Кавказ под управлением князя М. С. Воронцова (1844–1854 гг.)

Открывшиеся там военные действия столь осложнили положение дел на правом фланге Кавказской линии, что командующий барон Г. В. Розен вынужден был сообщить в Петербург о том, что он не имеет «возможности восстановить скоро спокойствие»^[398].

По приблизительным подсчетам российской стороны, «все ветви народа Адиге, взятые совокупно, могут выставить около 50 т. вооруженных…»^[399] удальцов, а потому следовало незамедлительно принять меры по защите Кавказской линии, «дабы предотвратить оную от самых гибельных последствий»^[400].

Далее барон Г. В. Розен отмечал, что раз «мы переменили образ действий наших и атаковали их (горцев. – С.Л.) во многих пунктах, сие заставило их понять настоящие наши намерения и со своей стороны вооружиться почти повсеместно»^[401].

Барон Г. В. Розен призывал Петербург к осторожности, поскольку из-за недостатка военных сил, «атакуя на многих пунктах, мы не могли удерживать всех занимаемых мест, а временные экспедиции только раздражили и ожесточили против нас горцев^[402]. <…> На все нужны постепенность и время – мы у подошвы гор, входить же в оные силою бесполезно и опасно»^[403].

Император Николай в ответ на тревожные сообщения, поступавшие с Северо-Западного Кавказа, внес поправки в план действий российских властей в данном регионе. Высочайшей волей предписывалось «не оставлять неиспытанным никакое средство для склонения горцев к покорности на пути мирных убеждений и в таком только случае прибегать к силе оружия, если все другие меры останутся тщетными»^[404].

Но реальная действительность была такова, что данное предписание нельзя было выполнить, так как черкесы в большинстве своем «постоянно отвергали всякого рода мирные предложения и, дабы самих себя оградить от всякой возможности склоняться на них, постановили между собой предавать смерти, кто доставит к ним прокламацию или воззвание Российского начальства»^[405].

Потому, несмотря на большие затраты и разносторонние усилия, к которым прибегало российское командование, ни одну из вышеозначенных задач не удалось решить в полном объеме и в связи с поставленными целями. К началу 40-х гг. XIX в. «российская политика на Северо-Западном Кавказе оказалась в тупиковом состоянии»^[406].

Долгое время события и процессы, протекавшие на Северо-Западном Кавказе, имели вид пожара в торфянике: огонь на поверхность вырывался лишь спорадически, но он никогда не прекращался в глубине. К началу же 1840 г. со стороны горных черкесов произошло не просто возмущение, а переход к войне с Россией. Подталкиваемые турецкими, европейскими и шамилевскими агентами, горцы начали образовывать союзы племен для общих действий против русских.

На недоумения со стороны Петербурга командующий Кавказской кордонной линией генерал П. Х. Граббе представил объяснения, отметив, что массовое участие горцев в войне против русских «отчасти это следствие положения, в которое поставлены горцы; успехи нашего оружия на левом фланге Линии и утверждение нашей власти на равнине, первый приступ к учреждению Лабинской линии, занятие восточного берега Черного моря и прекращение постоянных торговых сношений туземцев с турками и иностранными купцами до крайности стеснили неприятеля, лишили его многих главных потребностей жизни и довели до того, что он должен был или немедленно покориться, или употребить последние отчаянные усилия и все свои силы, чтобы вытеснить русских из своих земель»^[407].

Среди убыхов, шапсугов, натухайцев и абадзехов начались военные сборы, которые дали им совместное ополчение, насчитывавшее от 35 до 40 тысяч воинов^[408]. Русские генералы отмечали, что «скопище сие приняло некоторый вид порядка и устройства. Каждое племя с особенным значком составляет отдельную дружину <…> предводимые отважнейшими и храбрейшими, которым все повинуются»^[409].

Российское командование принимало все доступные ему меры к тому, чтобы воспрепятствовать процессам единения и союзничества черкесов, зная из опыта борьбы с мюридизмом на восточном Кавказе, какую цену приходится платить, если позволить данной тенденции развиваться бесконтрольно.

В то же время, если анализировать распоряжения, исходившие из Петербурга на Кавказ, император Николай как будто даже возрадовался и в предложенной горцами войне увидел возможность относительно скорого военного решения черкесской проблемы^[410].

Движениям горцев русские противопоставляли демонстрационные движения войск по территориям различных черкесских обществ, пытаясь таким образом запугать, вразумить и убедить горцев не участвовать в открытой войне против России.

Среди первых в данном деле оказался контр-адмирал Л. М. Серебряков, который производил успешные рейды против натухайцев в 1-м отделении Черноморской береговой линии. Эти его действия имели полезные для русских последствия.

После движений Л. М. Серебрякова по ущельям Циокиой, Дерзуа и Суа натухайские старшины стали прибывать в Новороссийск и просить контр-адмирала прекратить движения по всем местам, кроме дорог, проложенных войсками для сообщений, и возобновили несколько раз уже начинавшиеся переговоры о намерении «жить с русскими в совершенном согласии»^[411].

Л. М. Серебряков видел пользу от рейдов по землям натухайцев в том, что они необходимы «для постепенного приучения народа к покорности и удаления из среды его людей злонамеренных»^[412].

Он требовал от натухайских старшин обещания, что народ не будет препятствовать движениям войск, изгонит «хищников», откажется поддерживать связи с шапсугами и другими «неприязненными племенами, будет доставлять сведения о намерениях их и выдавать наших пленных и беглых»^[413]. При соблюдении этих условий натухайцам нечего будет опасаться рейдов русской армии по их землям.

Эти условия были неприемлемыми для натухайцев, к тому же старшины не имели реальной возможности их реализовать без ущерба для своего авторитета в своем народе. Однако вынуждены были соглашаться, хотя бы на словах, уступая настоятельности контр-адмирала Серебрякова, поскольку прежний опыт показал, что «в зимнее время, когда большие запасы продовольствия и фуража собраны в жилищах горцев, наказать их весьма просто и легко разорением аулов, лишив их в суровое время года пропитания и пристанища»^[414].

В конце октября 1846 г. по указанию главнокомандующего Л. М. Серебряков собрал отряд при форте Раевском и выступил по дороге к укреплению Гостогаю, ведущей через перевал Муземель. Не доходя до перевала, отряд повернул в ущелье Псикяг.

Горцы не оставались спокойными зрителями этого движения русского отряда. Встревоженные неожиданным приходом войск, жители ущелий, «чувствовавшие за собою вину прежних хищничеств, вплоть до Псебепса, спешили выбираться из своих домов и уводили стариков, женщин и детей с имуществом в горы»^[415].

Проходя ущелье Куматыр, Л. М. Серебряков послал предупредить горцев, что «если встречен будет неприятельски, то истребит все их жилища»^[416]. Как только отряд начал спускаться в ущелье, как горцы, собиравшиеся с разных сторон, вступили в перестрелку. Контр-адмирал Серебряков, исполняя свою угрозу, приказал по пути жечь все жилища, «коих истреблено было до 200»^[417].

Последствием этого движения «остались вражда и смятение в народе, в котором благоразумнейшие восстали против зачинщиков перестрелок и хищников»^[418].

Во 2-м отделении Черноморской береговой линии горцы тревожили гарнизоны русских укреплений. 28 ноября 1846 г. горцы числом до 6000 человек атаковали форт Головинский, но отступили, «понеся большую потерю от картечного и ружейного огня»^[419].

Кавказский наместник князь М. С. Воронцов, получив известие о нападении горцев на форт, приказал отправить пароход «для доставления подкрепления гарнизону Головинского, подания ему в чем нужно помощи и перевозки раненых в госпитали»^[420].

В 3-м отделении Черноморской береговой линии форт Навагинский был также в тревожном положении. Горцы заводили перестрелки с командами, высылаемыми из укрепления для пастьбы скота. И на границе с Абхазией были беспорядки.

После штурма форта Головинского большая часть горцев, бывших в сборе, удалилась в ущелье Вардане, и в числе до 3 тысяч человек составила там совещание. Там решено было послать за подкреплением к шапсугам и абадзехам. Потом планировалось продолжить нападения на русские укрепления. По всем дорогам горцами были расставлены пикеты для перехвата лазутчиков^[421].

Противостояние войск и отрядов горских ополченцев разливалось по всему Северо-Западному Кавказу. За рейдами и набегами с одной стороны следовали набеги и атаки фортов с другой. Никто не хотел уступать. Каждая сторона стремилась навязать свою волю другой, пребывая в полной уверенности в правоте своего дела.

К этому движению примкнули и некоторые бжедугские князья, ранее присягавшие в верности России: Тархан Батоков, Джаналим Гаджимук, Инжар Камкериок, уорки с подчиненными им черкесами их аулов. Они заключили с шапсугами условие, писанное муллой Бехтером Хамышевским, о том, что «они вовсе не желают быть приверженными России и о всех политических делах с горцами, какие только могут быть известны хамышевцам, они будут доводить до сведения шапсугов, а также пропускать их свободно через свои владения до Кубанской границы для грабежей в русских владениях…»^[422].

Черкесские территории также сделались поприщем конкуренции воззваний, писем, посланий, которые обрушились на черкесов заинтересованными в том сторонами. Российская сторона и противные ей стороны стремились развернуть черкесов по противоположным направлениям.

Российские власти, чтобы не потерять, хотя и шаткого, доверия в среде мирных горцев, предпринимали шаги по их защите от нападений на них абадзехов и шапсугов, «покушавшихся на разорение их»^[423]. Это произвело сильное впечатление на тех, кто недавно присоединился к враждебным русским шапсугам и бжедугам. Они стали искать поводов к восстановлению своего прежнего положения и объясняли свои поступки более страхом перед разорением от немирных горцев, нежели поисками выгод.

Противная русским сторона также не теряла времени. Для придания выступлениям черкесов массовости и сплоченности «мухаммеданское духовенство и агенты употребляют также все усилия для распространения возмущения. <…> Муллы разъезжают по всем закубанским селениям и, ссылаясь на какой-то отысканный ими стих Алкорана, предвещают, что 40-й год должен быть годом торжества мусульман и погибели неверных»^[424].

Возвратившийся из Египта убыхский мулла Декумук-хаджи доставил всем почетнейшим среди черкесов лицам грамоту, якобы присланную египетским пашой Ибрагимом, в которой черкесов призывал не покоряться и стараться разрушать выстроенные против них укрепления. Повсеместно рассылались воззвания с обещаниями, что египетский паша и некоторые иностранные державы отправят армии на помощь горцам. Эти слухи и воззвания сильно воспламеняли умы в горах^[425].

Ситуация никак не выправлялась в лучшую сторону для российских властей. Имам Шамиль присылал в Черкесию своих представителей, желая привязать к своему делу в восточной части Северного Кавказа и часть западную.

Среди черкесов с 1842 по 1844 г. Хаджи-Мухаммед вел пропаганду от имени имама – «великого борца и святого»^[426]. Он обещал черкесам помощь в борьбе против русских, если они примут ислам, будут следовать его заповедям и указаниям.

Хаджи-Мухаммед прилагал много усилий, убеждал людей, строил мечети, назначал имамов среди черкесов и призывал их активно включиться в джихад против русских. При помощи шариата и мюридизма Хаджи-Мухаммед сумел добиться относительно прочного порядка внутри черкесских обществ, согласившихся с его доводами, а энергию и стихию их междоусобных разбоев старался направить за пределы Черкесии, указуя посредством проповеди джихада объекты приложения сил и увязывая набеговую практику с антирусской идеей.

Когда деятельность посланца Шамиля стала давать первые положительные результаты, он неожиданно умер в 1844 г. В народе ходили слухи, что он был отравлен агентами Порты.

Новым посланцем от Шамиля стал Сулейман-эфенди, который был более настойчив и терпелив, чем его предшественник. Он поселился среди абадзехов и начал с большим энтузиазмом распространять ислам, отправлять правосудие и претворять в жизнь заповеди Корана. Не щадя сил, он призывал людей к священной войне и наказывал тех, кто пытался вести переговоры или заключать соглашения с русскими^[427].

Как и другие представители мусульманского духовенства, он издавал фетвы об обязанности каждого правоверного сражаться с гяурами, разъясняя неофитам, что приход неверных на земли черкесов превращает их «страну ислама» в «страну войны»^[428].

Однако для того, чтобы двигать массами народа, возбуждая их к войне против неверных, мало было знания одного Корана: надо много уменья и силы характера, знания условий и особенностей общества, в котором приходилось действовать. Именно во всем этом был недостаток у нового посланца Шамиля, и он скоро потерпел неудачу и кончил тем, что, перессорившись со многими влиятельными лицами за Кубанью, перешел на сторону русских^[429].

Несмотря на расширявшиеся масштабы силового противостояния, князь М. С. Воронцов не отказывался применять невоенные меры влияния на горцев. После разразившегося в черкесских горах голода весной – летом 1845 года российское командование стало предоставлять продовольственную помощь в обмен на прекращение набегов и согласие начать переговоры о переходе в подданство России. Эти усилия продолжались до начала 1846 г.

Однако такая политика русских не была в должной мере оценена горными черкесами. В январе 1846 г. абадзехи заключили условие, по которому «обязались быть покорными, но, несмотря на страшный голод, поставивший их в необходимость покупать хлеб <…> в русских станицах, мелкие партии постоянно тревожили Лабинскую линию в течение зимы, а весной и летом эти партии выросли до 300 человек. В июле делали набеги в числе даже 700 человек»^[430]. В этих партиях участвовали постоянно не только ближайшие родственники, но и родные сыновья старшин, заключивших с русскими мирный договор.

Такое поведение черкесов приводило в недоумение русское командование. Генерал П. П. Ковалевский писал по этому поводу: «Никто не хочет или не может понять великодушного снисхождения Русского правительства, которое с твердым терпением доказывает им выгоды, могущие произойти от мирной жизни. Напротив, все действия русских, как бы благодетельными ни были, здешние народы понимают совершенно в обратном смысле. Спасение абадзехов зимою с 1845 на 1846 год от страшного голода великодушием русских они приписали какой-то боязни, происходящей от недостатка военных сил»^[431].

Такое развитие ситуации заставило М. С. Воронцова, не оставляя мирные средства, приступить одновременно к мерам силового устрашения. Он писал по этому поводу в Петербург: «Нельзя позволить им (абадзехам. – С.Л.) думать, что мы оставляем всегда без наказания тех, которые явно нападают на наши границы и просят содействия и помощи от Шамиля.

По этим соображениям счел я необходимым принять некоторые меры осторожности для обеспечения правого фланга Кавказской линии, и в особенности разрешить начальнику оного, генерал-майору Ковалевскому производить набеги на непокорные аулы. Полагаю, что решительные и настойчивые действия сего генерала для действительного и строгого наказания неприятеля, избегая, сколько можно, разорения жителей, сохранивших приязненные с нами отношения, но, не ограничиваясь относительно враждующих одними угрозами, или появлением отряда в их землях, заставят закубанцев скоро отказаться от своих замыслов и раскаяться в своей дерзости»^[432].

Кроме того, наместник снабдил генерала Н. С. Завадовского надлежащим руководством, каким образом, по его мнению, должно было действовать в складывавшихся обстоятельствах. По приказу М. С. Воронцова были усилены казачьими резервами Кубанская и Лабинская линии, а на зиму «все войска на оных будут расположены таким образом, чтобы могли в самое короткое время собираться на выгоднейших пунктах для внезапных и скрытых вторжений во враждебные аулы»^[433].

Своими мерами российское командование добилось того, что всеобщей войны черкесов против русских не случилось, хотя и в 1847 г. не прекратились их собрания, обсуждавшие вопрос об отношениях к России, как не прекратились их набеги на русские пределы.

Более того, военно-политическая гибкость русских, их избирательные «строгости» и «ласкания» способствовали тому, что народные собрания стали склоняться к возможности установления мира с ними. Большая часть общинников, уорков и старшин получали бы поддержку от российских властей, подрывавшую главные условия социального лидерства узденей в черкесских общинах: «прекратились бы набеги, а вместе с ними перестал бы существовать основной источник дохода; призрачными становились бы притязания узденей на общинников, которых российское командование стало бы защищать от социального притеснения»^[434].

Тогда возвратившийся из Мекки Канамат Тлаходуко, бесленеевский уроженец, желая повернуть течение событий в противоположное русло, стал проповедовать войну против русских, собирал партии горцев и имел несколько раз схватки с русскими военными колоннами, чем поколебал покорность некоторых народов^[435].

В ответ на действия исламских эмиссаров в Тифлисе (по настоянию М. С. Воронцова) решено было дать понять горцам, какие последствия могут наступить в случае их присоединения к непокорным, а также для того, чтобы остудить горячие головы.

По приказу военного командования с Черноморской кордонной линии было осуществлено три демонстрационных набега к абадзехам – 4 ноября 1847 г. и 14 декабря 1847 г., а также 10 февраля 1848 г. В результате войска «пожгли их сено и хлеба, набрали до 50 душ в плен и значительную баранту»^[436].

Не менее деструктивной в отношении развития ситуации в Черкесии была секретная переписка Шамиля с закубанцами. Письма и воззвания имама немало волновали черкесов, возбуждали их ненависть к русским.

В 1847 г. партии горцев начали жечь сено, поджигать посты, чего раньше они никогда не делали. Беспощадно убивали русских лазутчиков. По наущению того же Канамата Тлаходуко «умертвили до 60 покорных нам ногайцев за то, они по подряду перевозили нам провиант в укрепления»^[437]. Постепенно Черкесия стала приобретать сходство с развороченным ульем, когда разозленные пчелы набрасывались и жалили первого встречного на их пути.

Больших успехов в деле распространения ислама среди черкесов достиг последний эмиссар Шамиля Мухаммед Амин, «задавшийся целью основать в Закубанском крае из разных горских племен федеративное государство»^[438].

Воодушевленные «пламенными» речами этого проповедника, часть черкесских обществ, ему подчинились и «изъявляли согласие по его требованию начать войну с русскими»^[439]. Многие, однако, медлили с выражением признания новому вождю, ожидая реакции со стороны русских. К числу кунктаторов относились и бжедуги.

Мухаммед Амин изначально сделал ставку на абадзехов, которые, под воздействием его проповедей, изгнали своих князей и дворян, потому что «мюридизм, проповедовавший общее равенство, приходился по душе этим племенам»^[440].

Стремясь развить свою инициативу, противники русских летом 1848 г. на большом народном собрании в Адагуме попытались склонить всех черкесов принять новые правила жизни. Это было важное событие в политической жизни черкесов, которое могло радикально изменить ход событий, поскольку главной целью собрания было достижение политического единства черкесских племен, по существу речь шла о создании Черкесского государства. Организаторы собрания собирались «устроить из Черкесских племен, населяющих край от Кубани и Лабы до Черного моря, в одно связанное целое и поставить народ в такое положение к нам, в каком находится одна независимая держава к другой»^[441].

Наблюдая с настороженностью ход собрания в Адагуме, русское командование одновременно отмечало, что «положение дел наших с горцами приняло, против всякого ожидания, более благоприятный для нас оборот. <…> Главным предметом совещаний его были не враждебные против нас замыслы, а, совершенно напротив, собрание, действуя в миролюбивом духе, изыскивало меры к установлению извне мирных и торговых сношений с нами, с сохранением торговой независимости, а внутри порядка, благоустройства и согласия»^[442].

Для достижения выдвинутых предположений черкесам необходимо было устранить все поводы к внутренним раздорам. «Действуя в этом духе, собрание предположило пригласить все племена к соединению в одно целое, <…> заключить с нами мирный и торговый союз, воспретив народонаселению торговлю только теми предметами, которые могут быть нам полезны в военном отношении, а именно строевым лесом, камнем, оружием и лошадьми. Обуздать частное своеволие строгими запретами действовать против нас партиями хищников. <…> Для примирения с дворянством повелено оставить за ними прежние преимущества, но требовать от него выставки муртезеков (ополчения. – С.Л.)»^[443].

Поставленного результата не добились и не преодолели внутренних раздоров, как между отдельными племенами, так и между отдельными сословиями. Дворянство, не доверяя намерениям народного собрания, «употребило свое влияние для склонения прибрежного народонаселения отказаться от общего союза»^[444].

М. С. Воронцов, «дальше всех военных заглядывавший в то будущее, которое сулили перспективы адагумских решений», увидел в этом собрании и «много такого, что повторяло сходные события на Северо-Восточном Кавказе, приведшие к созданию имамата»^[445].

Ответной реакцией М. С. Воронцова на адагумское собрание была прокламация старшинам натухайского и шапсугского народов, которой он пытался повлиять на их действия и предостеречь черкесов от нежелательного для русских результата.

Князь М. С. Воронцов напоминал старшинам о проводимой им политике, в которой предлагалась им перспектива: «В многолетний опыт пребывания русских в вашем крае, народ, особенно старшины-руководители народа, должны убедиться, что правительство наше не имеет намерения угнетать натухайцев и шапсугов, что оно оказывает уважение и всякое покровительство вашей вере и только желает, чтобы вы жили спокойно и счастливо, готово даже всеми средствами содействовать вашему благоденствию и, невзирая на частые враждебные действия, до сего времени оставляло вас в покое»^[446].

В то же время князь-наместник жестко предупреждал, что такое положение вещей не может продолжаться после того, «когда среди ваших обществ предпринимается учреждение для угнетения ваших братий, единственно за доброе их к нам расположение, когда вы хотите силою принудить их принять муртезеков, учреждение которых угрожает ниспровергнуть существовавший доселе порядок в ваших обществах. Мы не можем допустить вас к таким действиям, мы не должны оставить без защиты людей, которые находят пользу свою в сношениях с нами. <…> если вы будете продолжать действовать как начали против людей, в дружбе с нами живших, то мы вынуждены будем прибегнуть к оружию, истреблять ваши аулы, хлеба и, может быть, построить среди вашей земли крепости, сделать русские поселения и таким образом лишить вас богатых и лучших мест, на коих жили ваши предки»^[447].

Наместник опасался становления института муртезеков, «могущего переродиться в мюридизм <…> в особенности, если между этими племенами явится человек властолюбивый и предприимчивый, который вознамерится приобрести владычество наподобие учрежденного Шамилем в Дагестане, будет уметь пользоваться постоянным ополчением для насильственного подчинения себе разнородных черкесских племен»^[448].

Получив сведения о том, что натухайцы и шапсуги проигнорировали его обращение, наместник постановил, что войскам следует начать кратковременные движения отрядов, не в виде набегов, но в виде подвижных колонн. Действия этих колонн должны быть «руководимы благоразумием и строгою справедливостью. Кара Русского правительства должна настигнуть только действительных приверженцев учреждения муртезеков»^[449].

Главное столкновение между приверженцами черкесских традиций и теми, кто принял ислам, чтобы, по словам Амина, «смыть позор, павший на черкесский народ»^[450], произошло в сентябре 1848 г. на народном сходе, на берегу реки Пшад. Мухаммед Амин предложил упразднить все привилегии князей и дворян, освободить народ и дать каждому возможность жить свободно.

После такого заявления князья и дворяне обнажили свои шашки, полные решимости отстаивать свои права. Но Мухаммед Амин заранее хорошо продумал сценарий возможного развития событий, опередил князей и ответил на силу силой. Многие представители знати были истреблены, а те, кому удалось уцелеть, вынуждены были искать спасения в русских пределах.

В то же время Мухаммеду Амину приходилось преодолевать немало препятствий в своей деятельности. Для проповеди шариата у него не было достаточного количества мулл и кадиев, а для объединения всех закубанских народов следовало, прежде всего, уничтожить «мирных» горцев, которые жили вблизи передовых линий и имели право покупать и обменивать необходимые для них вещи и припасы в меновых дворах. Мухаммед Амин хотел оторвать «мирных» горцев от России, но неожиданно встретил сильную оппозицию не только среди них, но, что более было непредвиденно, среди «непокорных» горцев.

Причина такого противодействия заключалась в том, что «непокорные» горцы получали от «мирных» «предметы, им необходимые, и которых нельзя достать в горах»^[451], а потому требования Мухаммед Амина для них были неприемлемы.

Посланец имама попытался применить ту же тактику, которая дала столь превосходный результат среди абадзехов и у бжедугов. Он замышлял «истребить высший класс бжедугского народа»^[452], чтобы потом было легче привлечь на свою сторону простых черкесов.

Угрозы Мухаммеда Амина были сильными, а обещания заманчивыми. Но бжедугские князья не поддались ни угрозам, ни посулам – их защищали русские войска. Тогда он обвинил князей в противной Богу дружбе с гяурами. Ввиду этого убеждал людей не подчиняться своим владельцам, «отстать от русских, подчиниться его власти»^[453].

Такой тактический прием все же отчасти принес свои плоды. Часть бжедугов отказались подчиняться своим владельцам и стали принимать сторону Мухаммеда Амина. Князья, поняв всю опасность для них ситуации, попытались выторговать для себя наилучшие условия, оказывая, в свою очередь, давление на эмиссара Шамиля обращениями к командующему Черноморской линией генералу Г. А. Рашпилю. Окончив свою игру, многие бжедугские владельцы, усыпив бдительность командования Черноморской линии, передали под власть шамилевского наиба 38 аулов и дали ему присягу.

Из всего бжедугского народа остались верными России около 800 душ обоего пола, которые, по их просьбе, были переселены под защиту российских войск^[454].

Возбужденные же проповедями духовенства, многие племена оставили «свои привольные земли и бежали за реку Белую в горы»^[455]. Оставленные ими земли были заняты русскими поселенцами, построившими там свои укрепления и станицы. С 1849 по 1850 г. до 25 тысяч черкесов обоего пола бежало в горы к абадзехам^[456].

Следует, однако, отметить, что хотя за Кубанью мюридизм и не смог, благодаря отсутствию там глубокой религиозности среди черкесских племен, пустить обширные корни, как то случилось в землях лезгин или чеченцев, но все же Магомеду Амину удалось постепенно уничтожить черкесское дворянство, «на могилах которого он вводил свое управление на тех же основаниях, как и Шамиль, номинально признаваемый им своим главой»^[457].

Уничтожение родовой знати и установление выборного начала увеличивали партию Мухаммеда Амина среди низших сословий горского общества в Черкесии. Своим приверженцам Мухаммед Амин не переставал внушать необходимость «дружной борьбы против русских, обнадеживая помощью не только Турции, с которой находился благодаря плохой охране нашего побережья в частых сношениях, но и западных держав»^[458].

Стремясь помешать Мухаммеду Амину в его усилиях по превращению Северо-Западного Кавказа в оплот антирусского противостояния, по указанию наместника генерал Евдокимов в течение 1852 г. провел ряд успешных экспедиций в верховьях рек Ходзь, Губс и других залабинских территориях, но окончательного перелома в пользу российской стороны достичь не удалось.

Хитромудрый наиб, чьим единственным военным талантом было умение уклоняться от рискованных военных столкновений с русскими войсками, сумел избежать разгрома.

С началом Восточной войны настоятельной задачей для российских властей сделалось прекращение волнений в Черкесии, а между тем «на береговой линии свободных для наступательных действий войск, не считая слабых, разбросанных по укреплениям и фортам Черноморского побережья частей, не было»^[459].

Император Николай с особым вниманием следил за событиями в этом районе Кавказа, так как «бездействие наше или переход к пассивной обороне неминуемо должны были бы возвысить дух горцев»^[460].

По его мнению, «надо было их отвлекать, не дать им собраться в больших силах на каком-нибудь одном пункте, особенно в тылу действующего корпуса»^[461].

Российские кавказские власти, в продолжение 40–50-х гг. XIX в. вынужденные уделять много внимания в первую очередь восточной части Северного Кавказа и вести изнурительное противостояние с Имаматом, тем не менее спокойно, настойчиво и постепенно утверждали свое присутствие между Кубанью, Лабою и Белою.

Оценивая общую ситуацию на тот период, К. Ф. Сталь отмечал, что «волнения черкесов, их партии и скопища делали нам много затруднений в наших намерениях, но никогда не могли помешать нам в наших намерениях»^[462].

Несмотря на все существовавшие препятствия и трудности «каждый год строится одна или две станицы или укрепление. Край между Кубанью и Лабою наполняется нашим населением, и черкесы ежегодно теряют навсегда какую-нибудь часть своих привольных и плодоносных земель. Линии наши что раз, то ближе опоясывают горы»^[463].

С 1845 по 1853 гг. продолжались «прежде начатые предприятия по занятию пространства между кр. Анапой и устьем р. Кубани, и по устройству Лабинской линии. Кроме того, в 1852 г. начато устройство линии по р. Белой постройкой укр. Белореченского»^[464].

Неудачными были в целом для черкесов «предпринятые ими покушения на Сенгелеевскую станицу, на укрепление Ольгинское. Претерпенные ими в этих делах поражения послужили им строгим уроком: другие их замыслы были предупреждены благовременно принятыми мерами и сообразным расположением войск»^[465].