Оттолкнуться от дна

– Слушайте, ребята, – спросил как-то Егор у новых сотрудников, из местных. – Я тут в нашей библиотеке, на втором этаже, удивительные вещи про остров Кильдин прочел. Никак нельзя на него попасть?

– Да, он-то недалеко, прямо у выхода в море из Кольской губы, – ответил один из мурманчан. – Туда ходит рейсовый катер. Через день, по-моему. Но, чтобы сойти на остров, нужно специальное разрешение.

– А где его брать?

– В милиции по месту прописки.

– Ни фига себе! – паспорт Егора пока еще оставался прописанным в Приэльбрусье.

– Я, правда, слышал, что, если ты везешь с собой две бутылки водки, то для пограничников ты уже не нарушитель, а гость. А у гостя спрашивать пропуск неприлично, – засмеялся второй мурманчанин.

– Насколько можно этому верить? – оживился Егор.

– За что купил – за то продаю.

– Понятно.

Конечно, эта байка могла оказаться полной брехней, но Кильдин уж очень хотелось повидать.

– Ладно! – решился Егор. – Риск, конечно, но это нормально. В субботу попробую.

Все получилось в лучшем виде! Отдав две бутылки, он был не только впущен на Кильдин до следующего прихода катера, но и поставлен на довольствие в погранчасти. Таким образом Егор получил два дня на ознакомление с островом. Предупредили только, чтоб к ракетной части не совался и ничего не фотографировал. Но у него и фотоаппарата-то с собой не было.

В первый же день он познакомился с пожилым метеорологом Алексеем Никифоровичем, прожившим на острове не один год. В его лице незаконный турист приобрел замечательного гида. Еще более худой, чем гость, к тому же невысокого роста, бледный от постоянной жизни на севере, Алексей Никифорович не имел семьи и после обеда добродушно вызвался сопроводить Егора в небольшой прогулке по острову:

– Видишь, вот эти выветренные скалы?

Действительно прямо на берегу, усыпанном светлой галькой, торчали причудливые сизо-черные природные изваяния в три-четыре человеческих роста.

– У лопарей есть легенда, что раньше Кильдин был далеко от Кольской губы. Но лопарские шаманы – нойды – недовольные, что их перестали слушаться, решили наказать лопарей. Нойды приплыли на остров, били в бубны и вызвали злых духов, которых попросили передвинуть остров и загородить выход из Кольской губы чтобы лопари не могли выйти в море на промысел. Духи согласились помочь, но при условии, что никто из людей не увидит, как остров движется. Шаманы наколдовали бурю, уверенные, что лопари в такую погоду засядут в своих куваксах – это у них чумы такие – и носа не высунут. Остров стал перемещаться и уже почти дошел до губы. Но тут несколько молодых отважных лопарей, не испугавшихся бури, вышли из губы на лодке и увидели подплывающую землю. «Гляди, земля идет!» – закричали рыбаки. Остров сразу же остановился, а нойды, плывшие на нем, окаменели и превратились в эти скалы.

– Алексей Никифорович, – сказал Егор. – Я читал, тут озеро какое-то есть уникальное. Далеко оно?

– Озеро Могильное. Это на другом конце острова, на юго-востоке – отсюда километров пятнадцать будет. Тебе туда не попасть, не успеешь обернуться. Вроде, не так далеко, но дороги, считай, нет. Оно, конечно, интересное, я там бывал. Такого озера нигде в мире больше не сыщешь! Верхний слой у него – пресный, вода прозрачно-зеленая, и в ней живут пресноводные обитатели – рыбы и рачки. Ниже лежит соленый слой, который населяют морские существа: медузы с кучей тоненьких щупалец, креветки, даже треска, причем отдельный вид, не такой, как в море. А еще ближе к дну – вода красная. Там живут пурпурные бактерии, которые выделяют сероводород, и, кроме них, никто больше жить не может.

– Удивительный у вас остров! Про него ведь еще Михайло Ломоносов упоминал! Считал, что именно тут можно основать базу, чтобы Арктику осваивать и «северный проход» искать в Китай и Индию.

– Да. Так и до него еще Виллем Баренц в свое последнее путешествие отправился именно отсюда. Тоже мечтал найти проход, и даже был уверен, что нашел его, когда Новую Землю с севера обогнул. Там он, правда, и остался. До сих пор могилу найти не могут.

– Давно здесь, вообще, люди живут?

– До второй половины девятнадцатого века на Кильдине никто постоянно не жил. И тогда русское правительство пригласило всех желающих, независимо от гражданства и национальности, заселять остров. Колонистам давались большие льготы: полное освобождение от налогов, разрешение рубить лес для строительства и двести рублей подъемных. Но уж очень места тут суровые. Только одна норвежская семья решилась. Муж и жена Эриксены с пятью детьми. Они перебрались сюда с полуострова Рыбачий. Через несколько лет у них тут уже был двухэтажный дом и двенадцать детей! И небедно жили, особенно по тем временам. Глава семейства даже получил прозвище «Кильдинский король». Причем достатка он добился не спаиванием лопарей, как другие колонисты, а добросовестным трудом. Потомки этой семьи жили тут до тридцатых годов нашего века, пока не были арестованы, признаны кулаками и сосланы в ГУЛАГ. Хотя отсюда – куда не ссылай – все одно на юг! – засмеялся Алексей Никифорович.

Он был в приподнятом настроении: не каждый день сюда жалуют гости, и общение с незнакомым человеком тут – редкая роскошь.

– А вот эти артиллерийские батареи построены как раз в тридцатые годы репрессированными офицерами – их тут целый лагерь был.

Они с Егором подошли к широкому бетонному кольцу, лежащему вровень с землей. В центре кольца возвышалась круглая бронебашня с двумя огромными пушками.

– Там, под башней – целый подземный дом в несколько этажей, – пояснил Алексей Никифорович. – Было место и для оборудования батареи, и для складов снарядов и топлива, и для жилых помещений. Батарея эта значилась настолько секретной, что за всю войну так ни разу и не выстрелила. Ее берегли на случай прямого вторжения фашистов в Кольскую губу. Даже, когда в августе сорок первого в пределах видимости три немецких эсминца расстреляли сторожевой корабль «Туман», эти орудия промолчали. Хотя калибр-то – сто восемьдесят миллиметров! В щепки бы разнесли! Но – запрещено было себя обнаруживать. А сейчас на острове такие ракетные установки стоят, что рассчитаны выдержать даже ядерную атаку. Но об этом – молчок. Секрет.

Собственно, ракетные установки Егора интересовали меньше всего. Его главной целью была Родиола розовая, лекарственное растение, по свойствам сродни женьшеню. Егор прочел про нее в той же книжке про Кильдин и очень хотел отыскать. С утра он этим и занялся. И нашел! Ее вытянутые голубовато-зеленые розетки листьев и корневища, похожие по цвету на перламутр, покрытый истертой позолотой, виднелись прямо на камнях у самого моря. Особенно много их было в каньоне на северо-западе острова. Егор насобирал полный рюкзак. Цвет корневищ определил второе название растения – Золотой корень.

Вернувшись в ДМО, Егор разложил добычу для просушки. Ко всяким корешкам, целебным снадобьям, настойкам и бальзамам его тянуло еще с тех пор, как в детстве он начитался разных книжек про волшебников, типа «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Были бы тогда книги о «Гарри Поттере», он, наверняка, увлекся бы и этой сагой, но Джоан Роулинг напишет ее гораздо позже.

Егор купил бутылку водки «Сибирская», крепостью в 45 градусов, и настрогал туда корня. К концу первого дня водка слегка порозовела и приобрела тонкий аромат, похожий на запах розы. На второй день розовый цвет сгустился до пурпурного, а в последующие дни стал меняться в сторону коньячного. В очередные выходные самопальный аптекарь устроил дегустацию, пригласив и мурманчан, и калининградцев. Народу набилась полная комната.

– Не траванемся? – гости с подозрением смотрели предложенный напиток на свет, но запах был настолько приятным, нежно-бальзамическим, что все бесстрашно выпили. Впрочем, вряд ли бы их остановил и менее приятный запах.

– Интересная штука! Чувствуешь, щеки сразу веточками пошли?

Действительно, от маленькой стопочки лицо загоралось румянцем и прямо ощущалось, как кровь приливала к сосудам.

– А помните того профессора, который носился с элеутерококком? – калининградцы делились между собой какими-то своими воспоминаниями.

– Это то, что Гречко рассказывал?

– Да.

– Какой Гречко? Маршал или космонавт? – спросил Егор.

– К-космонавт, конечно, – ответил Юрий, один из инженеров, лет сорока, с седой бородкой-эспаньолкой, улыбчивый и слегка заикавшийся. – Мы же д-для них работали, частенько в Звездный езд-дили. А с элеутерококком дело было так.

Поначалу же никто вообще не знал – может ли человек выжить в к-космосе? Ну, понятно, животных запустили, Б-белка-Стрелка всякая, ну, в истребителях Миг-15 тренировались – у них в учебном варианте два места. На переднем сидел пилот, а на заднем – будущий космонавт. Самолет делал «горку», и на несколько секунд наступала невесомость. Учились в этом состоянии пить и есть. Тогда и появилась идея еды в т-тюбиках. Но главное – вроде бы ни дыхание, ни глотание, ни соображалка в невесомости не выключались. Уже х-хорошо.

Запустили Гагарина. Он в космосе был недолго и ничего особенного не ощутил. А вот, когда через четыре месяца Герман Титов полетел – уже на целые сутки – возникли серьезные воп-просы. На первом и втором витках он тоже был бодрячком, но потом сник. На запросы ЦУПа еле отвечал. На Земле забеспокоились. Позвали Поповича. Они с Титовым дружили. Попович спрашивает: «Ну как?» А тот: «Хреново». Тогда врачи говорят Поповичу: «Скажи ему, пусть привяжется к к-креслу, не фига плавать. На Землю – не смотреть. Постараться заснуть». Вроде, п-помогло.

Вот тогда и задумались: как же работать в космосе, если такая п-петрушка? Систему тренировок поменяли полностью. Сделали всякие центрифуги и вот этот самолет Ту-104 с бассейном невесомости – космонавты прозвали его «тошнотворная ракета». Но одних упражнений мало – требовалась еще и медикаментозная поддержка. И был там такой п-профессор Брехман, который пропихивал элеутерококк – он, дескать, даже лучше женьшеня и очень полезен на орбите.

И вот, к-когда Губарев и Гречко полетели на станцию «Салют-4», на месяц, им дали с собой пузырек этого самого элеутерококка. «Ну, – Гречко говорит, – мы глянули: бутылочка маленькая. Давай, говорю, первые две недели не будем пить, а уже потом, ближе к концу, стимульнемся». Так и п-порешили.

И куда-то они эту бутылочку з-засунули. Прошла пара недель. И однажды Гречко смотрит – бутылочка на видном месте – и наполовину пустая. Сразу мысль: «Вот же мерзавец! Две недели тут задницами тремся – и он втихаря пьет!» Желание, говорит, было – сразу убить. Но там у них специально предусмотрены такие сеансы связи – один на один с психологом. Все начистоту, чтобы ничего в себе не держать, а то, и вправду, до с-смертоубийства дойдет. Вот Гречко на таком сеансе все рассказал. А ему Земля отвечает: «Мы ждали этого разговора. Это мы специально попросили Губарева выложить бутылочку на видное место. Он ее еще вчера нашел, полупустую, и на тебя подумал. Скорее всего, пробка неплотная, исп-парилось».

– Это было на самом деле? – недоверчиво спросил Егор.

– Я ж говорю: от самого Гречко с-слышал! Вообще, в замкнутом пространстве психологические проблемы возникают буквально на пустом месте. В море пойдешь – на своей шкуре испытаешь! И, кстати, эта история имела продолжение.

В следующий п-полет Гречко отправился на станцию «Салют-6» – уже почти на сто дней. К тому времени технология орбитальных полетов была отработана гораздо лучше. На станции – и тренажеры, и упражнения специальные, и сменные спортивные костюмы – не стирать же на орбите!

И вот, когда Гречко доставал себе новый костюм, из отделения с бельем выплыла полуторалитровая фляга с надписью «Элеутерококк К». Ее заложил туда кто-то на Земле, памятуя ту, первую, историю. Когда Гречко и Романенко попробовали содержимое, оказалось, что это – к-коньяк. Посчитали – на весь полет каждому выходило в день граммов по восемь. Не напьешься, но Землю-матушку вспомнишь. У них там была с собой колода эротических игральных карт. И вот сложился целый ритуал: каждый вечер, отходя ко сну, они выбирали из колоды девушку дня, и выпивали за нее по глоточку. М-мужики – они и в космосе мужики.

Один раз только Гречко позволил себе сразу д-десятикратную дозу, когда из-за неполадок со скафандром перемерз во время выхода в открытый космос.

Но где-то на п-половине фляжки случился облом. Коньяк перестал из нее выдавливаться. Космонавты ее и сосали, и трясли. П-пенится, а не вытекает! Решили для хохмы оставить полупустую фляжку следующему экипажу станции – пусть п-поупражняются!

А те ум-мудрились допить все до дна! «Как? – изумлялся Гречко. – Это невозможно!»

Оказалось, возможно! К-космонавты делали это вдвоем. Один поднимался под потолок станции и приставлял фляжку к губам. Второй бил его по голове. Тот летел вниз, и коньяк по инерции затекал ему в рот.

– А, помнишь, хохма была, когда по телику вели прямую трансляцию стыковки со станцией «Салют». Все в ручном режиме, нервы напряжены. И вот командир «Союза», подруливая к станции, прицелился – там крестик такой прицельный, помните? – и неторопливо так говорит: «Сейчас мы вам шершавенького вставим!» И это прошло по центральному телевидению! В ЦУПе все только глаза выпучили! К вечерним новостям все это, конечно, вырезали.

– Кстати, с этим стыковочным шт-тырем вышла большая проблема, – припомнил Юра. – Когда готовили программу стыковки «Союз-Аполлон». У американцев стыковочный узел был аналогичный, типа «папа-мама». Казалось бы, согласуйте р-размеры – и вперед! Но возникла проблема: никто не хотел быть мамой! И мы, и американцы хотели вставить партнеру «шершавенького»! И только из-за этого пришлось разрабатывать совершенно новую систему стыковки! Такие, помните, трехлапые захваты, од-динаковые с обеих сторон.

В десять часов утра Егор вошел в комнату, где сидели три молодые женщины: Татьяна, Вера и Жанна. Это были новые сотрудницы экспедиции, мурманчанки, поступившие в его полное распоряжение, «три грации», как сразу окрестили их калининградцы. Действительно, все три женщины были одного роста и на удивление хорошо сложены. И у всех троих мужья находились в долгом плавании. На этом, правда сходство между женщинами заканчивалось. Татьяна была уверенной в себе яркой шатенкой, Вера – спокойной и тихой блондинкой с грустными голубыми глазами, а Жанна – веселой и темпераментной черноокой брюнеткой с явной примесью цыганской крови.

Третий день они втроем наносили на карты, построенные Егором, данные об уловах, полученные из архивов «Севрыбы».

– Ну, как дела? – спросил молодой начальник с некоторой игривостью в голосе, которая неизбежно появляется у каждого мужчины, когда он руководит миловидными женщинами.

– В целом получается неплохо, – ответила Татьяна, самая серьезная, аккуратная и ответственная из троих. – Почти все совпадает.

Егор склонился над картой. Она не могла не радовать. Точки, обозначающие уловы мойвы судами всех флотов, буквально облепили фронты. Закономерность была налицо.

Но некоторые крупные уловы попадали на такие места, где никаких фронтов не было и в помине, и, к своей досаде, Егор понятия не имел, как объяснить там скопление рыбы.

– Вот засада, хрень какая… – в задумчивости проговорил он незаметно для самого себя. Сотрудницы с иронией переглянулись, дескать, сразу видно: стратег!

– А, ну-ка, дайте мне сводку об этом вот улове, – Егор ткнул пальцем в карту. Он еще не знал, зачем ему эта сводка, но интуитивно чувствовал: что-то тут не так!

Татьяна немного покопалась и вынула из стопки копию радиограммы. Именно из них брались данные для нанесения на карту. Егор впился глазами в короткий текст. «Так, – бормотал он, как ему казалось, мысленно, но при этом смешно шевелил губами, веселя сотрудниц. – Координаты. Все точно. Дальше. Вылов 140 тонн мойвы за одни сутки. Повезло. Неплохой косяк. Небось, три раза тралили, и все три раза – полный трал. Но почему здесь? Кругом – однородная вода. Что-то не то. Он еще раз всмотрелся в радиограмму. Дата. 30.04.1980. Последний день апреля. Ну и что? Стоп! Вот оно! Это предпраздничный день! Канун Первого Мая – Дня Международной солидарности трудящихся! Совпадение? В море работают и в праздники. Это ни о чем не говорит. И все-таки…»

– Девочки, пожалуйста, отберите радиограммы тех уловов, которые не попадают на фронты, и выпишите их даты, хорошо? Сколько успеете – я зайду через час.

Когда Егор вернулся к дамам через час и просмотрел подготовленный список, он не мог сдержать улыбки и вздоха облегчения. Все разъяснилось.

За редким исключением, аномальные уловы были приурочены к двум числам – первому мая и седьмому ноября. Стремясь отрапортовать о выполнении обязательств, взятых к праздничной дате, капитаны докладывали о липовых уловах, надеясь потом потихоньку перекрыть эту выдумку реальным выловом. Риск, конечно. Зато – премия, почет, фанфары. Некоторые особо рьяные – это потом удалось установить, собрав несколько их радиограмм подряд – отчитывались об уловах даже на переходе между двумя промысловыми районами, когда судно идет на всех парах с убранными орудиями лова и рыбачить не может в принципе!

Прозрачная темно-зеленая вода казалась совсем черной под белесыми клубами густого тумана. Егор стоял на скользкой обледенелой палубе тарахтящего портового катера, казалось, насквозь пропитанного мазутом. Даже браться за поручень не хотелось, такое все было осклизло-жирное и черное. Поэтому Егор держался поближе к рубке, чтобы случайно не соскользнуть за борт. Несмотря на грянувшие морозы, залив замерзать и не думал.

«Надо же, – зябко поежился Егор и перехватил чемодан в левую руку, а правую, занемевшую, сунул в карман куртки, – в такой узкой губе, среди мерзлых заснеженных сопок, в целых сорока километрах от открытого моря – и так чувствуется дыхание далекого тропического Гольфстрима. Ведь вода тут не замерзает даже в сорокоградусные морозы! А сейчас всего-то градусов десять!»

Промозглая сырость даже при таком несильном морозе пробирала до костей. Егор уже совсем продрог, когда туман впереди вдруг потемнел, раздвинулся в стороны, как театральный занавес, и на сцену выполз высокий ржавый борт корабля с висящим по диагонали обледенелым трапом. В дымке удалось разглядеть название: «Сулой». Вообще-то сулой – Егор узнавал – это такое особое бурление воды в устьях рек. Почему решили так назвать корабль? Непонятно.

Капитан катера подрулил вплотную к черной ржавой стене корабельного корпуса и глазами показал пассажиру, мол, вперед! Егор снова перехватил чемодан в правую руку, запрыгнул на шаткий трап и стал подниматься по скользким ступеням. Катер, дымнув солярой, тут же отчалил и растворился в тумане. Стараясь не смотреть на чернеющую внизу воду, Егор, хватаясь свободной рукой за поручень, добрался до маленькой калиточки в борту и с облегчением перешагнул на палубу. Тут его встретил дежурный матрос.

– Здравствуйте! Я – начальник рейса, – представился гость. Матрос в ответ молча кивнул и предложил следовать за ним. Они пришли к скромной двухместной каюте. Провожатый сказал:

– Вот. Располагайтесь, – и направился обратно.

Егор поставил чемодан, снял куртку, глянул на себя в зеркало, потом посмотрел в круглый сдвоенный иллюминатор – там был только туман.

– Так, – сказал он сам себе. – Ну что ж, пойдем знакомиться с кораблем.

Такой тип судов назывался БМРТ – большой морозильный рыболовный траулер. Длина – около ста метров. Экипаж – около ста человек.

Егор поднялся в рубку. Прямо перед входом в нее справа была дверь в каюту капитана. Когда Егор проходил мимо, эта дверь приоткрылась, и из нее выскользнула женщина со слегка примятой завивкой, в красном платье с глубоким декольте. Увидев постороннего, она изобразила улыбку, очень нетрезвую, и стала спускаться вниз по трапу на высоких каблуках, сосредоточенно хватаясь за перила обеими руками. Из двери, оставшейся приоткрытой, неслась музыка, разнополый смех, выплывали облака табачного дыма.

В рубке, или, как иначе говорят, на мостике, никого не было. Егор осмотрел это светлое, с рядом смежных окон, просторное помещение. Справа – стол с разложенными штурманскими картами, по центру – штурвал. Слева – эхолот. Ниже Егор увидел свой экспедиционный прибор, уже установленный калининградцами.

– Здравствуйте! – услышал он за спиной и, вздрогнув от неожиданности, оглянулся. В рубку вошел светловолосый усатый мужчина лет тридцати пяти.

– Старпом, – представился он, – а Вы кто такой?

– Начальник рейса.

– А, очень приятно. Николай.

– Егор.

Они обменялись рукопожатием.

– Поселились?

– Спасибо. Все в порядке.

– В море бывали, или в первый раз?

– Ходил, но не в Баренцево. На Белом.

– Понятно. Ну, ладно, осваивайтесь. Обед через час. Кают-компанию найдете?

– Найду, спасибо.

– Белье, к сожалению, выдадим только в море – боцман запил. Придется потерпеть. В судовую роль Вы вписаны. Часам к четырем ждем погранцов, понадобится паспорт. Отход назначен на шесть.

– Спасибо, понял.

Старпом глянул в окно, что-то там увидел, отщелкнул от переборки микрофон на витом проводе и поднес его к усам.

– Боцману – подняться на мостик, – прогремело по всему кораблю.

Через минуту распахнулась боковая, ведущая наружу, деревянная дверь рубки, и весь ее проем занял крупный рыжий красномордый парень. Штормовка его была расстегнута, обнажая красную упитанную шею и такую же красную грудь с завитками рыжих волос.

Егора аж передернуло – холодно же должно быть! Но в синих глазах парня плескалось безбрежное море пьяного блаженства.

– Боцман! – повернулся к нему старпом. – Я тебе при начальнике рейса обещаю: еще капля – и сдам тебя на берег! Не блондись по палубе, иди, проспись, и чтоб на отходе был, как огурчик. Ты меня понял?

– Понял. Огурчик. Буду.

– Ступай.

Уйти в море без приключений не удалось. Уже сдали пограничникам паспорта, выбрали якоря, снялись с рейда и пошли по заливу, когда вдруг выяснилось, что в каюте стармеха все еще находится его жена. А граница-то уже закрыта, вернуться невозможно. Пришлось связываться по рации с пограничниками, чтобы те подошли и забрали женщину своим катером.

Наконец, миновали Североморск, пройдя мимо нескольких серых военных крейсеров и черных, припорошенных снегом подлодок, и направились по губе на север. Устье миновали уже глубокой ночью.

Когда Егор укладывался спать, на пороге его каюты неожиданно нарисовался боцман. Выглядел он пьянее прежнего.

– Слушай, это ты – начальник рейса?

– Да.

– Возьми меня к себе на работу, а? Хоть кем-нибудь! Старпом, сука такая, за-дол-бал!

От парня несло каким-то ацетоном – видимо пил что-то из найденного в своем хозяйстве. Боцман ведает на корабле красками.

– Хорошо, давай, завтра обсудим, – ушел от темы Егор.

– Все, короче, договорились. Дай пять! – по-своему понял его боцман, заулыбался и даже вознамерился обнять нового начальника, но тому удалось увернуться, выпроводить гостя и запереть за ним дверь.

Утром, поднявшись на мостик, Егор застал там странную картину. Посреди рубки сидел на табуретке боцман, склонившись над широким тазиком. Перед боцманом стояла женщина в белом халате, держа в руках банку с разведенной марганцовкой.

– Попробуй еще раз, – сказала женщина.

Боцман замычал и помотал головой. Потом взял банку и, видимо, пытался пить, но у него не получалось. Он снова наклонился к тазику. Жидкость, попавшая в рот, безвольно вытекла.

Эту картину наблюдали стоявшие в рубке еще три человека, среди них – старпом.

Не решившись громко здороваться, Егор ограничился уважительным кивком. Старпом кивнул в ответ и представил стоявших рядом:

– Капитан, Валерий Николаевич.

Гладко выбритый скуластый мужчина невысокого роста с густым ежиком седеющих волос только на мгновение перевел взгляд на Егора с коротким кивком.

– Первый помощник, Петр Емельянович.

Невыразительный человек затрапезной внешности был к Егору ближе, поэтому протянул руку для короткого молчаливого рукопожатия. При этом посмотрел Егору в глаза цепким испытывающим взглядом.

– Что-то случились? – негромко, приблизившись вплотную, спросил Егор у старпома.

– Да, боцман вот, мать его ети́, стакан отвердителя от эпоксидки выпил. Смотрим теперь, что с ним теперь делать. Тут, на мостике, просто, светлее всего.

Женщина в белом халате, судя по всему, судовой врач, повернулась к руководству.

– Ну что? Надо сдавать его на берег, – сказала она. – Промыть не получается – у него внутрь ничего не проходит.

Капитан выругался и подошел к боцману:

– Ну-ка, раскрой.

Боцман замычал и открыл рот. В языке виднелась кровавая дыра.

– Допился, мудак, – капитан глянул на остальных и пожал плечами. – Ничего не поделаешь. Старпом, связывайся с погранцами, идем обратно.

Он направился к себе в каюту и, проходя мимо Егора, нервно обронил:

– Извините.

Боцмана сдавали на пограничный катер в северной части губы, неподалеку от устья. С пограничниками приехали медики. После беглого осмотра пациента пожилой врач негромко сказал капитану:

– Не жилец. Два-три денечка помучается – и все. Пищевод, судя по всему, полностью растворился.

Егор стоял рядом и слышал эти слова. Было жутко и странно смотреть на здоровенного молодого парня, который вышел на палубу, накидывая на ходу телогрейку, и понимать, что фактически он – уже труп. И из-за чего?

Следующую ночь отстояли у Рыбачьего, а наутро Егор, чистя зубы в каюте, услышал по трансляции:

– Начальнику рейса просьба подняться на мостик.

Наскоро одевшись, через пару минут он вошел в рубку. Там были капитан, молодой штурман и рулевой матрос.

– Ну что, мы сейчас вот здесь, – обратился к Егору капитан, ткнув в карту острием карандаша, – Рисуйте, куда идти.

С этими словами он бросил на стол перед Егором линейку, транспортир и карандаш.

«О-па! Вот так – сразу? – Егор немного оробел. – Командовать такой махиной, вести ее в море, в котором сам никогда не был…»

– Я должен свериться со своей картой, – ответил он капитану.

– Сверяйтесь, – нарочито безразлично вздохнул тот поднялся и, покинув мостик, неторопливо направился к себе. Видимо, его все-таки задевало, что рейсом руководит какой-то мальчишка.

Принеся из каюты свою папку, Егор почувствовал себя уверенней. Он прикинул координаты ближайшего изгиба фронта, перенес их на штурманскую карту и, приложив линейку, прочертил прямую линию.

– Давайте, пожалуй, вот так. А, когда фронт пересечем, я скорректирую.

– Все? – недоверчиво переспросил штурман – Точно?

И, получив от Егора твердое «Да», приложил к карте транспортир.

– Курс тридцать один, – скомандовал он рулевому.

– Есть тридцать один, – отозвался тот.

– Скажите, а когда, примерно, мы будем в этой точке? – спросил Егор, указывая на ожидаемое место пересечения фронта.

Штурман взял измеритель – инструмент, похожий на циркуль, но с иголками на обеих ножках. Одну иголку он поставил на нынешнее положение корабля на карте, а другой дотянулся до конечной точки маршрута. Не меняя раствора измерителя, штурман перенес его на край карты, где была шкала.

– Через двое суток.

– Хорошо, спасибо.

Успокоенный, Егор пошел на завтрак.

Конец октября в Баренцевом море – это уже, считай, зима. Период штормов, холодных дождей, снегопадов. Световой день совсем короткий. А скоро и вообще – полярная ночь. Хотя тут, наверное, разница небольшая – есть свет, или его нет. Смотреть совершенно нечего. Со всех сторон – одна и та же серая махина вод, переходящая на горизонте в сизую махину туч.

И только серокрылые полярные чайки со странным названием «бургомистры» да серовато-белые глупыши день и ночь летят у борта, а внизу с волны на волну перескакивают кайры, похожие на пингвинов, с белыми пузиками, черными спинками и узенькими черными крылышками.

«Вот не надоедает же им такая одноликая жизнь! – подумал Егор, стоя на балкончике возле рубки и то и дело жмурясь от холодных соленых брызг, которые долетали даже до этой высоты. – Хотя, она, и наша, человеческая, не всегда балует разнообразием. Бабушка вон весь век только на свое хозяйство смотрит. А я? Чего ищу? Чего хочу?»

Как скажет один его дружок, бомж Витюха, ровно через тринадцать лет:

– Выпьем! Сколько ее, той жизни, на этом круглом комочке грязи!

Сейчас, на корабле, Егор, правда, вряд ли бы поверил, что у него появятся такие друзья. Да и слово «бомж» пока еще не было придумано.

Молодой начальник рейса отвернул лицо к далекому бледному закату, светлевшему тонкой полосой между свинцовым морем и хмурой тучей, и, если бы кто-то мог видеть это лицо в тот момент, он был бы удивлен, потому что губы Егора машинально шептали слова из детской сказки: «Несет меня лиса за темные леса, за быстрые реки, за высокие горы… Кот и дрозд, спасите меня!..»

Утром того дня, когда ожидалось пересечение фронта, он встал пораньше. Волновался. «А что, если там никаких фронтов и не окажется? Что, если это, действительно какая-нибудь эфемерная иллюзия?»

Егор поднялся в рубку, чтобы заранее, миль за пятьдесят, включить прибор. Лучше подстраховаться – кто его знает, как он там двигается, этот фронт. Перо самописца, подсвеченное маленькой лампочкой, слегка подергивалось и вычерчивало почти прямую линию около значения четыре градуса по Цельсию.

Корабль, не меняя курса, продолжал путь по начерченному маршруту, вспарывая носом вздымающиеся перед ним волны. Егор безотлучно дежурил на мостике, волнуясь все больше и больше. Судно уже достигло намеченной на карте точки, но ничего не происходило.

– Вижу скопление птиц прямо по курсу, – доложил рулевой.

Штурман оторвался от карты, вынул из чехла, закрепленного на переборке, бинокль и всмотрелся в пространство впереди корабля. Егор тоже прильнул к стеклу. Уже темнело. Там, впереди, на фоне сизого неба, действительно, можно было с трудом различить огромное множество висевших над морем далеких черных пылинок. Края птичьей стаи уходили вправо и влево, снижаясь к горизонту.

Короткий полярный день окончательно истаял. Посыпал мелкий дождь. В этот момент слева внизу что-то скрипнуло. Егор, напряженно вглядывавшийся в оконный сумрак, не сразу сообразил, что источник звука – его прибор. Но скрип продолжился. Подбежав и склонившись к самописцу, Егор увидел, как стрелка, резко дергаясь и поскрипывая, смещается все дальше к краю шкалы и уже пересекла ноль градусов.

– Фронт! – радостно воскликнул Егор и облегченно вздохнул.

Штурман подошел и тоже с интересом присел на корточки перед прибором.

Еще один новый звук нарушил привычное мерное гудение механизмов в рубке. Этот звук произвел на штурмана такое же воздействие, какое на охотничью собаку производит кряканье диких уток. Пружинисто вскочив, он впился взглядом в эхолот, висевший правее на уровне глаз взрослого человека. Мирно чиркавший до этого линию дна, эхолот вдруг стал выписывать что-то невообразимое, черное. При каждом проходе иголочки по сизой электрохимической бумаге было видно, как на ее кончике вспыхивает оранжевая искорка и отлетает маленькое облачко дыма.