Тревожная командировка

– И что это значит?

– Не знаю. Слушай, Серый, ты никому не говори об этой записке. Сверни ее обратно и положи назад.

Мы вышли из столовой и ушли на дальнюю лавочку. И стали обсуждать эту записку.

– Понятно, что начальник кому-то указание дал. Значит за нами наблюдают. А что? При современных технологиях это несложно. Кто-то из наших смотрит за всеми, – Шура покачала головой

– Не за всеми. А за Х и В. Но, как его или ее вычислить? – сказал я.

– А зачем? Что это тебе даст? Пусть и дальше следит. Вот только никому говорить об этом не надо.

Мы внимательно посмотрели на ребят, которые уже пошли на обед. Кто-то из них все докладывает начальству. Но кто же?

Сутки тянулись. Девушки еще три раза покормили всех. Ребята даже громко крикнули – спасибо! Думаю, что все выспались за это время.

Утро началось с воя сирены. Глеб соскочил и убежал. Я слышал, как по лестнице бегут ребята и пытался одеться. Кое-как натянул штаны и футболку и стал двигаться к лестнице. На ней меня чуть не сбил кто-то. "Под ногами мешаешься!" – послышался голос Милы. Я уступил ей дорогу, и сильно разозлился на нее.

Внизу меня подхватила за руку Шура и повела из дома. Еще вначале курса нам провели несколько тренировок по противопожарной безопасности. И мы все должны были быстро выскочить из домов и построиться на площадке.

Кое-как мы встали в строй. Но никого не было. В строю началось ворчание. Хотели уже расходиться, когда появился зам начальника курса Федор Михайлович, крепкий мужик, лет пятидесяти, бывший военный.

– Смирно! – закричал он. Все подтянулись.

– Слушай мою команду. Строем по двое, шагом марш в учебный зал, – сказал он.

Мы потянулись в дом штаб. Зашли в зал и расселись по парам. Стали вызывать по фамилиям. Я оказался почти в самом конце. Нас поделили по группам. Те, кто не слышали – одна, те кто не чувствует рук, вторая; третья – кто не может говорить; наконец – те, кто не видит.

Шура мне потом рассказала, что человека из каждой группы вызывали по одному в кабинет зама, и там что-то говорили каждому. Очередь дошла до меня. Я вошел в кабинет, вытягивая руки вперед. Меня посадили на диван и сказали закрыть глаза. Потом я услышал шепот. Что было сказано я не понял.

Затем приказали понемногу открывать глаза. Я медленно поднял веки и увидел мутную картину. Передо мной был кабинет. Окна зашторены плотной тканью. В кабинете было четыре человека. У меня закружилась голова, и я повалился набок. Меня снова посадили и приказали закрыть глаза. Прошло еще примерно пять минут, и я снова открыл глаза. Зрение понемногу восстанавливалось. Еще через несколько минут меня выпроводили.

К вечеру привезли семь человек, которые пешком ушли в деревню. Их нашли с трудом. Оказалось заплутали, свернули не там, где надо. Видели издалека медведя. Но все обошлось. Покусанные комарами, голодные, не рассчитали сколько нужно еды, они радовались тому, что так все кончилось. И, конечно, не помышляли больше об уходе.

Жизнь на базе постепенно входила в колею. Конечно, мы обсуждали произошедшее. Смеялись друг над другом, подшучивали. Кто-то обижался, а кто-то, наоборот, смеялся над собой. И когда рассказывал о себе, еще добавлял такие подробности, каких на самом деле и не было.

Глава 5

На следующее утро на первом занятии нам начали объяснять для чего же нужны были эти повязки, затычки и варежки. Женщина в очках сказала, что всех нас разобрали по психологическим картам и выяснили, чем мы живем, что нам нравится делать в первую очередь. Например, одним нравится сплетничать, другим критиковать, третьим – болтать, четвертым приводить все в порядок.

– Что это дает? – спросили с места.

– Это дает понимание человека. Как с ним общаться, как на него воздействовать.

Дело в том, что вы должны быть гибкими, не только физически, но и психически. Вы должны быстро ориентироваться в мгновенно меняющейся обстановке.

Для этого мы и придумали такую практику. Болтливым закрыли рот, тем кто сплетничает – заткнули уши, критикам завязали глаза, и перфекционистам надели варежки.

У всех вас, конечно, был шок. Как же так, нельзя делать то, что вы привыкли. Это было тяжело, спорить не буду. Но зато вы получили большой опыт.

– А мне не понравился этот опыт, – выкрикнула с места девушка в желтой футболке.

– И чем же он вам не понравился, – спросила преподаватель.

– Чем? Тем, что поесть нельзя было и поговорить невозможно. Даже и спросить не получалось. Да это просто издевательство. Мы здесь, как подопытные кролики. И вообще … пора прекращать эти курсы, ничего хорошего они дают.

Преподавательница прервала излияния девушки: – а у вас наверно была повязка на рту, чтобы не могли говорить. Значит вы мало что поняли из этой практики.

Сначала послышался смех с задних рядов, потом он докатился и до передних. И только девушка в желтой футболке сидела и хлопала глазами. Она начала говорить торопливо и эмоционально: – понять не могу, почему смеются. Над чем смеются? Непонятно. Да наверно все придурки здесь собрались, вот и смеются.

Когда закончили смеяться, преподавательница продолжила, – может быть кто-то хочет рассказать о своих ощущениях?

Встал парень с борцовской фигурой. Он начал рассказывать.

Странно это – не слышать звуков. Пробки в ушах были сделаны очень хорошо и никаких звуков не доносилось. Тишина была ватная. Иногда, впрочем, начинался странный тонкий свист. Но он быстро проходил. Хотелось сорвать повязку и стать свободным. Но внутри чувство самолюбия не давало это сделать. Как это я буду выглядеть слабым перед девчонками? Что я слабее их? И я старался отвлечься.

Я пытался разговаривать, пытался по движению губ понять, что мне отвечают, но ничего не получалось. Я начал писать в блокноте. Но написав несколько слов, понял, что писать не о чем.

По привычке, когда мои мозги были не загружены, и не было срочных дел, я пошел на спортплощадку и начал упражняться на брусьях. Еще, когда подходил, подумал, а если во время упражнений у меня выпадут затычки из ушей. Тогда что?

Я сделал несколько упражнений и понял – затычки не выпадут. Опять же возникли мысли, а как я буду учиться? Что я смогу понять на лекциях? Ну ладно там видно будет. А сдаваться я всё же не собирался. А потом, как-то и привык.

Следующей рассказывала девушка.

Когда на меня надели варежки, то сразу зачесалась кожа на ладонях. Так зачесалась, что я чуть не сорвала варежки. Инструктор смотрел на меня, и мне показалось, что он внутри смеется надо мной. Ну как же! Мне нужно будет расчесаться, и что я буду двумя руками держать расческу? Или нужно будет взять ложку или вилку. Тоже двумя руками?

Но странно, мыслей сдаться и отказаться от тренинга у меня не было. Наверно сюда приехали довольно сильные ребята. Ну а как я буду спать? Как я для этого разденусь? О-о-о, как я в туалете буду? Да-а-а…

Ничего, что-нибудь придумаю. Единственно жаль, что помыться сложно будет. Хотя, можно найти помощницу или помощницу.

Я посмотрела на молодого человека, у которого был закрыт рот. Тот почувствовал взгляд и повернулся ко мне. Наверно что-то было такое в моих глазах, потому что он расправил плечи и выпятил грудь. – Нет. С ним я в душ не пойду. С таким можно потанцевать, поболтать. Хотя, как поболтать, у него же рот завязан, ему нельзя ничего говорить.

Потом поднялся еще парень.

Когда мне завязали рот, я подумал – ничего страшного. Ну не поговорю несколько дней и что? Сначала было очень неудобно, потом отвлекся и ничего. Кстати, неделю без еды я вполне смогу выдержать. Воду же мне можно пить через трубочку.

Сначала все время хотел что-то сказать, но потом после нескольких попыток, я прекратил. А потом как-то и привык. А сейчас даже и говорить иногда не хочется.

Преподаватель продолжила. Она стала говорить о том, что все наши органы чувств выполняют функцию переводчика. Они переводят влияние внешнего мира во внутренний.

Дальнейшая лекция нам не понравилась. Слишком заумно. Хотя практика с повязками, конечно, это что-то. Мне кажется, что все призадумались. Я, например, точно. За эту неделю, я понял, что слишком критично отношусь к людям. Да, наверно, и не только к ним. Я заметил, что когда нет информации, а ее не было, глаза были завязаны, то и не замечаешь неправильное. И критиковать не хочется.

Сегодня начали тренировки на природе, на скалах. На этот раз на занятия взяли все четверки. Нас нагрузили веревками и другим оборудованием. И мы потянулись за инструкторами.

До места добирались часа полтора. Только приехали и хотели отдохнуть, как инструктора взяли свои четверки и разошлись по сторонам. Скалы были не очень высокие, по крайней мере на вид. Нашу четверку подвели к каменной стене, похожей на какой-то памятник. На самом верху она загибалась с отрицательным углом.

Шура, командовала, как всегда. Мила стреляла глазками по другим четверкам, а Глеб кому-то из девочек улыбался.

Первый полез инструктор, он перекинул через кольцо на самом верху веревку и спустился. Конец веревки он привязал к своей системе, это пояс такой. А другой конец привязал к системе Глеба, тот должен был лезть первым.

Теоретическое занятие было день назад, и мы в конце занятия сдали зачет на узлы и крепления веревок.

Глеб медленно начал подниматься наверх. Было смешно на него смотреть. Я сам, конечно, не лазил по скалам, но считал, что у меня должно получиться гораздо лучше. Я еще сказал Миле, что Глеб лезет, как напуганная обезьяна. Шура посмотрела на меня и усмехнулась. Она-то лазила раньше по скалам, был у нее такой опыт.

Стена из камня была высотой тридцать метров. Однако, когда до вершины оставалось метров десять, Глеб забуксовал. Он смотрел во все стороны и не знал, куда поставить ногу, на что опереться.

Скоро его ноги стали дрожать. Вот тут я почувствовал некое опасение. Следующим нужно было лезть мне.

Инструктор приказал ему взяться за веревку и спускаться вниз. Глеб судорожно держался за нее одной рукой, другой цеплялся за скалу. Когда его отцепляли внизу, было заметно, что его руки дрожат. А ведь мне только предстояло лезть наверх.

Как только я потрогал веревку, то сразу испытал приступ страха. Странно. Конечно, я боюсь высоты, но не настолько же. Прямо жуть какая-то.

Но прежде страха я увидел смутные образы. Как будто вишу я на веревке на скале, высоко над землей и ничего сделать не могу. И самое интересное, что поверхность камня я вижу так отчетливо, будто она прямо передо мной в двух сантиметрах.

Потом отпустило, и я подумал, что давно такого не было. Опять я поймал память вещи. И раскрылась память по-другому немного. С эмоциями, с ощущениями. Странно, даже будто я сам висел над землей.

И еще я заметил, что было небольшое головокружение. Которое быстро прошло. Никто похоже ничего не заметил.

На меня надели систему, привязали веревку и дали команду лезть. Мои руки начали дрожать еще на земле. Однако, когда я поднялся на пару метров, всё прошло. Шура мне сказала, что в первые разы не надо смотреть вниз. Ну я и старался. И так дополз до середины. А вот дальше нужно было найти выступ или трещину, чтобы зацепиться рукой. В этот момент посмотрел вниз. Однако высоко! И вот тут меня заклинило. Ни вверх, ни вниз. Конечно, я не хотел выглядеть, как Глеб. Стыдно ведь. Я начал шевелиться. В одно мгновение я чуть не сорвался. И тут снова это включилось. Я почувствовал страх. Еле сдержал крики ужаса. Я пытался перестроиться, но никак не получалось. Снизу что-то кричали, но я ничего не слышал.

И тут на меня нахлынуло поистине нечто грандиозное. Я увидел наверху, на скале барса. Он стоял и заглядывал вниз. Барс явно ждал меня. Я посмотрел вниз и увидел там другого барса.

Но так не бывает, – мелькнула мысль. Я начал трясти головой. Барсы пропали. Пальцы мои сорвались, и я повис на веревке. Орать, конечно, не стал, но вот что-то сильно дрогнуло в животе, и на мгновение холодно дыхнуло близким концом.

Снизу кричали, – цепляйся за скалу. Ага, цепляйся! Я на вас посмотрю, как вы будете. Тело меня не слушалось. Оно сжалось в комок и просто болталось на веревке. И в добавок мелко-мелко дрожало.

Такого меня и сняли. Потом еще минут пятнадцать растирали, затекшие от судорог мышцы.

Настроение было никакое. Я сидел на земле и смотрел, как другие лазят. Как я опозорился. Никого не хотел видеть. Мне стыдно было даже перед собой. Ко мне никто не подходил. Наверно инструктора не разрешили. И вот эта жалость просто убивала меня. Ну как же так все это случилось?

Перед тем как уезжать, подошел инструктор, – ты как? Помочь? Я помотал головой.

Когда ехали на базу, шуток и разговоров не было. Устали все.

На следующий день несколько четверок пошли в пещеру. И ладно бы пещера была объемной, ну то есть ходишь, смотришь, а то пришлось лазить по норам. Это такие ответвления в стенках пещеры. Хотя и с фонариками на лбу, все равно было немного жутко, я представляю, как было девчонкам. Кстати, не все и полезли в пещеру. Две девочки отказались.

Эти норы чем были неудобны, в них нельзя было развернуться. Если полез, то только вперед. Грязные были все. В пещере были покрыты слоем серой скользкой глины все стены. И вся одежда и руки, даже и лица, все было вымазано глиной.

Нас инструктировали, что если застрянете, то постарайтесь убрать панику, и потихоньку продвигайтесь вперед.

И я полез не в ту нору и застрял. Ну это просто жуть! Впереди каменный ход, освещенный фонарем, руки впереди, они пытаются зацепиться за что-нибудь. И тишина. Никого не слышно. Практически сразу началась паника. Всё! Мне не вылезти! Я вообще потерялся! Искать меня никто не будет. Кому я нужен.

Всё-таки я попытался унять панику. Ага! Легко сказать. Как можно отвлечься, если воздуха натурально не хватает. Кажется, что земля все сильнее и сильнее сжимается. И этот огромный вес сверху скоро раздавит меня, как земляного червяка.

Орать? А что толку? Кто услышит?

И я заплакал. Так не хотелось умирать. Я ведь еще молодой. Я ведь еще и не пожил совсем. Я ведь так много мог сделать.

Слезы сами катились по щекам. И даже вытереть я их не мог. Вдруг откуда-то появилась ярость. Я начал дергаться. Я чувствовал, что раздираю в кровь свои бока. Пальцы судорожно цеплялись за стенки пещеры.

Ярость прекратилась внезапно, и снова началась жалость к себе. И тут я увидел в темноте лицо. Оно смотрело на меня. Старик с длинными космами, грустно смотрел на меня и качал головой. Он шептал какие-то слова, но я ничего не понимал. Тогда он стал махать рукой, подзывая к себе. И это всё в темноте, потому что я выключил фонарик.

Когда я включил фонарик, старика не было. И снова я был спокоен. Я выдохнул воздух сколько мог и стал медленно пытаться продвинуться вперед. Сначала ничего не получилось, потом же постепенно, сантиметр за сантиметром стал ползти. Через минут десять нора стала шире, и я пополз дальше. Вылез я в маленький зал. Из этого зала еще в один, и так миновав несколько залов, я выбрался в общий зал, откуда мы все начинали. И всё это время мне казалось, что тот старик ведет меня.

Наверху меня уже потеряли. Я рассказал, что застрял. Но про старика ничего не стал рассказывать. Зачем? Может мне это привиделось со страху. Уже по дороге на базу один из инструкторов рассказал нам, что в начале двадцатого века в этой пещере жил отшельник.

Шли дни. Лекции в зале перемежались с занятиями на природе. Похоже все уже втянулись. И не очень страдали без цивилизации. Раз в три дня топили баню. Стираться можно было прямо на улице. Походная жизнь. Я что-то не заметил, чтобы ребята жаловались. Ведь нас всех тщательно отбирали.

Больше всего неприятностей доставила мне работа со стихией Воздуха. Нас заставили жить на деревьях. Да. Сидеть на ветках целый день, завтракать, обедать и ужинать на ветках. Да и в туалет ходить тоже на деревьях. Правда девчонок от нас отделили. Они своей группой располагались метрах в ста от нашей.

Вроде бы и ничего сложного. Влез на дерево, выбрал ветку и сиди целый день. Ага. Это только со стороны легко. А на самом деле неудобно становится уже со второй минуты. Потому что понимаешь, что сидеть тебе на этом дереве, как минимум несколько часов, а то и дней. Мы никогда не знали, когда будет закончено занятие. Иногда инструкторы продлевали время занятий.

Кто поумнее, то запасся книжкой. Они были в местной библиотеке. Пусть и советских времен, но все же не так скучно. Мне досталась книга Платонова. Я начал читать и не смог. Тяжело и непонятно.

К вечеру стало прохладнее, хорошо, что я взял с собой курточку. Мы сейчас были ученые, мы все брали с собой на всякий случай одежду.

К ночи появились звезды, ветерок успокоился. И небо стало высоким. Полная луна заливала землю желтоватым светом. И начал вспоминаться мой город, родители. Такими они мне показались родными, что защипало в носу, и я чуть не растрогался.

Еще вечером мы переговаривались. А к ночи все затихли. Я стал думать. А может быть на самом деле мы раньше были птицами. И могли летать. Сидели вот так на деревьях. Спали на них, делали гнезда. Выращивали птенцов.

Когда я сильно расслабился, то почувствовал, что от ствола тянет теплом. Не так как от батареи, а какое-то такое тепло незаметное. И проникает оно глубоко в тело.

Когда стало сильно тянуть ко сну, я с помощью куртки привязался к стволу. Было неудобно, но я всё равно пристроился к дереву. И задремал. Ночью много раз просыпался. А под утро мне приснился странный сон.

Будто я на самом деле дерево. Стою, держусь корнями за землю. Распускаю ветки навстречу солнцу. Пью дождевую воду. И даже чувствую соседние деревья. И ощущение соседок двойственное. Одно через корни, другое через воздух.

Я стал понимать, что все деревья живые, и все в одном сообществе. Что я принадлежу к нему, и я такой же, как они. И радость, и боль мы чувствуем сообща.

Послышался крик. Я проснулся, и еле разогнул руку. Так же тяжело заработала вторая рука. А ноги прямо закололо, как иголками. Я пошевелился и соскользнул с сука. Автоматически схватился за верхний сук и … пальцы не держали. Я повис на своей куртке. Да еще в таком неудобном положении, из которого не мог дотянуться до ближайшей ветки.

Появилось ощущение того, что я во сне. Медленно начал отрываться под моим весом рукав куртки. Сейчас я упаду. Я судорожно задергался и попытался ухватиться за какую-нибудь ветку. Безуспешно. Меня тянет и тянет к земле.

Все! Я падаю! Видимо в падении я каким-то образом цеплялся за ветки, потому что не покалечился при падении. Наверно от испуга мышцы немного заработали. Все-таки летел я с высоты, примерно метров с шести.

Я упал сначала на левую ногу, потом перекатился на бок и там уже повалился, как мешок. Почти сразу я подскочил, но тут же рухнул на землю. Левая нога меня не держала. Острая боль пронзила лодыжку. Я застонал.

Через несколько минут подошел инструктор. Он потрогал распухшую ногу, покачал головой, пожал плечами.

– Единственно, чем могу успокоить тебя. Ты не первый, кто упал с дерева.

А мне что за других. Мне за себя и больно и обидно. Опять со мной что-то случилось. И почему так не везет?

До базы меня несли на импровизированных носилках. Я старался ни с кем не встречаться взглядом. Следом за мной хромало еще двое. Те упали, когда стали спускаться. Но отделались только шишками, да синяками.

На базе меня занесли в медпункт и положили на кушетку. Сначала доктор, женщина лет сорока пяти, крепкая, с большими руками, дала мне понюхать нашатырного спирта, чтобы взбодрить наверно, а потом заставила меня снять носок и стала смотреть ногу.

Она щупала и крутила, надавливала и тянула. Я внутренне ругался сильно, внешне же криво улыбался.

Она спрашивала, – больно? Тут? А тут? Конечно больно. Правда не везде. Я как мог отвечал. Приходилось терпеть, другого выхода не было. Не хватало перед женщиной показывать свою слабость.

Она спросила, – выпиваешь? Я пожал плечами. Тогда она налила что-то из темно-коричневой баночки в узкий стакан и подала мне. Я взял и хотел сразу выпить. Она придержала мою руку и сказала, – выдохни сначала!

Я послушал ее, выдохнул и разом вылил в рот. И тут же задохнулся. Дышать я не мог. У меня выпучились глаза, я не мог закрыть рот.

– Дыши потихоньку, – сказал доктор. Я начал дышать и потихоньку стал приходить в норму.

– Ты что спирт не пил ни разу?

Я помотал головой.

– Ладно ложись. Сейчас твою ногу лечить будем.

Я лег. И застыл. Страшно было. Не то что я боюсь врачей, но, мягко говоря, опасаюсь.

Женщина тем временем начала поглаживать мою лодыжку. Она расспрашивала о том откуда я, чем занимался и так далее. Я, конечно, понимал, что она заговаривает мне зубы. Я понял, что у меня либо вывих, либо растяжение связок.

Потом она стала рассказывать какую-то длинную и нудную историю о какой-то семье. Я даже начал дремать. Но она стала нажимать сильнее, и вскоре я почувствовал боль и начал дергаться.

Она успокоила и сказала, что ставит на место жилку, которую я свернул при падении. Тут же оговорилась, конечно, не жилку, но так учила ее бабушка.

Минут тридцать она возилась со мной. В конце уже почти и не больно было. Потом пришли ребята, и подхватив меня, увели в мой дом. Весь завтрашний день я должен был отдыхать. Чтобы нога вошла в норму.