Глава 53
В своих мышцах я почувствовал прилив бодрости и очень правильно сообразил, что надо делать ноги. Над головой было около пяти ярусов, и, забыв об осторожности, какую необходимо соблюдать в библиотеках, я обрушил стопку книг, вскочил на книжный стеллаж и стал карабкаться вверх. Сил хватало, чтобы ухватиться за потолок моего уровня и подтянуться на другой. Оглянувшись, я не заметил погони, только в глубине шахты прощально мелькали последние плывущие вниз листы былого фонтана восторга.
Каждый следующий уровень давался мне с большим трудом. Клетками тела я чувствовал сзади преследователя – крапивный дьявол мог знать обходные пути.
– Цербер, охранник, где ты? – заорал я. Без посторонней помощи выбраться с первого яруса на поверхность было невозможно.
Глава 54
Что имеет регулярность, что имеет предсказуемость в изменчивости и фальши джунглей, так это охранник. Его физиономия уже свисала надо мной, но руку протягивать он не спешил.
– Раб, а ты мастер эффекта – раздул библиотекарю все хранилище, он, должно быть, разъярен…
– Вытащи меня, я, кажется, понял имя повелителя!
– Все еще нет уверенности, понял ты или нет. Но наверняка поймешь, если оплатишь…
– У меня ничего нет… сейчас не время, потом договоримся!
– Сейчас как раз подходящее время…
Подлец не спешил и тянул слова.
А библиотекарь тем временем пользовался неизвестными мне лестницами; подтягиваться и прыгать, как я, он не мог из-за своего сюртука. Но, несмотря на его длинный путь, я уже слышал тяжелое дыхание.
– Дурацкие игры в шантаж…
– Этим и живем, – с пониманием в голосе произнес цербер. – Но времени и впрямь мало, условие не мое и себе я ничего от твоего выкупа не получу. Итак, даешь обещание?
– Что-о-о?
– Он просит обещание…
– Кто, повелитель?
– Да, он.
– Что я должен пообещать: буду покорным, правильным, что-то еще?..
– Любите вы, люди, играть словами, это бессмысленно. Главное обещание, самое главное, даешь?
Очевидно, моя физиономия убедительно говорила, что я не представляю, о чем идет речь. Не дожидаясь умножения непонимания, надзиратель пустился в пространные объяснения. Из его слов следовало, что люди, когда они еще не совсем люди, а, как охранник, в каком-то промежутке и у них нет мозга, а только чистая сущность, душа или свет, – в этом вот «безобличном» состоянии люди дают обещание. Они будто бы клянутся, что никого не обидят, когда придут к другим людям, никого не станут ненавидеть и только любить божье творение неоскверненной любовью. Я выпятил глаза, не понимая этой метафизики, и, в частности, что я такого наобещал, пока не облачился в земные одежды.
– Как-то неправдоподобно…
– В таком случае, ведь совсем не жалко дать «неправдоподобное» обещание. Что, по рукам?
Мне вдруг захотелось узнать, в чем именно мое обещание, но охранник этого не знал или заявлял, что не знает. Я поставил вопрос иначе: чем мне грозит передача в чужие руки своего обещания? Тут стал удивляться охранник:
– Чужие руки… ты о повелителе хочешь сказать, как о чем-то чужом? Ты, должно быть, не приблизился к разгадке его имени, раз утверждаешь такую нелепость. Просто сейчас обещание – это то единственное, что представляет в тебе ценность… а вот теперь можно оглянуться, наш заботливый архивариус!
Я быстро крутнулся и сразу пригнул голову. В миллиметре от меня пронесся интеллигентский кулак. Библиотекарь стоял рядом с каменным лицом.
– Что тебе надо, идиот, иди дежурь в свой книжный отстойник…
– Поговори у меня… – интеллигент замахнулся для следующего удара и на этот раз точно бы попал. Я бросился бежать по кругу яруса, но через шаг своей торцевой стенкой на пути встала книжная полка, шедшая вровень с внешним диаметром шахты.
Я выхватил несколько книг с полки и швырнул в библиотекаря, это его разозлило пуще, и он изловчился и пнул ногой. Удар вышел крепким, так что я закричал:
– Невежество, повелитель джунглей есть невежество, невежда… как и я!
Спиной я упирался в книжную полку, образованную стволами вьющегося растения, – что-то сдвинуть было нереально, и отступать было можно, только упав вниз, но даже этого не позволил бы проворный библиотекарь. Тут моего плеча коснулся чужеродный сук, и я задрал голову. Охранник стоял прямо надо мной и шипел:
– Хватайся быстрее, имя правильное. Обещание дашь все равно…
Не раздумывая, я вцепился в кусок древесины и взлетел вверх, получив прощальный пинок.
Глава 55
Когда охранник меня обхватывал, то снова произнес:
– Обещание надо дать, иначе будет нарушен закон!
Прозвучал вжик, и мы переместились в новую неизвестность, осматривать которую охранник не дал. Он вперил в меня взгляд и заладил, что спас меня только в обмен на обещание. После таких доводов и дитя бы поняло, что обещание – ценная штука, пусть я об этом многого и не знал.
– Положим, я его дам, что со мной будет?
– Ты останешься человеком, все так же, как то, к чему ты привык.
Не зная того сам, я заманил цербера в ситуацию, когда впервые ему что-то нужно от меня, и предметом торга можно воспользоваться. Мои уговоры, что обещание я могу передать в любой момент, что за мной не станет, охранника не убеждали. Но игра стала интереснее – в ней возник конфликт интересов, что в сто раз лучше подчинения и беспрекословной работы на грубого дядю. К тому же, я теперь узнал и имя местного правителя – Невежество, а этого открытия охранник от меня не ожидал.
– Хорошо, если ты не можешь отвести меня в сад, тогда доставь меня к его границам, откуда я смогу дойти.
– Это возможно, но я должен знать, что ты вернешься назад, – твоя работа не закончена.
– Очень просто, я дам тебе обещание, о котором просит Невежество, но ты должен будешь его вернуть при исполнении моего условия: возвращения из сада к тебе.
– Нет. Я передам Невежеству то, что возьму от тебя, и у меня этого больше не будет, не так ли? Это логика.
– Раз логика такова, и ты будешь не в состоянии вернуть то, что я тебе отдам, то сделка невозможна, мне жаль!
Я был чрезвычайно рад, что проехался по логике. Мой реванш в споре с цербером приносил даже больше восторга, чем я ожидал, – парень не знал, как себя вести в нестандартной ситуации. Еще минута, и он бы начал лебезить передо мной.
– Логика никогда не подводила: ты даешь обещание, я доставляю тебя на границу, ты идешь смотреть свой сад, потом возвращаешься…
– Стоп! С какой стати мне возвращаться, у меня нет стимула…
– Тогда назад к архивариусу с крапивой. Это тоже вариант.
Охранник сделал ход ферзем. Но минутку, у меня тоже должен быть ферзь: с какой стати безумный библиотекарь примет меня обратно? У него была камера, он меня снимал, – для чего? Если не для охранника, то?..
– Этот полоумный джентльмен-садист делал снимки для повелителя, для Невежества!
В моем голосе чувствовалась сила, ее воспринял и охранник.
– Он… для своего архива, для внутреннего использования.
Я с ходу возразил, что это нелогично – снимать свои преступления на пленку. Пришлось соврать, что библиотекарь сам сказал, что отдаст снимки повелителю, так как каждый в джунглях должен что-то ему платить.
Последним аргументом я попал в точку. Бог его знает, этого шельму-охранника, что он там задолжал невежеству, что теперь хочет откупиться моим обещанием.
Вторая нестандартная ситуация ненадолго обесточила охранника: все в его облике говорило, что он не знает, как поступать. Ему оставалось применить силу, но и тогда бы он проиграл! Грубая сила нелогична, вдобавок я замкнусь, сделаю вид, что поранен, и уж точно не отдам обещания.
– Пойдет, ты даешь обещание и идешь в свой сад… После возвращения я отдаю тебе обещание назад…
– Верно, ты доставляешь меня к Маю, и я окончательно расстаюсь с обещанием в твою пользу!
– Мая не было в начале…
– Постой, приятель, как раз в начале он и был – это от него ты забрал меня в Семизонье, вспомни.
Возникла пауза: насколько мне пришла охота торговаться, настолько же непривычным был этот спектакль охраннику. Должно быть, он высчитывал, опасаясь остаться в проигрыше, и я решил вмешаться:
– Ты всегда просчитывал все мои ходы, так что все у тебя на глазах. Делаем первое – первым, а второе – вторым.
Мое заклинание сработало, и в голове надзирателя шестеренки вновь совпали: первое переместилось к первому, и он решился:
– Ты сразу отдаешь обещание, как только окажешься у границы. Все так?!
– Ага, уже столько об этом толкуем…
Он коснулся моего плеча, и мы переместились.
Глава 56
Я был о себе слишком высокого мнения, когда полагал, что все получится так запросто. Охранник вернул меня обратно в Джи Даун, и я понял почему. Когда я заговорил о Мае, он все смекнул, – такая жертва ему ничего не стоила, а получить от меня «обещание» можно позже. В конце концов я измучаюсь и отдам его так, без всяких условий.
Раскрыть весь сложный план хитреца я не успел, поскольку скоро передо мной выросла чья-то фигура. Доверять в Джи Даун было слишком опрометчиво, и я спросил имя незнакомца, хотя по походке понимал, что это мой Май.
– Это ты, дружище?
Давешняя собака, несшая меня на своем загривке через этот ад, оказалась рядом и, зарычав, встала на дыбы. Май быстро взглянул на меня и сразу все внимание обратил на животное. Зверина, казалось, хотела куснуть Мая, а я так сжился с болью, что страха перед такой мелочью не испытывал. Май стоял близко и был без оружия, и чугунное животное это понимало.
– Отставить, – я уставился на хищника с чувством, что теперь могу им повелевать, и тогда непонятная собака зарычала на меня. Закрывшись локтем, я прокричал:
– Что за штучки? Вылетишь у меня к чертям собачьим!
Угроза подействовала, и зверюга принялась лязгать челюстями, но ни на кого не покушалась. Но даже на секунду я не хотел спускать с нее внимания, – последствия могли быть плачевными.
– Пойдем отсюда, – проговорил я, – она сейчас не должна трогать, а если нападет, я встану первым!
Май молча кивнул головой, и этот жест развеял сомнения – передо мной мой друг, Май! Мы удалились с того места.
– Как тебя сюда занесло? – услышал он мой вопрос.
– Наверное, так же, как и тебя. Меня охранник доставил.
– Тебя? За что? Это ведь худшее из худшего, в Джи Даун энергия жизни проходит чистку. Кроме боли, я ничего здесь не чувствовал.
Меня захлестнуло жалостью: как это было нелепо и чудовищно – попасть из спокойной периферии в самое пекло ада! Май тоже состроил горемычное лицо. Наверное, у него был нешуточный конфликт с охранником, – что еще мог сотворить этот большой ребенок?
– Охранник?
Друг кивнул.
– Май, – прорвало меня, – они искусили мою человеческую природу, выставили напоказ Невежеству, и я пал к его стопам. Поезд, понимаешь?! Я дошел до того, что хотел там остаться, хотел там жить, забыть про цель, про все. Но ты? Ты всегда был святым, ни на миг не прекращал лить свет, быть светом. Неужели Невежество слизало и тебя? За тебя не зацепиться, какой выступ оно нашло в самом лучшем из всех людей?!
Во мне заныли все раны, голова пошла кругом, и я стал задыхаться. Несправедливость казалась такой жестокой.
Май кротко улыбался, как улыбаются дети, застенчивые и невинные. Рыжеватые волосы солнышком окаймляли его круглое лицо, и под добрыми глазами мирно сплелись морщинки. Он мог улыбаться и понимал, смотрел, видел меня, сквозь меня и все время светился на меня глубокой, незримой субстанцией.
Он на миг сделался серьезным и посмотрел не мигая.
– Дело во мне? Ты мало говоришь, а я хочу знать, – я стал догадываться.
– Друг, дорогой друг, я только могу представить, сколько выпало на твою долю! Теперь я здесь и рад, поверь, рад, что мы свиделись.
– Да, наконец-то! Так давай придумаем, как отсюда бежать, должен быть выход. Я видел высоко в желтом небе серебряные полосы. Там точно лучше – что блестит, то лучше.
– Отсюда выводит охранник, или надо быть в Джи Даун слишком долго, пока, наконец, ты не минуешь барьер «я». Мне доводилось слышать, что Джи Даун прекращает приносить страдания, когда тот, кто страдает…
– Говори, почему замолчал?
– Он должен перестать чувствовать, что мучается именно он.
– Как так? Я не понял.
Май видел мое недоумение, но не мог объяснить лучше:
– Кто страдает? Ты, да? Представь, дорогой мой студент, что страдаю я, а ты смотришь со стороны.
– Я никогда не смогу так сделать. Боюсь, так!
– Понимаю, хорошо понимаю…
– Объясни, наконец, ты же тоже бьешься в агонии…
– Нет, мне выпала печаль.
– Выходит, здесь мучаются все, но по-разному, так?
– Здесь место страданий, но они неразрывны с тем, что на периферии мы называем любовью. Кому-то надо всего день, чтобы миновать этот мир, у другого это займет вечность или близко к тому.
– Но вечность – это абстракция, у нее тоже есть конец!
– Боюсь, ни ты, ни я не знаем правды.
Меня не оставляла мысль: как он сюда угодил?
– Я стал спорить с охранником и изобразил покушение. Я знал, что он отвез тебя в Джи Даун и почти наверняка сошлет и меня.
– То есть? Ты что, специально?
– Могло случиться, что мы больше не увидимся. Когда, как не сейчас, глянуть друг другу в глаза? Я тебе хотел еще сказать…
– Зачем ты пошел на такое безумие?
Горячая слеза просилась из груди, – ну, где на всем свете найдешь такую душу? Самопожертвование было и есть выше моего понимания ценностей жизни и смерти.
– Нет, не говори, ты убьешь меня раньше презренной вечности. Ты сделал это ради меня, но кто я такой… из-за меня в ад?
– Мы уже начали об этом, и я рад, что мы приближаемся к правильному ответу. Может, ты и не понимаешь, но я толкнул тебя к разгадке. Кто ты? – это правильный вопрос. Как твое имя?
– Май, зачем, ты же умрешь, я этого не переживу. Эй, эй, пес, скотина стальная, иди ешь меня, куда ты запропал!
Я стал суетиться, надеясь отойти на тот свет быстрее, чем друг!
– Обожди, дорогой, пусть все по-твоему, только дай сказать.
– Конечно, говори…
– Твоя цель осталась такой же – сад, прекрасный сад! Да, сто раз да! Не паникуй, не сравнивай ценности одной бесполезной жизни и другой. Эти жизни не стоят и сотой доли аромата сада. Веришь? Но пока молчи, – вступил опять Май. – То другое: зоны, территории, поезда и что ты здесь видел…
Май резко посмотрел в сторону и зажмурился. Приближалась песчаная буря, которая в прошлый раз нанесла мне в рот и глаза пуд жгучей массы. Вокруг нас стали кружиться песчинки, нарастал свист.
– Руби себя, руби себя любовью, – донеслось до меня, – не принимай ничего, где будет отсутствовать любовь! И ад превратится в сад…
Между нами стала возникать стена из летящего песка.
– Какой любовью, кого любить? Кого я любил, тех уже нет, и ты, ты… держись за меня, слышишь?!
Я тянул вперед руки в попытке ухватить его за одежду, но получал острые уколы раскаленного песка.
Ветер с песком немилосердно толкал в сторону.
– Май, Май! – с каждым новым криком в рот набивался раскаленный песок. Ноги подвели, и ветер снес меня к здоровой холодной трубе. Я был зажат между жаром и стужей – вечный контраст Джи Даун.
Пока по щеке расползался леденящий холод, в голове то сужалось, то разрасталось с удвоенной силой: Мая я больше не увижу, они отобрали у меня все, все на свете!
Не получалось впасть в обморок или другое измененное сознание, и я мог только существовать: и то, кем я был, и что со мной происходило, мне отчаянно не нравилось.
Бывают в жизни «люблю – не люблю», «нравится – не нравится». Ничего общего не имели эти охи с тем днем в Джи Даун. Я просто не мог оставаться в прежней шкуре, в оболочке человека, которого я знал, который кого-то любил и кого когда-то любили…
– Дама-смерть! Прошу, теперь я готов. Приходи…
Мои вопли утонули в песчаной буре, в голове крутились слова черной Дамы: ты молишься двум богам – Всевышнему и смерти. Да, одного Бога я знать не знал, а в смерть теперь верил, успел пообщаться, и все оттого, что я отчаянно хотел избавиться от реальности, а эта проклятая Зона – «Джи Даун» никуда не уходила и была живее живых. Май завещал, что я должен рубить себя любовью, и эти слова хороши, очень хороши, когда сказаны перед смертью или на прощание. Материя любви отсутствует в концлагере «Джи Даун». В природе бабочки любят цветы, а цветы любят солнце. Животные сколько угодно любят друг друга и поедают любимых собратьев тоже, наверное, из любви. Но если кому-то доведется попасть в «Джи Даун», то трудно вообразить, что сумасшедший песок и сочащиеся кислотой трубы без ума от высокого чувства. Это местечко создано не для любви, оно и не для ненависти, а такой небольшой образовательный центр: ничего личного – просто получи, что заработал! Если надкусил запретное яблоко, про которое было сказано – «не касаться!», то какая здесь любовь? Думал ли я найти любовь в муках и страданиях? Или в раскаянии, что я такой плохой? В этом вихре противоречий моей памяти коснулось крылом одно воспоминание. Случай, который был в моей жизни еще до джунглей. Эпизод запечатлел день, когда меня задержала полиция. Все было из-за небольшого скандала. Я был невиновен, я просто заступился за жену, хотя и немного жестко, – вот и все, что произошло.
Глава 57
В следственной камере сидел лысый мужик. Бронх, так его звали, встретил меня улыбкой и этим расположил к общению, а мне было что сказать. Я принялся описывать драку, убеждать, что вся правда на моей стороне, и тому подобное, а лысый только поддакивал и качал головой.
С его слов выходило, что он был судим, но ни разу не отбывал срок. Хотя парень дрался, вступал в жесткие споры, клеветал и ненавидел, по его уверениям выходило, что он никогда не обманывал. Если приходилось с кем-то грубо скандалить, он прибегал к искажениям фактов и неприлично и дерзко обзывал оппонента, но в суде вел себя честно, изливал на присяжных всю гущу правды, и ему верили. Пусть и давали условный срок, но зато не прятали за решетку. Поскольку это случилось дважды, Бронх был спокоен и насчет следующего случая.
Когда мой знакомый отдыхал в изоляторе, один бывалый заключенный обучил его борьбе за правду и, в частности, дал совет «рубить себя любовью и не оставлять в своей жизни ни единой пяди земли, где бы отсутствовала любовь». Бронх научился, что если любить его или ее, то из такой индивидуальной любви никогда не вырастить любви ко всему миру, никогда не дотронуться до корней, а это как раз цель.
«Если выучиться любить всех, – открывал секрет наставник Бронха, – тебя никогда не посадят. Все эти судьи, адвокаты, уголовно-процессуальный планктон будут понимать так: несмотря на улики по твоему делу, ты вроде как их сын, родной человек, и тебя нельзя запускать на срок».
Бронх добавил, что правосуды отремонтируют дело и будет, что ты вроде как свидетель, проходил мимо и попался – с кем не бывает! Сам ничего не докажешь, а грамотные прокуроры сделают все по науке… Но поначалу надо выучиться любить корень, не ветки там и стволы. А кореш, то есть корень, – это кто? Тот, кому ты свечку в церкви ставишь и кому молишься, чтобы тебя не взяли. Но тебя-то берут – несоответствие вырисовывается!
Возникает вопрос – почему ты наверх апелляцию шлешь, а Небеса не отвечают? Все потому, что свечку ты соблюдал, молитву соблюдал, а любви-то в тебе не было, ты не любил, а, как нищий, клянчил. С этой нищетой надо кончать, кончать, пока ты еще молодой, студент!
Жизнь построена таким образом, что в ней без драк, без ссор, без ненависти ну никак. А ты и не строй из себя – ненавидь и, коли надо, по морде дай, это полезно для вправления мозгов. Однако всех надо втайне любить, да. Ты погладишь кого по морде, но нос не покалечишь и зубы на месте оставишь, и все почему? Все потому, что ты любишь источник этого негодяя – заметь, не его самого. И этот самый источник тоже того, ну, то есть, этого пройдоху, любит, поэтому зубы на месте, аккуратно все! И ты хама проучил, и все в ажуре осталось. Вот как с ненавистью надо, грамотно.
Смотри, какой расклад: нас создали боги, но не наоборот – это не мы их состряпали, сечешь?! Значит, кто крайний? Конечно, кто стряпал. Но здесь такая засада, изначально мы хорошо спаяны, сварщик знал свое дело. Но со всякими недалекими типами, с прокурорами там, полицейскими мы стали меняться в нехорошую сторону, мы нахлебались всякой мерзости от этого грешного, преступного мира. Ты следишь, да? Но все равно мы должны любить, поскольку не можем жить без любви! Это воспитывай в себе отношение, никакого другого.
Тогда придет день, это в писаниях еще сказано, придет день, сгниют гвозди, двери отвалятся, и мы выйдем на свободу от всякого там невежества окаянного, от судов, от процессов и других канителей. Любви не нужен меч, чтобы править этим миром, любви не нужны наручники, чтобы сковать мир, ей даже не нужна сила, чтобы освободить мир, – все это чушь! Этой прекрасной Царице надо только твое приглашение, ты должен ее пригласить и угостить хорошо, обставить все как положено, по-царски, понимаешь?
Но что бывает? Любовь приходит, а ты ей честолюбиво так заявляешь, ничего, мол, мне не надо, я сам по себе, мир сам по себе, у нас разные дорожки. Погодя до тебя доходит, что это любовь пришла и это про нее самую тонны романов написаны. И ты вторую ошибку делаешь – ты хвать эту любовь с порога да в клетку. Что тогда получается, студент? Выходит, что внутри клетки ты получил лов-лав*, но ты же не рыбак, ты же в цари наметил, уже Царицу пригласил, зачем тебе лов-лав? Только в тебе всякая скверна вдруг зашевелится, грех первородный: твой котелок соображает себе, что любовь – это лов-лав. Похоть твоя дремучая тешится: для нее, наоборот, лов-лав – это и есть любовь. Одно только сердце понимает, что любовь – это любовь, а для кишок, костей и кожи любви нет вообще, близко не стояло. Но ты, ты должен уяснить абсолютный закон законов – нет ничего, кроме любви, вообще ничего!
Руби себя любовью, не оставляй отростков и пеньков – все в щепу! Клетку эту смрадную сломай, выкинь – пусть птичка летит. Тогда, по понятиям, этот лов-лав канительный переделается в небесную любовь, а ты, соответственно, пилотом будешь, и все небо твое! Таким вот приемчиком мы, так сказать, высвобождаем любовь, и вся следственно-судебная орава перестает нас блокировать. Мы для них вроде как дети станем несовершеннолетние. А на малявок суда нет, они в законе.
Когда с мое поколдыбаешься по залам да по следствиям, то до тебя, студент, дойдет, как до меня сейчас, что ловить здесь нечего, что ты не рыбак никакой, вообще! Я скоро-скоро местный закон улажу, и закон небесной любви испытаю уже на свободе, и тогда посмотрим, кто поважнее будет в этом курятнике. Вот только за этого оскорбленного и униженного (кого он побил неделю назад) задаток отдам, и в путь! Сюда больше ни ногой, а то так все время профукаю. Пользуйся советом, студент, пока бесплатно!
И всегда помни: чтобы все было в ажуре, в абсолютном, так сказать, виде, ты любовь не держишь, как все люди держат, жмут, она и издыхает скоро. А ты сделай так, чтобы любовь летала, пусть себе. Но одновременно она твоя! Тебе еще стоит поразмыслить над этим вопросом. Давай!