– На лезвии! До флага тридцать километров, и мы проигрываем! – Юлий вцепился Борису в воротник и стал орать ему прямо в лицо. При этом капитан приложил его затылком о железный бортик. От боли в голове мага прояснилось, и он вспомнил, что «лезвием» по традиции называли финишную прямую: – Давай! Сделай что-нибудь! Слышишь меня! Утоплю!

– Я не знаю, я не могу, – Борис скорее лепетал, чем говорил, сам не слыша свой голос. От гвалта, жары и едкого дыма, который, кажется, теперь шел изо всех щелей, у него текли слезы и сопли, а голова раскалывалась от боли. Юлий все же догадался, что тот сказал, и влепил Борису пощечину, а потом, потеряв равновесие от резкого движения, упал на него, отчего головой о железяку приложились уже оба.

Юлий вцепился, почти обняв, в Бориса, а его рука потянулась куда-то назад и вниз. Борис с ужасом понял, что его только что отстегнули от сиденья. Хрупкая иллюзия безопасности лопнула, как мыльный пузырь. Юлий встал и, не обращая внимания, что от тряски его ноги отрывались от пола, рывком поднял Бориса за плечи, поставив его рядом с собой.

– Борис, – Юлий впервые обратился к нему по имени (пусть и неправильно поставил ударение) и, что было неожиданно, говорил очень спокойно: – Мы проигрываем, а проиграть мы не можем. Сделай так, чтобы мы выиграли. Ты понял? Ты же волшебник, черт возьми, а не балласт! Не балласт же? От балласта мы избавляемся.

Будто вторя его угрозе, поезд громыхнул и выплюнул из-под колес какую-то деталь. Двое мужчин проводили ее короткий полет взглядом.

– До финиша минут десять, установка протянет от силы пять, а у тебя есть три! – Юлий был чересчур спокоен, глаза его опасно блестели, а губы перекосило в предынсультной ухмылке. Потом он заорал так, как до этого еще не орал, перекрыв рев, грохот и свист гонки: – Вперед! Вперед! Вперед! Мы победим! Ублюдки, мы победим!

Он отпустил Бориса, и тот грохнулся на пол. Юлий, что-то выкрикивая дальше, стал барабанить кулаками по обшивке. Потом он спрыгнул к кочегарам и отобрал у одного из них лопату. Пригрозив ей Борису, он стал закидывать уголь в топку.

Борис хотел выругаться, но прикусил себе язык от очередного рывка паровоза. Его взгляд забегал вокруг в поисках того, что могло ему пригодиться. Борис был неудачливым бизнесменом, плохим шарлатаном и не очень хорошим магом, но и члены команды «Верного» не были хорошими гонщиками – как раз в этот момент их обошли два других паровоза.

На полу лежал маленький гаечный ключ, немного ржавый и погнутый. Борис дотянулся до него и схватил. Потом он вырвал из дырки в сидении кусок поролона нездорово-желтого цвета и, немного откатившись в сторону, смог вытащить из щели в полу кусок проволоки.

– Майка! Дай мне свою майку! – крикнул он кочегару без лопаты, который остекленевшим взглядом пялился на пламя в котле. Кочегар попытался снять майку, но вместо этого запутался в ней и, потеряв равновесие, грохнулся на задницу. Уже из такого положения он разорвал ткань и, блеснув рельефом оголившегося торса, кинул Борису ее грязные куски.

Насквозь сырая от пота и масла, прокопченная в угольной пыли, майка присоединилась к странной коллекции предметов Бориса. Ползая по паровозу, он нашел осколок стекла, гайку, кусок угля, деревяшку и железные опилки. Борис не знал заклинаний и заговоров на такой случай, да и какой тут был «случай»? Но он знал другой вид магии, один из самых древних: магию крови, пота, соплей и отчаяния. Из собранного мусора он смог скрутить что-то похожее на тотем. Куски проволоки были похожи на щупальца, гайка служила единственным глазом, а поролон и разорванная майка стали плотью маленького, перекошенного, гадкого как на вид, так и на ощупь божка.