Шпионский детектив (по следам Юлиана Семёнова…). Москва, 1937

Допив кофе, Кристман перешёл к новостям богемной жизни французской столицы, которая текла себе независимо от политики. Как обычно, жизнь эта сверкала и переливалась всеми цветами, словно крутящийся шар под потолком танцевального зала. Вернисажи, выставки, театральные премьеры, концерты знаменитых шансонье. Страницы пестрели россыпью гипнотизирующих публику имён и названий. Цирк «Медрано», концертный зал «Бобино», театр «ABC»… Шарль Трене, Морис Шевалье, Мистенгетт, Мари Дюба… А, вот и она, восходящая пока ещё звёздочка, Эдит Гассьон-Пиаф. Надо отдать должное чарующей силе голоса и удивительной внятности и чёткости произношения. «Возможно, малышка Пиаф со временем станет символом Франции…» Смелое, однако, заявление! Кристман был наслышан о подробностях биографии этой пташки, выпорхнувшей из мрачных трущоб в окрестностях пляс Пигаль. Поначалу воспитывалась своей бабкой-бандершей и её весёлыми девочками, нянчившими малышку в промежутках между обслуживанием клиентов. Врач-венеролог, пользовавший девиц, вылечил её от внезапно развившейся слепоты. Было это где-то в Нормандии, что ли. Вернувшийся с фронта папа – уличный акробат – забрал девочку в Париж и вскоре она своим пением начала аккомпанировать его номерам. Затем вместе со сводной сестрой стали вечерами петь на улицах самостоятельно. Ночи принадлежали любви… Потом неудачное замужество, смерть ребёнка. Эдит покатилась бы по наклонной, если бы её не заметил хозяин кабаре «Жернис» на Елисейских полях, как его… В общем, в кабаре бывал «весь Париж», и девчонка стала популярной. Затем хозяина кабаре не то зарезали, не то застрелили не то в турецкой бане, не то на собственной квартире, Кристман не помнил. Кажется, этот человек был гомосексуалистом. Малышку подобрал некий Ассо, поэт и ветеран Иностранного легиона. На пару с какой-то малоизвестной композиторшей они продолжили лепить из неё звезду, и надо сказать, весьма удачно. На днях выходит очередная пластинка. Да, хорош будущий символ Франции – шлюшка, да ещё на пару с легионером. Впрочем, какая страна, такие и символы.

Кристман быстро прикончил остатки завтрака, жестом подозвал гарсона в длинном белом фартуке, расплатился, взял с вешалки плащ и шляпу и вышел, оставив газеты на сиденье стула. В машине снял с пиджака значок со свастикой, положил его в маленький бархатный кисетик, бережно спрятал в карман. Завёл мотор и покатил по бульвару Монпарнас в сторону Инвалидов, пересек Сену, свернул на авеню Елисейские поля. На пляс Этуаль повернул направо, далее поехал по бульварам Карусель, Батиньоль, Клиши… Он катил бесцельно, продвигаясь иногда в автомобильном месиве с черепашьей скоростью, иногда вырываясь на простор и придавливая педаль газа, и всё время поглядывал в зеркальце заднего вида. Потом оставил машину на стоянке и нырнул в метро. Некоторое время переходил с линии на линию, с поезда на поезд, заходя в последний вагон перед самым закрытием дверей, или внезапно останавливался перед ними, пропускал поезд и ожидал следующего. Вновь поднялся на поверхность на станции Клуни ля Сорбон. Довольно долго бродил по улочкам Латинского квартала, заходил в сувенирные и книжные лавки, купил в одной путеводитель, сунул небрежно в карман плаща. Дальше его извилистый путь пролегал мимо Люксембургского дворца, театра Одеон и церкви Сен-Сюльпис. Наконец он вышел на улицу Святых отцов. Медленной походкой притомившегося туриста двинулся вдоль разнообразных фасадов прижатых друг к другу домов.

Господин, сидевший в небольшом кафе у окна, увидев прошедшего мимо Кристмана, неторопливо допил свою чашку, оставил деньги на столике и вышел, надев шляпу. Они встретились на углу метрах в ста от кафе и обменялись несколькими словами и жестами, вроде как один спросил дорогу, а другой ответил, после чего Кристман пересёк улицу и той же неторопливой походкой двинулся в обратную сторону. Остановился у двери одного из домов и нажал кнопку звонка.

Открывший дверь консьерж уставился на него вопросительно.

– Меня ждёт господин Дрюо из четырнадцатой квартиры… – произнёс Кристман условную фразу, вежливо приподнимая шляпу.

– Четвёртый этаж, силь ву пле… Осторожно, лестница крутая, – отозвался консьерж. Пропустив гостя, он стрельнул из полусумрака парадного по улице настороженным взглядом и запер дверь.

Кристман поднялся на площадку последнего четвёртого этажа, остановился, прислушался. В парадном было тихо. Последний крутой лестничный марш вёл к низенькой чердачной двери.

10

Соседний дом был отделён общей стеной. Тоже четырёхэтажный, он не был разделён на квартиры, а представлял собой тесноватый отель* (*hôtel (франц.) здесь – дворец) шестнадцатого века с полами из толстых дубовых досок, дубовыми же лестницами, искривлёнными словно от застарелого ревматизма, с комнатами, уставленными тяжёлой старомодной мебелью. С некоторых пор владел им Джованни Покко ди Борнезе, граф, потомок корсиканского дворянина, получившего генеральский чин и титул на русской службе за участие в войнах с Наполеоном, семья которого издавна была в кровной вражде с их семьёй. В этот день кроме самого графа Джованни здесь собрались не менее колоритные личности. До февраля 1934 года все они являлись членами правой монархической организации «Аксьон франсэз» – «Французское действие», и после известных событий с негодованием покинули её ряды.

События как всегда начались с грандиозного скандала. Некий выходец из России, еврей-аферист Александр Стависский, он же Серж Александер, которого многие звали просто Сашей, скупил по дешёвке чуть ли не всю Французскую республику. «Симпатичная каналья» Сашок Стависский брал кредиты, подрисовывал нули в чеках, торговал кокаином, собирал средства на постройку фешенебельных жилых кварталов в Марселе, печатал фальшивые банкноты, раскручивал в Париже кабаре – по совместительству подпольное казино… Отметился он также в Стамбуле, Афинах, Будапеште. Он откупался от полицейских и прокуроров и покупал прочих чиновников. В Орлеане и Байоне в муниципальных ломбардах, эмитирующих ценные бумаги, он заложил фальшивые бриллианты, после чего выкупил облигации венгерского Аграрного фонда номиналом во сколько-то сотен миллионов золотых крон. Он мог позволить себе купить их по сильно завышенному курсу, поскольку расплатился орлеанскими и байонскими бонами. Затем он создал «Автономную кассу международных расчётов», обеспеченную венгерскими бумагами. «Касса» выпускала свои облигации и с благословения Министерства финансов размещала их во французских государственных компаниях. Одним словом, Саша был тем самым аферистом, про которых говорят, что на них пробы негде ставить. Когда ревизоры казны наконец очнулись и рухнуло всё это нагромождение пирамид, оказалось, что так или иначе замараны все. Саша-Серж бежал в Швейцарию и некоторое время скрывался в уютном шале с видом на Монблан, но был выслежен, обложен и то ли застрелен, то ли застрелился сам. Что никоим образом не предотвратило скандала и последовавшего за ним бунта.

Париж буквально взорвался яростью. Впоследствии это назвали фашистским путчем, но 6 февраля 1934 года на штурм Бурбонского дворца, где заседал парламент, плечом к плечу шли и «Боевые кресты» де ля Рока, и «Аксьон франсэз», и социалисты, и коммунисты. Лозунги были «Похороним Стависского в Пантеоне!» и «На фонари всех депутатов и мерзавцев!» Тысячи бывших фронтовиков, отстоявших Францию в мясорубках Марны, Вердена, Соммы и Пашендаля, – как оказалось, ради процветания продажных тварей в щегольских цилиндрах и фраках, с благообразными бородками и розетками Почётного легиона, – рвались с пляс де ля Конкорд через мосты, сминая заслоны конной и пешей полиции. Как и три года спустя, потеряв голову, полиция стала стрелять…

Но Республику спасла всё же не стрельба, а нерешительность верхушки «Аксьон франсэз» и призывы полковника де ля Рока к своим молодчикам «соблюдать законность». К тому же правые и левые в последующие дни передрались меж собой.

«Секретный комитет революционного действия», созданный в пику «Французскому действию», презрительно поименованному «Французским бездействием», возглавил бывший инженер-судостроитель, морской офицер-артиллерист в отставке, участник мировой войны, кавалер Почётного легиона Эжен Делонель. С лёгкой руки какого-то журналиста раскольников из «Аксьон» прозвали «кагулярами», – от «ля кагуль» – колпак, капюшон. Словно играя в заговорщиков из дешёвого романа, кагуляры во время своих сборищ скрывали лица колпаками с прорезями для глаз на манер ку-клукс-клановцев. На самом деле они имели довольно смутное понятие о конспирации, и Сюртэ многое было известно об этом «тайном» обществе. Правда, в отличие от прочих правых они иногда успешно вычисляли полицейских информаторов в своей среде и жестоко с ними расправлялись. Но, тем не менее, только широкий либерализм высших властей республики мешал в один момент прихлопнуть эту тёплую компанию.

Эжен Делонель и его правая рука Жан Филонкль по прозвищу «Убийца» были одними из немногих, кто находился на действительно нелегальном положении. Помимо них лидерами «Действия» числились вышеупомянутый граф ди Борнезе и ещё двое отставников – генерал авиации, асс мировой войны Леон Дюссенье и восьмидесятилетний герой Марны маршал Франции Филипп д’Эспере. Последний с его обширными связями в военных кругах нужен был особенно. Но старик, видимо не досыта напившийся кровушки в мировую войну, долго упрямился и требовал доказать, что очередное «Действие» взаправду намерено действовать, а не отсиживаться. Доказывать взялся Филонкль, вполне оправдывавший своё жуткое прозвище. Это он вёл «королевских молодчиков» 6 февраля и, подавая соратникам пример, укороченным штык-ножом резал сухожилия полицейским лошадям. Спустя два года тем же штыком он порезал лидера социалистов Леона Блюма, будущего главу кабинета министров. С ангельской внешностью херувима, белокурый, он был виртуозом ножа! Чтобы доказать маршалу серьёзность своих намерений, кагуль приговорил к смерти советского представителя и по совместительству масона тридцать третьего градуса посвящения Дмитрия Навашина, работавшего в Париже по линии Наркомфина и вроде бы решившего стать невозвращенцем. Ранним утром 25 января 1937 года Убийца ударом штыка завалил Навашина в Булонском лесу, где тот выгуливал своих собак. Убийцу не нашли, да и не больно искали. В Москве как раз начался очередной процесс над шпионами-вредителями, подсудимыми в числе прочих были хорошие знакомые убитого Георгий Пятаков и Григорий Сокольников, так что все решили, что Навашин приговорён Сталиным и казнён агентами НКВД. Это подтвердил даже Троцкий из мексиканского далёка, заявив, что покойный «слишком много знал».

…Пройдя по общему чердаку, в отличие от многих других парижских чердаков лишённому мансард, Кристман спустился во владения графа Джованни. Молчаливый сопровождающий провёл его сначала в маленькую комнату, где находились ещё три человека. Двое из них были людьми Кристмана, которые накануне вечером проверили помещения на отсутствие прослушки и провели в них ночь. В смежной комнате, или скорее небольшом зале, как и повсюду во дворце были выцветшие штофные обои и деревянные панели понизу на стенах, окна, забранные частым ромбическим переплётом, и резной деревянный потолок с мощными выступающими балками перекрытия. Помимо этого – малый джентльменский набор состоятельного домовладельца: картины разных стилей, бронзовые канделябры и часы на каминной полке… За массивным круглым столом на неудобных стульях с прямыми высокими спинками восседали подобно легендарным рыцарям главы тайного общества. Сегодня они были без колпаков.

Нездоровое одутловатое лицо Делонеля ничего не выражало. Убийца Филонкль лучился ангельской кротостью. Генерал Дюссенье сосредоточенно наслаждался сигарой. Д’Эспере и Покко ди Борнезе, казалось, олицетворяли собой аристократическую спесь. Да, будет трудновато, подумал Кристман. Он сразу решил взять быка за рога и поднять планку на максимальную высоту.

– Господа! По поручению моего руководства…

– Прежде всего, кого конкретно вы представляете? – надменным тоном перебил ди Борнезе.

– Я полагал, это вам известно… Начальника службы безопасности и полиции группенфюрера Рейнгарда Гейдриха и рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.

– И насколько авторитетны эти люди? – иронически осведомился граф. Смутно представляя себе расклад сил в высшем руководстве Германии, он, сам того не зная, попал в больное место. Гиммлер и возглавляемые им охранные структуры партии только лишь начали выходить из под опеки начальника «партийной канцелярии» Рудольфа Гесса. К тому же предстояла долгая и тяжёлая борьба с армейскими генералами за влияние на фюрера. Тем не менее ответ Кристмана прозвучал уверенно.

– Влияние рейхсфюрера огромно и постоянно растёт. Имея в своём подчинении военизированные формирования СС, тайную и уголовную полицию, а также службу безопасности, включающую в себя зарубежную разведку, резидентом которой я являюсь, рейхсфюрер с недавних пор напрямую вхож к господину рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру. Поддержка СС, господа, является тем самым рычагом, который позволит вам добиться успеха в вашем благородном деле, я уверен!

– Хм… Нелегко бывает разобраться в структуре специальных служб, особенно чужих, – заметил отставной маршал. Кристман был с ним абсолютно согласен. Во Франции, например, существовало два «Дозьен бюро»: «Второе бюро» генштаба – военная разведка и контрразведка, и «Второе бюро» Сюртэ насьональ – контрразведка и тайная полиция. Более того, название обрело какую-то загадочную международную популярность и «Вторые бюро» стали плодиться в других странах. Это иногда порождало путаницу в донесениях.

– Итак, что же конкретно предлагаете вы и ваше руководство? – спросил Делонель. Он скрывал беспокойство, последнее время его обуревавшее. После удачного старта кагуль вступил в полосу кризиса. Два прошедших года перепуганные денежные мешки, хозяева всемирно известных металлургических, автомобильных, текстильных и парфюмерных предприятий, делали щедрые пожертвования на организацию, в которой видели самую действенную защиту от красной опасности. Первое время штаб тайного общества даже базировался в офисе фирмы л’Ореаль Эжена Шуллера. Но победивший в мае 1936 года Народный фронт оказался на поверку не таким уж страшным. Грозно выглядевшие поначалу лозунги экспроприаций и национализаций забалтывались, красная опасность размывалась на глазах и поток пожертвований постепенно оскудел. Оружия было уже закуплено более чем достаточно, однако ряды организации росли далеко не так быстро, как хотелось бы Делонелю. Несмотря на усилия Дюссенье, а потом и д’Эспере взаимопонимание с военными никак не налаживалось. Итальянцы тоже осторожничали с финансовой поддержкой, отдавая предпочтение легальным партиям – Французской Социальной де ля Рока, созданной им после официального запрета «Боевых крестов», и Французской Народной красного ренегата Дорио. Появившийся вдруг контакт с резидентом СД мог сулить выход из наметившегося тупика.

– Мы предлагаем обоюдовыгодное сотрудничество, – с пафосом произнёс Кристман. – Сотрудничество и содействие в самом широком смысле слова, от финансовой помощи до прямой военной.

Он знал, что, обещая военную помощь, превышает свои полномочия, но надеялся убедить Гейдриха предложить Гиммлеру, а через него и фюреру рискованную комбинацию, сулящую огромный выигрыш. Кристман был болезненно честолюбив и рвался подобно молодому хищному зверю решать грубой силой вопросы мировой политики. Плох, чёрт возьми, тот солдат, который…

– Что вы понимаете под прямой военной помощью? – несколько ошарашено спросил маршал д’Эспере.

– Если ваша организация возьмётся хотя бы на сутки парализовать управление французскими войсками, в первую очередь – гарнизонами на линии Мажино, германский Вермахт будет готов оказать вам весьма действенную поддержку в деле захвата власти, – дерзко глядя в выцветшие старческие глаза, отчеканил Кристман.

Ему показалось, что челюсть маршала готова со стуком упасть на стол.

– Молодой человек! Вы, кажется, полагаете, что здесь собрались предатели Франции?

– Отнюдь, ваше превосходительство! Я полагаю, что здесь собрались её патриоты… Будем откровенны, господа. Неужели вы думаете, что страна в её нынешнем состоянии способна без посторонней помощи противостоять красной опасности? И готова единодушно поддержать решительных людей вроде вас? А опасность вполне реальна, несмотря на слабость прокоммунистического правительства, согласитесь!

Разумеется, с этим все присутствующие были согласны. Более того, если бы красной опасности не существовало, её следовало бы выдумать. Кристман был неплохо информирован о положении в стране. Нижние чины армии и городской пролетариат как всегда настроены были в пользу левых. Офицерский корпус, генералитет и буржуазия, а также землевладельцы, несмотря на некоторую воцарившуюся в последнее время эйфорию и скептицизм в отношении коммунистической угрозы, в принципе были бы рады любой сильной руке. Особый оптимизм внушали высшие промышленно-финансовые круги – пресловутые «двести семейств» Франции. Прежде всего, они были намертво повязаны с крупной германской буржуазией. Львиная доля зарубежных французских капиталовложений приходилась на германские концерны «ИГ Фарбениндустри» и «Металл-Гезельшафт». Более того, через «Объединённый европейский банк» стального короля Эжена Шнейдера французы и немцы контролировали чешские заводы «Шкода». Ещё один французский металлургический магнат – сенатор де Вендель – вообще владел заводами и рудниками в Саарской области и приграничных с Германией районах. У пролетариата нет отечества, сказал, кажется, еврей Маркс; у буржуазии видимо тоже, так что с этой стороны вообще никаких затруднений возникнуть не могло. Французские промышленники и банкиры считают фюрера новым Шарлеманем, спасителем Европы – от красной угрозы, разумеется.

– Нет, воистину наглость бошей беспредельна! – продолжал кипятиться старый маршал. – Да как вы смеете делать подобные предложения? У вас слишком короткая память! Я же, несмотря на свой почтенный возраст, не страдаю забывчивостью в отличие от некоторых, чёрт возьми! Если вам позволили ввести войска в Рейнскую область, то это ещё не значит, что вы лишились статуса побеждённой державы!

– Ваше превосходительство… – вкрадчиво начал Дюссенье.

– К чёрту! Либо мы договариваемся, что сами будем разбираться со своей швалью – ад майорем Галлиа глориам! – либо ноги моей здесь не будет!

– Если ваше превосходительство считает, – примирительно сказал Кристман, – что у «революционного действия» достаточно сил и оно пользуется широким авторитетом среди патриотов, мне остаётся только с уважением отнестись к этому мнению. В любом случае мы готовы оказать вашей организации ту поддержку, которую она запросит, и после вашей победы надеемся видеть в лице французов надёжных союзников по будущему крестовому походу против большевиков!

– Господи!! – вдруг страстно вскричал Филонкль, закатывая глаза, так что Кристман посмотрел на него с некоторой опаской. – Скажи, ради наступления царствия Твоего надо ли им всем перерезать глотки? Скажи – и я сделаю это!

– Господа, господа… – Делонель за неимением председательского колокольчика постучал по столу костяшками пальцев. – Мне кажется, некоторые из нас всё же слишком увлекаются. Будем терпеливы и внимательны друг к другу, и мы сумеем выработать план действий, устраивающий всех, в том числе – наших новых, не побоюсь этого слова, друзей…

11

Спустя три часа Кристман в халате, надетом на голое тело, расхаживал по спальне в апартаментах на набережной Анжу острова Сен-Луи. Раньше здесь был отель какого-то королевского генерал-интенданта, переделанный впоследствии под роскошные квартиры в стиле ампир с сохранёнными элементами барокко. В постели, отдыхая от любовных утех, возлежала с сигаретой в мундштуке хозяйка апартаментов испанская маркиза Изабель Эрреро, женщина редкой красоты, белокожая брюнетка с голубыми глазами. Она приобрела это уютное гнёздышко летом прошлого года вместе со всей обстановкой – мебелью, роялем, картинами, коврами, фарфором и бронзой. Королевский интендант был изрядным вором, об этом свидетельствовали размеры бывшего дворца, в частности высота потолков и окон. Кроме спальни в квартире были ещё кабинет, столовая и гостиная, служившая также будуаром и музыкальным салоном. Отдельная лестница с заставленной цветочными горшками площадкой вела с высоты второго этажа из спальни во внутренний дворик, где росли кусты сирени и ясень.

– Решается вопрос, кто будет контролировать этих людей, а следовательно, и всю Францию… – говорил Кристман, меряя шагами комнату от камина до двери на лестничную площадку и сдержанно жестикулируя. – Будем это мы или итальянцы – вот как стоит вопрос. Говоря «мы», я имею в виду не только Германию, но и Британию. В конце концов, история предоставляет редчайший шанс на объединение двух ветвей арийской расы, и единство намертво будет спаяно совместным военно-политическим триумфом. Франция сгнила в труху, и взять её можно голыми руками, энергично поддержав государственный переворот.

Лицо Изабель выражало умеренный скептицизм.

– Друг мой… Не кажется ли вам, что вы многовато на себя берёте и пытаетесь решать задачи, не входящие в сферу вашей компетенции? В конце концов, есть политики, и есть исполнители политической воли, вроде нас с вами.

– В ранце каждого солдата лежит маршальский жезл, – криво усмехнулся Кристман.

– На примере моей родины я могла убедиться, чем заканчиваются всякие энергичные перевороты…

– Вот именно, дорогая, вот именно! В Испании наша служба оказалась не на должной высоте. Мы думали, что достаточно поставлять фалангистам гранаты под видом картофеля, а следовало держать под контролем весь процесс!

– Конечно, ценнейшая информация, поступившая от вас, и ваши соображения будут доведены мной куда следует, но…

Стать агентом британской разведки прекрасную Изабель вынудили совершенно банальные обстоятельства. Её отец маркиз Эрреро успешно прожил целое состояние и скончался, оставив наследнице титул, кучу долгов и родовое поместье в провинции Арагон с обветшалым замком и сменявшими друг друга вороватыми управляющими. Правда, был ещё шикарный паласио* (*palacio (исп.) – дворец, особняк) в Мадриде с коллекцией старинного оружия, гобеленов, картин и всем прочим, но он относился к наследственному майорату, в состав которого входили также фамильные драгоценности, хранившиеся в банковском сейфе. Маркиза могла извлекать их оттуда с ведома и разрешения адвоката, специально приставленного следить за сохранностью всего этого имущества, завещанного предками для поддержания блеска и достоинства старинного рода и ни при каких обстоятельствах не подлежащего продаже или иной передаче в другие руки. В общем, средств на жизнь остро не хватало. Пришлось выходить замуж за пожилого каталонского богатея, промышленника-фабриканта, которому лестно было породниться с испанскими грандами. По условиям брачного контракта он заплатил долги. Наконец-то Изабель смогла позволить себе модные туалеты, новенькую «Испано-Сюизу», ни о чём не думать и наслаждаться жизнью в окружении молодых поклонников. Но счастье было недолгим. Когда в 1929 году за океаном разразился биржевой крах и экономический кризис, быстро перекинувшийся в Европу, супруг прогорел. Да так, что от его состояния осталась только чёрная дыра с обугленными краями. От огорчения он заболел и вскоре скончался. Изабель опять пришлось заботиться самой об удовлетворении своих всё возраставших потребностей, содержании дворца и замка и управлении поместьем.

Тут-то и подцепил прекрасную маркизу лихой баронет Килби, будучи проездом в Мадриде по делам службы. В дальнейшем «Сикрет интеллидженс» не поскупилась на содержание испанской аристократки, быстро убедившись, что польза для Империи от её услуг неизмеримо превосходит затраты…

В 1931 году в Испании случилась бескровная революция. Король Альфонсо XIII из рода Бурбонов испанских бежал за границу. Страна стала республикой. Кортесы* (*испанский парламент) приняли либеральную конституцию и народ наконец-то ощутил дыхание свободы. Подстрекаемые анархистами городские гопники стали громить монастыри и скопом насиловать монахинь, обращая их в «невест революции». Вскоре проклятые безбожники затеяли земельную реформу, и хотя речь шла пока об изъятии «излишков» дворянских угодий, по всему чувствовалось, что лиха беда начало. Прославленный победами в Марокко бравый генерал Санхурхо попытался свергнуть нечестивцев и вернуть престол его величеству, но «санхурхиада» закончилась позорным провалом. Боевой генерал оказался никудышным заговорщиком. Премьер-министр Асанья, не вынимая сигары изо рта, наблюдал с дворцового балкона за перестрелкой в центре столицы… Годом позже на выборах победили правые республиканцы и остановили было богомерзкие реформы, но анархисты с социалистами подняли бунт в Каталонии, Астурии и самом Мадриде. У правительства хватило решимости подавить мятеж, однако вместо того, чтобы воспользоваться этим для окончательного восстановления порядка, безумные демократы вновь назначили выборы. И левый сброд опять вернулся к власти.

Страна потихоньку сползала к полной анархии. Вновь повсюду вспыхнули эпидемией церковные погромы. В городах бастовали рабочие, официанты, таксисты, домашняя прислуга, даже тореадоры. Правые стреляли в левых, левые стреляли в правых. Похороны погибших превращались в демонстрации, которые перерастали в побоища. Дрались даже на кладбищах, чего раньше даже в страшном сне не могло привидеться… Поместье и так приносило маркизе больше хлопот, чем доходов, а тут ещё мужики принялись захватывать землю. Состоятельные люди лихорадочно переводили деньги в иностранные банки, обесценивая песету, и уезжали сами. По морю и по суше бежали из страны аристократы, банкиры, промышленники, князья церкви, журналисты, оперные певцы, кокотки… Мадрид пустел на глазах. Дальше так жить было невыносимо, и в июле 1936 года, незадолго до очередной попытки военного переворота и начала гражданской войны, маркиза Эрреро собрала чемоданы и тоже тронулась по направлению к французской границе.

Единственной пользой, которую принесла революция, стала отмена замшелого королевского закона о наследственном майорате, а потому всё ценное из особняка давно было распродано. Фамильные драгоценности маркиза везла с собой в саквояже. Недвижимость, увы, пришлось бросить на произвол судьбы.

В Париже маркизу ожидал тот искренний и радушный приём, который столица Франции всегда оказывает людям с деньгами. Тихий остров Сен-Луи, отделённый протоком Сены от соседнего Сите с его Дворцом правосудия, собором Нотр-Дам, вечной суетой и толпами туристов, стал её пристанищем. От времён Людовика Святого до мушкетёров тишину поросшего ивами, частично заболоченного Сен-Луи и вовсе нарушало лишь коровье мычание да иногда звон шпаг дуэлянтов, но потом парижане сообразили, что место в самом сердце столицы пропадает зря. С середины семнадцатого века островок стал усиленно застраиваться и быстро превратился в аристократический район. Впоследствии его облюбовала также и состоятельная парижская богема (нищая ютилась на Монмартре). В общем, местечко было вполне комильфо и соответствовало запросам Изабель.

Маркиза восстановила прерванную было связь со своими кормильцами и продолжила успешно трудиться во славу Империи и для собственного процветания. Килби, равно как и его шеф, статс-секретарь «Сикрет интеллидженс», отнеслись с пониманием к её самовольному отъезду, к тому же в Испании использовать Изабель в её коронном амплуа светской львицы представлялось совершенно невозможным – на территории республики светская жизнь вообще была ликвидирована как явление, а по другую сторону фронта каудильо тоже строил подданных в одну шеренгу, реквизировал золото, валюту и насаждал аскетизм. Французская же столица кипела страстями, играла подобно шампанскому, и прекрасная маркиза была там как рыба в воде. Ну а появление в Париже Клауса Кристмана, завербованного ещё год назад, дало новый импульс её деятельности и открыло новые перспективы.

Докурив сигарету, Изабель встала с постели во всём блеске своей наготы и неторопливо накинула полупрозрачный пеньюар. Она была начисто лишена стеснительности и прочих женских комплексов. Кристман знал, что женщина в разведке – шлюха по определению, но в поведении маркизы во время соитий прослеживалось нечто большее, – черты нимфоманки, сам процесс явно доставлял ей повышенное удовольствие. Кристман не прочь был повторить то, что происходило между ними десять минут назад, и двинулся было в наступление, но Изабель мягко увернулась.

– Идёмте пить кофе, Клаус.

В просторной кухне маркиза сама приготовила южноафриканский напиток богов в медной турке на газовой плите. Она обходилась минимумом прислуги. Приходящая горничная убирала квартиру, приносила продукты, наполняя новинку бытовой техники – электрический холодильный шкаф, – и иногда готовила кое-какую еду. Но сегодня Изабель смогла предложить милому другу только холодную закуску. Кристман не был в претензии – на войне, как на войне. В заключение маркиза передала ему пухлый конверт с деньгами от британских спонсоров, который извлекла из шкатулки в гостиной.

Кристман написал расписку, затем оделся и привёл себя в порядок. На прощанье он галантно приложился к руке боевой подруги, в ответ на это она поцеловала его в пробор. Спустившись по мраморной дворцовой лестнице, Кристман вышел на набережную и сел в машину. Прежде чем тронуться с места, он пересчитал купюры и отложил несколько штук в свой бумажник.

Заключительным аккордом этого дня стала встреча с человеком, освещавшим деятельность Второго бюро «Сюртэ насьональ». Человек этот, родом эльзасец, не входил ни в какие французские правые партии или организации. Он всецело разделял идеологию национал-социализма и был давним поклонником Адольфа Гитлера, работая не за страх, а за совесть, так что вульгарные слова «агент» или «информатор» не совсем к нему подходили. Но от денег не отказывался и он, так что Кристман при встрече на конспиративной квартире первым делом передал ему (разумеется, под расписку) конверт с деньгами, полученными от Изабель. Очередная сумма на оплату агентуры должна была поступить из Берлина со дня на день.

Просматривая сводку донесений информаторов «Сюртэ», Кристман зацепился взглядом за следующие строки: «В кафе „Глобо“ на площади Бланш двое предположительно русских искали русского эмигранта, бывшего офицера лейб-гвардии конного полка с особой приметой – шрамом над левой бровью». Что-то шевельнулось в памяти при прочтении этих слов: «шрам… над левой бровью…» Кристман просмотрел сводку до конца, поблагодарил ценнейшего сотрудника и отпустил его. Сидя в одиночестве за столом в гостиной, и потом, через полчаса, покидая квартиру, он продолжал мучительно вспоминать. Шрам… Где-то он видел человека со шрамом, причём не так давно.