Меня охватила радость, я не помнил такого восторга с давних-давних пор. Как мне не хватало его пояснений, его мудрости, наконец, обычного человеческого участия! Окажись сейчас у меня несметные сокровища, все отдал бы Маю. Какой он герой, что разузнал, как можно со мной поговорить!

– Ты! Надо же. Миллион раз благодарен, что не забыл! Чем занимаешься?

– Химия, как обычно. Я-то как рад, что тебе хоть какое разнообразие перепало, так что лучше ты рассказывай…

Зря он попросил, у меня язык так и чесался болтать и хвастаться. Рассказал про «D», про «Джелоси Маунтейн», но потом вдруг забеспокоился:

– Как думаешь, разговор прослушивают?

– Если и так, что плохого, нас не прерывают, помех не делают… Про слежение ты сам знаешь – всегда кто-то смотрит.

– Май, я и больше сведений накопал, но…

– Зачем сведения? Важно, что с тобой все в порядке, что третью неделю ты справляешься и научился переживать ночь. В Семизонье везде неспокойно ночью!

– Да-да, – отчего-то занервничал я, чувствуя, что первая радость ушла и внутри заклубились непонятные беспокойства, – лучше ты расскажи. Может, новый кто в периферии оказался?

Май стал понимать, что я сворачиваю свое повествование:

– Ты вообще можешь говорить? Никто рядом не мешает?

– Да кто здесь?! Я да вороны вокруг.

– Тогда ясно. Ты ведь в «I», insecurity* значит неуверенность.

– Как ты сказал? Неуверенность? Пожалуй, так. Даже в руководстве к спецоборудованию все про неуверенность написано.

– Но ты, друг сердешный, не поддавайся неуверенности. Я-то смотрю, раскисаешь на глазах. Держись!

– Ты что, совсем нет! – но сам подумал, что обычно я сразу всю душу выворачиваю, а сейчас осторожничаю. – Знаешь, – продолжил я, – сегодня я в руководстве вычитал про интеллект, который сам создает ограничения… и он поддерживает внутри себя чувство неустойчивости мира взамен нерушимой устойчивости, существующей в действительности… Это как расшифровать?

– В самое яблочко! – воскликнул Май. – Сегодня ты сам пример неуверенности, образец неустойчивости.

– Не понял?!

– Смотри, ты во власти ощущений, которые мешают тебе быть счастливым, пребывать в радости хоть сколько-нибудь, согласен?

– Какая радость? Первый раз вот порадовался… ты позвонил!

– Но через пять минут насторожился, замкнулся, на тебя это не похоже! Значит, неуверенность стала подменять реальность синтетическими, ненастоящими чувствами. Джунгли и свое собственное мироощущение ты поставил под сомнение, подумал, что если радость длится долго, то это неправильно. Вчера и позавчера у тебя не было радости. Сегодня она пришла, но она чужак, ей нет места там, где много дней торчала досада, ты не создал дома для радости в своей душе. Чтобы прогнать радость и чтобы ты не понял, что наделал, у твоего интеллекта есть трюк – сначала надо усомниться в подлинности реальности, поставить ей жесткий, каверзный вопрос.

Вникни, ты учинил своей радости допрос:

«Сколько ты собираешься гостить? Когда уйдешь?»

Я замешкался, ничего не поняв, а потом попытался возражать, но Май расставил все по своим местам. Друг продолжал:

– Охранник отправил меня на периметр, мы с тобой там много раз разбирали завалы, помнишь?

– Ага!

– Туда трудно добираться из-за широкой реки, и завалы по всем берегам…

– Не тяни, помню это… – я хотел уловить главное и торопил Мая, и он заспешил:

– Охранник увидел, что я быстро управился со своим берегом, и показывает мне на другой. В тот день река была бурной после ливней в Семизонье.

– Да, здесь поливало, как из ведра!

– Я говорю: давай завтра, сегодня слишком бурные воды. Тот мне: нет, и так ничего не делаешь, вперед! Но я вижу, охранник понимает, что мне никак не перебраться. И тогда он начал язвить: ты студенту все про садик рассказывал, такой сад и разэтакий, и цветы, и ароматы, и тайные силы. Если бы ты верил в этот сад, то для тебя пара пустяков через этот ручеек перескочить, прошел бы прямо по воде. Я отвечаю, что в Сад верю, что джунгли и есть Сад, но давным-давно брошенный, забытый и запущенный, сплошь в сорняках.

Охранник перебивает: дескать, что твой сад умеет? Вот джунгли всех держат, всех вас, колонистов, контролируют; а сад ваш – выдумка, фук, что он может, где находится…

Я отвечаю, что Сад живет, прежде всего, в вере. Я верю в сад, и для меня он по правде. Вот если в иной час мне осточертеет зеленая бездна джунглей или я изнемогаю, то нетрудно засомневаться – есть ли сад, любит ли меня, ждет ли. Но я гоню такие мысли! Эксплуататор дразнит, говорит: ты так в свой сад веришь, вот он и перебросит тебя на другую сторону. Но если нет никакого сада, то потонешь, и я тебя спасать не буду, туда тебе и дорога, а я спишу все на несчастный случай. Скажу, сам полез в водоворот без нужды.

Я собрался с силами, заглянул в свою душу и утвердился в том, что верю. Повеяло радостью. Там будто птичка светлая защебетала, ну, и зашагал, не думая, пусть как будет! Глаза даже не закрывал. Смотрю, а меня будто несет потоком, только не вниз по реке, а ровно на другую сторону. Я могу только наблюдать и, как немой, ничего себе не говорю, ничего сам не делаю. Почувствовал я ступню, когда та коснулась твердой глины, и оборачиваюсь. Стоит охранник на том берегу как вкопанный. Раз – и он по-свойски на моей стороне. Он-то думал, только церберу под силу перемещаться в пространстве. Оглядел меня с ног до головы и командует: работай, чего стоишь! Но его немало изумило, что я смог доказать силу Сада. Охранник – он же ничто, бездушная тварь, мыслишка…

На линии затрещало, я перестал слышать Мая, и в вагончике повисла тишина.

Я загрустил от пустоты и одиночества, всплакнул, и из этой меланхолии меня вывел шипящий из трубки голос Мая:

– Только ты сам молчи, тогда я смогу закончить, видишь, какая цензура! Так вот, на другой день речка поутихла, и я на лодочке обратно переправился. Но, причалив, краем глаза увидел, как охранник в кустах сидит. Ну, думаю, задание есть, пойду делать, а он сам себе хозяин. Хорошо! Взобрался на берег, где начинаются заросли, достал мачете и стал сечь заросли, но уголком глаза посматриваю. Прошло минут пять, охранник убедился, что я ушел, выбрался из кустов и зашагал к реке. Стоял долго как вкопанный. Я решил идти дальше, но тут цербер оживился и, смотрю, ногой воду пробует. Поболтал ступней, другой, зачем-то набрал воздух в щеки и двинулся в воду.

Несколько секунд его держала способность мгновенно перемещаться, но ты же знаешь – их перемещения только из точки в точку. Так вот уже через шаг он споткнулся и повалился в воду. Тут бы ему как раз и сделать свой «вжик», но помешало течение, подхватило, понесло… Не знаю, что во мне щелкнуло, только как был, бросился наискосок к реке, помчался выручать, размышлять времени не было. Когда подплывал, вспомнил – этих цац трогать нельзя. Но бедняга таращится на меня и глазами умоляет: спаси… Когда время прошло, то думаю – на кой?

Я чуть не вскрикнул от неожиданности: это же надо, Май полез спасать эксплуататора, какое у него сердце! Только потому, что такие, как Май, отбывают срок в джунглях, я могу переносить эту пытку. Увидел бы у меня охранник, где раки зимуют, уж я себя знаю, еще бы помог ему захлебнуться.

– Схватил за шиворот, гребу одной рукой, тащу к берегу. Но тяжело, как никогда, и относит нас к середине. Только и думаю, как бы вдвоем не сгинуть. Тебя вот тогда вдруг вспомнил, ведь не поговорили по-людски, не попрощались. Тут мне этот непутевый пловец пищит: ты, говорит, сад свой представляй, и мы на поверхность всплывем. Правильно советует, хотя и нельзя ему про сад говорить. Я сразу представил себе прекрасные деревья, идеальные зеленые дорожки и цветы, океан цветов. Только в следующую же секунду все образы рассыпались. Тянет меня вниз охранник, не могу из-за его страха ничего вообразить. Насилу выбрались.

Слова подступили к горлу, но я спохватился и промолчал. Почему не рассказывает подробно, как они спаслись?

– Он тотчас же исчез. Я же стою, не могу надышаться, с меня течет, я еще поперхнулся. Впереди работы невпроворот. Так повздыхал я и побрел, как мог. Тут мне спасенный является. Можешь, говорит, сегодня спину не гнуть, только ответь: ты и вправду цветочки представлял, когда по воде шел? Про цветы, знаешь, так тихо сказал. Я отвечаю: да! Охранник мне: тогда почему я представлял, даже шептал это запретное слово, но провалился под воду; значит ли это, что сад враждебная вещь и я пользуюсь опасной и разрушительной силой?

Я отвечаю ему, что он боялся, его сковал страх и добавил ему огромный вес, а вера… вера – она облегчает. К тому же, говорю, сад – это не слово из словаря, сад – это живое существо! Но если не веришь в сад, то сто раз повторяй слово, а все без толку. Незнакома охранникам такая вера, а они ее хотят, а не могут… но об этом не буду. Надеюсь, ты все услышал?! Только не отвечай, иначе канал засекут. Пожелай, чтобы получилось еще раз тебе позвонить. Счастливо!

Настала тишина. Не двигаясь, я сидел и силился не заплакать – так тронула меня история Мая. Почему он спас цербера, почему? Почему охранник спросил про сад? Ему нельзя произносить слова, принадлежащие Берегу Запредельного. Я понял, почему стал возможным наш разговор с Маем, – я этого хотел, этого желал и Май. Охранник легко может исполнять желания, и я это давно знаю. Больше того, он с готовностью исполняет обыкновенные желания – ведь тогда мы спускаемся до его уровня, мы больше не свободные душой люди. Я решил ничего не просить для себя в джунглях, но сторож подметил мою слабинку, устроил разговор с Маем – вот ловкач!

– Как только в джунглях мы перестанем желать чего-либо для себя, мы выберемся отсюда, – я сказал эти слова и удивился. После разговора я почувствовал себя сильнее. Значит, все правда!

Глава 16

Три вечера я возвращался в вагончик и пялился на лампочки, вслушивался в шорохи и крики за стеной. Скоро я так наелся неуверенностью, что стал думать, что Май вообще не звонил. Я помнил его историю, но как-то далеко, будто друг рассказывал ее с полгода назад. В четверг следующей недели меня разбудил стук по люку, и потом я услышал вжик. Охранник оказался внутри.

– Переезжаем!

– Куда? У меня еще день здесь! Я сегодня бы все сделал… наверное.

– Твоя неуверенность становится опаснее необходимости. Закончит кто-нибудь другой!

– Май?! Он здесь? Он снаружи?

– Сменщик придет, когда уйдем мы!

Цербер сказал, как отрезал, – в таком тоне вести разговор было бесполезно. Но как человек я хотел разузнать больше, расшевелить надзирателя, чтобы он дал больше информации. Попробовать извести его свой суетой:

– Я могу его увидеть, хоть на минутку… хотя нет, – спохватился я, настигнутый неуверенностью, – не надо, ни к чему! – Охранник едва заметно ухмыльнулся, дотронулся до моего плеча, и мы очутились в незнакомых джунглях. Рассеянный утренний свет заполнял большие пространства между стволами, теснил упрямые тени. Первое, на что я обратил внимание: ветви всех деревьев гордо смотрели вверх. Деревья почти не давали тени, позволяя мутному свету растекаться, словно кисель.

Охранник повернулся ко мне в три четверти и безразлично заговорил:

– В секторе, из которого мы только вернулись, люди слабеют. У таких, как ты, там возникает хроническая неуверенность. День за днем человек в секторе «I» теряет нити, которые изнутри привязывают его к собственному «я». Если задержаться надолго, то ты бы разуверился в себе, эго свело бы твою самооценку до нуля, и цена тебе тогда – ноль. Но эго нужная штука…

– Что значит «ноль»?

– Значит – ничто, ходячий труп. Он ходит, спит, жует, – всё, как ты, при этом полностью обезличенный. Идиоту все равно, что он делает, он равнодушен и к боли, и к удовольствию. Поэтому работник никудышный. Из одного сектора в другой хода нет. Но то для стандартных людей! Но эти… им боль нипочем, и шляются где попало. Отлежатся от силового удара, и давай бродяжничать.

Я стоял, опешив, – в Семизонье могут быть люди? Мой рот открылся, но охранник не обратил внимания:

– …если вдруг тебе встретится такой труп, я сразу об этом узнаю и быстро избавлю тебя от его присутствия. Не переживай!

– Но что мне…

– Повторяю, я сразу узнаю, если это произойдет. Сразу! – жестко отрубил охранник.

– «Избавлю» у тебя значит…?!

– Избавлю! Я достаточно ясно сказал… держи конверт с заданием. Место тут замечательное, всем нравится, и эго хорошо восстанавливается, растет как на дрожжах, так что проблем быть не должно.

Мне вспомнились давние слова Мая, что джунгли – это место, близкое каждому человеку. Тогда друг не пояснил, чем десятиметровые, многократно изогнутые чертополохи могут оказаться близкими. Всюду зеленые скрученные стволы, корни всегда подставляют подножку, в любом закутке может таиться хищник. Здесь, в Семизонье, вдвойне опасная территория, где сконцентрировано зло, и, как ни борись, инфекция проникает все равно. Чем этот ад может мне быть родным?

Я пошел вверх вдоль каскада сходящей трубы, стараясь визуально заметить дефекты. В одном месте я нагнулся, чтобы проверить замшелую заслонку.

«Скоро месяц, – начала зудеть мысль, – а я, как идиот, делаю одну и ту же работу, одну и ту же, каждый день. Хоть бы трубы раскрасили, так нет, все противная зеленка. Я был бы рад повозиться с серьезной пробоиной или побороться за свою жизнь. Дудки! Как ишак по кругу – инспекция, прозвон, прочистка. Вот пусть для этой работы отловят живой труп, ему, поди, все равно, а по мне, лучше разнообразная работа!»

Не успел я подивиться такому развороту в самооценке, как отхватил удар сзади, да такой крепкий, что перед глазами быстро выросли корни, которые секунду назад еще торчали под ногами. Кто-то крупнее меня держал мою заломленную за спину руку и локтем вдавливал меня в стиральную доску из корней и спутанных лиан.

– Не вздумай кричать. Получишь плюху на всю жизнь. Уяснил?!

– Отпусти! – нападающий должен был слышать по моему голосу, что я не стану сопротивляться, если он ослабит хватку.

– Как только твои глаза коснутся моего лика, возникнет шакал! Ты на него работаешь, несмышленый раб, а я свободный…

– Что я тебе сделал, кто ты? – прерывисто произнес я, заглатывая ртом воздух и стараясь таким образом приглушить боль.

– Тебе было сказано: я свободный! Мало? Тогда погнали: я самый сильный, я умный, смышленее всяких шакалов, и много лет меня ищут, но не найдут, потому что доверяют глазам и ищут глазами, глупцы! Я же иду чутьем. А ты из их прислужников, вша, тебе тоже глаза надо удалить…

Я понял, что Свободный пользуется иным лексиконом, и «шакал» должно значить крайнюю неприязнь к охраннику, которая у меня пока развиться не успела. Но сейчас кризис – я пришпилен к земле, и что у парня на уме, неизвестно. К тому же, по звуку я заключил, что он достает длинный нож или мачете.

– Приятель, давай по-деловому. Ты здесь главный, меня прислали… э-э-э, шакалы, один такой заурядный шакал. Так вышло, силы твоей пока у меня нет, вот я и в рабах. Но можно же договориться!

Какой сатана тянул меня за язык, когда я мямлил про «договориться»? Кроме инструментов да пары камней, у меня с собой ничего.

– Нейропетрид! В сумке, бери хоть все слитки!

– Что-о?! – изумился голос, который внезапно зазвучал заинтересованно.

– В кармане, боковом…

Тот уже шарил по сумке, и его хватка ослабла, но я не сообразил, что можно рвануться.

– Так это Субстанция «Пи», раб ты недоделанный. Там, где ты это взял, тебя бодро вспоминают, и если не я, то они…

Явственно лязгнуло железо.

– Давай, если ты, то они за тебя возьмутся! – не понимая, что говорю, я просто слеплял друг с другом слова.

– А это посмотрим! Даже десятерых будет мало меня завалить!

– Смотреть будет некому. Если меня не будет, то только десять бравых будут видеть твой конец.

– Ты, примитивный, нацелился мне на смену?! Умнее всех, на чувстве играешь?! Тогда полежишь до завтра мордой вниз, а ночью послушаешь, кто в Прайд-Роял главный.

Не успел я понять, что это значит, как толстущие лианы крест-накрест надавили мне на череп, вжимая в бугристую поверхность все лицо. Уголком глаза я все же увидел вымазанную грязью пятипалую руку.

«Дикарь! Сила есть, ума не надо», – посетила мою голову недовольная мысль, хотя в такой момент мне следовало быть благодарным, что остался в живых.

Глава 17

Я остался один, прикованный к зубастой земле и с кучей мыслей, не дающих покоя. Удивительно: при других обстоятельствах я был бы рад, что уцелел. Сейчас мне непреодолимо хотелось одного – увидеть поражение этого Свободного. Не так важно, от кого и как, хотя идеально – от меня!

Фоном зудело чувство долга – назначенную мне работу я не делаю, и завтра придется гнать как заяц. Потом, что такое Прайд-Роял? Никто про такое заведение мне не рассказывал.

«Какой все же статус у этого свободного разбойника?» – положение моего захватчика в этой зоне меня волновало больше всего другого. Если он проходимец с большой дороги, то надо обязательно наказать выскочку. Есть острый штуцер, есть мачете, есть шприц с иглой, и из концентрата ядовитых трав можно сделать инъекционный яд.

Другая часть меня удивлялась, что в таком незавидном положении я изобретаю схемы реванша и вообще думаю о таком пустяке, напрочь забывая, что эту зону надо пройти, как и все остальные: ровно, без привязанности. Тут вновь перл мысли, перечеркивающий весь здравый смысл:

«Прайд-Роял – это непременно царский атрибут! Надо бы попользоваться, как только представится случай…»

Было больно, томила жажда, и все же сильнее пресловутых нужд мне хотелось дождаться ночи и посмотреть или послушать, как Свободный будет доказывать свое превосходство. Заочно я уже был на стороне его противника.

Глава 18

Давно стемнело, но Свободный не появлялся. Я вслушивался, и, наконец, вдали резво зашелестели листья. Кто-то бежал в моем направлении. Краем глаза я в темноте различил переменные шаги сменяющих друг друга стоп. Правая ступня очутилась прямо возле головы, и я сжался: вот-вот наступит. Но бегун перепрыгнул, хотя от этого не полегчало. На смену одному мохноногому, судя по звуку, на меня бежали, по меньше мере, шесть пар ног, создавая удручающее ощущение быстрого конца.

– Вот он! – крикнул сзади Свободный.

– Да пропади он пропадом, прислужник, – прокричал женский голос.

– Сейчас с тобой поквитаемся и его до кучи щелкнем, – вторая женщина меня тоже ненавидела, хотя даже не видела в лицо.

Другие голоса принадлежали и женщинам, и мужчинам. Стоял такой галдеж, что не разобрать, сколько там было дикарей, а сколько дикарок.

Его грубая рука вмиг оборвала лианы, и я почувствовал, как кровь прихлынула к лицу. «Там будет синяк или опухоль. Охранник спросит…»

Я стал различать силуэты, лиц в такой темноте было не разглядеть.

Свободный комментировал:

– Здесь семь особей разного пола. У них сеть, и уже который раз они хотят меня изловить. Понимаешь, раб, когда на тебя семеро с сетью, ты пропал! Вот они, дикари, вокруг выстраиваются, целятся, но Прайд-Роял – мое место, а своя земля хранит! К тому же, эти презренные держатся рядышком только сейчас. Пройдет час, и они станут кидать сеть друг на друга.

Я услышал свист летящей веревки или сети и немного правее сзади – торжественный возглас Свободного. Сеть шустро потянули на себя много рук, и я зацепился, покатился навстречу новым врагам, оставляя всякую надежду выглядеть назавтра прилично.

– Мелюзга, не убивайте раба, это вам чести не сделает! – прорычал Свободный.

– Без тебя разберемся! – отозвался высокий женский голос, и меня схватило несколько рук, но бить не стали, а только наспех связали запястья за спиной.

Теперь я слышал обсуждения в строю противника. Как все же мы устроены, что даже оппонентов своего мучителя склонны окрестить собственными противниками!

Вдали маячил силуэт Свободного. Он был при оружии. В слабом свете блеснуло мое мачете.

«Охранник другой не выдаст, заставит этот искать. Ну и пусть сам ищет, вжикальщик!»

Какими все же глупыми были мои мысли в такой критический момент! За все две недели в джунглях я никогда не был так близко к смерти, как сейчас, а все туда же – пустые, надменные мыслишки!

Я пропустил, как Свободный изловчился и ранил женщину. Какой он подлец! На женщину с мачете.

Бедняжка верещала не своим голосом, и другие потащили ее обессилевшее тело в наш стан. На пути упал навзничь еще один силуэт. Свободный явно знал секрет искусства боя и не ждал, пока противник оправится и начнет думать, а просто и целенаправленно разил.

«Бесславный убийца! – опять вздулась моя мыслишка. – О, хвала Творцу, что хотя бы отдаю себе отчет в происходящем, веду наблюдение. Вот почему я, недотепа, все еще здесь, ноги-то мои свободны?!»

Бочком я стал удаляться от дикарей. У меня было опасение, что они лучше видят в темноте. Но язык мой – враг мой! Про себя я болтал не в пример больше, чем общался вслух:

«С какой стати мне бежать? Я не трус! У меня есть преимущество – я человек, и это звучит гордо».

Не разбирая зачем, я ринулся в свирепую кучку. Споткнулся, упал, но обнаружил под ногами свою сумку. Я высвободил ноги и все еще связанными руками стал шарить внутри сумки, пока не нащупал электрофакел. Совсем нетяжелый, пластиковый, но тогда что я соображал?

– Стоять! Всем стоять! – мой рев услышали все и от неожиданности приостановились. Передышка могла длиться только секунду. Но ее хватило на то, чтобы включить факел, и все вокруг озарилось ярким светом.

– Глаза! Глаза! Закрывай глаза! Бежим! – ревели возбужденные голоса. Я увидел фигуры мужчин и женщин, и все они, скудно одетые и взъерошенные, заслоняли теперь свои лица руками. На многих были шкуры и остатки человеческой одежды. Кто-то из них уже стал удирать сквозь лианы. Только раненая женщина не могла заслониться. Я посмотрел ей в лицо и увидел ее глаза, округлившиеся от ужаса. Она прошипела:

– Раб, презренный, принимать от такого смерть – ниже меня… – но женщина не закончила. Ее лицо исказилось от боли, будто изнутри несчастную раздирала сила, непомерная для ее оболочки. Из глаз ее хлынули слезы, а я просто не мог оторвать взгляд, не мог сдвинуться. Такой необъяснимой, странной и немыслимой была эта сцена. Перед тем как испустить последний вздох, ее лицо вдруг на мгновение озарила улыбка. Исчезла гримаса боли, кожа разгладилась и даже будто засияла. Улыбка была таким невероятным контрастом всей этой сцене, что теперь мне на глаза навернулись слезы.

Умерла дикарка с застывшей в уголках губ едва заметной улыбкой.

Остальные скрылись от меня и украдкой смотрели из-за деревьев. Я подошел к женщине, чувствуя, что должен сделать для нее последнюю малость.

«Что ее убило? Неужели мой взгляд?»

Я нагнулся, чтобы перетереть лиану, связывавшую мои руки, об ее нож и потом поднять бедняжку, но не успел я нагнуться, как тяжелый дротик или копье пронеслось над местом, где только что была моя голова. Я резко развернул факел, и Свободный, повернувшись ко мне боком, закричал:

– Ты дурно воспитан, раб! Это была моя жертва…

Не дожидаясь, пока дикарь закончит свою мораль, я прорвал воздух воплем:

– Убирайся! Ты будешь следующим! Кто еще хочет посмотреть мне в глаза?! Есть смельчаки?

Я услышал роптание, за которым последовал топот убегающих прочь ног.

– Прайд-Роял – моя земля. Никогда она надолго не отходила чужакам. Посмотрим! – были слова Свободного.

Повернувшись спиной, он зашагал прочь, и я смог рассмотреть его фигуру, широкие плечи. Он был без хвоста, но носил широкий выпуклый пояс вокруг талии. Верзила сутулился, но шел уверенно, хотя оглядываться избегал. Тем временем остальных уже и след простыл.

Женское тело оказалось очень легким, просто невесомым, будто это была шкурка без начинки.

Факел торчал в земле, и я не хотел выходить из круга света. Легкая улыбка и невесомое тело:

«Она освободилась! Улетела или, как верно отмечают, покинула тело. Какой внезапный разворот! Из этого места можно…»

– Добрый сердцем всегда говорит, что нет ничего, чего бы не знал Творец, придумавший все. Настоящий выход найдется, если переехать из джунглей, задыхающихся от сомнений в себе! – вещал динамик мужским баритоном.

– Проехали, дружок, – быстро отозвался я, – в первом секторе мы поквитались с сомнениями…

Но я осекся, ведь баритон говорил про сомнения джунглей в себе самих, и тогда джунгли должны быть чем-то одушевленным. Сейчас, с убитой на руках, было самое неподходящее время разгадывать головоломки, ее надо закопать по-людски, и чем раньше, тем лучше, ведь скоро рассвет. Мертвая дикарка, теперь невесомая и увядшая, в своей жизни научилась переходить из зоны в зону и за это поплатилась рассудком. Мне делалось легче, когда я оценивал ее низко, тогда я уже не казнил себя так за это убийство. Выкопав половину ямы, от бессилия я закемарил, но через полчаса опять взбодрился. Рядом сидела собака, но какая-то недобрая, дикая. За ней еще парочка. Хорошее дело: я мог проспать поедание убитой, а может быть, и лакомство из себя на десерт. Собака щетинилась, сверкала на меня своими поистине волчьими глазами. Зверь нисколько не страшился моего взгляда, который накануне убил женщину. Со стаей надо сражаться грамотно, у них был численный перевес, а у меня – бесполезный сейчас элетрофакел и мачете.

«Где моя не пропадала! Пара дворняжек, какой пустяк! – я упрямо недооценивал противника, – шандарахну мачете главаря, остальные по щелям рассыпятся…»

– Не глупи, студент! – послышался голос из-за спины. – Эта свора будет биться до последней твари. К тому же, они неблагородны и нападают все разом.

Охранник стоял сзади с ружьем наперевес. Тогда я не сообразил, что ему бояться нечего, – вжик, и он исчез! Мой случай более жестокий, но цербер стоял на моей стороне.

– По-о-нял!

– Кто к тебе приблизится – рубишь ты, я стреляю в следующего, и так по порядку, до последнего шакала, – со смаком произнес охранник, будто это был рецепт его любимого лакомства.

– То есть надо… убивать, так?

– Они не будут страдать от угрызений совести, если съедят тебя. Поэтому убивать! Зверье тут гордое, с дикарями соперничает за место в Прайде и помогает удерживать естественный отбор – все мне легче!

На этих словах первый крупный шакал прыгнул в мою сторону, но ловко увернулся от выставленного вперед мачете. Сразу следом раздался выстрел, и поблизости рухнуло рычащее тело с черной щетиной на загривке. Вожак снова готовился прыгнуть, и не знаю как, но я опередил его и через секунду почувствовал капли теплой крови на щеках и на лбу. Снова выстрел, следом еще один. Тут я полетел, сбитый с ног лапами собаки-волчицы. Мое мачете справилось с ней, признаться, с некоторым усилием. Потом выстрелы стихли, рычание прекратилось, и я, абсолютно обезумевший, поднялся на ноги и встал в оцепенении. Пять шерстистых тел и одно человеческое, все мертвые и разбросаны вокруг как попало. Никогда прежде я не видел в зоне убийств, а тут палачом оказался я сам.

– Поздравляю, – с прежней интонацией произнес охранник, – три трупа меньше чем за сутки! Ты становишься близок к окружающей тебя природе. Закон джунглей, не так ли?!

– Куда ты клонишь? – вспыхнул я. – Это нелепые убийства, непреднамеренные!

– Вы, люди, любите рассуждать и выгораживать себя. Мотив не имеет значения – всё это убийства! Но расстраиваться ни к чему.

– Зачем ты вступился за меня? Я бы справился и даже никому не повредил бы! – я начал чувствовать, что охранник задвигает меня морально. Старается унизить, дескать, чем я лучше здешних хищников.

– Верно. Ты отвечаешь очень сообразно этому месту. Конечно, ты бы справился! Случилось так, что я люблю пострелять, вот и развлекся! Теперь твоя гордость не задета?

Он врал, но моя сумасбродная мысль вела прочь от разоблачения:

«Кто он такой? Плебей. Племя дворников и сторожей! Еще его слушать…» Улыбаться охранник не умел, но злорадствовать – это пожалуйста.

– Самка тебе в глаза смотрела? – охранник кивнул на женщину. Хоть и мертвая, но она принадлежала человеческому роду и всяко была лучше эксплуататора.

– Глупая. Сама она не пришла бы на тебя пялиться, должно быть, кто-то заманил. Был вчера кто еще? – в голосе охранника почувствовалась струнка. Он непременно хотел услышать о ком-то, кого знал и, должно быть, не любил или давно не мог изловить. Во мне встрепенулся упрямый мозг:

«Дудки! Не скажу про Свободного. Он человек, даже если охотится за мной, даже если пытается меня убить!»

– Никого не было, – услышал охранник ответ, – только племя дикарей из женщин и мужчин. Сами прибежали… Но я вот что хотел узнать. Что, это из-за моих глаз? Дикарка умерла потому лишь, что посмотрела на меня?

– Ты страшила! Давно ты себя в зеркало видел? При случае загляни, мне безразличен твой вид, но человеческие существа, как видишь, мрут от страха. Держись осторожнее… особенно с незнакомцами!

Последняя фраза была выделена интонацией, но меня зацепил пассаж про зеркало. Боже мой, со дня расставания с Маем я ни разу не видел своего лица! Только стократно искаженная физиономия в никелированной болванке от инструмента да в ряби на ручьях. Кое-как я соскабливал щетину, потому что не люблю бороду. Но какой узор получался при этом на лице? В тот день рельефы на моей физиономии еще больше подчеркивались впечатанными следами корней, оставшихся после плена у Свободного.

«Хорош гусь! Расскажи ему про Свободного да сдай ему, лентяю, этого бравого дикаря! Ведь он сам его не поймает, а заставит меня носиться по сектору, выискивать отщепенца и заглядывать тому в глаза. Нет, у меня работа деликатная, а отловом пусть плебеи-охранники занимаются!»

Готов клясться, что прежде не знал за собой таких самолюбивых мыслишек.

Охранник окинул взглядом поверженные тела:

– Не занимайся ерундой, никого не закапывай, даже ее! Джунгли позаботятся о трупах. Ведь она даже жила не по-настоящему, умалишенная особь. А у тебя работа плюс задание – взглянуть на зачинщика. По всем признакам, негодяй должен прятаться поблизости.

– Если так, то он опасен!

– Видишь, я пришел тебе на выручку. Будешь внимательным – не оставлю и в другой раз. У тебя ведь важная работа! – охранник подчеркнул мою собственную мысль о важности моего дела и потом сразу исчез. Грамотно!

Было непросто вот так уйти, оставив бедняжку на поедание жителям джунглей. Но вспомнились ободряющие слова цербера о моей уникальной работе, и мне понравилась такая его оценка. Росточек гордыни получил хорошую пищу.