Оттолкнуться от дна

– Девчонки, а вот признайтесь, – начал Игорь. Его сегодня явно тянуло на психологические изыскания, – вот, вы, когда на мужика смотрите, на что в первую очередь внимание обращаете?

– Я тебе отвечу! – опередил женщин Сергей. – Только вчера прочел в «Науке и жизни». По данным американских ученых, в числе внешних достоинств у мужчины, которые оказывают наибольшее воздействие на женщин, на первом месте оказались ягодицы, на втором – глаза. Потом – улыбка и только на четвертом месте – рельеф мышц.

– Вот как? – удивился Игорь. – Девчонки, это правда?

– В общем-то, наверное, да.

– Это ж как же к вам тогда надо подходить, чтобы сразу поразить? Задом, что ли?

– Так тогда глаз же не будет видно!

– Можно наклониться и выглядывать снизу – подсказал Егор.

– Из-под ягодиц?

– А что? Очень даже эффектно!

– Улыбочку только не забудьте! – рассмеялась Татьяна. – И мускулатуру напрячь!

К полуночи гости стали расходиться. Игорь вызвался проводить Веру, Сергей ушел с Жанной. Егор не спеша допивал кофе, пока Татьяна всех провожала. Когда, заперев дверь за гостями, она вернулась, он встал, подошел к ней и обнял. Он знал, что она с детства занималась гимнастикой, и все равно удивился, как ловко легло в его руки ее гибкое, стройное тело.

И все-таки что-то было не так. Егор склонил голову на бок и заглянул Татьяне в лицо. Ее глаза были устремлены куда-то в залитое светом окно. Полярный день, однако, – не лучшее время для первого шага к интиму. Егор коснулся губами ее виска. Татьяна подняла взгляд.

– У меня муж в море. Это серьезно.

– Не терзайся. Мы никому не делаем плохо. Можно, я зашторю окно?

– Я сама.

Когда она задергивала плотную штору, Егор обнял ее сзади.

– Подожди, – Татьяна отстранилась. – Я в душ.

– Давай. Потом – я. Полотенце мне найдешь?

Из душа она вышла в махровом халатике и без макияжа.

– Не смотри. На, возьми, вот твое полотенце.

В ванной висело большое зеркало. Вытираясь после душа, Егор встретился взглядом со своим отражением.

– Ну, что дружок? Сейчас у тебя будет секс с этой женщиной. Вот ты уже и по чужим женам пошел.

Говорят, в такой момент мужчина обычно думает: «Интересно, какой я у нее?», а женщина: «Интересно, какой он у него?». Ерунда, конечно. Нет. Егор прислушался к себе. Вот – о чем он думает сейчас, в последние минуты перед первой близостью с этой женщиной?

Он знал, что останется здесь сегодня. С самого начала Егор отметил Татьяну как умную и ответственную сотрудницу. Потом между ними возникла дружба. Но вдвоем они не оставались еще ни разу. Виделись либо на работе, либо на посиделках в общей компании, как сегодня. Татьяна иногда просила его почитать стихи и некоторые сразу запомнила наизусть. Егор понял, что она увлеклась им. Сам он после расставания с Евой как-то исключил девушек из своей жизни, словно боялся подпустить кого-то к ноющей ране, оставшейся на душе. Но сегодня все вышло само собой. Вроде как иначе и быть не могло. Причем это понимал не только он, не только Татьяна, но и все остальные. На них поглядывали с пониманием, как на сложившуюся пару. Видимо, Татьяна поделилась с подругами, а те, конечно, не преминули обсудить с любовниками. Двадцать минут назад, когда расходились, никто, как это бывало раньше, не спросил Егора, идет ли он, не по пути ли им? Все понимали, что он остается.

Сейчас, перед зеркалом, ему вспомнилось, как он, сидя за столом, неловко опускал глаза под веселыми намекающими взглядами Веры и Жанны и видел колени Татьяны, сидевшей рядом. Обтянутые тонким черным нейлоном, безупречно округлые, они красиво выглядывали из-под короткой темно-красной юбки, которую Татьяна иногда разглаживала ладонями, натягивая аккуратно отутюженную ткань, чтобы та не сбивалась совсем уж высоко. И Егора волновали эти колени, и в целом точеные стройные ноги Татьяны. И он думал о том, какая она вся. Там, под черным свитерком и этой темно-красной юбкой? И понимал, что сегодня он ее увидит. И это кружило ему голову, и он сбивался, отвечал невпопад и этим только добавлял живости общему веселью.

Егор снова посмотрел в глаза своему отражению. Образы один за другим проносились в его голове, но все это было не то. Нет. Он пытался поймать какую-то мысль, даже не мысль, а ощущение. Да. Чувство вот этой грани. Этого невероятного перехода от отношений, где только слова и взгляды, ну, пусть прикосновения, но в одежде, в рамках приличий – и вдруг обрушение всех рамок и барьеров и интимное слияние мужчины и женщины как двух биологических существ. Вернее, двух удивительных разновидностей одного существа. Когда они вдвоем высвобождаются из одежд, как из оков, навстречу друг другу. Егор до сих пор не мог привыкнуть к этому ошеломительному и восхитительному таинству. Это как самолет, который бежит, бежит по взлетной полосе – и вдруг летит.

Егору – он даже усмехнулся: «Тоже мне, подходящий момент!» – снова вспомнились беседы с Глебом Родионовичем. Тот утверждал, что решение «спать или не спать с данным мужчиной» женщина интуитивно принимает за первые две-три секунды, когда видит его впервые в жизни. Иногда она делает это даже незаметно для себя. Все остальное – знакомство, ухаживание, взаимное узнавание, взгляды, вздохи, танцы, беседы, раздумья, обсуждение с подругами – все это лишь ступени на пути реализации принятого решения.

– Ну, хорошо, – сказал тогда Егор, – с женщиной – понятно. А мы, мужчины? Какова наша психология?

– Она вытекает из той же «теории племени». Мы все – потомки вожаков. Ведь только они оставляли наследников. А у вожака задача одна: самки, способные производить потомство, не должны простаивать впустую! Вот и все. Кредо мужчины: всеми женщинами обладать невозможно, но стремиться к этому надо!

– Как же грех?

– А вот грех – это твое внутреннее дело. Это решение, которое ты должен принять сам. И учитель тут только один – Господь. Но, наверное, если бы он хотел, чтобы мы все были монахами, то придумал бы какой-нибудь другой способ продолжения рода. Знаешь, может быть, это прозвучит крамольно, но, оглядываясь на свою жизнь, я не могу отделаться от впечатления, что иногда возможность согрешить мне посылал не лукавый, а именно Господь. Не знаю, зачем. Может, чтобы уберечь от какого-то большего греха? Или что-то показать, объяснить? Неисповедимы пути Господни. Этим нельзя злоупотреблять, но и отказываться – нехорошо. Говорил же Он: один раскаявшийся грешник мне дороже тысячи праведников. Знать грех и осознанно отречься от него – это преодоление. А быть праведником по неведению… Моя бабушка, царствие ей небесное, знаешь, как говорила? – Глеб Родионович рассмеялся. – «Не согрешишь – не покаешься, а не покаешься – не спасешься».

После яркого света ванной комнаты Егора встретил глубокий сумрак – все шторы были плотно задернуты – и полная тишина.

«Она сбежала, оставив меня одного?» – мелькнуло в голове.

Он съехидничал самому себе:

«О-о, дружок! А ты тут развел философию! Никакого невероятного перехода сегодня не планируется. Женщина – это женщина!»

– Ты где? – позвал он в тишину и с облегчением услышал слабый отклик из спальни.

Татьяна, полностью укрытая, лежала неподвижно лицом вверх на широкой постели, напряженно сжав под подбородком кулачки с натянутым на них одеялом.

Егор подошел к ней и склонился для поцелуя. Но не успел он коснуться губами ее щеки, как она вдруг резко отбросила в сторону покрывало, ошеломив прекрасной наготой, и, как пружина, вырвалась, бросилась в его объятья – горячая и страстная. Они сплелись телами и покатились по кровати.

– Подожди, – сказал Егор, – хочу полюбоваться тобой. У тебя такое красивое тело!

Он приподнялся на локте и нежно, едва касаясь, провел кончиками пальцев свободной руки по ее гладкой щеке, упругим полураскрытым губам. Она слегка прихватила зубами один из его пальцев – но Егор не остановился. Тихонечко, не торопясь, он повел руку дальше по шее, груди, животу – до резко выступающего мыска коротко остриженных жестких волос. Тут рука его взлетела и опустилась уже на ее колени. Кончики пальцев теперь двинулись обратно, вверх по внутренней стороне бедер. Закрыв глаза, она непроизвольно расслабила и слегка раздвинула ноги. Егор осторожно положил руку на мысок и неожиданно получил четкий влажный поцелуй в ладонь. Татьяна имела такое строение, что набухшие малые губки высоко выступали над большими.

– Давай, я уже не могу – дрожа, простонала она.

– Помогай, – сказал Егор, и, направляемый ее рукой, мощно и уверенно вошел, проталкиваясь в самую глубину. Татьяна сладко охала при каждом его продвижении.

Они долго наслаждались друг другом, и он уже настроился на бурный финал, когда она вдруг слегка отодвинулась и, сжав мышцы где-то внутри, резко вытолкнула его из себя.

– Что такое? – не понял Егор.

Татьяна соскользнула с постели, покатилась по пушистому ковру и вскочила на четвереньки. Она напоминала разыгравшуюся на случке волчицу: глаза горели, рот был хищно приоткрыт.

– Хочу здесь, – улыбаясь, она смотрела на Егора снизу вверх сквозь растрепанные волосы.

Но, едва он снова вошел в нее и сделал несколько движений, как она опять сорвалась с места, пружинисто вскочила на ноги, развернулась и встала, прижимаясь лопатками к стене и опираясь крестцом на заведенные за спину руки. Теперь она, жадно дыша, смотрела на него уже сверху.

«Сумасшедшая!» – подумал Егор, стоя на коленях и глядя на выставленный ему навстречу аккуратно подбритый с краев мысок.

Они соединялись еще в нескольких местах квартиры, добрались даже до кухни, пока он, наконец, не прижал ее к полированной дверце платяного шкафа в прихожей.

Вторая дверца при этом распахнулась настежь, и в зеркале на ее внутренней стороне Егор увидел, что Татьяна, буквально пригвожденная им к полированной поверхности, стоит на цыпочках – только так она могла дотянуться ногами до пола. Все ее тело вытянулось в струнку, руки судорожно схватили над головой верхний край шкафа, а сильные мышцы стройных ног подрагивали от напряженного возбуждения.

Выйдя от Татьяны ранним утром, Егор то ли шел, то ли плыл по легкому морозному воздуху вдоль залитой солнцем пустынной улицы. Недалеко от ДМО в небольшом скверике ему представилась неприятная картина. Молодой морячок, совсем мальчишка, явно перебрал с выпивкой и, видимо, не понимал, где он и что с ним. Он сидел, откинувшись, на лавочке, не в силах подняться. Голова его безвольно запрокинулась, яблоки глаз закатывались и откатывались, веки слипались. С ним были две раскрашенные девицы. Одна стояла на стреме, а вторая делала вид, что обнимает пацана, но на самом деле сноровисто шарила у него за пазухой, обчищая внутренние карманы пиджака.

– Вот они, реалии портового города, – подумал Егор.

Потом его мысли снова вернулись к Татьяне. Еще Юрка в свое время утверждал, что самые, казалось бы, активные и общительные женщины, кокетки и хохотушки, легко идущие на контакт, зачастую оказываются в постели довольно скучными. У них нет фантазии, они не умеют наслаждаться близостью. Гораздо больше их заботит не то, что произойдет, а то, как они выглядят и что обо всем этом скажут другие. Сами-то они, конечно, уверены в своей яркости, уникальности и необыкновенном темпераменте. И иногда даже пытаются разыграть безумную страсть в постели, но эта наигранность, как вода, тушит даже те жалкие искры, которыми природа наделила их вместо пламени.

Подлинные же львицы любовных джунглей и саванн – женщины с виду скромные и неброские. Они не стремятся блистать и порхать, щебеча без умолку и собирая нектар мужских взглядов. Он их не насытит. В любовных играх они ищут нечто гораздо более существенное.

Женщины именно этого типа, как правило, обладают острым и тонким умом, хотя не очень понятно, какая тут взаимосвязь. Под внешней скромностью в них срывается изощренное бесстыдство и склонность к некоторому цинизму, но они ценят хороший юмор, и в постели с ними интересно не только покувыркаться, но и поговорить. Не зря средневековые инквизиторы считали наличие ума у красивой женщины верным знаком ее близости к дьяволу. Стармех Володя тоже как-то сказал Егору:

– А особенно обходи стороной умных. Поверь моему опыту. Ум у бабы никогда на доброе дело не идет!

– Егор Павлович! Я вот для чего Вас пригласил. Мы неоднократно обращались к Антону Антоновичу, Вашему руководителю, с просьбой прийти к нам на заседание ученого совета и внятно изложить основы своей теории. Но, видимо, ему это не дано. В конце концов, у каждого – свои слабости. Ну, не владеет человек искусством четко выражать свои мысли. Но Вы-то, Егор Павлович! Насколько мы знаем, Вы физик по образованию. Наука точная, уважаемая. Кому же, как не Вам сформулировать хотя бы самые базовые принципы. Приоткройте нам завесу секретности над вашими методиками. Что там за такие тайны мадридского двора?

– Да, никаких особенных тайн-то и нет. Всем известно, что в Баренцевом и соседних морях есть фронтальные зоны. Мы просто их детально изучаем и применяем результаты для прикладных целей.

– Ну, так приходите завтра и расскажите. А мы послушаем. И снимется антагонизм. Вас станут нормально воспринимать. Надо же как-то входить в научное сообщество! Вы и руководителю своему окажете услугу. А то – что же он так? Чурается нас. Со всеми, понимаешь, переругался. Не годится вести себя подобным образом! К чему эта партизанщина? Мы же не враги, а коллеги, правильно?

Эта беседа происходила в кабинете председателя ученого совета уважаемого научного института, занимавшегося проблемами рыболовства и тесно сотрудничавшего с «Севрыбпромразведкой» – все свои исследования институт проводил на судах этого флота.

Егору было лестно и приятно, что его пригласили встретиться на таком уровне. Он и сам не раз предлагал шефу как-то поискать взаимопонимания с официальной наукой – не дураки же там сидят! И обижался, когда шеф отмахивался. Ведь диссертацию-то Егору все равно надо защищать – человек без ученой степени справедливо считается в науке пустоцветом и неудачником. А защититься без одобрения со стороны признанных научных институтов невозможно!

Поразмыслив над всем этим, он согласился выступить и даже не поставил в известность шефа. Тот как раз улетел в Москву.

«Ну, и хорошо, – подумал Егор. – Пусть будет сюрприз. Шеф тут со всеми разругался, приедет – а я со всеми помирился. Вот тут-то я и скажу:

– Ну, что Антон Антонович? Кто был прав?

Еще благодарить будет!»

Готовился он тщательно. Написал полный текст доклада. Дважды прочел его вслух, засекая время. Сделал краткие тезисы, чтоб можно было просто поглядывать, а не читать все по бумажке. Лег уже за полночь и с утра еще раз отрепетировал.

Перед заседанием, поправляя галстук, он подмигнул себе в зеркало:

– Риск, конечно, но это нормально.

Доклад получился неплохой. Начал Егор с той негативной роли, которую сыграл в океанологии обычный ртутный термометр. Этот прибор имеет массу достоинств. Он – простой, недорогой, надежный, очень точный. Поэтому и стал основным инструментом на всех океанографических судах.

Но у него есть один недостаток: измерения можно делать только в отдельных точках, как правило, весьма удаленных друг от друга. Между точками делается плавная интерполяция данных, картина сглаживается. Фронты при таком сглаживании из поля зрения выпадают.

Нет, конечно, в океанологии давно известно, что существуют фронтальные зоны, в том числе и в Баренцевом море, но детальное их изучение не проводилось. Не исследована структура фронтов, их межгодовая, сезонная и синоптическая динамика, связь с течениями и водными массами, акустические свойства, влияние на биологические объекты, в первую очередь, конечно, на рыбу.

Егор увлекся, рассказывая о произведенных измерениях, выявленных закономерностях структуры фронтов, об их связи с поведением рыбы, о возможной экономии при разведке рыбных скоплений, о более эффективном использовании поискового флота.

Он даже сделал реверанс в сторону слушателей, честно признав, что сам – не океанолог, и подключение матерых профессионалов дало бы мощный толчок развитию проводимых исследований.

Слушали его со вниманием. Но каким-то мрачным вниманием. Когда он закончил, председатель совета обратился к присутствующим – есть, мол, вопросы к докладчику?

Руку поднял мужчина средних лет, блондин со светло-голубыми глазами и солидной окладистой бородой. Пиджак его костюма-тройки в серую клетку был расстегнут, жилет плотно облегал упитанное брюшко́. Это был один из ведущих океанологов института, пользовавшийся здесь большим авторитетом. Никакого вопроса мужчина задавать не стал, а молча и решительно прошел прямо к Егору.

Выйдя, он мельком, как-то пренебрежительно взглянул на докладчика, развернулся к залу и встал за видавшую виды деревянную трибуну, по-хозяйски ухватив руками ее бортики – справа и слева – и упершись в нее туго натянутым жилетом – по центру.

– Добрый день, уважаемые коллеги! – начал он сочным приятным голосом.

Лица в зале оживились. Своего слушали совсем с другим настроением.

– Мой отец, как и я, был рыбаком, – выступающий сделал паузу и обвел сидевших таким взглядом, будто ожидал, что уже одна только эта фраза должна вызвать овацию. – И при этом ученым. Я думаю, многие из присутствующих его хорошо помнят. Так вот он говорил: «Рыбалка – это искусство. А искусство – это такая область, в которой каждый считает себя, если уж не специалистом, то, во всяком случае, человеком, имеющим право выражать собственное мнение». Хотя, как сказал незабвенный Козьма Прутков, «не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы неосновательно и глупо?»

На лицах слушателей затеплились одобрительные улыбки.

– Кто только ни учил нас ловить рыбу! – продолжал докладчик. – Каких только умников и аферистов ни повидали мы на своем веку! Вот дожились теперь и до того, что и учитель физики из Нальчика к нам со своими теориями пожаловал.

Выступающий повернулся в сторону Егора и одарил его унижающе-снисходительной улыбкой.

– По поводу Вашего доклада, молодой человек, у меня к Вам только один вопрос, – в голосе океанолога зазвучали ёрнические нотки. – Знаете ли Вы, что в городе Москве есть такой Московский государственный университет имени Михаила Васильевича Ломоносова? Слышали? Прекрасно. Так во́т. В этом университете есть географический факультет. А на нем – кафедра океанологии. Ну, о таком, как я понимаю, Вы даже не слыхивали. А ведь здесь сейчас Вас слушали люди, многие из которых этот факультет окончили. А потом еще и диссертации защитили. Понимаете? Так во́т. Мой Вам совет: поезжайте и попробуйте туда поступить. Если получится – в чем я, правда, сильно сомневаюсь – то человек Вы еще молодой, время поучиться есть. А лет эдак через пяток – приезжайте, поговорим.

Улыбка на его лице достигла своей кульминации, выглядя почти добродушной. Но потом стала быстро блекнуть и таять, в голосе зазвенел металл, а взгляд блеснул ненавистью.

– Сегодня же, извините, говорить нам, увы, не о чем. Могу сказать только одно – жаль потраченных впустую ресурсов, жаль кораблей, отвлеченных от нормальной работы. Да и времени уважаемых членов совета и моего личного времени, потерянного сегодня на выслушивание всего этого антинаучного дилетантского бреда, просто жаль. Извините. Прошу все это занести в протокол, а стенограмму сегодняшнего заседания предлагаю разослать во все заинтересованные инстанции. Спасибо за внимание.

Выступающий кивнул председателю совета и даже не стал возвращаться в зал, сразу направился к выходу. Заседание было окончено. Члены совета поднялись, и, обсуждая друг с другом какие-то свои сторонние дела, стали неторопливо покидать помещение. На Егора, если и падали взгляды, то как на пустое место. Он был уже отработанным материалом. Как там, у Шиллера: «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить». Ошеломленный, с пылающими от стыда и возмущения щеками, он растерянно стоял, пока зал не опустел.

Рассылка стенограммы была произведена очень оперативно. Шеф вернулся из Москвы, уже имея ее на руках.

– На, читай, – усмехнулся он, вручая ее Егору. – Я ж тебе говорил: не суйся ты в это осиное гнездо!

Егор сел, вчитываясь в строки стенограммы. Она была довольно достоверной, но именно в этой «почти полной» достоверности и скрывалась иезуитская хитрость. Некоторые слова в его выступлении были так умело пропущены, что все сказанное превращалось в какую-то бессвязную и бессмысленную галиматью. И, напротив, кое-какие разговорные обороты, которые он, волнуясь, вставлял иногда в текст основного доклада – все-таки не по бумажке читал – были подробно выпячены и представлены как главная суть выступления. В результате в целом создавалось впечатление полной абракадабры и вопиющего непрофессионализма. Редакторы, создававшие этот шедевр, видимо, повеселились от души.

– Антон Антонович, но ведь они сами меня позвали. Сказали, что хотят разобраться.

– Ох, Егор! Не лезь ты пока в политику. Ну, ты – что? Думал, что они вот так запросто, ничтоже сумняшеся, возьмут, да и признают нашу правоту? Согласятся, что, зная расположение фронтов, можно одним-двумя кораблями контролировать всю обстановку на мойвенной путине? Тогда – что делать с остальными судами? Сдавать в траловый флот? Так недолго и всю промразведку разорить – приличную, мощную организацию! А там – люди. А у них – семьи.

Почти до самого утра Егор не мог заснуть от переживаний. Вот это сделал сюрприз, помог делу! Вспомнилось прочитанное недавно высказывание Алфреда Ньюмена: «Если бы Вам удалось надавать под зад человеку, виноватому в большинстве Ваших неприятностей, Вы бы неделю не смогли сидеть!»

Как еще шеф вообще не погнал его в три шеи! Даже, наоборот, переживал за него. Егор вспоминал слова Антона Антоновича и ворочался, терзаемый стыдом.

– С ними все понятно, – говорил шеф. – Меня больше беспокоит твоя судьба. Ты ж понимаешь, не зря говорится: «Береги рубашку снову, а честь – с молоду!» До этого случая тебя никто не знал, а теперь – куда ни зайди, скажут: «А! Это тот, про которого…» И попробуй, отмойся. Так что старайся таких ляпов больше не допускать.

«Еще тогда, после отчета в Гидрометцентре СССР, надо было сделать выводы! – корил себя Егор. – Ан нет! Одного раза оказалось недостаточно».

– Ну, ничего, – сказал он себе уже под утро. – Зато теперь я точно знаю, где буду защищать диссертацию. Московский государственный университет имени Ломоносова, географический факультет, кафедра океанологии.

С тем и заснул, хотя через час уже пора было подниматься.

Наверное, чтобы чего-то добиться в жизни, это все-таки необходимо: хоть разок – вот так, как следует, обидеться и проворочаться ночь без сна.

Роман с Татьяной оборвался, едва начавшись. Если муж Жанны, несмотря на ее опасения, продолжал исправно ходить в море, то как раз Татьянин супруг неожиданно списался на берег. Егор при встрече с ним испытал сложную гамму чувств. Татьяна, в отличие от подруг, никогда не отзывалась о муже в пренебрежительном тоне, скорее даже, наоборот, с подчеркнутым уважением. И Егор чувствовал определенную неловкость – влез в чужую семью, напакостил, зарогатил приличного мужика.

Но, увидев супруга воочию, он как-то даже озадачился. Муж оказался невзрачным очкариком невысокого роста. Трудился он теперь где-то рядом с ДМО, поэтому каждое утро лично приводил жену на работу и каждый вечер лично забирал. Егору он как-то особенно дружески улыбался и почти подобострастно жал руку. При этом в глазах проглядывал холод, если не ненависть.

«Чует, мерзавец! – думал Егор. – Хотя, почему – он? Это я – мерзавец!»

Впервые оказавшись в таком положении, герой-любовник просто не знал, как себя вести. Татьяна общалась с ним подчеркнуто официально, будто и не было той ночи, а он стыдился лезть к ней в душу. Что там у них, как? Чужая семья – потемки!

И все-таки они были странной парой. Она – стройная, спортивная, собранная, и он – невзрачный, закомплексованный, можно даже сказать – убогий. И как такому чмо могла достаться эта пантера? Понятно, что, наверное, не каждый день она закатывает ему такой цирк, как тогда Егору, но гладить ее точеные ножки он, видимо, все-таки может, сколько угодно.

«Чем он заслужил такую честь? – подумал Егор. – Тоже мне, скакун без буквы „с“»!

Глядя, как Татьяна демонстративно берет мужа под руку и нарочито гордо покидает место работы, Егор не мог отделаться от мысли, что она своего супруга стесняется. Может быть, влипла по молодости, да по обстоятельствам, а теперь пытается сама себя убедить, что это ее судьба.

«Ох, недолго такое продлится!» – подумал, помнится, Егор и, как в воду смотрел.

Через месяц Татьяна принесла заявление на отпуск. На севере отпуска длинные, Егор пожелал ей хорошего отдыха. Она посмотрела на него как-то странно. А потом Жанна доверительно сообщила, что Татьяна развелась с мужем, и что развод этот дался ей очень нелегко – она улетела в Кишинев к родителям и там слегла в больницу. Болезнь Жанна не назвала, сказала: что-то на нервной почве.

– Антон Антонович! Надо по мне что-то решать. Уже полтора года у меня – ни работы постоянной, ни прописки. На одних временных распоряжениях Михаила Ивановича мы далеко не уедем. Меня в милицию могут забрать за тунеядство и бродяжничество.

– Ты прав, Егор. Но куда бы тебя оформить? В промразведку? Тебя там сожрут, даже Михаил Иванович не поможет. В Москве прописку – попробуй, получи. Слушай, а давай мы тебя в Архангельске устроим, в управлении гидрометслужбы. Там нормальный мужик во главе, у меня с ним остались хорошие отношения. Сделаем экспедиционный отряд из тебя одного. Финансирование я туда дам. Насчет прописки – переговорю.

– Да, мне все равно – где. Главное – как-то узакониться.

Этот разговор состоялся в июне. А в первых числах июля Егор снова, как в былые времена, летел над Белым морем, но только теперь не на ледовом разведчике, а на рейсовом Ан-24, и на высоте не пятьдесят метров, а пять километров.

Впервые он прилетел в Архангельск не с юга, а с севера. Знакомый город показался ему на этот раз чем-то сродни Сочи. Если в Мурманске на кустах сирени только-только лопались почки, то здесь, в Архангельске, купаясь в летнем тепле, уже вовсю шумели листвой стройные березы. А на берегу Северной Двины, можно было, вжавшись в песок, даже позагорать, несмотря на студеный ветерок.

Егор поселился в ту же гостиницу, что и раньше. Его даже узнали работницы. Он вышел на набережную к памятнику Петру Первому, прошел через парк на главную площадь с торчащей над ней несуразной одинокой высоткой, зашел поужинать в тот самый ресторан. Все было на месте. Кроме Евы.

И щемящая тоска вползла в его грудь, стискивая горло и не давая дышать.

 
Что ни день, что ни час – все длиннее наш путь.
Ни земли, ни судов – только море без края.
Хоть одним бы глазком на тебя мне взглянуть,
Как живешь ты теперь, ты сегодня какая?
 
 
В легкой шубке пушистой куда ты спешишь?
На окошко в замерзшем троллейбусе дышишь.
Я прошу, ты мой голос негромкий услышь.
Я люблю тебя. Слышишь? Люблю тебя! Слышишь?
 
 
Он со мною всегда, твой доверчивый взгляд,
И твой голос со мной – то веселый, то грустный.
Над волнами опять – снегопад, снегопад,
И опять на экране локатора – пусто.
 
 
Засыпает нас снегом у Новой Земли,
И садятся на воду усталые птицы,
Но на то и уходят в моря корабли,
Чтоб однажды к родным берегам возвратиться.