Ускорник (сказка). Часть 1

ДОМ, МИЛЫЙ ДОМ!

Виктор Петрович ещё в Киеве решил использовать три дня случайно выпавшего военного счастья для того, чтобы смотаться на родину в Спас-Клепики Рязанской области. Как до них побыстрее добраться из Москвы, он точно не знал, так как был нечастым гостем в столице нашей Родины, но знал наверняка, что из столицы в Рязань ходит электричка с Казанского вокзала. А уж добраться из Рязани в родной город было делом автобусного билета за пять копеек. Вечером того же дня младший сержант Чернов вошёл в деревянный подъезд трёхэтажного дома по улице Будённого и постучал в обитую дерматином дверь квартиры номер восемь.

– Кто там?

– Пап, открой. Это я.

Клацнули замки, и дверь, издав до боли знакомый скрип, распахнулась.

– Витька, ты чё, из армии сбежал? Чего, били, что ли?

– Пап, может, в квартиру пустишь сначала?

– Заходи, заходи, сынок, рассказывай. Мать, иди скорее сюда. Коммунальная квартира, в которой уже почти двадцать лет проживала семья Черновых, походила не на что иное, как на обычную коммунальную квартиру брежневского совка. В коридоре на стене висели велосипед и две одёжные вешалки для двух семей соответственно. Ванна с туалетом находились в конце коридора. У туалета на гвоздиках висели три стульчака. Общая кухня, где стояли два стола и два холодильника. Черновым в этой квартире принадлежали две комнаты. Ещё одна комната, в соответствии с жилищным ордером, принадлежала старику – инвалиду Великой Отечественной войны, который всю жизнь проработал на комбинате. На этом же комбинате работало почти всё взрослое население уездного города Спас-Клепики. Отец Витька в своё время окончил Уральский политехнический институт и двадцать пять лет назад был направлен на работу в Рязанскую область. Мать была уроженкой села Сосновка, находившегося недалеко от Спас-Клепиков, и после окончания Рязанского техникума советской торговли попала работать в Клепиковский промторг. В общем, семья Черновых являла собой типичный образец ячейки социалистического общества той эпохи.

– Ой, батюшки… Что же будет? Ты зачем из армии сбежал? Зачем себя в тюрьму упрятать решил? – запричитала шёпотом Витькина мать, чтобы не услышал полуглухой сосед-ветеран.

– Остынь, мать. Витька, ну-ка, в комнату пулей.

Отец несколько небрежно подтолкнул нашего героя взашей, от чего последний явно опешил. Витёк вообще не был готов к такому приёму и просто глотал воздух, как рыба на льду, не в силах ничего вымолвить, пока мать рыдала, а отец задавал дебильные вопросы типа: «Куда спрятал автомат, паршивец?» Потихоньку младший сержант начал приходить в себя. Первой послешоковой мыслью, блеснувшей в его голове, было: «Советская армия наводит ужас не только на своих врагов и собственный личный состав, но ещё и на миллионы советских семей, которые с ней так или иначе связаны. Да, с таким чудищем навряд ли кто-то справится, если только оно само себя не уничтожит, не испугает до смерти». Вторая мысль была про военную форму. Надо было всё-таки перед домом переодеться в военное. Форма, наверное, не так испугала бы родителей, как гражданка.

– Вы чего, моего письма не получили про поступление в институт?

– Нет, – почти в один голос ответили родители.

– После подробного рассказа младшего сержанта обо всех перипетиях службы, приведших его в родительский дом, и последующих расспросов родителей, продолжавшихся почти час, семья села за стол ужинать в наилучшем расположении духа. Мать достала из холодильника всё самое лучшее и вкусное, припасённое на праздничные дни. Отец даже предложил Витьку стопку водки, но Витёк, сославшись на необходимость сохранения трезвости ума и твёрдости памяти для сдачи вступительных экзаменов, отказался. Этим жестом он вызвал гордость у матери и небывалый всплеск её эмоций по отношению к мужу – развратителю и соблазнителю советской молодёжи, стоящей на правильном жизненном пути и имеющей принципиальную жизненную позицию, в отличие от него – беспартийного цехового мастера. Вечер удался на славу. Витёк помылся в коммунальной ванне, нешуточно набил брюхо дефицитами советского продторга и мирно уснул в чистой постели на своём доармейском диване в большой комнате.

После соприкосновения с подушкой молодое тело младшего сержанта было немедленно унесено феями сна в царство Морфея. Большинство из сладких снов той ночи не оставило следа в памяти Виктора, но, как это обычно бывает, лишь тот, последний, самый дурной сон, долго не выходил из головы после пробуждения. Витьку приснился какой-то лес и протекающая в нём река. Но лес тот ничем не напоминал обычный мещёрский пейзаж, знакомый с детства: с елями, клёнами, берёзками, топями и болотами. Река в том лесу радикально отличалась от Оки или лесного ручья, бегущего сквозь чащу. Незнакомые деревья словно смыкали над рекой свои кроны, образуя просторный тоннель, куда не проникал солнечный свет. А река та была достаточно широка, с не очень быстрым, но заметным течением. По краям реки на корнях торчали из воды деревья с маленькими, но острыми шипами на стволах, с игольчатыми листьями, как у столетника, которые явно не имели ничего общего с флорой средней полосы России. Во сне Витёк чувствовал пот, покрывавший всё тело. Воздух вокруг был мокрый и горячий, как в парилке. Он плыл на лодке по реке. В той лодке было достаточно людей, но на него никто не обращал внимания, а он всё слышал и всё понимал. Вдруг вдали показалась другая лодка, плывущая им навстречу. В тот самый момент из-под воды вынырнула громадная оранжевая змея, которая хотела броситься на лодку Витька. Она атаковала, но промахнулась и ушла под воду. А потом Витёк увидел ту же оранжевую тварь уже над другой лодкой. В этот раз бросок был точен. Змея рассеялась чёрным дымом в воздухе. Лодка Витька приблизилась к останкам того, что чуть раньше держалось на плаву. Сидя в воде и держа на руках грудного ребёнка, неестественно подогнув под себя обе ноги, женщина молила о помощи, но люди в лодке Витька только смеялись. Тогда она обратилась к Виктору и сказала:

– Я уйду, а твоё безразличие и тщеславие сделают из тебя чудовище, которое само себя сожрёт.

Женщина ушла под воду вместе с ребёнком, и предсмертный плач младенца, перемешанный со смехом попутчиков Чернова, разбудили младшего сержанта. Он ещё полежал некоторое время в постели, пытаясь отойти от страшного сна.

Слова: «Рота (или батарея, или курс), подъём! Форма одежды номер два, построение на плацу через минуту!» – навсегда остались в памяти многих российских мужиков, которые служили, служат или уже как бы и не служат, но всё ещё «в строю». Не знаю как сейчас, но в былые времена эти магические слова поднимали на ноги каждое утро несметную рать от Камчатки до ГДР.

Трудно передать словами чувство счастья, переполняющее солдата-срочника, которому повезло до окончания срока службы проснуться в чистой домашней постели без этих магических слов.

Несмотря на неприятный сон и биологический будильник, выставленный армейским распорядком дня на 7:00, Витёк решил предаться гражданскому соблазну и проваляться в постели как можно дольше. Сделав вид, что спит, он слышал, как мимо него на цыпочках уходили на работу мать с отцом, стараясь не потревожить дитятю.

К девяти часам Витьку наскучило валяние, и он пошёл приводить себя в себя. План на сегодняшний день был предельно прост: утром надо было покопаться в книжках и тетрадках, оставшихся после школы и неудачного поступления в институт. После обеда предстояло навестить старых друзей. Просматривая старые записи, Витёк с удовольствием для себя отметил, что за время, проведённое на сборном пункте под Киевом, он неплохо подготовился. Собрав и упаковав необходимые книжки и тетрадки, младший сержант вышел на улицу.

Двор встретил его летней жарой и полным отсутствием ребят его поколения. Витёк решил зайти к Сергею – своему школьному другу, который жил в соседнем подъезде. Дверь открыл Серёжкин дед. После недолгого разговора всё встало на свои места. Серёгу, а также всех остальных сверстников Витька призвали этой весной в ряды вооружённых сил. Подумав ещё раз об армии и о том, какой период переживают сейчас его друзья, Витёк лишь укрепился в мысли о полезности своего закоса. До вечера Виктор Петрович слонялся по городу, он даже немного пожалел, что, уходя в армию, не обзавёлся хоть какой-нибудь постоянной, ждущей его зазнобой. После восьми месяцев службы Витёк впервые в этот день понял, что такое гражданская скука. Вечером вся семья опять собралась на кухне ужинать. Отец с гордостью сообщил, что его друг и однокашник Юрка сейчас живёт и работает в Москве. И завтра Виктор с отцом должны отправиться в столицу, чтобы, во-первых, познакомить Витька с семьёй однокашника на всякий случай, и во-вторых, на следующий день отец хочет лично проводить сына в военной форме до КПП учебного центра Военного Краснознамённого института. Это сообщение несколько обескуражило Витька, так как в его планы не входило появление перед сослуживцами, а уж тем более на КПП учебного центра, где предстояло сдавать вступительные экзамены, с отцом-провинциалом. Но после недолгих пререканий и лёгкого семейного скандальчика Витёк сдался на милость родителей. «В конце концов, – подумал он, – я познакомлюсь хоть с кем-нибудь из московских жителей».

К вечеру пятого июля двое представителей семейства Черновых, нагруженные дарами провинциальных огородов, сараев и погребов, наконец-то позвонили в дверь квартиры однокашника Юрки, находившейся недалеко от станции метро «Молодёжная». Юрка оказался вовсе не Юркой, а начальником лаборатории в НИИ химии и механики Юрием Борисовичем Селицким. Его жена Наталья Васильевна, достаточно миловидная женщина, работала кассиром в кинотеатре «Иллюзион», несмотря на свой диплом о высшем образовании, полученный по окончании Московского института управления. По всему было видно, что семья Селицких хоть и не является московской элитой, но живёт вполне сносно и имеет намного больше в этой жизни, чем семья провинциалов Черновых.

Оказалось, что у Селицких двое детей: сын Саша, который в настоящее время перешёл на третий курс Московского авиационного института, и дочь Светлана, окончившая этой весной девятый класс. Витька сразу отправили в комнату к детям, где он попытался поговорить с Сашей, но скоро понял, что вряд ли сможет найти с ним общие темы для разговора.

Саша жил иной жизнью. Он не знал, что такое Спас-Клепики, и не понимал, зачем молодые ребята ходят в армию, если есть военные кафедры. Саша находился в другом измерении, недостижимом для провинциала и солдата. Они были почти ровесниками, разговаривали на одном великом и могучем русском языке и даже очень искренне пытались понять друг друга, но понимание не приходило. Сашка не мог понять предметных категорий – таких, как армия, деды, черпаки, духи, уборка сортиров, деревянный подъезд трёхэтажного дома, поездки на делянку с картошкой, к которым апеллировал Витёк. А Витёк не мог ни понять, ни принять Сашкин стиль жизни с катанием на машинах по ночной Москве, курением «Мальборо» и девчонками из общаги, готовыми заняться сексом ради спортивного интереса.

В конце концов, пока родители пировали на кухне, Сашка предложил Витьку выйти на улицу. Отойдя не так далеко от дома, Саша поздоровался с группой ребят и девчонок, сидевших с сигаретами в беседке у детской площадки и слушавших затёртую кассету с Челентано. Сашка представил Витька как своего дальнего родственника, который приехал в Москву поступать в военный институт.

– У тебя чё, старик генерал? – поинтересовался один из парней в нереально потёртых джинсах.

Сашка опередил Витька с ответом:

– Отец не генерал, но мазы хватит.

Витёк хотел что-нибудь сказать, но к беседке, круто притормозив, подъехал красный «жигуль», из которого вышла компания, состоявшая из двух девчонок и одного парня, одетого в джинсы «Райфл», майку с портретом Джона Леннона и зелёные адидасовские кроссовки с жёлтыми полосками – мечта всей советской молодёжи того времени.

– Это Женёк²¹, – шёпотом сообщил Сашка.

– А он кто?

– Он в комке²² на Ленинском проспекте работает, но ещё и фарцует, тем и живёт.

Витёк хотел было ещё задать несколько вопросов, чтобы окончательно прояснить ситуацию, но осёкся, стесняясь показать свою провинциальную неосведомлённость и незнание молодёжного арго столицы.

Вечеринка началась. В беседку из багажника «Жигулей» перекочевал деревянный ящик «Жигулёвского» пива и какие-то баночки с иностранными этикетками. После приезда Женька на Виктора Петровича уже никто не обращал внимания. В углу беседки Витёк молча потягивал тёмное «Жигулёвское» пиво и пробовал заграничные солёные орешки из тех самых цветных баночек. Жизнь казалась ему не такой уж плохой, невзирая на то, что он всё ещё был военнослужащим и родной дом его был не в Москве, а в Спас-Клепиках. Когда народ начал потихоньку попарно уединяться в тёмных уголках двора, Женёк подсел к Витьку и завязал с ним душевно-заговорщицкую беседу.

– Слышал я, что ты на военного переводчика решил учиться. Это правда? – отхлебнув пивка, спросил Женёк.

– Не знаю, если возьмут… – Витёк решил не рассказывать этому фарцовщику всей правды по поводу закоса от службы и желания пойти учиться в пед после демобилизации.

– Знаю я некоторых чуваков, которые там учатся. Упакованы, я тебе скажу, лучше, чем директора магазинов. Они по загранкам ездить чуть ли не с первого курса начинают, а на родину и магнитофоны двухкассетные, и телики, и шмотки, и просто чеки – всё везут. Там кто не дурак, на своей «Волге» на занятия в институт ездит. После командировки, конечно. Ты если поступишь, меня держись. Я тебя научу, как правильно жить в столице.

Виктор из-за своей провинциальности не совсем понимал, о чём говорит Женёк. Откуда у военных могут появляться все названные ценности и тем более чеки? Но ему определённо импонировала крутая по тем временам красная «копейка»²³ и популярность, которую можно было получить за орешки из «Берёзки» и пиво с чёрного хода универмага. А ещё ему нравилось то, что девчонки были от всего этого без ума и смотрели в рот Женьку, ловя каждое его слово. Витёк не особо пользовался вниманием слабого пола и потому, возможно, всегда мечтал учиться на женских факультетах, где даже он мог находиться в зоне повышенного внимания сокурсниц. Но успех Женька у женского пола определялся не пословицей «на безрыбье и рак рыба», а наличием средств и связей, которые позволяли в брежневском совке иметь практически любую девчонку.

– Жень, ну ты же понимаешь, что, во-первых, неизвестно, поступлю я или нет, а во-вторых, пока меня с моим английским отправят в Англию или в Америку, пройдёт неизвестно сколько времени.

– А на хрена тебе твой английский? С ним ты вообще можешь в загранку никогда не уехать. – Женёк немного резко оборвал нелепое блеяние младшего сержанта. – Сейчас все деньги наши специалисты в развивающихся странах зарабатывают. Ты про Афганистан слыхал? Так вот, те парни, которые нам аппаратуру сдавали, как раз оттуда её привезли. Так что вернись на землю и езжай в Афган или в Африку. А всё, что ты оттуда сюда доставишь, я обещаюсь по лучшей московской цене у тебя принять. У меня посредников нет, так что твой товар через меня напрямую покупателю уйдёт. С моим процентом, разумеется. Но для тебя по-любому выгоднее варианта не сыскать. Считай, тебе вообще повезло, что на меня до командировок вышел.

Витёк ещё немного поговорил с Женьком про шмотки и цены на заграничную аппаратуру, а потом, найдя своего спутника Сашу, который изрядно захмелел в обществе одной из девчонок, привезённых Женьком, отправился домой. Дома их встретили вдрызг пьяные родители. Перед уходом Женёк успел записать на руке Витька свой номер телефона, сказав:

– Если поступишь, звони, банкет за мой счёт гарантирую.

Витёк долго не мог уснуть на новом месте. Он думал о том, что Женькино предложение в корне меняет всю концепцию его аферы с военным институтом. Во-первых, надо было не только поступить и проучиться год, но съездить в командировку и вернуться обратно, желательно живым и здоровым. А это меняло весь смысл закоса от службы. Сразу вспомнились рассказы прапорщика Хрещагина про Афган, и про войну, и про то, как там выжить. Во-вторых, придётся учить какой-нибудь восточный или африканский язык, от которого в совке никакого толку нет и не будет. В-третьих, нельзя попасться со всем привезённым хламом или засветиться на продаже валюты или чеков, чтобы не быть зачисленным в отряд изгоев-фарцовщиков. С таким залётом можно и с комсомольским билетом расстаться. А без него даже в Рязанский пед не возьмут.

Последнее радикально отклонило стрелку весов сравнения в противоположную сторону от предложения Женька. Но Витёк вспомнил крутой заезд красной «копейки» на детскую площадку и громкую музыку, доносившуюся из динамиков автомагнитолы. Это вроде была композиция из современного балета ГДР. А ещё вспомнились девушки Мила и Рита, которые словно на крыльях выпорхнули из салона машины и повисли на Женькиной шее, не обращая никакого внимания ни на Витька, ни на других ребят и девчонок. Эти воспоминания однозначно вернули злосчастную стрелку в нейтральное положение. Что делать? Извечный русский вопрос встал со всей своей серьёзностью и перед младшим сержантом. Размышления в конечном счёте закончились здоровым юношеским сном.

В 11:25 шестого июля Витёк вместе с отцом вышел из вагона электрички на платформе Чкаловская. Помимо ребят из своей команды, Витёк увидел на платформе некоторое количество незнакомых военнослужащих. К двенадцати часам команда, в которой был Витёк, собралась в полном составе. Многие ребята приехали на место встречи с родителями, как и сам Витёк. До КПП учебного центра команда добралась на рейсовом автобусе и, захватив сумки, нешуточно нагруженные домашней провизией, а также оставив родственников у ворот, прошла на территорию учебного центра. По ней прибывшее подразделение из Киевского военного округа передвигалось строем, в колонне по два, в соответствии с требованиями устава.

ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЭКЗАМЕНЫ ИЛИ ИНАЯ АРМЕЙСКАЯ ГАЛАКТИКА

В штабе, около которого уже собралось немало военнослужащих из других округов и частей, у старшего команды Витька приняли документы, попросив всех подождать на улице. Через некоторое время случилось то, чего не ожидал ни один из бравых солдат срочной службы: с крыльца штаба к сидевшим на скамейках и на травке срочникам спустилось существо в курсантской форме с тремя сержантскими лычками и начало зачитывать фамилии. Всё воинство просто потеряло дар речи, увидев бравого сержанта элитного военного учебного заведения в мешковатой форме, очках и фуражке на два размера больше. Сержант же абсолютно индифферентно зачитал фамилии, не обращая никакого внимания ни на поправки в произношении фамилий, ни на подколки, доносившиеся из солдатской толпы. Таким же безразличным голосом он сказал:

– Кого назвал, пошли со мной.

– А построиться?

– Ну постройтесь и за мной, – так же безразлично пробормотал себе под нос очкастый сержант.

Кто-то из наиболее сознательных попробовал взять инициативу в свои руки и заровнять²⁴ порядка ста человек личного состава из различных частей и подразделений. Но попытка не удалась, толпа лишь наградила инициатора различными не совсем пристойными эпитетами, сдобренными военными инвективами. Тем не менее, больше по привычке, чем по принуждению, толпа организовалась в колонну по четыре и походным шагом с вещмешками, РД²⁵, чемоданами и сумками поплелась за сержантом с жёлтой буквой «К» на красных погонах. Сержант провёл толпу по центральной аллее учебного центра, остановив подобие строя у расположения первой роты. Расположение представляло собой три ряда квадратиков, выложенных из красного кирпича. Внутри квадратов были деревянные настилы, занимавшие бо́льшую половину внутренней площади. Над каждой такой конструкцией предстояло поставить десятиместную лагерную палатку.

– Располагайтесь, – по-дружески предложил сержант толпе бравых военных и направился в кирпичное помещение, служившее одновременно каптёркой, оружейкой и канцелярией. – Да, и ещё, – как бы оставив свои важные думы и остановившись, произнёс он: – за бельём и всем остальным присылайте по два человека от языковой группы, то есть отделения. Через полчаса пойдём на склад. Новую форму выдадут только тем, кто будет зачислен на первый курс, после прохождения мандатной комиссии.

Витёк немного удивился такому подходу сержанта военного института к выполнению своих служебных обязанностей, но задумываться по поводу причин происходящего не стал. Вообще за последнюю неделю он столько всего увидел и узнал, что его чувство удивления сильно атрофировалось. А вернее, адаптировалось к постоянным сменам необычных ситуаций. Вместе с ещё двумя воинами из его окружной команды он предусмотрительно занял самую удалённую от передней линейки палатку, бросил туда свои вещи и продукты и побежал на КПП, чтобы отпустить отца домой. Из-за огромного количества военных, столпившихся у ворот, прощание было скоротечным. До ужина все занимались обустройством палаточного городка. Время пролетело незаметно.

Время на абитуре вообще пролетело незаметно, как скоротечный дрём в наряде. Витёк не заметил, как за три первых дня учебный центр переполнился сначала военными, а потом гражданскими. Он уже не обращал внимания на чёрные «Волги» и «Чайки», привозившие питание сынкам больших начальников прямо к палаткам. Он радовался относительной свободе и отсутствию дедовщины. Он слушал байки курсантов про переводчиков, про престижные загранкомандировки и про трудности учёбы.

Самым непонятным и странным испытанием во время поступления ему показалось профессиональное тестирование. Оно заключалось в ответах на более чем пятьсот вопросов, касающихся личной жизни, физиологических особенностей организма, знаний общего характера и очень специфических знаний, которые не преподавались ни в одной школе. При ответе на некоторые вопросы учитывалось время. Такие задания, как составление рассказа из десяти предложенных слов и ответы на вопросы по зачитанной газетной статье про какой-то забег где-то в Нью-Йорке на «Эмпайр-стейт-билдинг» со множеством цифр и имён, вызвали у Витька глубокое недоумение относительно профиля учебного заведения и смысла этого теста. Тестирование проводилось группами по тридцать-сорок человек, каждый сидел за отдельной партой, и продолжалось всё это почти четыре часа.

Как ни странно, но после профессионального тестирования никого не отчислили. Ходили слухи, что всех, кто получил после тестирования категории кроме первой и второй, заваливали на других экзаменах или на медкомиссии, которая для некоторых злобствовала, как при отборе в отряд космонавтов, а у некоторых не замечала даже очков с аквариумными стёклами, в которых наверняка плавали рыбки. Трудным был ещё и устный экзамен по русскому языку. Когда Витёк сидел и готовился к ответу на вопросы своего билета, какой-то воин-черпак, не зная ответа на вопрос, стал убеждать комиссию, состоявшую из полковника, читавшего «Советский спорт», гражданской дамы с сигаретой и двух капитанов, в том, что русский ему ни к чему. Он поступает, чтобы учить иностранный язык. Он отлично знает английский. Красивая дама злилась, капитаны улыбались, а полковник на секунду оторвался от чтения и сказал:

– Нам твой английский на хрен не нужен, мы тут хоть мишку косолапого любому иностранному языку без проблем научим командно-строевым методом. А с твоим русским возиться у нас времени нет. Переводить тебе всё равно на родной и с родного придётся. Ирина Ивановна, ставьте рядовому что положено, пусть не задерживает.

С этими словами полковник вернулся к чтению газеты. Витёк, услышав всё сказанное, сильно испугался. У него самого были пробелы в знании теории русской словесности, хотя писал он без ошибок.

За время, проведённое в учебном центре, концепция закоса на год была критически осмыслена и сейчас находилась в процессе пересмотра. Виктору действительно захотелось стать курсантом, и уже не из-за того, что там, в части, его ожидали ещё двенадцать ударов по заднице, и не из-за того, что пришлось бы стучать Хабибулину на своих одногодок. Витьком овладели зависть, тщеславие, алчность – те самые смертные грехи, которые могли бы поставить его в один ряд с привилегированными детьми, которым возят пайку на чёрных «Волгах» и «Чайках». Ему хотелось жить в Москве и ездить за границу. Ему хотелось иметь всё то, что имеют гражданские московские мажоры. Витёк ещё не знал, чем придётся платить за «хочу», за свою зависть. Он не понимал, какие силы тянут его к новой жизни, но он твёрдо решил поступить и ради этого готов был на любые жертвы. А на спрос всегда будет предложение.

Выйдя к экзаменаторскому столу, Витёк под напором своих мыслей и эмоций заменжевался, и от этого ответ получился, прямо скажем, не совсем удачным. Ирина Ивановна начала задавать наводящие вопросы, но и они не сильно помогали выпутаться из сложившейся ситуации. Наконец она сказала:

– Ладно, вот твой последний шанс. Расскажи мне, пожалуйста, о случаях необособления деепричастного оборота, стоящего перед определяемым словом.

Витьку подфартило – это был как раз тот вопрос, который он успел посмотреть в учебнике за несколько минут до того, как зашёл в класс тянуть билет.

– Деепричастный оборот, стоящий перед определяемым словом, не обособляется в трёх случаях: когда он относится к личному местоимению, имени собственному или имеет дополнительное причинное значение. Младший сержант Чернов ответ закончил.

Ирина Ивановна хотела было попросить Чернова привести примеры, подтверждающие данное правило, но полковник опять оторвался от чтения «Советского спорта», наклонился к ней и прошептал на ухо что-то невнятное, но уши будущего военного переводчика уловили ключевую фразу:

– Первая группа профотбора.

Ирина Ивановна улыбнулась и одарила Чернова хитрым взглядом своих очаровательных карих глаз, сказав при этом официальным тоном:

– За чёткий доклад – пять, за деепричастные обороты – пять, за ответ – два, общая оценка – четыре. А если честно, то вас спасло ваше сочинение, очень неплохая работа, мне довелось её проверять, но о ней и о русском языке мы с вами поговорим на занятиях по языкознанию.

Выйдя из учебного корпуса на улицу, Витёк обрадовался. Ему казалось, что он поступил. Как потом стало известно, в том году на одно курсантское место уже в учебном центре претендовало почти четыреста абитуриентов. Большинство отсеялось после сочинения, кто-то не сдал физо, ещё больше народу не сдало русский и литературу устно. С историей было попроще, но отсев тоже был, на иностранном языке был самый маленький отсев. Многих зарезали на медицине, ну а основное количество простых, но хороших ребят не прошло профотбор. Им, конечно, никто не сказал об этом вслух, просто смыли во время сдачи других дисциплин или сказали, что не хватило баллов. Хотя изначально никто не определял проходной балл.

Пора вступительных экзаменов подходила к концу. Те, кто уже отстрелялся, ждали мандатной комиссии и пытали курсантов, назначенных старшинами курсов, извечным вопросом военного института: где лучше учиться? Очкастый сержант учился на «западе»²⁶ и потому активно пропагандировал свой факультет. Витёк присоединялся к любой компании, собиравшейся вечером в каптёрке или курилке, чтобы послушать байки курсантов-командиров. Из всего услышанного Витёк сделал вывод, что на «западе» учиться проще и круче, но без мазы или с залётом можно распределиться в Заполярье или Дальневосточный ОСНАЗ²⁷ или вообще попасть слухачом на атомную подлодку. На «востоке»²⁸ учиться намного труднее, но если попасть на перспективный язык²⁹, то можно уехать после третьего или четвёртого курса в командировку и вернуться обратно нормально упакованным. Спокойно доучиться и после окончания ездить в командировки до пенсии. Был ещё не всем понятный ускоркурс, про который ходили самые противоречивые слухи. Но о нём Чернов почти не думал.

Витька, как и многих других ребят из состава почти поступивших, периодически вызывали к различным преподавателям и начальникам курсов. Все эти встречи имели целью определить до мандатной комиссии, кого, на какой факультет и на какой язык надо будет распределить. После встречи с лысым майором с кафедры первого английского Витёк полностью уверился в том, что будет учить английский на западном факультете. Так что на остальные встречи он ходил без энтузиазма, тем не менее соблюдая при этом все правила воинского этикета. Среди этих встреч была одна, которая запомнилась Витьку на всю оставшуюся жизнь. Он встретился со статным, довольно молодым полковником, глаза которого искрились неуставной улыбкой, а говорил он слишком вежливо и интеллигентно для военного.

Когда Витёк вошёл в класс, где лицом к окну стоял упомянутый полковник, на столе лежала папка с надписью: «М. с-т Чернов В. П.». Витёк обратился к старшему по званию в соответствии с требованиями устава:

– Товарищ полковник, разрешите войти?

– Так вы уже вошли, товарищ младший сержант. Ладно, Виктор Петрович, давайте оставим на некоторое время воинский политес и поговорим о вас и о вашем будущем в стенах нашего заведения.

Витёк немного опешил от такого вежливого панибратства, но сразу вспомнил, как его, только что прибывшего в часть новобранца, ещё не принявшего присягу, так же по-отечески разводил на деньги в каптёрке сержант Теракопов. Будучи проницательным духом ВС СССР, Витёк понял, что полковник навряд ли позарился на три рубля, полученных от родителей и зашитых в трусы, а значит, ему нужно что-то более существенное, чем просто деньги. Полковник – это не сержант, аппетит у него наверняка масштабнее, а вкус более изысканный, чем у Теракопова. В общем, Витёк понял, что надо держать ухо востро, чтобы не лишиться чего-то большего, чем денег из трусов.

– Зачем вы решили стать профессиональным военным?

Полковник, задав этот официальный вопрос, с улыбкой в добрых молодых глазах посмотрел на младшего сержанта. На спине младшего сержанта в жаркий июльский день от такого взгляда выступил холодный пот.

– Товарищ полковник, я всегда мечтал стать профессиональным военным, но до армии не мог определиться со специальностью. Командование части, в которой я проходил срочную службу, порекомендовало мне ваше высшее военное учебное заведение, и если я в него поступлю, я всегда буду благодарен нашей Родине, партии и правительству, давшим мне путёвку в жизнь.

Полковник перестал улыбаться и посмотрел на Витька уже озадаченно.