Я растерялся. Можно ли назвать наше общение с Амроной связью? До последнего мне казалось, что ей нужна власть над Прайд-Роял и я для нее так, временная трость, хотя, признаться, она здорово помогла.

– Можно, я поясню? – заговорщическим голосом начал я. – Ты можешь нагнуться и взглянуть на мою рану, это поможет понять…

Я сомневался, боролся, сказать или не говорить. Но вот голова охранника опустилась к моей ноге, и я стал различать гладко зачесанные назад волосинки на его висках: один к одному. Вечно одинаковая прическа, занудно идеальная и опостылевшая манера держать себя со мной: недоверие, подозрительность в каждой черте лица.

– Только тихо, не делай резких движений, – мой голос хрипел, а не шептал. – Аборигены задумали на тебя напасть и используют меня как приманку.

Ни секунды не размышляя, охранник произнес:

– Имена, кто точно!

– Эй, не сейчас! Хочешь вечно отдыхать под лоном вечно зеленых джунглей, пожалуйста! Но мне не хочется. Так что давай дергать отсюда…

Охранник насторожился, стал вслушиваться, но мне поверил.

– Говоришь, змея? Похожая на эту? – он, не двигая головы, глазами повел вправо от себя.

Я видел, что кобра застыла и стала поднимать голову. Все могло разрешиться за долю секунды. «И как им удалось направить змею? Должно быть, путем воздействия на ее самолюбие», – подумал я перед тем, как охранник опустил руку мне на плечо и просвистело стремительное: «Вжик!»

Местность вокруг быстро изменилась, но я все время думал об Амроне: как необычно было увидеть в женщине сугубо мужскую гордыню. Я вспоминал, что, когда между собой беседуют равные по статусу мужчина и женщина и это обычный, не деловой разговор, сильный пол будет демонстрировать, как умело или даже великолепно он может справляться с любой задачей. В ответах на вопросы представитель сильного пола подчеркнет, что он сыграл заметную роль в достижении цели. Мужчина может даже с подробностями пояснить, где и как он блеснул своими талантами и силой. О такой особенности мужского поведения известно. Но теперь, повстречавшись с Амроной, я оценил, как «по-мужски» она себя держала. Ей бы уделять больше внимания эмоциям: она женская особь и должна чувствовать себя существом, оказавшемся в мире по чьей-то воле: случается счастье – она счастлива, приходит разочарование – она печальна. Во всех ситуациях прекрасная половина – словно пассажир поезда. Одна остановка поезда для нее приятна и увлекательна, другая – неприглядна или даже трагична. Женщина проезжает все остановки, не пропуская ни одной, поскольку поезд движется, и она не властна менять маршрут. Конечный же пункт, последняя станция, куда привезет поезд, для женщины – мистерия. Такой бы и следовало быть Амроне.

Но она другая! Если брать тот же пример с поездом, то она желает быть не меньше чем машинистом. Мужской гордости, так обильно положенной в характер Амроны, нравится думать, что она принимает решения, она им следует, и вся честь за сделанное должна достаться ей одной.

– Выбрось свою гордыню, она никому не нужна, кроме тебя самой! – в забытьи крикнул я, хотя вокруг никого уже не было.

Глава 25

Я по-прежнему лежал на боку, облокотившись на локоть. В отличие от непроходимых буреломов, в новом месте было холмисто. Ковер джунглей, как я мог судить, стелился по возвышенностям, повторяя их форму. С моего места было видно небо – крайне редкое явление. В верхнем ярусе других территорий его невозможно разглядеть. Надо сказать, небеса, увиденные здесь, меня не радовали: серые облака, если уж их с чем-то сравнивать, были похожи на очищенный грецкий орех, – мозговые извилины, только в постоянном движении. Будто плотные клубящиеся струи дыма, перетекающие друг в друга по зигзагам и буграм, – ничего приятного для глаза, совсем не поэтическое небо.

– Ты поступил, как подобает преданному рабу, – послышался лишенный окраски голос охранника. Звук этот напоминал робота, вещающего надиктованный текст с запаздывающей эмоцией: бу-бу-бу, без интонации и чувства.

– Впредь веди себя правильно, и не возникнет проблем, – продолжил бу-бу, но теперь я мог перевести эту речь на человеческий язык: я признателен тебе и в следующий раз буду рад узнать то, чего не мог знать до этого. Дождешься ты от охранника «спасибо»! Надзиратель так избегал всяких благодарностей, что я начинал думать, уж не оружие ли слова признательности?

В тот день мне было разрешено лечиться, и – большая неожиданность – охранник оставил мне телефон для звонка Маю. Его тактика включала в себя кнут и пряник, и для надежного повиновения он иногда прибегал к мелким, ничего ему не стоящим поощрениям. Я решил сразу проверить свою мысль о «волшебных словах» и произнес:

– Большое спасибо!

От моей фразы надзиратель как-то осунулся, отвернулся и сделал жест рукой, как взрослый порой отмахивается от ребенка. Обычно, когда малыш вручает взрослому незатейливый подарок, большой человек улыбается и своим видом показывает, что крайне признателен ребенку. Дитя счастливо, уверенное, что сделало взрослому приятно. Но большой человек выражает лишь снисходительность; для взрослого подарок малыша – сущий пустяк.

Только став старше, даритель поймет, сколько снисходительности было тогда в улыбке взрослого. Охранник одним взмахом руки выразил это отношение: для него я несмышленыш, и, что давно знакомо ему, мне кажется невероятным открытием.

Осталось что-то человеческое?! С какой стати он дал бы мне телефон? Вот что значит общаться с человеком каждый день – это на него влияет.

Как только охранник исчез, я стал разбираться с трубкой. Понятно, что номер мне неизвестен, на самом аппарате значился только телефон информатора, которому я и позвонил.

– Вас слушают! Представьтесь!

Я представился студентом. Называться рабом после Прайд-Роял – ниже моего достоинства.

– С кем будете разговаривать? – безразлично осведомился голос.

– С Маем, моим другом!

Мне было невероятно любопытно, что это за служба и кто эта информаторша – женская разновидность охранника или все же человек в плохом настроении.

– Разыскиваю доступные каналы связи. Время ожидания пять минут.

На другом конце воцарилась тишина, и я принялся рассматривать окружающий пейзаж. При тщательном наблюдении деревья отличались от обыкновенных и выглядели непривычно. Бугристый рельеф был все тем же опостылевшим зеленым омутом без конца и края. Но, приблизив взгляд, замечаешь, что каждое дерево растет, будто по своим законам – кто вкривь, кто вкось. Структура и порядок из других зон здесь были явно не в почете. И если объять единым определением эту новую страну, то вот оно, название: беспорядок.

Известные из биологии законы природы все шли насмарку. Каждое дерево, лиана или куст ослушались творца и задумали собственный сценарий эволюции. Я увидел даже дерево, растущее… корнями вверх: ветви и листья вместо устремления ввысь норовили дотянуться до земли.

Представители флоры: папоротники и длинные стебли с шипами – росли горизонтально, будто пригнутые к земле непрекращающимся ветром. Все друг другу мешало, спутывалось, и такая непоследовательность напоминала о некоем бунте – желании природы сделать все наперекор создателю.

Неприятной неожиданностью для меня стало присутствие большого числа макак. Нутром я чувствовал, что тут не обойдется без Нормы, хотя откуда ей здесь взяться?

– Друг Май обнаружен, разговаривайте!

Я вздрогнул от неожиданности, прошло больше пяти минут, и я засмотрелся. Пустяки! Вот уже мой милый Май кудахчет:

– Кто? Кто там, кто?

– Куль в пальто! – отозвался я и захохотал.

Едва я обрадовался удивлению Мая, как вокруг меня стала меняться ситуация. Злополучным приматам не понравился мой смех. Надо было что-то делать, а ноги не желали слушаться, да и с Маем не каждый день выпадало поговорить.

– Май, повиси на линии, тут, кажется, назревает драчка! – прокричал я в трубу и вытащил из-за пояса мачете.

«Цербер убеждал, что, если вести себя по правилам, животные не тронут», – вспомнилось неожиданно, и я принялся перечислять в уме:

1. Не спорить с охранником.

2. Не нападать на охранника.

3. Не вынашивать дурные мысли против охранника…

После десяти пунктов о «его превосходительстве» шли практические:

13. Не принимать алкоголь и одурманивающие вещества в любом виде (нарушение – казнь на месте!).

14. Не заигрывать и не вступать в контакт с аборигенами.

15. Не кормить животных.

16. Не трогать никаких животных, также не дразнить и не привлекать их голосом, мимикой или иначе.

Четыре последних пункта выпали из памяти, но, вероятно, тоже касались животных. Двадцать первый пункт стоял особняком: Не убивать животных.

Я чувствовал, что в этот раз не обойдется без того, чтобы прикончить пару обезьян в назидание остальным.

– Май, – прошипел я в трубку, – они обступают и настроены серьезно.

– Кто?

– Макаки…

– Только не убивай!

– Это ты такой добрый, а у меня нет выхода. Нога деревянная, убежать не могу. И с тобой поговорить хочется…

– Так уже было миллион раз: если ты спокоен, любые твари в конце концов отступают. Ты в какой сейчас зоне?

– Йо-о!..

– Ну, смотри по обстановке… ты вечно себе на уме…

Дослушать не удалось, потому что я получил первый укус от макаки и как раз в больную ногу. Штук шесть крупных тропических макак вдруг, выскочив точно из засады, с свирепыми воющими криками бросились мне навстречу. Все они, необыкновенно злые, с оскаленными мордами и с красными от злобы глазами, окружили меня и, ревниво толкая друг друга, подняли хриплый рев. Они ненавидели страстно и готовы были изорвать в клочья.

Я, любивший в детстве дразнить и побивать бездомных псов, сперва даже обрадовался нападению. Придав своему лицу свирепое выражение, я что было мочи подпрыгнул на одной ноге и рубанул мачете по первой попавшейся выскочке. Макаки захрипели отчаяннее. С трудом удерживаясь от необдуманного движения и глядя на глаза и зубы макак, я понимал, что, оступись я, меня моментально разорвут на кусочки. Благо меня не брал панический страх, и я был настроен так же решительно, как и противники.

– Получай! – проревел я и обрушил мачете на голову еще одной. Та беззвучно повалилась, и на этот раз волна нападавших схлынула. Макаки принялись галдеть и скалиться. Тут я поступил несообразно своей натуре: ударил еще одну, морда которой мне показалась слишком наглой. Орда отодвинулась еще на метр.

– Ты что там делаешь? – летел из трубки встревоженный голос Мая.

Как истинный друг он волновался о моей судьбе, а я, пройдоха, ни во что не ставил правила, и предохранитель, удерживающий от нарушений все предыдущие разы, внезапно сгорел. Если бы не Май и его своевременный оклик, я бы кокнул еще с пяток приматов. Пружинкой в голове торчала тщеславная мысль, что в конце концов я хозяин Прайд-Роял и убийства, таким образом, оправданы моим статусом.

– Ты там прекращай! Хватит! – неслось откуда-то с земли.

– Дружище, понимаю, ты за меня тревожишься, но здесь по-другому нельзя, это не периферия: тут или ты их, или они тебя. Закон джунглей!

Тем временем зверье, видя, что я не останавливаюсь на достигнутом, ударилось в панику. Я рассмеялся и вспомнил одно из последних правил: не смеяться в голос!

– Кто придумал эти правила?! Сплошная чепуха!

– Я понимаю, – отозвался Май, – каждая зона оставляет отпечаток на твоем характере. Но и ты пойми: правила написаны кровью! Такие, как мы с тобой, положили здесь жизни, и все, что осталось от предшественников, – это правила, пункт за пунктом. Только первые десять сочинил охранник, чтобы подчеркнуть свою значимость. А потом он просто согласился дополнить полезными советами свои десять заповедей. И то, наверное, чтобы рабочая сила понапрасну не вымерла.

– Позволь не согласиться, – мой голос накапливал азарт. – В правилах четко сказано: никого не убивать. Верно? Так знай, охранник хитрым образом убил женщину, используя мои глаза. Кто же убийца – я или он? До сих пор не пойму: лишь только я взглянул на нее, и бедняжка свалилась. Скажешь, я ее убил?

– Дружище, – говорил Май, – охранника черт рассудит, а тебя Бог. Пусть делает, что хочет, но ты держи лицо!

– Сто раз правда! Только бы Бог пометил, что дикарка пала не от моей руки.

Я принялся упоенно рассказывать Маю подробности похождений в земле Прайд-Роял, не забыв упомянуть, что главенствовал там. Поведал историю про необычный поезд. Ему пришлось меня унимать, когда я с сарказмом прошелся по ограниченности тамошнего люда: об Амроне, которая не верит в силу преобладающей массы металла над крохотным весом своего тела.

Какое удовольствие было чувствовать заинтересованность друга. Он не до конца мне верил, и это забавляло. Про свою горемычную ногу я забыл. С трубкой наперевес я, подпрыгивая, жестикулировал, плясал в окружении деревьев, ослушавшихся мать-природу. Мне отчаянно хотелось веселья, и Май определил мое состояние как эмоциональную разгрузку после пережитых приключений. Еще мне казалось, он смиренно, если не сказать сочувственно, принимал мои слова, хотя открыто не успокаивал. Его интересовало это чугунное корыто на колесах гораздо больше, чем мои славные похождения.

– Говорю же тебе, – хвастался я в трубку, – просто тормознул и ждал. Ни слов, ни звуков посторонних. Постоял с минуту и дальше себе покатил, а я остался, – что я, поезда никогда не видел?!

– Сколько было вагонов, и видел ли ты надписи или таблички?

– Не обратил внимания, не до того было!

– В детстве, наверное, ни одного поезда не пропускал, все вагоны пересчитывал?

– В детстве и времени целый вагон!

– Ты куда-то спешил, может, спасал человека или сам укрывался? Ведь это интересные подробности!

– Май, дружище, обещаю в следующий раз все сосчитать. Даю слово! – меня это начинало раздражать, хотя раньше на Мая я никогда не сердился.

– Другого раза может не быть, вот в чем штука!

Я, кажется, стал понимать:

– Ты думаешь, поезд ходит за пределы джунглей?

– Почему нет? У любого поезда есть конечная станция.

Разговор заходил о серьезных вещах и шел наперекор моему настроению. Состояние, в котором я пребывал, напрочь отвлекло меня от цели, я и думать забыл про освобождение из джунглей, про сад, про необходимость точить свой характер для броска за пределы. Сейчас, когда Май возвращал меня к этим мыслям, мне хотелось сопротивляться, с сарказмом острить и как угодно скрываться от подступающей правды.

На стороне своего ненастоящего «я» мне было неуютно, я чувствовал себя уязвленным!

– Что это за сад, если через него лежат рельсы? Если там носятся поезда, гудят, лязгают колесами, пускают пар? Думаю, не хочу я в такой сад! И потом, Май, ты же можешь различать, где уродливое, а где прекрасное. Сейчас мы говорим о чугунной махине – черной, злой. Желтыми глазами там светятся окна, но не показывают, что за ними спрятано. Амрона говорила, что это поезд желаний…

– Вот именно! Одни желают развлечься, покутить с ветерком, но другим, таким, как ты, как я, – нам нужно в сад…

На линии послышались помехи, и после щелчка я перестал слышать друга.

– Что это за тоталитаризм?! – разразился я вслух, – слова сказать нельзя. Девушка, девушка, соедините снова с Маем!

– Канал связи недоступен, попробуйте позвонить позднее! – официальным голосом заговорила оператор.

– С вами хоть можно пообщаться?

– Мне нужно обслуживать абонентов, – голос не церемонился.

– Вот я ваш абонент, обслуживайте!

– С кем вас соединить?

– Да хоть с охранником, если вы такая вся серьезная!

– Соскучились по надзирателю? Странно! – в ее голосе впервые прозвучало что-то человеческое. – Соединяю!

– Постойте, с ним я всегда успею…

– С кем соединить, говорите точнее, – в ее голос вернулся служебный цинизм.

– Давайте, – я готов был ляпнуть любую несусветицу, лишь бы продолжить разговор, – с машинистом поезда. Железного, который по «Прайду» ездит.

– Телефона машиниста в базе нет! – коротко отрапортовала она.

– Ну, с главным, должен ведь кто-то за такую технику отвечать!

– Соединяю, – неожиданно и подозрительно быстро произнесла она. Все звуки стихли.

Глава 26

– Кто там? – каким-то знакомым и хамоватым голосом спросила трубка.

Я понимал, что совсем недавно слышал этот самый голос.

– Хочу поговорить с начальником поезда, вопрос имеется!

– Ну?! – по-свойски отреагировал знакомый голос.

– Ваш поезд, куда он едет, какая конечная станция?

– Раб, должно быть, это ты? – тут я наконец узнал голос Свободного и сильно смутился.

– Я уже господин Прайд-Роял! – все, что я мог ему ответить на тот момент.

– Этого жалкого клочка земли?! Невелика заслуга.

Свободный развивал свою тему:

– Поезд – это все, что нужно, ни на что не поменяю. Я уже объехал все Семизонье и не встретил ни одного достойного места. Но здесь, внутри!..

– Так ты сейчас прямо в поезде? Едешь?

– На месте торчат одни неудачники! Поезд мчится вперед, здесь сбываются желания. Теперь у меня власти, как никогда. Захочу – и любую зону переверну вверх ногами.

Свободного понесло, он рассказывал небылицы и наивно полагал, что я буду верить.

Однако я не мог смириться с мыслью, что Свободный, дикарь и самовлюбленный проходимец, только попал на поезд – и вдруг уже начальник: все и сразу. Подтверждением его слов был непрерывный стук колес, наряду со звоном бокалов и столовой посуды.

– Кто докажет, что ты говоришь?

Вместо ответа Свободный прошипел в сторону от трубки неразборчивую фразу про свое имя. С того конца так постарались отчеканить имя начальника поезда, что я оглох на одно ухо.

– Прощай, неудачник, не до тебя! – с сарказмом произнес он и бросил трубку.

Мне стало душно от зависти. Внутрь стал проникать новый для меня дух вседозволенности и праздности, бесшабашного отношения ко всему. Захотелось прожигать время, отдаваться прихотям и наслаждаться тем, как другие тебе прислуживают, стараются угодить. Подумать только, всего через несколько дней после исчезновения Свободный так поднялся! Он и вправду казался пресыщенным, довольным и еще более амбициозным. Во мне зазвучали мириады желаний, и захотелось исполнить, по крайней мере, вот это, запрещенное: напиться вина! Пусть наказывают, пусть хоть убьют, мне сейчас – все равно!

Тут еще динамик проснулся от спячки:

– Жизнь так устроена, что ее можно только на что-то тратить, ее нельзя накопить. Большее, на что мы способны, – это два дня не поспать, а потом вырубиться на полсуток. Другого способа поднакопить время еще никто не придумал!

– В тему вещаешь, братишка! – развеселился я.

Во мне бушевало что-то шальное, непослушное. Я смекнул, что у макак должны быть запасы вина. Паршивки известны своим воровством и наверняка скопили целые погреба. Май рассказывал об обезьянах, которые обирают по ночам дикарей. Откапывают бамбуковые закупорки, которые, по их наблюдениям, люди накануне зарывали под землю. Потом обезьяны подвешивают закупорки к верхушкам деревьев или закапывают на свой манер. Теперь настало время установить справедливость!

Сколько бы я ни пялился наверх, взгляд только тонул в густых кронах лиственного океана джунглей. Макак я видел, и они нет-нет да и поглядывали в мою сторону. По правилам, я не должен без видимой необходимости вмешиваться в жизнь джунглей, но сегодня правила шли побоку. Выходной!

«Не идущую ногу можно заменить умом-проходимцем», – во мне созрел план, и не терпелось привести его в действие.

– Примите дар от Повелителя Прайд-Роял – блестящая диадема! – провозгласил я, доставая полукруглую отшлифованную шайбу с круглыми стеклышками, используемую обычно для проточного микрошлюза. Из-за деликатности конструкции шлюза деталь весила легче перышка. К шайбе я приделал самую тонкую из имеющихся с собой проволоку. У подножья дерева быстро нашелся бодрый муравей длиною с полпальца. К его задней лапке я привязал проволоку с шайбой, подсадил муравья повыше на ствол, усиками вперед, стукнул под ним кулаком по стволу и принялся ждать.

Побегав минут пять вверх-вниз, отсвечивавший муравей обратил на себя внимание птиц. Те стали подлетать, чтобы склевать «блестящего», но я отпугивал пернатых и обеспечивал трудяге путь наверх. С азартом игрока (азартные игры, к слову, были в джунглях также под запретом) я выкрикивал:

– Давай! Вперед! Куда пятишься?!

Для птиц все наоборот:

– А ну, отсюда! Не смей, брысь!

Ну, чем не скачки? Моим азартом быстро заразились обезьяны. Их внимание было поглощено блестящей безделушкой, которая непонятным образом то спускалась, то двигалась по стволу вверх. По-видимому, муравей понимал свою причастность к игре, но не спешил радовать болеющие за него стороны, а только добавлял хаоса в свои бега.

Наконец он добрался до необходимой высоты, и приматы начали оттискивать друг друга, чтобы овладеть блестяшкой: рывок – и одна отважная макака схватила невесомое колечко. Соперницы кинулись отбирать, а победительница напялила колечко с привязанной проволокой себе на палец и давай скакать по веткам. Проволока стала скользить из моих рук, угрожая в любой момент порваться. Пришлось гаркнуть:

– Эй! Тпр-р-р-р-ру! Стоять!

Мантра подействовала, и макаки разом уставились на меня. Я привязал к концу тонкой проволоки последнюю блестящую шайбу, рискуя остаться без запчастей. Это сулило неприятные оправдания перед цербером. К шайбе была прилажена толстая проволока, но обезьяны ее не видели.

Я подразнил шайбой, подергал за тонкую проволочку, и моя макака, легко отдав первую безделушку соперникам, принялась тянуть на себя новую драгоценность. Скоро палец макаки украсила новая шайба. Но усилилась и зависть со стороны соплеменников обеих полов. Медлить было нельзя, и я вступил в игру.

– Теперь давай ко мне! – я натянул толстую проволоку весьма неожиданно для модницы, так что она едва успела схватиться свободной рукой за сук. Надо отдать ей должное – даже одной руки макаке хватало. Но и я тянул пока не во всю силу.

– Спускайся в гости, поболтаем о жизни, выпьем за здоровье! – свободной рукой я сделал жест, похожий на запрокидывание в глотку жидкости из стакана.

Макака подключила ноги, и я с досадой вспомнил, что ноги у приматов похожи на большие ладони и обхватывают ветки даже лучше рук.

Проволока резала мне ладони и пальцы. Но я обмотал железную нить вокруг запястья и дернул что было сил.

Недавние соперницы тут почему-то стали заступаться за соплеменницу, и в меня полетели сучья и неспелые плоды. Я злился, но знал, что нужно перетерпеть. Наконец, в меня устремилась первая долгожданная бамбуковая закупорка.

Я повис на проволоке, рискуя обрезать себе кисть руки. Макака заверещала, и следом я получил по голове еще двумя закупорками. Внезапно всякое натяжение ослабло, и я повалился на спину. Героиня представления догадалась стянуть с пальцев «колечко» и осчастливить меня возвратом одной шайбы. Другую я не нашел.

Над головой бушевал гвалт, и меня по-прежнему осыпали хламом. Как бывалый медведь, я перестал обращать внимание на галдеж, пока в глазах внезапно не сверкнули тысячи искр и голова, вмиг налившись тяжестью, не ускользнула в неведомую пропасть без дна и края.