испугавшись своего нового знакомого. Чушь какая-то. Я сложил газету и сунул ее в карман плаща.
Я не знал, сколько времени прошло. Часы «Победа», что были на моей руке, отчего-то остановились. Я стоял и смотрел на плохо освещенное крыльцо кабака. Вдруг из двери показался Лозницкий, он несколько преобразился. Поверх своей серой пары он нацепил старорежимную крылатку, а на голову водрузил картуз, который по моде тех лет лихо заломил назад. Ни дать, ни взять подгулявший лавочник. Лозницкий был не один. Под ручку он вел невысокую ладную девицу в плохоньком пальтишке и шляпке-таблетке. Спутница Лозницкого была пьяна, громко хохоча, она висла на руке своего кавалера.