Артинский ярус. Круги на поверхности. Апокалипсис сегодня

Глава 12

Нет худа без добра

Башкирия. Мечетлинский район, село Больше-Устикинское, Санаторий «Карагай»

Октябрь, 2020 г.

– И вот почти неделю уже всем кагалом обсуждаем – какой у нас должен быть халифат, – продолжил Равиль. – Курултай собрали, старики молодежь слушают, молодежь высказывается. Порешили, что должны придерживаться народных обычаев да родную землю защищать. Собрались, значит, для того, чтобы утвердить очевидное. А споры идут насчет тонкостей и нюансов. На самом деле, я считаю, народу просто общение требуется и какой-то праздник – жуть случившая у всех души повыворачивала.

Равиль с десятком молодцов примчался минут через пятнадцать после того, как случилась стрельба. Пять разномастных машин да «Газель» с пулеметом в кузове развернули боевой порядок на площадке перед столовой «Карагая», ощетинились стволами, а затем ворвались на место побоища.

– Кто их так? – спросили бойцы чуть ли не хором.

– Да вот, Федя постарался, – сообщила им Флора. – Говорила ж я вам – нельзя меня без охраны оставлять, а вы «Курултай, курултай!». Не будь здесь Феди, плохо бы дело закончилось…

И быстро рассказала о ситуации, перемежая русский язык с башкирским. Добавила лишь: – Это ж такие твари, которым чуть дай слабинку, так и раком тут же поставят…

Пошарились по карманам убитых. Набор у каждого оказался стандартным: пистолеты, китайские ножи, сигареты, зажигалки и документы – паспорта или справка о недавнем освобождении. Телеса трупов специально осматривать не удосужились, но татуировки и без досмотра вполне наглядно синели на каждом мертвеце. В паспортах прописка – Красноуфимск.

Посовещавшись, парни с Большеустьикинска порешили, что раз уж в поселке создается халифат, то нужно оперативно сообщить, что красноуфимские «синие» претендуют на халифатскую территорию. Но трупы везти на курултай не следует, покойников и без того насмотрелись достаточно, а проще вывезти их в дальний овраг. А на въезде в санаторий обязательно нужно поставить караул. И немедленно. Выделили трех бойцов и «Газель» с пулеметом. Менять караул надумали вместе со сменой поста на свороте в поселок. Проверили связь, придумали позывной и посчитали, что инцидент исчерпан.

– А трофеи вам нужны? – поинтересовались у Андрея с Федором.

– Ну, оружия у нас самих достаточно, но только вот нет кое у кого привычки с собой его носить, а прочее… – Федор пожал плечами и плеснул водки в стопку, а Андрей решил осмотреть технику налетчиков. Во всех «лексусах», кроме «гелентвагена», ощутимо пахло мертвячиной. Видимо, красноуфимские «синие» особой привередливостью не отличались, выбирали автомобили пороскошней, вытряхивая из них тела бывших владельцев. Андрей поковырялся в бардачках, напрочь забитых купюрами и золотыми вещицами, порылся в багажниках, набитых водкой и коробками с шоколадом, но себе прибрал лишь пяток раций, обнаруженных при поверхностном обыске. И решил, что этого из обнаруженного трофейного имущества вполне достаточно.

– Вот и ладно, отгоним эти тачки в село, жмуриков – под откос, а нам еще курултаю все это докладывать, потом еще опять курултаить да курултаить, – заявили большеустьикинские «спецназовцы», – Если что – мы на связи!

Ворча, что «опять покойников таскать», вытащили из столовой дюжину трупов, закинули в багажники, вытряхнув оттуда ящики с водкой-закуской, и уехали, оставив в санатории охрану и Равиля, пожелавшего погостить у тети Флоры и пообщаться с лихими московскими ребятами.

– Вот такой у нас колхоз, – усмехнулся Равиль, – цивильный, но очень воинственный. Половина этих орлов даже в армии не служила, зато все отлично знают, как лучше надо воевать. Еще и других учат.

Тут заявилась тетя Флора с ведром и огромной шваброй и строго прошипела: – Вы тут нагадили, а убирать-то мне. Ткнула пальцем в мозги с кровью, размазанные по плитке пола столовой. Федор попытался было ей помочь как автор всего этого безобразия, но Флора сообщила ему, что пусть он в России полы моет, а здесь Башкирия. И путать не стоит. Потому что халифат!

Чтоб не гневить блистательную Флору, обустроились на веранде, где Равиль и начал рассказывать насчет особенностей построения халифата. Особенностей-то никаких и не было, но главное – независимость. От кого и зачем – пока не понятно, но потом время покажет. Равиль в прениях по постройке халифата не участвовал, потому что эти разговоры ему за день наскучили, пару деньков погостил в санатории у тети Флоры, которая, как оказалось, еще с юности была слишком уж ущербной башкиркой и вообще изначально плохонькой мусульманкой, поскольку паранджу носить не желала, и второй женой ни у кого быть не хотела, только первой и единственной. Потому Абый ее и отправил в санаторий, подальше от курултаевских ораторов. И тут дружок сагитировал в карауле на посту подежурить. Вот и подежурил, чуть любимую тетку не прокараулил. Хорошо, что Андрей с Федором вовремя в санатории оказались. А затем Равиль в лоб спросил Федора:

– А как же ты стрелять-то так лихо научился?

В этот момент как раз и Флора появилась на веранде. Пригласила в столовую – «все чистенько, сейчас и закусочку поставлю, да и тебе, Равиль, поплотнее покушать бы надо, а то за Федором с его рюмками через каждые пять минут, не угонишься. Да и курите там спокойно, и я с вами посижу-послушаю». Перебрались в столовую.

Федор плеснул в рюмки водки, не дожидаюсь, пока сотрапезники поднимут свои емкости, опрокинул дозу в глотку, порылся вилкой в мисочке с солеными груздями, закусил и закурил. Выпустил струю дыма и начал рассказывать:

– Еще в дороге хотелось тебе, Андрюха, про жизнь свою живописать. Но как-то настроения не было, да и не мудрено – без того событий хватало, было что обсудить и осмыслить. Впрочем, и говорить то про некоторые особенности моей жизни особенно не хотелось. Ну, в общем, так – я, короче, лет двадцать в первопрестольной киллером работал. Убийцей. Стрелял бандюганов и хапуг зажравшихся. Тех, кого мне заказывали. Убивал и не попадался. Потому что меня никто и не искал. Не было меня, был я этаким призраком.

– Федя, с твоим-то зрением – какой ты стрелок? Хотя результат налицо, вернее – недавно вот на этом полу красовался, – перебил его Андрей.

– Насчет зрения, кстати, – продолжил Федор. – Заметил, что у меня зрение резко улучшается. Еще в Казани это дело началось, я там в «Оптике» очков себе набрал в разных оправах, у меня ж линзы- «восьмерки» были, с детства близорукостью страдал. К докторам обращался не раз – неизлечимо, отвечали. Но уже в Казани почуял, что зрение меняется. Набрал в Казани оправ с линзами послабее: «семерочки» и еще в Уфе прибарахлился, взял даже «пятерочки». Очень уж оправа приглянулась, фасонистая такая. И пригодилось: сейчас вот та самая «пятерочка» на мне, хотя даже не предполагал, что линзы пригодятся. Не знаю что и как, но зрение радикально меняется в лучшую сторону. Прозреваю, в общем. А моя стрельба, как ни странно, началась как раз из-за моего хренового зрения. Нет худа без добра.

В начале девяностых жил я в заводской общаге. Там многие жили – и «лимита» постсоветская, и всякая наезжая публика. Весело жили и дружно. Со мной в комнатухе жил парень, армянин, и погоняло у него было Арнольд. Ну, а как еще армянина обозвать? Потому, наверное, что телосложением был далеко не Шварцнеггер. Худенький был, шустрый, верткий, но носатый. И когда армяне с азербами Карабах устроили, земляки подкинули ему идею оружие добывать. И не просто мысль такую подарили, а денег дали и всякие нужные связи. Диаспора ихняя подусуетилась. И стал Арнольд оружейным дилером. А мы с ним всячески дружили – водку пили, и прочее.

Автоматы-пистолеты добывал Арнольд у всяческих прапорщиков, которые за доллары родиной торговали, ну и оружием тоже. Оружие отправлял поездом, через своих проводников. А диаспора с ним рассчитывалась. Поэтому у нас в комнатухе всегда две-три здоровенных горнолыжных сумки под кроватями торчали, набитые «калашами». И как-то земляки Арнольду претензию выставили – дескать, оружие непроверенное посылаешь, нехороший ты парень. По такому случаю мы с Арнольдом водкой закинулись и порешили все свежекупленное непременно проверять.

Наутро запихали десяток автоматов с пистолетами в сумки, сели в электричку, уехали к черту на рога в чисто поле и Арнольд начал там в мишени палить. А я сидел и водку пил, чтоб скучно мне не было. Арнольду надоело лупить в белый свет как в копеечку, подсел он ко мне на расстеленную коммунистическую газетку, выпил-закусил и предложил тоже пальнуть. Ну, я ему, конечно, напомнил, что мне мишень сначала нащупать надо, а потом в нее стволом ткнуть. Вот тогда спуск нажму и уж точно попаду. И поскольку нам к тому времени от водочки захорошело, то так мы и решили сделать. Чтобы уж пострелять так пострелять.

Вытащил Арнольд из- под задницы своей газетку «Правда», отошел метров пятнадцать, палку воткнул, на нее газетенку присобачил. «Видишь?», – меня спрашивает. «Вижу, но хреново». – отвечаю. «Вот хреново и стреляй», – говорит Арнольд. Сам сразу же от газетенки отбежал – не дурак, понимал, что я и в него попасть могу. А у меня в голове что-то щелкнуло: стрелять нужно на шелест бумаги. Послушал я шелест, выстрелил. Арнольд аж от радости завопил – точно в глаз какому-то партийному персонажу, в газетке пропечатанному, попал. «Давай, – говорит, – Еще!». Отбежал от мишени, я опять выстрелил и в лоб тому печатному персонажу попал.

Арнольду забава понравилась, мы с ним еще водки приняли, решили столь удачную стрельбу продолжить. Арнольд новую газетенку, которую уже у меня из-под задницы вытащил, на палку прихреначил и метров на полста отошел, свежую мишень установил. Отскочил от мишени подальше и кричит, дескать, чтоб стрелял. Я вслушался повнимательнее, выстрелил и опять попал.

И вот с той поездки начались у нас с Арнольдом регулярные выезды со стрельбами. А у меня в голове что-то щелкнуло к тому времени и начал я каким-то чутьем мишень чувствовать: и на слух, и чуть ли не на запах, даже до сих пор объяснить не могу. Просто в голове включалась эта мишень и я в нее попадал. Точно попадал. Ну, точность, конечно, еще и от оружия зависела. Из «тэтехи» легко научился в консервную банку, даже в донышко, если Арнольд донышком ставил, в самый ее центр попадать. И навскидку, не целясь. Чего мне было целиться, если ни мушки на стволе, ни мишени все равно не видел. Линзы в очках толще указательного пальца. Но попадал уверенно. Называл это стрельбой по наитию. Вместо зрения – нюх и интуиция. И удача от Бога.

Года полтора ездили мы с Арнольдом на стрельбы во всякие удаленные гребеня на электричках. Стволы проверяли, а я руку набивал. Хорошо набил. Но потом у Арнольда бизнес рухнул – диаспора поставки оружия масштабно отладила и без услуг Арнольда начала обходиться. Но он не печалился, еще с каким-то барахлом начал шустрить, что-то по компьютерной части. Но пяток стволов у нас остались, патронов хватало, и на пикники со стрельбами мы частенько выезжали. Выпить на природе водочки да по бутылкам пострелять – отличный отдых.

Но как-то прихожу с работы в комнатуху, гляжу – Арнольд, весь поникший, водку дует без закуски. – Чего печальный?, – спрашиваю. А он и рассказывает, что сестру двоюродную с мужем и детьми какой-то изверг азербайджанский, сколотивший в Москве банду, убил, ночью всю семью вырезал. Отморозок конченный, пытал и насиловал, а потом горло всем перерезал. Ну, я ему и говорю: – А давай завалим палача? Арнольд идею поддержал.

И завалили этого урода. Просто завалили, фактически без всякой подготовки: Арнольд узнал, где этот азер обычно гуляет, показал мне его, и когда ночью эта дрянь из своей сраной тошниловки-забегаловки вышла на крыльцо, я ему в темноте кромешной метров с тридцати пулю в лоб влепил. Из кустов стрелял. Ждать, конечно, долго пришлось. Под дождем. Но дождался. И никаких романтических угрызений совести нихера не испытывал.

Арнольд за месть эту хорошо проставился, неделю пили, поминали его родичей. А потом, через некоторое время, спросил меня: – Пострелять опять не хочешь? Убрать кое-кого надо, и люди хорошо заплатить готовы. Я подумал да и согласился. Потому что никакой жалости к этим зажравшимся на слезах человеческих извращенным уродам никогда не испытывал. Собаке собачья смерть, хотя собаки – животные благородные. В отличие от множества подонков.

И как-то дело наладилось: опять цель подвернулась, торгаш какой-то с рынка вел себя не по-людски, еще раз стрельнул, и стрельнул удачно. А потом уж Арнольд заказы постоянно таскал – снова торгаши, разномастные бандиты да банкиры. А я постоянно на электричках катался да на лесных полянах тренировался. Чтобы этих уродов надежней валить. И никаких претензий ко мне никогда ни от кого не было. Никто нами не интересовался. Или Арнольд такие цели подбирал, что всем было по хрен на то, что их убрали, то ли ни меня, ни Арнольда подозревать никому в голову не приходило. Заказы к Арнольду приходили через десятые руки, опять же через диаспору, так же замысловато поступали и деньги, в расчетах никто никогда не обманывал, все было очень просто и одновременно очень запутанно. Концы в воду, как говорится.

Жили мы с Арнольдом все в той же комнатухе в общаге, девиц в гости приглашали да водочку попивали. А денежки у нас водились, потому что труды наши богато оплачивались. Но ни квартиры скупать, ни тачки навороченные менять как перчатки, ни прочими гламурными понтами обзаводиться мы как-то не стремились. Тем более я, к примеру, никогда в жизни за руль не садился, потому что зрение не позволяло. Жили скромно, но дерзко и дружно.

В начале ХХI века вместо бандитов в заказах стали появляться чиновники, но для меня они от бандитов мало чем отличались – разве что рожы самодовольней да жопы потолще, вот и вся разница. Так вот лет этак двадцать я выходил на улицы и постреливал, горя не знал и ни о чем не жалел. А потом годков десять назад Арнольда пригласили переехать на родину, в Армению, какой-то пост ему в каком-то природоохранном министерстве дали. Тот и согласился, потому что к тому времени природу очень полюбил, особенно если на этой природе водку пить да по консервным банкам стрелять. Арнольд, как и я, одинокий был – вся его семья погибла в Спитаке во время землетрясения. Оттого его на историческую родину особенно никогда и не тянуло. Долго он размышлял, со мной разговоры вел, и, в конце-концов, решился предложение принять. А наш расстрельный бизнес все равно пришлось к тому времени сворачивать: былые заказчики своих конкурентов и прочих всяких неугодных убирали к тому времени уже интригами. Стрельба не требовалась, свои своих же поедом и безжалостно ели. Потому что людоеды и сволочи. Вот такая она, судьба моя киллерская….

Арнольд, после того, как в министерстве в Армении обосновался, ко мне в гости не раз наезжал, обычно в составе какой-нибудь своей специальной армянской делегации. Все по каким-то тайным природоохранным делам: оружие какое-нибудь, необходимое для правильной защиты природы, прикупить или там технику природоохранную, из воинских частей списанную. По официальным, конечно, каналам, с откатами, поздравительными речами, подписанием соглашений о намерениях и прочими пафосными атрибутами. Но мы с ним уже не в комнатухе водку пили, а в ресторанах. Он меня обычно затащит в какой-нибудь бутик, оденет-обует, в парикмахерскую загонит, а потом уж и в приличное заведение двинемся ужинать. Старался, чтоб я прилично выглядел. О репутации своей заботиться начал, хотя напивались, как и раньше, вдрызг и в хлам. Но так не только у российских, а даже и у армянских чиновников принято, как Арнольд объяснял.

И этот «Глок» он мне в один из приездов подарил. Хороший парень. Очень надеюсь, что хотя бы он выжил. Потому что ничем в своей жизни Бога не прогневил и плохого никому не сделал. А если нет… Значит – судьба. Давайте выпьем за доброго человека!

Глава 13

Вихрь скандинавского бога

 
Свердловская область. Красноуфимск. Полустанок Зюрзя
Октябрь, 2020 г.
 

– А как мы загуляем, Лысый! Все девчонки наши будут! Как думаешь, на сколько всего этого добра нам хватит?

– Да и Ржавый не посмеет нас малолеткой попрекнуть. Мы с тобой все его базары такими козырями покроем, что почет нам будет и всеобщая уважуха. Главное – как только на станцию этот состав пригоним, так сразу к смотрящему, чтоб охрану выставил. Иначе и глазом не моргнешь, как растащат…

– А наркоты-то сколько можно взять?! Наглухо обторчимся! – оскалился Пискун.

– Да откуда ж столько дури сейчас взять? Все ж вокруг померли. Кто нам ее привезет?

– Вот что-что, а наркоту всегда привезут. И по фиг, что все барыги померли, новые появятся и притаранят. Свято место пусто не бывает!

– Это уж точно. Найдут наркоту. И привезут, даже в дверь постучат и купить попросят. Лишь бы было чем платить. А мы заплатим. Сейчас мы все, что хочешь, купим!

– Вот и погоняй давай телегу, чтоб засветло успеть все дела разрулить. Не для того мы корячились, вагоны перецепляли и всю эту дуру с захолустья гоним.

– А вовремя нам подфартило в тот тупичок заглянуть. Вот ты спирт, спирт… Кроме спирта двадцать вагонов с бензином. А бензинчик-то и раньше дорог был, сейчас же вообще всем стал нужен. Не заправишь – не поедешь. Да мы с тобой нынче кумы королю, сваты президенту. Так что жми на газ, пацан, не зря ж ты в ПТУ на помощника машиниста учился. Наш паровоз вперед лети!

– Так и без того разогнались, станция на подходе. Я вот боюсь, что не тормознем вовремя и Красноуфимск пролетим. Или там на путях какой-нибудь дохлый поезд стоит. Воткнемся.

– Не ссы! Летим со свистом! На всех парах к перрону встанем, чтоб все видели и обалдели! Нет там никого на путях, все поезда с мертвяками от города оттащили.

Лысый с Пискуном вместе чалились на малолетке, потом перешли на взросляк, где их раскидало по уральским зонам. Откинулись полгода назад и встретились уже в родном Красноуфимске. Друг друга знали с детства, чуть ли не на одной улице жили, бывало и хари друг другу в переулках били, но чего уж старое поминать. Пискун отхватил срок за то, что какого-то убогого студента-рэпера на дискотеке ножом неудачно ткнул, а Лысый сел за то, что спьяну магазинчик подломил. Авторитета на отсидке не нажили, да и вернувшись в Красноуфимск, проканали за бакланов.

Мечтали подняться любой ценой. И тут подфартило – заехали на тачке, из которой покойников вытряхнули, в дальный железнодорожный отстойник, надеясь богато застрявшие там вагоны прошмонать, да и обнаружили сначала два вагона со спиртом, а потом чуть не целый состав с бензином. С грехом пополам подогнали невесть как очутившийся на путях тепловоз, сцепили вагоны, еще раз замутили по дозе, вмазались, раздухарили агрегат и вперед по шпалам. Не зря же Пискун до отсидки на машиниста учился. Вот и пригодилась наука.

– А вот это уже, Лысый, Зюрзя. Значит и станция близко. А что за хрень на путях стоит? Какие-то доски, что ли, навалены…

– Похоже, телега тракторная раскорячилась и доски из нее высыпались. А вот счас мы ее толкнем, чтоб пути нам не загораживала…

– Бля, да за этой телегой целый «кировец»! Какой-то мудак по путям, что ли, на тракторе решил кататься. Лысый, давай тормози! Иначе нам….

Тепловоз разбил в щепки телегу и, раскорячившись, борзо влетел на массивный трактор. Вздыбился и опрокинулся навзничь. Лежал, жужжал и хрипел колесами. Разогнанные цистерны вставали на дыбы, громоздились друг на друга и, словно в антикварных фильмах про партизанскую войну, дружно валились под откос. Грохнул взрыв и над со скрежетом съеженным и сплющенным составом полыхнуло пламя. Небольшое такое пламя, но моментально ставшее всеобъемлющим и необъятным.

У катастроф агоний не бывает. Сначала было тихо. Оглушительно и безудержно тихо. Такой тишины попросту не случается. Точнее – просто так не случается. Разве что в преисподней, во время обеденного перерыва бывает такая тишина. Эта тишина душила сама себя. Затем не стало воздуха, зато нарастал давящий, шипящий и злобный визг. Визг завершился каким-то жутким глобальным стоном. И взвыло все! Фейерверка не было, фейерверк – это забава для китайцев, для уральцев же была уготована воистину геенна огненная. Взрыв емко вздыбил окрестности. Рваные гроздья раскаленного добела вмиг искореженного металла и ревущие животным огнем кубометровые лужи озверевшего пламени жутью осыпались за полкилометра от железнодорожных путей. Через пять минут свирепо полыхало все, что даже и гореть не могло. В том числе и дощатые сараи, огражденные колючей проволокой.

А сараи гореть могли, еще как могли. Построены они были более, чем полвека назад, в далеком 1947 году по типовому проекту «сельскохозяйственное хранилище». Использовались же для хранения монацита, ториевого песка. Песок этот по крохам собирался на месторождениях России, Монголии, Китая и Вьетнама еще в сталинские времена. Тогда перед советскими учеными стоял глобальный вопрос: «Из чего – урана или тория – делать ядерную бомбу?». В конце концов, порешили делать ее из урана – оказалось, что проще, удобнее и эффективнее. Но собранные запасы еще одного возможного сырья – тория – положили на хранение.

Торий – элемент таблицы Менделеева – радиоактивен, весьма устойчив и до сих пор оставался перспективным источником получения ядерной энергии. Изотоп тория мог служить сырьем для получения изотопа урана. Называется он торием в честь сурового бога викингов. В скандинавской мифологии бог Тор «заведовал», если так можно выразиться, громом, бурей и плодородием. В общем, вседержатель с разносторонними интересами. Потому столь многогранный бог и был, наверное, одним из главных деятелей пантеона сынов хмурых северных земель. Певцы-скальды описывали его как приземистого богатыря с каменным топором.

И так уж получилось, что один из самых крупных складов тория находился под Красноуфимском близ станции Зюрзя. В тех самых дощатых сараях с шиферной крышей за складским забором хранились тысячи тонн этого самого монацита. Хранились незатейливо – в крафт-мешках и ящиках, которые были сложены в хибарах, предназначенных для хранения сена и на самый крайний случай – зерна. Но только не монацитовой руды. Впрочем, в те суровые времена поствоенного социализма никто не задумывался о нюансах хранения радиоактивных веществ. И сделали склад изначально максимально дешевым и простым. Объект получил гордое имя «Каменный Пояс». В восемнадцати строениях, выполненных из досок и прикрытых фанерной крышей, монацитовый песочек был уложен штабелями и кое-где даже рассыпан.

Но ториевая руда лежала не совсем чтобы спокойно и безучастно. Она постоянно выделяла радиоактивный газ торон с периодом распадом 56 секунд. И если на самой территории склада, буквально в нескольких метрах от сараев, уровень радиации составлял от 13 до 15 микрорентген в час, что вполне соответствовало принятым нормам, то непосредственно около стен ветхих строений уровень доходил в разное время до 70 микрорентген. А уже внутри помещений системы «типовое сельскохозяйственное хранилище» бушевали тысячи радиоактивных единиц.

Потенциальную опасность склада на Зюрзе, никто, кстати, и не скрывал. Но терпели ради вероятной несметной прибыли. Ждали, что переработка монацитовой руды может дать бешеные деньги. Помимо того, что торий оставался перспективным радиоактивным топливом – несколько атомных станций в мире работало именно на нем – в монацитовой руде скрывалась масса сопутствующих редкоземельных элементов. Практически весь редкозем таблицы Менделеева. А стоимость редкоземельных металлов на мировом рынке была такова, что после переработки и добычи можно жить припеваючи. Владельцам этих самых ториевых залежей.

А ветхие склады принадлежали государству, рачительно следящему за ресурсами, которые можно выгодно продать. И это государство надеялось, похоже, когда-нибудь найти покупателя, могущего не только заплатить изрядные деньги за ядерную руду, но еще и грамотно загрузить, вывезти и доставить «песочек от бога Тора» к месту использования. И на этой забаве, надо думать, надеялось нажиться не одно поколение приатомных чиновников. Но не успели. И теперь к сараям подбирался огонь. Сараи полыхнули мгновенно – иначе и быть не могло, поскольку доски типовых сельскохозяйственных хранилищ были отлично высушены за семьдесят с лишним лет.

На железнодорожных путях бушевало, пожирая окрестный кислород, плотное огненное марево, склады полыхали отнюдь не синим пламенем. Диким жаром пыхнули ветхие сухие строеньица, яростно предались огню хранящиеся в сараях сталинские ящики. Треснуло, двинулось и рванулось на свободу все, что могло. Природа чужда стабильности. И взвились ввысь могучие огненно-вихревые потоки (ну как тут не вспомнишь доисторического бога Тора!), и разверзлась пресловутая турбулентность. Подхватила взбесившаяся стихия тот самый радиоактивный монацит, семьдесят с лишним лет без дела пролежавший в ветхих сараях, и подняла его в небо. Подняла и бросила на Красноуфимск.

Этот октябрьский вечерок выдался на удивление теплым и блистал последним осколочком уральского бабьего лета. Красноуфимцы видели жуткое пожарище, но сделать ничего не могли – ну не было в городе мощной техники, могущей хотя бы не погасить, а, быть может, притушить огонь. Городу оставалось лишь надеяться, что «красный петух» не доберется до окрестностей. Огонь не добрался, зато нагрянул песчаный вихрь.

Песок начал сыпаться с небес, из пришедшей со стороны Зюрзи плотной серой тучи, пусть и ранним, но сумеречным осенним вечером. Шуршал по асфальту, стучался в окна, сбивал еще оставшуюся на деревьях редкую не осыпавшую листву.

Поутру город, усыпанный сероватым песочком, судорожно проснулся. И кто-то, очень умный и продвинутый, достал из дальней заначки в кладовке дозиметр. Прибор показал 200 микрорентген в час. Стало понятно, что живые могут начинать завидовать мертвым.