Похороны Деда Мороза

В поезде было шумно, пахло потом, тухлятиной, какими-то едкими специями, из коридора, то и дело хлопавшего дверями в тамбур, несло женской мочой. Стараясь не дышать с непривычки, Азамат отвернулся и забился подальше в угол, откуда его не могли бы достать никакие проводники. Там он заснул, а когда проснулся, поезд уже весело шел по русской равнине. Он высунулся из своего убежища и огляделся, привыкая к раннему молочному утру за наглухо закрытым окном. Народ, ехавший вместе с ним со вчерашнего вечера, когда с помощью деда он сел там, в горах, волшебным образом, словно по мановению джинна из Алладиновой лампы, переменился за одну ночь. Теперь вместо осетинской семьи с множеством ребятишек, и каких-то пенсионерок из горной деревни, торопившихся на базар с мешками пряностей и овощей, с ним вместе ехали совершенно иные люди, к одному виду которых, не говоря уж о привычках, присказках и прочих дурных манерах, он просто не мог привыкнуть. Они входили все вместе в каком-то огромном городе, с криками и руганью загружая свои чемоданы, и испуганно ахали, замечая над собой Азамата, занимавшего багажную полку. Севшие напротив неопрятные и немолодые женщины тотчас стали ссориться с какими-то мужиками внизу, требуя уступить им нижние полки, мужики упирались, долго и беззлобно огрызаясь на них, а потом почти сразу начали пить и не просыхали уже до самой Москвы. Наругавшись вдоволь, тетки тоже присоединились к застолью, от соседних лавок, словно мухи на огонек, потянулась к ним молодежь. Едва заняв свое место, пассажиры немедленно приступали к еде, будто только для этого и выбрали долгую поездку в вагоне, разворачивали нехитрую снедь, лупили яйца, доставали спичечные коробки с солью, вынимали завернутую в газету курицу. Курица была пахучей и жирной, и на ее желтых печеных боках виднелись черные отпечатки газетных букв. Вокруг ругались и пили, за стенкой стоял неумолчный младенческий плач, иногда кто-то спотыкался о ноги, выставленные в проход, и втихаря матерился, где-то бренчала гитара. Поезд шел на Москву.

Азамат заснул снова, свернувшись на своей полке калачиком, без одеяла и простыни, подложив под голову куртку, всученную бабушкой в последний момент при бегстве из дома, и спрятав в ногах крепко зажатый рюкзак, собранный дедом и матерью. Деньги, которые вытащил дедушка из старого надежного тайника и отдал Азамату, он спрятал в кармашек, пришитый матерью к трусам изнутри для этого случая, и хотя лазить за ними было весьма неудобно, он не боялся, и даже заплатил седому усатому проводнику, чтобы его не будили. Когда он проснулся, поезд уже подходил к Москве, за окном неслись унылые облезлые пригороды, а его самого кто-то энергично тряс за плечо.

– Подымайся, приехали, блядь! – раздался над ухом хриплый и грубый голос.

Азамат вскочил, схватив свой рюкзак, ловко и быстро сиганув с полки и, не оглядываясь на будившего его изрядно опешившего толстого, с огромным пузом, как у беременной, мужика, от которого разило дешевым пивом, прошмыгнул мимо к дверям. Седой проводник отвернулся от мальчика, делая вид, что роется в мешках с траченным постельным бельем. А больше Азамата никто не заметил.

Он вдруг понял, что его все боятся. Это и пугало радовало одновременно, и внушало уверенность, что даже в таком большом городе мальчик не пропадет. Он обнаружил это внезапно, как только сошел с поезда и зашагал по перрону в метро, следуя за диковинными указателями на огромной платформе. Турникет он преодолел запросто, перепрыгнув как на занятии спортом, и пожилые толстые контролерши даже не шелохнулись, демонстративно отвернув головы от него. Азамат сперва подумал, что ему это только кажется, но даже в вагоне, набитом доверху пассажирами, куда он влетел в последний момент, расталкивая замешкавшихся людей, вокруг него сразу образовалось свободное место, куда можно и сумку было поставить, и даже вольготно встать, и люди обходили его бочком, стороной, точно боясь зацепить даже взглядом. Азамату было прикольно его новое положение. Он даже толкнул нарочно здоровенного дядьку с пакетом, стоявшего перед выходом, и тот лишь нагнул низко голову, предпочтя промолчать покорно, и эта его покорность повергла в шок Азамата. Он выбрался на указанной в корявой записке станции, и весело и уверенно зашагал по длинной платформе к лестнице, ведущей в большой город, открытый ему неожиданно, словно консервная банка ножом.

Люди шли, огибая его, как будто в лице молодого черноволосого паренька видели нечто, не поддававшееся осмыслению, но порождавшее лишь ужас в глазах, словно при встрече с гадюкой или гюрзой на горной тропе. Азамат понял, что может тут все, как только вышел в город и двинулся по запыленным улицам между огромных домов, пользуясь указателями в корявой схеме, написанной ему дедушкой на обрывке бумаги. По дороге зашел в кафе, купил шаурмы, стал без очереди наугад, чтобы проверить свои подозрения. Здоровенный мужик у кассы дернулся, словно его ткнули сапожной иглой, и что-то заговорил, но едва Азамат взглянул на него внимательно и спросил, сколько времени, глядя невинно в лицо, испуганный усатый верзила отпрянул в сторону, словно отваливается большой камень с горы, смытый весенним ручьем. Азамат вздрогнул, с изумлением увидев в его раскрытых широко глазах дикий страх, как будто этот гигант, житель туманных равнин, увидел перед собой нечто такое, что приводит в священный трепет, сделавшись жалким и маленьким, как тушканчик, жмущийся в мокрой расселине. Открытие поразило юного Азамата до глубины души, и он вышел наружу, смеясь и давясь от хохота, как будто все его детские мечты, всплывавшие лишь в глубинах утренних снов, явились въявь перед мальчиком, заставляя уверовать против воли в свою силу и всемогущество. Он зашагал к проглядывавшим вдали острым шпилям и башням на горизонте, туда, где в измятой и порванной схеме значился крестиком пункт его назначения, внедрившийся гигантским квадратным стеклянно-бетонным телом в плоскости бескрайнего города. Там его должны были уже ждать.

Рынок начинался за поворотом и уходил бесконечно вдаль. Внутри он казался бескрайним, насаженным тут, словно шатры Золотой Орды, поселением, вытеснившим местных из ближайших к нему кварталов, отсеченный железной дорогой от исторической части и сам ставший историей. Азамат вошел внутрь, словно в чрево, просочился в распахнутые огромные древние, обитые железными листами ворота, поразившись сновавшими всюду толпами, толкавшимися у прилавков с барахлом и одеждой в три яруса до крыши, уходящей невиданной длины рядами вглубь гигантского азиатского поселения. Всюду слышалась чужая древняя речь, гремели носильщики, испуская гортанные крики, остро пахло незнакомой едой. Пару раз ему наступили на ногу и отпрянули, он не обиделся, пошел внутрь, под мутные своды. Где-то там должен был ждать его человек от Фархата.

Азамат прожил неделю в самой глубине невиданного огромного рынка, громоздившегося уступами, со своими подземными улицами и поселениями. Здесь жили китайцы, вьетнамцы и камбоджийцы, деля подземный город под рынком на охраняемыми ими кварталы, языка местных они не знали, но им и незачем было. Работали мастерские, здесь что-то строчили и шили, в темноте вертели еду для развоза по ресторанам, где-то в огромных складах сортировали тряпье на продажу, где-то рядом мылись и стриглись, тут же неподалеку под землей был публичный дом, и когда Азамат проходил мимо, к нему липли молоденькие вьетнамские проститутки, кидались за ним вдогонку, хватали за руку дерзко и нагло кричали ором, зовя за собой, и он отбивался. Он жил в каком-то большом сарае, за стеной торговали шубами, и тяжелый спертый пропахший кожами дух висел неизменно в воздухе, и чтобы проветриться, он вылезал через люк на крышу и жадно дышал, глядя на бесконечное море скатов и пирамид, простиравшихся, насколько хватало глаза, до самых дальних домов. Напротив жили индусы, там же была их молельня с диковинными богами, и по утрам, прежде чем открыть павильоны, они все толпой уходили туда и кадили слоноголовому богу, Азамат не мог разобрать их язык, но они уже научились с ним объясняться знаками, размахивая руками. Новруз, который его поселил в закутке, знал Фархата, но не ведал, когда тот придет, он лишь послал ему весточку, знак вроде черной метки, вырезанный из газеты с условным словом, что брат его прибыл.

– Теперь запасись терпением, – сказал Новруз Азамату, сидевшему поутру в чайхане на задах за рядами, где обедали своей острой и пряной пищей индусы и пакистанцы в чалмах и с черными бородами. – Он не говорит, как приходит.

Азамат приготовился ждать. Ему было непонятно, почему его брат оказался столь засекреченным человеком, что никто не знал, как можно его найти, даже связных от него никто не видел, пока они не являлись сами, рассылая от Фархата задания и принося в подолах своих плащей какую-то мзду, и всякий раз Азамат порывался за ними, прослышав об их появлении, но они уже исчезали в толпе. Жить в каморке под самой крышей, пропитанной запахом лежалой отсыревшей одежды, пряностей и специй, было невыносимо. По ночам вокруг него бурлила неведомая, непонятная прежде жизнь, где-то за стенкой насиловали проституток, внизу, как смог он подглядеть сквозь щели в полу, курили гашиш, нюхали кокаин и кололи наркотики азиатские чернорабочие, худые, испитые, изможденные, днем напролет ворочавшие коробки с товаром и тяжелые телеги, на которых они медленно везли увязанный в узлы груз в другие концы огромного рынка. Сбоку от его жилища варили свою еду, в ней плавали какие-то змеи и насекомые, длинная неведомого вкуса лапша извивалась в их цепких пальцах, они ели руками, смеясь и покуривая анашу, и Азамат понимал, что город в городе, живущий своими правилами и законами, скоро проглотит его. Его пока не тревожили, отчасти по заступничеству Новруза, отчасти из-за имени брата Фархата, при одном поминании всуе которого даже седые старцы-индусы в чалмах, сидевшие и, казалось, ничего не делавшие часами, уважительно качали своей головой.

– Пора! – как-то вечером, когда Азамат уже совсем пал духом, готовясь выбраться на крышу из люка и подышать свежим воздухом, сказал ему забравшийся по лестнице в склад, окружавший паренька массивными перевязанными тюками из Бомбея и Дели, доставленными накануне, Новруз. – Следуй за мной и не ошибешься.

– А там будет Фархат? – на всякий случай спросил его Азамат, прежде чем встать и собрать свои вещи, хотя, конечно, догадывался, что тот все равно соврет.

– Возможно, – уклончиво, но зато честно ответил ему Новруз. – Отделяй мясо от костей, юноша. Тебе брат нужен больше, чем ты ему.

Азамат возмущенно вскинулся и хотел было ему возразить, но осекся, вспомнив, что и в самом деле, не Фархат бежал к нему, а он к Фархату. Он схватил свои вещи, и спустился вниз за проводником, почесывая лицо, заросшее непривычной щетиной – бриться тут было негде, а ходить далеко в лабиринты гигантского поселения, полного чужих и совсем уже диких людей, он не решался. Даже мылся в соседней вьетнамской лавке, когда народ уходил и подсобка с раковинами пустела, тогда парень забирался в каморку подземной кухни и, раздевшись, неловко плескался под горячими струями грязной воды, наскоро вытираясь тряпьем, занятым у Новруза. Вьетнамки-уборщицы, запускавшие его внутрь, подглядывали из-за занавесок за парнем, раздевавшимся догола, и хихикали, глядя на его натренированное мускулистое тело, которым Азамат очень гордился. Он прикрывался рукой, грозил им кулаком и ругался, они прыскали в разные стороны с хохотом, но Азамату, считавшему малорослых изможденных поденным трудом азиаток чем-то вроде животных, разговаривавших на нелепом наречии, было, в общем-то на них наплевать, а вот если бы тут вдруг оказалась девушка из их села, он бы сгорел со стыда.

Новруз, не оглядываясь, шел вперед, расталкивая толпу, скапливавшуюся к вечеру вокруг своих убогих жилищ и складов. Лавки и едальни в сараях за штабелями товаров были распахнуты, оттуда тянулись смрадные запахи горелого мяса и едких, дерущих нос и глаза специй, несся хохот и гомон множества голосов. В полутьме за углом дрались, возились в окружении свистящей толпы черные тени, ломая друг друга с хрипом и злобным клекотом, тут висел под крышами тяжелый дух запеченной селедки, поджариваемой на угольях, от которого Азамата чуть не вывернуло наизнанку в первый раз, когда он дохнул его. В глубине большого склада, освещенного прожекторами внутри, куча зрителей хлопала мерно в ладоши и гортанными криками подбадривала кого-то словно на стадионе. Азамат не видел издалека, что там творилось, но уже знал, что так проходят обычно петушьи бои, которыми увлекались все, как один, вьетнамцы и камбоджийцы. Он шел за Новрузом мимо, неся на плече рюкзак и не задавая вопросов.

– Мне ты больше не нужен, понял? – не оборачиваясь, в толпе вдруг сказал Новруз, и Азамат понял, что эти слова относились к нему. – Рагим узнал. Скоро своих пригонит. У него не люди. Шакалы. Сейчас тебя отправлю, и пусть шайтан разбирается. Я тебя не видел, ты меня не знаешь. Понял?

– Понял, – кивнул Азамат.

– Так и скажешь Рагиму, если найдет.

Азамат не знал, кто такой был Рагим, но от этого ему легче не стало. Его отвели на склады, где лежали штабеля ковров выше человеческого роста раза в два, тяжелые, пропахшие сырой шерстью и псиной. Хмурые узбеки переворачивали и сушили ковры на толстых жердях наверху, Перекладывая отсыревшие снизу. Азамат едва не закашлялся от удушливого, висевшего густой пеленой запаха, но Новруз не стал церемониться, показал на расстеленный на полу большой волосатый ковер и коротко приказал пареньку.

– Ложись. Кавказский пленник.

Понимая, что спорить с ним бесполезно, Азамат лег на ковер, подняв руки с рюкзаком вверх. Его тут же накрыли краем ковра, влажным и маслянистым, дохнувших острым запахом псины и крысиного кала, и вдруг стали переворачивать, закатывая в ковер. Азамат не тронулся, терпеливо ожидая дальнейшего, и лишь набрал побольше воздуха в легкие, чтобы удержать напоследок. Он верил, что раз его брата тут знают все, то с и ним не может случиться ничего страшного. Его подняли в ковре и понесли, и он почему-то вспомнил сказку из «Тысячи и одной ночи», которую ему в детстве на ночь читала баба Зарема.

Новруз пригнал к воротам большой грузовик-бычок, уже загруженный коробками и тюками с одеждой, увязанной большими узлами, и ковер с Азаматом вместе с другими коврами загрузили на самый верх. Азамат не видел, куда его повезли. Он задыхался от пыли, страшно хотелось чихать и кашлять, руки его затекли от неудобного положения, но парень покорно терпел, зная, что все делалось с ведома старшего брата, который, конечно же, встретит его именно там, куда шел сейчас грузовик. Он подскакивал на выбоинах и колдобинах, пару раз опасно кренился, и Азамат чувствовал, что сползает в ковре куда-то вниз, чуть не падая с кучи товара на самый пол, но всякий раз удерживался неведомой силой в последний миг. После долгого пути, когда, казалось, ему уже не придется выйти наружу. Азамат вдруг почувствовал всем телом, что машина останавливается и дрожит, и потом лязгнули двери, и ковер с пареньком снова потащили наружу. Ударили головой о край кузова, но не больно, толстый ворс спас его, да и Азамат собрался во время падения. Потом положили на землю и раскатали.

Он сперва даже не понял, куда попал. Темный, почти черный ангар, едва освещенный тусклыми длинными лампами-трубками, выложенными вдоль стен, цепи и шкивы, ямы-траншеи, выложенные бетоном, груды металла по сторонам, и огромные колеса и шестерни неведомо от каких механизмов. Вдоль ям, словно могильщики у свежих захоронений, сновали молчаливые люди, заглядывая вниз, пробегая по стенам, с лязганьем полз под потолком на лебедке кран, где-то стучал его барабан, наматывая канаты. Азамат поднялся и стал на ковре, озираясь, и тут до него дошло, что это была то ли гигантская мастерская по ремонту больших машин, то ли портовый склад, где разгружали лебедками контейнеры с кораблей. Грузовик с распахнутыми дверями стоял позади, и молчаливые неулыбчивые узбеки выволакивали из него тюки с товаром, и, взвалив на худые плечи, в три погибели сгорбившись, тащили его в темноту, исчезая в ней, и опять выползая наружу. Как огромные насекомые, невольно подумал, глядя на них, Азамат. Точно таких он когда-то видел в игре у одного из своих приятелей на компьютере, за которым тот просиживал часы напролет. Сейчас это совпадение казалось пареньку удивительным.

Вдруг кто-то тронул его за плечо. Азамат вздрогнул от неожиданности, мгновенно представив себе, что это подкрался совсем незаметно к нему один из людей-насекомых, но обернувшись резко, увидел холеного мужчину с козлиной бородкой, смуглого и остроносого, словно один из разбойников или джиннов из той же восточной сказки, только сейчас он надел дорогой черный костюм без галстука и кожаный плащ-накидку, разговаривая еле слышно по телефону, прикрыв для верности рот рукой. На запястье поблескивал циферблат дорогих часов, отделанных то ли золотом, то ли драгоценными камнями, Азамат в них совершенно не разбирался, но понимал, что стоят они баснословные деньги. Заинтересовавшись часами, он уставился на козлобородого, не сводя глаз с руки, пока тот не заметил его пристального интереса, убрал руку в карман и разговор прекратил, и тогда кивнул Азамату, как старому знакомому своему.

– Фархата ждешь? Сейчас будет.

Азамат не спросил, как звали козлобородого, потому что неприлично было спрашивать незнакомца старше и главнее тебя, так учил его дед Азиз, и потом долго жалел об этом. Он стоял и смотрел на него, раскрыв рот, и не думал, что все вопросы закончились, а он не успел даже начать. Неожиданно дверь позади них обоих распахнулась широко, словно от удара тарана, да и звук, раздавшийся в тот же миг, напоминал грохот молота о железо, и тогда яркие лучи фар осветили огромный склад. Люди бросились врассыпную, и козлобородый уже выхватил оружие из-за пазухи, словно держал его подвешенным прямо у шеи, чему удивился немедленно Азамат, наблюдавший за всем, словно в кино, оказавшись внутри экрана. Тотчас раздались выстрелы, и козлобородый открыл огонь, и пистолет в его руке дергался, выбрасывая гильзы в стоявшего Азамата. Юноша опомнился в следующую секунду, и кинулся прочь, мгновенно сгруппировавшись, и покатился, как учили его в старой школе, спасаться при внезапной стрельбе. Козлобородый успел рассадить фары, слепившие их издали, но и сам упал в треске и дыме, и Азамат, оглянувшись, увидел в несказанном ужасе и удивлении, как хлещет у него алая кровь из пробитой насквозь башки. Он больше не мог рассматривать погибшего козлобородого, не понимая, что происходит вокруг, но догадываясь, что надо спасаться, и ринулся перебежками от него, ныряя за штабеля ящиков и контейнеры, громоздившиеся под лебедками до потолка. Крики эхом откатывались от железных стен ангара, оглушая его, и еще громче звенели выстрелы, с жужжаньем и скрежетом отдаваясь рикошетом по сторонам от него. Азамат полз к люку в полу, который увидел сразу за миг до того, как колзобородый, уже падая, сбил последнюю фару, и яркий свет погас, опустив юношу в темноту. По ангару уже бежали, выкрикивая имя Фархата, но паренек понял, что это были не друзья его, а враги, вызывавшие его прямо под пули. Он откинул неслышно крышку люка, оказавшуюся спуском в канализацию, и нырнул вниз, по колено в бурлящую холодную воду, обжигавшую сразу набравшие грязи и жижи зловонной его кроссовки, и пошел, стукаясь головой о железные потолки и сгибаясь под ними в три погибели.

Запах стоял такой, что в голове Азамата немедленно помутилось. Он понял, что задыхается, что в путанице труб и колодцев он наверняка заплутает, и если не выберется сейчас, то или провалится и утонет, как провалился в щель в горе некогда его отец, или задохнется от вони, окутавшей его тотчас тяжелым и ватным маревом. Он увидел над головой отблески света, мелькавшие высоко в трубе, и цепляясь за крюки в бетонном колодце и железные скобы, удерживавшие связки тяжелых резиновых труб, пополз по ним прямо наверх, оскальзываясь на жиже, струившейся по стене.

Он и сам не понял, как выбрался оттуда наружу. Люк-решетка над головой сразу поддался его удару, отвалившись с грохотом на асфальт. Ярко светила луга, стены ангара были рядом, возвышаясь над осенним холодным ночным пейзажем, освещенным сигнальными прожекторами с портовых кранов и башен элеваторов, высившихся словно великие горы, над Азаматом из-за стен склада. Азамат испугался грохота, прозвучавшего в тишине, словно колокол на сторожевой башне, сложенной из камней, руины которых дедушка показывал ему высоко в снежных горах, да и топот услышал тотчас, долетевший из-за угла. Его будто выстрелило из люка, залепленного черной вонючей тиной и слизью. Где-то сзади бежали, неслись подкованные ботинки, кто-то гортанно кричал, но как на охоте, понимал Азамат, что спасут его теперь только ноги да горная хитрость, с которой когда-то с дедом охотился он на лисиц. Теперь охотились на него самого, и страх подступал ему к горлу, не давая вздохнуть и набрать себе лишних сил.

В темноте, сгустившейся до непроницаемой пелены, после того, как прожекторы остались за стенами порта, Азамат исчез в переулках за большими домами, слыша рев протяжный сирен, несшихся в том направлении, где стреляли у него на глазах, но сам старался умчаться подальше, петляя и хоронясь за кустами, пока не упал и тогда уж вцепился в землю, дыша тяжело. Свой рюкзак со сменой одежды и прочими мелочами он оставил в коллекторе, тот зацепился лямкой за какой-то крюк намертво, и Азамат не стал там задерживаться из-за него. Это было плохо. Еще хуже было то, что листок с нацарапанными дедом каракулями намок в холодной воде настолько, что превратился в труху, слипшуюся мокрыми катышками на ладони, когда Азамат сунул руку за ним. Он уперся лбом в грязную землю и тихо заплакал. Ему было жаль себя, оказавшегося в чужом неведомом мире, где все боялись и ненавидели тихо его, оставшегося в одиночестве, из которого не было выхода, было жалко брата, исчезнувшего в пустом времени, уходившем в прошлую жизнь, и казалось теперь, даже те странные весточки с чужих адресов, попадавшие ему изредка в руки, были сделаны иным человеком, лишь прикидывавшимся Фархатом, ему было жалко дядю, обещавшему ему помощь и жизнь, но так и канувшему в небытие вместе с несбыточными обещаниями, и даже козлобородого, с которым он не успел переброситься парой слов, чтобы понять до конца, враг он или друг, когда ему размозжили голову за Азамата, который уже не стоил и ломаного гроша, и себя самого, украденного в ковре, тоже теперь было жаль. Азамат лежал, плача и сжимая кулаки до хруста в суставах. И вдруг кто-то тронул его за плечо.

Это было подобно удару тока. Он вздрогнул и обернулся, почти вскочил на ноги, уставясь на возникшее рядом лицо, будто оно выплыло, как луна из облаков, сгущавшихся над ним. Девушка и в самом деле была немного похожа сейчас на луну, круглолицая, бледная в темноте, с большими глазами, похожими на распахнутые горные озера в ночи. Азамат смотрел на нее и не понимал, что она делает рядом с ним. Она касалась его плеча и глядела с любопытством и жалостью, как смотрят на красивого, но бездомного пса.

– Идем со мной, – сказала она. – Здесь можно замерзнуть.

Азамат медлил, не понимая еще, шутит она или всерьез хочет ему помочь, у них в селе такими словами никто не бросался на ветер, но здесь все могло быть иначе.

– Ты не веришь? Или не слышишь меня? – спросила она серьезно. – Тогда оставайся тут, я за тобой не приду.

Она встала и повернулась, будто всерьез собиралась уйти от парня, лежащего на земле. Тогда он вскочил. Его слезы мгновенно высохли, хотя грязь заляпала все лицо и одежду, и голова слиплась из жижи зловонной из коллектора, будто он провел там целую вечность.

– Ты же не бомж, – спросила она, обернувшись и глядя на юношу.

– Я Азамат, – ответил неловко тот, не понимая, к чему она клонит.

– Тогда пошли. Только тихо, соседи не должны тебя видеть.

Теряясь в догадках, что же значило ее странная последняя фраза, он шел покорно за ней, понимая, что выхода нет, но почему-то страха в его душе уже осталось с тех пор, как она возникла возле него. Азамат еще озирался, чьи-то тени сновали на перекрестках между домами, но были всего лишь прохожими, робкими и пугливыми, как и он сам. Он уже хорошо знал, что не только все те, кто работал вокруг него на гигантской бескрайней ярмарке, но и жил в огромных стылых домах, страшились всего и не мыслили противиться сильным, владевшим оружием и державшим его наготове, и теперь обычаи здешние казались ему куда злее, чем те, к которым привык он в горах. Он ничего не спрашивал, надеясь лишь на силу рук и быстроту ног своих, если успеет скрыться, но девушка шла, не оглядываясь, уверенная, что ведет его за собой. Азамат ждал.

Они поднялись в один из длинных тяжелых, как массивные стены крепости, белых домов за стройкой, стоявший почти на отшибе, потонувший в осенней жиже, как и все тут вокруг. Он тихо поднялся за ней, следуя наугад в темноте, лампочки на лестнице были разбиты. Мелькнула странная мысль, что Рагим, от которого остерегал его накануне на рынке Новруз, и ждет его сразу за дверью, но ничего не случилось. Она отперла ключом железную дверь без номера, обитую дерматином, и оглянулась на Азамата, стоявшего на лестницу сзади.

– Ты меня не боишься? – спросил он на всякий случай, наслышанный про женские провокации.

– Если б боялась, то даже не подошла, – усмехнулась она, оглядывая оробевшего юношу. – Ты ведь приехал недавно, так?

– Откуда ты знаешь? – еще спросил Азамат.

– Сорока на хвосте принесла, – прозвучал нелепый ответ.

Она скосила глаза ему на ноги, и сам Азамат увидел, что с них стекает зловонная жижа, по колено в которой он только что шел в коллекторе. Ему стало стыдно.

– Как тебя зовут? – спросил он девушку, которая при ярком свете ламп из прихожей казалась еще красивее, чем в темноте.

– Ева, – коротко ответила она и распахнула дверь перед ним. – Идем, или ты на весь дом провоняешь.

Он вошел. Дверь с лязгом за ним захлопнулась, и Азамат на мгновение испугался, решив, что попал в очередную ловушку. Но девушка смотрела не него внимательно и настороженно, словно ожидала в гости его, и парень невольно расслабился под ее взглядом, озираясь по сторонам. Стены вокруг были обиты деревом, над головой вместо вешалки висели рога. Тусклый свет сочился из затененных абажурами люстр в прихожей и в комнате, и висел едва уловимый запах старинной мебели, вроде того, что знаком был с детства ему самому, и под действием этого почти родного, столь привычного духа Азамат невольно прислонился к стене и закрыл на мгновенье глаза. А когда открыл, увидел, что девушки уже не было рядом.

– Иди, раздевайся и мойся, иначе я тебя не пущу, – услышал он голос ее из глубин квартиры. – Тебя как хоть зовут?

– Азамат, – ответил негромко парень. – А чей это дом?

– Отца. Тебе это важно? – выглянула она из-за двери в комнату.

– А где он?

– В командировке, – так же равнодушно сказала она, нырнув снова в комнату. – Будет через неделю. Так ты идешь отмываться, или мне тебя за руку отвести?

Ему опять показалось, что он снова дома, так похожи были ее слова на голос матери Азамата, и он испугался, что это она и есть.

– Сколько у меня времени? – спросил он еще неуверенней.

– Зачем тебе это знать? – прозвучал новый ответ, и парень в недоумении, словно магнитом притянутый, вошел в комнату.

Она сидела за столом и смотрела что-то в компьютере. Комната напоминала рабочий кабинет и была почти пуста, с креслом, стульями и большим телевизором на стене. Как будто в ней никто никогда и не жил.

– Ты не боишься…, – начал было он сам собой разумеющийся вопрос и осекся.

– Нет, не боюсь. Если что, у меня разряд по карате и кун-фу, а на входе сидит охранник.

– Я не заметил.

– Зато он тебя заметил. Уже позвонил мне снизу, пока ты мялся в дверях.

Она посмотрела на грязного, залепленного вонючей жижей парня в дверях и крикнула неожиданно громко.

– Марш мыться, живо! Сколько тебе говорить!

Прежде, чем отправиться прочь по взмаху ее руки в сторону по коридору, Азамат задержался на миг и спросил:

– А где твоя мама?

– Азамат, – сказала строго она, словно учительница в младших классах, не отрывая глаз от экрана компьютера. – Не задавай лишних вопросов. Или я закричу.

Азамат все понял и молча пошел в ванную. Она была большая, просторная, светлая, отделанная новой плиткой, с никелированными блестящими кранами и трубами, возникавшими словно ниоткуда из стен. Он закрыл на защелку дверь, разделся догола и пустил воду. Долго стоял перед ванной, слушая шум воды и глядя на хлеставшие струи из крана в облаке пара. За спиной его на двери было зеркало во весь рост, он оглянулся назад и удивился, увидев свое чумазое, вымазанное в зеленой жиже лицо, делавшее его непохожим на себя самого. Окинул в высоком зеркале взглядом мускулистую худую фигуру, напряг бицепсы, словно проверяя, осталось ли у него хоть что-то с собой из дома, и полез под летевшие брызги.

Он опустился в обжигавшую с непривычки воду, погружаясь в стремительно наливавшуюся ванну, закрыть слив которой поворотом кнопки он догадался с трудом, и замер, наполняясь раскаленным, прежде не испытанным теплом. Казалось, он плыл по небу на облаках, погружаясь в утробу матери, как иногда в детстве мечталось ему снова залезть, наслаждался покоем и уже старался забыть о всем том, что случилось сегодня. Ужас и смерть стояли от него далеко, словно они мелькнули в каком-то забытом кино, мельком просмотренном накануне, и Азамат уже воображал себе, как найдет непременно тут брата и уедет с ним вместе из города навсегда. Ему было хорошо, и он не заметил, как стал засыпать, погружаясь всем телом в воду.

Внезапно дверь приоткрылась, щелкнув задвижкой, которую, как оказалось, Азамат не сумел до конца запереть. Он вздрогнул и вскочил из наползавшего сна и едва не ушел с непривычки под воду, взбивая воду руками, увидев, как в ванную по половины просунулась фигура Евы, не глядя на смущенного парня, и подхватила с пола всю его загаженную одежду, которую он разбросал на полу.

– Постираю, – сказала равнодушно она и исчезла за дверью снова.

Азамат не успел ничего сказать, удивленный ее вторжением. Внезапно он вспомнил нечто, что заставило его тотчас похолодеть, и уже не стесняясь, перепуганный и похолодевший от страха, выскочил вон из ванной, подняв тучи брызг. Мокрые ноги, с которых лилась ручьями вода, разъехались по скользкому полу, он едва не упал, ударившись лбом о край ванны, но удержался, цепляясь за хромированные трубы, и кинулся вон, размахивая руками.