– Сколько ты за них за всех хочешь? – поглаживая козлиную бородку, как-то безрадостно спросил смотритель.
– Девяносто золотых, – изображая задумчивость, ответил поставщик, скребя заросший щетиной подбородок.
– Сколько-сколько? – прищурившись от удивления, переспросил Лурт.
– Девяносто, – чёрство растянул Шереан.
– Совсем совесть утратили, крохоборы! – ошеломлённо выпалил смотритель. От возмущения он нахохлился и поспешил утолить внезапно возникшую жажду медовухой. – Всякий раз у вас цены растут! Будто бы Дэкрий не знает их рыночной стоимости! – бунтовал Лурт, неохотно доставая кошелёк.
– Что поделать, всё дорожает, – невинно развёл руками Шереан, пребывая в глубоком безразличии. – Ты точно их будешь покупать или мне их обратно везти? – утомлённый скукой и апатией, угрожающе произнёс Шереан.
– А! – насупившись, безнадёжно махнул рукой Лурт. Он угрюмо отсчитал монеты, и, скрипя сердцем, распрощался с запрошенной суммой. Затем смотритель жестом подозвал к себе стражу и двух надзирателей.
– Тащите их в яму, пускай посмотрят на своё новое жилище, а потом выдайте им инструменты – нечего отлынивать от работы, пускай помогают остальным, – распорядился Нэлвард. Подчинённые без лишних слов принялись исполнять приказ.
– Когда ожидать следующую поставку? – съедаемый любопытством, спросил смотритель.
– Однозначно, уже не в этом году, – утолил интерес Шереан, торопливо закрывая повозки.
– Тогда постарайтесь прислать девочек… эм… помоложе, если вы понимаете, о чём я? – с разгоревшимся энтузиазмом попросил смотритель.
– Вполне, но обещать ничего не стану, не вы один просите подобный товар, – объяснил поставщик.
– Будь уверен, я не поскуплюсь за него! – твёрдо заявил Лурт.
– Я учту, – коротко ответил Шереан, вскочив на повозку и взяв в руки поводья. По его спешке и сердитым глазам, можно было с точностью судить о том, что общество смотрителя соляных рудников ему явно не по душе.
– Цену, хотя бы назови?! – уже сплетающимся от медовухи языком, громко потребовал Лурт.
– Дэкрий назовёт, – мрачно буркнул Шереан, – Но, пошли!
– Тьфу! Вот же говнюк! – покачнувшись, озлобленно рявкнул смотритель, бросив вслед поставщику рабов опустевший бурдюк.
Оковы и звонкие цепи служили ежедневным украшением рабов, просоленные потом и испачканные засохшей кровью лохмотья – их нарядом. Объедки господ – были для невольников праздничным угощением, шрамы и ссадины – наградой за тяжкий изнурительный труд, сравнимый с затяжным банкетом у безжалостной владычицы смерти. Жизни этих людей не стоили ровным счётом ничего, даже щенки борзых собак ценились куда выше. Откровенно говоря, для рабов каждый прожитый день был небольшой передышкой в нескончаемом круговороте пыток и истязаний. Вторую половину подобного дня новоиспечённые невольники, привезённые Шереаном из Сильвербриджа, вкушали его омерзительные прелести и бесчеловечные ласки, привыкая к своей новой семье.
Ночью, грязные, измученные непосильным трудом и изморенные голодом, рабы начали знакомство с их «уютным» жилищем – тесным песчаным гротом, который впоследствии для некоторых мог стать и их склепом (мёртвых либо глубоко закапывали в песок, либо со скал выбрасывали в капризную морскую пучину).
В стенах грота царил полумрак. Факелы коптили каменный потолок и стены своим горячим дыханием, источая едкий горький дым. В этом жутком месте держали и детей, и стариков, и женщин. Их тела прикрывали выпачканные потом и засохшей кровью лохмотья и набедренные повязки, нередко продырявленные временем. Спали рабы на песке, чуть ли ни друг на друге. По нужде ходили в выгребную яму, вырытую в дальнем углу. Ночи напролёт не утихал кашель больных стариков и их болезненный протяжный стон, точно сама смерть несмолкаемо ворчит через недуги этих бедолаг. Впалые в орбиты глаза невольников на исхудалом лице в душном полумраке поблёскивали отчаянием, подобно алмазам, прочно застрявших в горной породе. Худоба рабов была настолько ужасной, что кожа, казалось, как чулок была натянута поверх костей. Под глазами чернели фиолетовые круги, от чего лица несчастных людей напоминали жуткие маски привидений. Пустота и безнадёжность правили душами невольников, обречённых на гибель в колодках, отражаясь всей своей полнотой в их безропотных взглядах.
За день Сибэль пришлось отведать и кнута и палок. Из-за изнурительного труда руки отваливались, от кирки на ладонях лопнули кровяные мозоли, а пальцы едва сжимались. Жажда скребла высохшее горло, рычащий измождённым голодом желудок, смирился и умолк. Сон и усталость усердно пытались опустить веки, но спина, облизнутая кровожадным кнутом ни один раз, горела и саднила, не давая покоя. Однако в отличие от других новеньких, враждебно озиравшихся по сторонам, Сибэль сохраняла железное спокойствие. Прижавшись спиной к стене, унимавшей своим холодом боль, и закинув запястья рук на согнутые колени, девушка, наконец, задремала. Однако протяжный вой предательской решётки, нарушил её блаженный минутный покой, будто звоном колокола долетев до чуткого слуха Сибэль. В убежище рабов вошёл стражник с корзиной чёрствого хлеба и небрежно вытряхнул в толпу сильно отличавшиеся друг от друга куски, словно ребёнок, подкармливавший голубей. Невольники набросились на скромный ужин, как муравьи на сахар. Второй стражник подставил бадью с водой и бросил в неё деревянный черпак.
– Жрите, подневольные псы! – глумливо усмехнулся он. Наблюдать за рабами, за их соперничеством, была для него одной из любимейших забав.
– Я раньше тебя тут не видел… новенькая? – спросил смуглый темноглазый мужчина заросший чёрными волосами, вызывающе встав перед Сибэль и, причмокивая, жуя хлеб. Медленно приподняв голову, девушка промолчала, скользнув холодным взглядом по неожиданному собеседнику.
– Хочешь? – подразнил куском хлеба навязчивый раб.
– Отдай старику…, ему нужнее, – бесчувственно ответила Сибэль, не поднимая глаз.
– Он всё равно ни сегодня-завтра подохнет, а тебе не мешало бы поесть… перед трудной ночкой-то, – цинично улыбаясь, насмешливо произнёс мужчина.
– Да, сегодня для твоей прелестной задницы будет работёнка, – поддержал домогательства рыжеволосый приятель.
– Вам друг друга мало? – сухо бросила Сибэль.
– У, да ты вострая на язык! Интересно, как ты им ещё владеешь? – бесцеремонно ухмыльнулся чернявый, сняв набедренную повязку. – Ну, и чего ты смотришь? Ждёшь особого приглашения?! – раздражённо приказал он, несильно пнув девушку по голени. Рыжеволосый приятель бросил обглоданный чёрствый затвердевший кусок хлеба Сибэль в лицо. Она стерпела, едва пересиливая разразившуюся в душе ярость.
– Нагибайся, мне давно не хватало женского тепла! – похотливо сказал он, крепко сжав Сибэль запястье.
– Убери руки, ублюдок! – угрожающе процедила она.
– Ух, какая горячая, с характером, это возбуждает! – приблизился чернявый насильник.
– Отстаньте от неё! – прохрипел старик. Мучительно борясь с лихорадкой слева от Сибэль, он нашёл в силы привстать.
– Отвали, старый! – толкнув старика, приказным тоном сказал рыжий. Постанывая от боли, он рухнул на песок, болезненно держась за поясницу, пронзённую жуткой болью.
– Не вмешивайся, если здоровье дорого! – угрожающе огрызнулся рыжий, демонстративно замахнувшись кулаком.
– Не зли меня, девчонка, приступай уже! – гневно прорычал чернявый, пытаясь схватить девушку за волосы, чтобы притянуть к себе. Едва заскорузлая ладонь потянулась к Сибэль, как её терпение резко улетучилось. Она, перехватив руку насильника, вывернула ему кисть, а после схватила его за мошонку и что было сил, сдавила её, наслаждаясь воплем невыносимой боли, вырвавшимся из глотки мужчины. На его глазах выступили слёзы, лицо покраснело, а самого чернявого, казалось, страдания скручивают в спираль, точно алюминиевую проволоку.
– Дёрнешься, и твой озабоченный дружок останется без яиц! – грозно предупредила Сибэль рыжего, застывшего в растерянности. Её усталое лицо внезапно расписали краски жестокой ярости. – Отдай хлеб старику, извинись перед ним и проваливай! –
– Проклятье, делай, что она говорит! – обессилено простонал, будто скулящий щенок, чернявый. Его друг сделал так, как ему приказали. Стражник, хохоча во всё горло, заинтересованно наблюдал за этой картиной, подобно наивному ребёнку в цирке, веселящегося от одного вида несмешных клоунов.
– Ты заплатишь мне за это унижение, сука! – процедил сквозь зубы рыжий, изливая ненависть, вызванную смирением.
– Уже дрожу от страха, – с издевательским презрением ответила Сибэль. Опираясь спиной о стену, она медленно поднялась на ноги, не смея утрачивать власть над оскорбившим её достоинство насильником. – А ты, – обратилась она к чернявому, скрюченному и измождённому болью, – ещё раз снимешь перед моим лицом свою набедренную повязку, я сломаю тебе шею – ультимативно пообещала Сибэль. Через её слова сочилась пугающая угроза.
– Да-да, я услышал тебя, только, прошу, отпусти, – сдавленным шёпотом попросил мужчина, не стесняясь слёз. И как только девушка разжала свою ладонь, некогда смелый и уверенный насильник, облегчённо дыша, немощно упал на песок и стал беззащитен, как новорождённое дитя. К нему тотчас приблизилась гурьба рабынь, судя по всему когда-то ставшие жертвами его извращённых желаний, и начали глумиться над ним, точно гиены над добычей. Одна из этих женщин как-то уважительно посмотрела на Сибэль, будто спрашивая у неё разрешения для долгожданной мести. И её кивок в знак согласия, словно разрушил невидимую стену, отделявшую грань здравого рассудка от пропасти кровожадного безумия – женщины, подобно изголодавшимся ненасытным шакалам, напали на насильника, безжалостно осыпая его градом ударов, закалённых долгожданной ненавистью. Рабыни били свою жертву, не щадя собственных ни рук, ни ног. На суматоху сбежались разозлённые стражники, щедро раздавая удары дубинками всем на своём пути. Когда они, используя грубую силу, оттащили разъярённых женщин от насильника и поставили их на колени, не забыв их одарить тяжестью своего орудия порядка, чернявый, получивший по заслугам, не двигаясь, лежал на песке. Один из стражников с омерзением и неохотой, коснулся носом сапога рёбер пострадавшего.
– Видать, покойник, – неуверенно буркнул он, пожав плечами.
– А что, если живой? – возразил другой стражник.
– Да какая теперь разница, сержант с нас всё равно шкуру спустит! – пряча за щитом недовольства своё беспокойство, сказал третий охранник.
– Заткнись! Лучше неси сучкам лопату, пусть копают мертвецу могилу! – сердито сдвинув брови, приказал первый стражник. Когда он говорил, то не сводил жалящего злобного взгляда с рабынь, что свершили преступление и теперь находились в полной власти у стражников, облачив свой разум в беспрекословное смирение.
– А с зачинщицей этого бардака, что делать будем? – поинтересовался, второй стражник.
– Ничего не будем, – угрюмо пробасил собеседник.
– То есть как? – удивился его товарищ.
– А вот так… у смотрителя на неё свои планы имеются, – огрызнулся первый стражник.
– А тебе это откуда знать?
– Видел, как он сегодня на неё вес день таращился, а я здесь не первый год уже, так что знаю её дальнейшую судьбу на рудниках первые, эдак, недель пять-шесть, – мрачно усмехнулся стражник, потирая подбородок.
– Старый сукин сын, у него жена с детьми, а он с рабынями развлекается, тьфу, мерзость какая! – возмутился его товарищ, вспыхнув неподдельным гневом.
– Когда-нибудь он доиграется, пёс проклятый, его нелепые указы и прихоти, как занозы в заднице, надоели, аж до такой степени, что хочется порой его заколоть, а труп скормить собакам! – поддержал негодования своего собеседника напарник. К этому времени третий стражник вернулся с лопатой и злобно бросил её к ногам провинившихся рабынь.
– Ты за ней на площадь Фивисвэйла бегал? – подшутил над ним, недовольный задиристый стражник.
– Ха-ха, – передразнил его напарник. – Сам бы мимо пьяного сержанта бегал!
– Можно подумать, пьяному ему кроме карт есть ещё до чего-то другого дело, – усмехнулся его товарищ в ответ.
– Вот захочется ему бабу, припрётся он сюда, тогда посмотрим, как вы заговорите!
– А мы ему тебя предложим, авось подойдёшь, – съязвил задира, залившись басовитым хохотом.
– Ой, да иди ты, – отмахнулся от колкостей напарника, оскорблённый стражник.
– Лучше бы нам вернутся на пост, пока не пришлось сержанту лапшу на уши вешать, – предположил их товарищ.
– Я с ними оставаться не намерен! – категорично заявил стражник, бегавший за лопатой.
– Не будь идиотом, никто с ними сюсюкаться не будет, не закопают труп – существование их превратится в сущий кошмар! – пообещал задиристый напарник, пристально посмотрев на провинившихся рабынь и перед носом у каждой назидательно поводив дубинкой.
– Только посмейте затеять драку или спор, вы пожалеете, что ещё не сгинули здесь! – предупредил напоследок его товарищ, шествуя последним. После этого стражники исчезли за решёткой, вернувшись обратно на свои посты.
Всю ночь Сибэль крепко проспала в окружении благодарных ей за возможность возмездия женщин. Охотница своим бесстрашием и жестокой мужественностью обрела авторитет, о котором здесь, на рудниках, желал бы обладать каждый третий или даже второй невольник. Хотя сама виновница суматохи и собственного неожиданно нарисовавшегося престижа не была горда своим поступком. Все мысли её были устремлены лишь к тому, чтобы выжить в этом кошмарном месте, освободиться и вернуться к брату, которого она любила настолько, что готова была вырезать легион солдат, только чтобы увидеть его и убедиться, что он в безопасности.
Ранним утром, пока ещё морские гребни чернели под несвёрнутым покрывалом ночи, стражники разбудили рабов на завтрак. Каждому невольнику, покидавшему песчаный грот, на руки надевали кандалы, соединённые длинной цепью, пристёгнутой к ошейнику из грубой кожи, обычно в жару натиравшей шею чуть ли не до крови. Затем дружным строем рабы, под пристальным надзором нацеленных на них арбалетов, шли в столовую, где вечерами развлекались блюстители порядка и закона на рудниках. Здесь в полумраке тлеющих факелов, они друг напротив друга сидели за длинными столами и жадно уплетали осточертевшую пшённую кашу, запивая её небольшой кружкой воды. Любимым развлечением повара было помочиться в один из кувшинов с водой или поменять пресную воду – на морскую, кроме этого он давился со смеха, когда ему удавалось подмешать в кашу что-нибудь несъедобное или мерзкое, например собственные испражнения, жуков или червей, посыпать кашу песком с побережья или просто пересолить. Правда, подобные гадости он делал на свой страх и риск, ведь узнай об этом смотритель, его бы давно обезглавили, хотя по правде говоря, с нынешним хозяином рудников, его бы за эти шуточки ещё бы и наградили.
– Псс, подруга, – позвала мрачную, как копоть труб, Сибэль девушка с резкими, точно хребты гор, скулами и растрёпанными чёрными засаленными волосами с блестевшими в них песчинками песка. Сибэль, без аппетита глядевшая на кашу обезоруживавшую ароматами помоев, исподлобья взглянула на непрошеную собеседницу.
– Вчера ты оказала мне огромную услугу, я давно хотели смерти этого подонка, но никак не решались напасть на него, в общем, не знаю, что движет тобой, но я хотела бы быть с тобой, – раскрыла свои намерения женщина.
– Мне никто не нужен, я сама по себе, – угрюмо заявила Сибэль, отодвинув от себя зловонную миску с кашей подальше и решив просто утолить жажду. Но едва она преподнесла стакан к губам, как ощутила привкус мочи, растворённый в воде. Девушка выбросила стакан на пол, отправив вслед за ним поток брызг.
– Что водичка не нравится? – ядовито усмехнулся один из мужчин, а окружавшие его пятеро дружков расхохотались.
– Завалите пасти! – огрызнулся стражник, стоявший неподалёку. – А ты подними то, что бросила и впредь не смей нарушать порядок, а не то на завтрак по твоему горбу будут палки плясать! – раздраженно пригрозил мужчина. Но Сибэль даже не шелохнулась, чтобы выполнить его приказ.
– Ты плохо слышишь что ли, может мне стоит прочистить тебе уши этим сапогом? – сделав шаг вперёд и указав на свою обувь, сердито спросил стражник.
– Простите, ей сегодня нездоровится, – вступилась за горделивую незнакомку черноволосая рабыня, проворно нырнув под стол и вернув на него брошенный стакан. Охранник презрительно фыркнул и возвратился на своё место, явно недовольный подавленным конфликтом.
– Зачем ты это сделала? – спросила Сибэль. – Ты же меня совершенно не знаешь.
– Послушай, здесь принято держаться группами, только так мы выживаем, сильные гнобят слабых, доказывая своё превосходство, чем быстрее ты это примешь, тем лучше, – объяснила черноволосая девушка, протянув в знак дружбы наполовину полный свой стакан с водой.
– Как стайки зверей? – усмехнулась Сибэль, – сами живите по своим правилам, я здесь ненадолго! – враждебно заявила она, выбив подношение из рук навязчивый женщины.
– Мы все так думали, только если бы не это правило, давно гнили в песке или на морском дне! – оскорблённая подобным жестом, ответила она, вставая из-за стола и присоединяясь к растущей веренице невольников. Окончив приём пищи, они выстраивались в парную колонну и, дожидаясь остальных, после шли к выходу, где за дверями в прохладном утреннем сумраке их ждали надзиратели, возглавляемые смотрителем. Изо дня в день Луртар Нэлвард вёл счет рабов и изредка распоряжался раздачей инструментов для работы на соляных рудниках.
– Сержант, я не наблюдаю здесь одного раба, где он? – требовательным тоном произнёс смотритель, слегка нахмурив брови.
– Умер,… слабенький был видать, вот копыта-то и двинул, – не растерявшись, твёрдо ответил подчинённый.
– Что-то уж больно часто они копыта стали двигать, – подозрительно протянул Лурт, задумчиво теребя свою козлиную бородку.
– Хозяин, уверяю вас, это чистейшее совпадение, – старательно выгораживал свою оплошность сержант.
– Мало я у тебя из жалования вычитаю за твою предусмотрительность? – сжигая укорительным взглядом, говорил смотритель. – Заруби себе на носу, если подобные смерти не прекратятся в течение этого месяца, я самолично сорву с тебя погоны и брошу в яму к рабам, – в полголоса угрожающе предупредил Лурт провинившегося стражника, тыча указательным пальцем ему в грудь. Казалось, в эту минуту кровь в жилах сержанта обратилась в лёд. Он тут же помрачнел и виновато опустил голову, отупленным взглядом уставившись на собственные сапоги.
– А вы, лейтенант Квотр, зайдёте сегодня ко мне за выговором и попытаетесь объяснить причину, по которой ваши подчинённые вместо своих обязанностей занимаются чёрт пойми чем! – с раздражением распорядился смотритель. Офицер стражи безропотно кивнул, но когда Нэлвард повернулся к нему спиной, он посмотрел на него с таким злобным негодованием и враждой, переплетённой узлами непримиримой ненависти, точно сейчас вот-вот сорвётся с места и воткнёт меч ему в горло.
– Приступайте к работе, солнце скоро уже взойдёт! – распорядился смотритель, взглянув на зачинающийся рассвет, озорные золотые лучи которого засияли на тёмной кромке моря, точно сияющие самоцветы на чёрном бархате. Стражники и надзиратели безотлагательно задвигались, будто заведённые куклы, и принялись раздавать орудия труда несчастным невольникам вместе с затрещинами и пинками. Затем служители порядка разбили колонну рабов на группы по три человека и разместили их по всему побережью, где раскинулись белые солевые равнины. За каждой троицей пристально наблюдал стражник с заряженным арбалетом и длинным мечом, устрашающе болтавшимся без ножен на кожаном поясе. Надзиратели непрерывно расхаживали по рудникам, всякую группу невольников, одаривая своим «заботливым» вниманием, как правило, выражавшимся в безжалостных ударах кнутов или палок.
Так начинался изнурительный трудовой день невольников. И ничего не предвещало сегодня беды, если бы не рыжеволосый насильник, оказавшийся по какому-то странно-подозрительному совпадению в группе с Сибэль. В его трухлявом сердце, настолько сильно изъеденном в прошлом жестокостью бандита и в настоящем – дикостью подневольного зверя, теплилась, туманящая рассудок, жажда отмщенья за смерть товарища и собственное унижение. После полудня мрачные свинцовые небеса откликнулись на зов тёмной души рыжего, заслонив солнце и окружавшую его лазурь, длинными подолами своих платьев, скроенных из дождевых туч. Едва ливень низвергся из бездн их пепельно-серых лон, надзиратели, передав свои обязанности ленивым стражникам, убежали в укромное место. Те, в свою очередь, ни капли этому не обрадовались, ворча, принялись бродить от невольника к невольнику, выражая своё недовольство в болезненных пинках.
И как только стражник удалился к третьей заключённой, скрывшись за полосатой стеной оглушительного ливня, рыжеволосый мститель, замахнувшись киркой, набросился на Сибэль со спины. Однако предательские цепи, выдав недоброжелателя звонким бряцаньем, невольно заставили девушку обратить внимание на шум. Обернись она парой секунд позже, и нить её жизни уже была бы оборвана, но вместо этого, столь короткого мгновения хватило, чтобы ловким прыжком избежать удара и парировать следующий. Казалось, этим движением девушка обманула собственную смерть.
– Я убью… убью тебя, тварь! – исступлённо закричал рыжеволосый мужчина, вновь бросаясь в атаку. Его бешенные глаза горели неуёмной ненавистью и неусмиримой жаждой отмщенья. Как только крик, усердно прорывавшийся через шумную завесу сыплющихся небесных бриллиантов, неясным отголоском достиг ушей надзирателей, двое из них поспешили проверить странный звук. В этот момент и стражник, обнажив меч, мчался усмирять невольника, дерзнувшего устроить кровопролитие.
Рыжеволосый безумец слепо размахивал киркой не щадя сил, черпая их из колодца собственной ненависти. Сибэль знала – раненая гордость подвигнет этого мужчину повторять подобные нападения снова и снова. Тогда девушка, примирившись с вынесенным её ясной рассудительностью приговором, ускользнув от очередной нелепой и до ужаса предсказуемой атаки своего недоброжелателя, вонзила стальной клюв кирки ему в затылок. Не издав ни звука, рыжеволосый безумец выронил из рук оружие своей бесплодной мести и рухнул ниц на промозглый пласт соли, окрашивая его бардовыми ручейками. Утерев тыльной стороной ладони бордовые капли с лица и без того смываемые дождём, Сибэль с горечью в горле, извлекла окровавленное оружие из головы врага и продолжила работать, гораздо усерднее, чем прежде, будто стараясь унять этой ретивостью камнепад вынужденного убийства. Опоздавший стражник обомлел, увидев подобную картину. Тревога охватила его, ведь за подобный просчёт, как правило, следовало жестокое наказание – увольнение с возмещением двойной стоимости раба и клеймо, из-за которого путь на подобную работу был навсегда заказан.
Вскоре небесные бриллианты в пепельно-серых мешках богов, наконец, иссякли, обнажив вынужденную меру Сибэль.
– Не тронь её! – угрожающе сняв с пояса кнут, приказал рассвирепелый надсмотрщик стражнику, решившему наказать невольницу.
Долго девушка не смогла заглушать гнев по отношению к себе, внезапно её спину, издав пронзительный угрожающий свист, ужалил кнут, оставив зиять рубиновый след от своего болезненного жала. Выгнувшись дугой от острой боли, Сибэль всё равно продолжила работать, крепче сжав в ладони кирку и стиснув застучавшие зубы, напоминая своим жутким клацаньем яростные удары ливня по черепице. Предвещающий боль свист повторился, и кнут вновь немилосердно ужалил девушку в спину, слизывая бардовые слёзы, выступившие с содранной кожи. Но и в этот раз, не смотря на то, что колени невольницы подкосились и рык просочился через её крепко зажатые зубы, она упорно продолжала работать. За её стойкостью и непримиримостью перед наказующим истязанием надзирателей, отложив работу, с восхищением и сочувствием наблюдали другие женщины. Однако третий удар кнута сломил обелиск воли Сибэль. Девушка выронила кирку из дрожащих рук и упала на колени, тем не менее, подбородок она продолжала держать высоко поднятым, до некоторой степени напоминая гордого ангела с отрубленными крыльями.
И вот надзиратель, с присущим маньяку азартом, занёс руку для ещё одного удара, как вдруг костистые пальцы смотрителя, словно материализовавшегося из воздуха, впились ему в плечо, будто спицы, не позволив ему свершить желаемого.
– Довольно, не хватало ещё, чтобы ты из неё дух высек! – сурово произнёс Нэлвард. Надзиратель, быстро опустив кнут и спрятав его за спину, свесил голову, подобно провинившемуся мальчишке и отступил в сторону, услужливо освобождая дорогу смотрителю.
– Встань! – ровным тоном приказал смотритель, встав возле Сибэль и терпеливо дожидаясь, когда она поднимется на ноги. Отличаясь хорошей памятью на лица, девушка тут же вспомнила этого толстяка с козлиной бородкой. Его гнусные речи, бурным ручьём тут же всплыли в неё памяти, пробудив незыблемое раздражение, граничащее через хрупкое стекло с диким гневом.
– Зачем ты это сделала? – спросил нетерпеливо Луртар. Сибэль молчала, не опуская гордо поднятой головы.
– Ах, что ж, это в принципе и не важно, – невозмутимо сказал смотритель, выдержав непокорность рабыни через одарённую ей звонкую пощёчину. – А ты за это дорого поплатишься! – гневно пообещал Нэлвард, провинившемуся стражнику, не оборачивая на него головы. – Вечером я жду её у себя, а сейчас пусть работает за двоих, – коротко распорядился смотритель, проходя мимо надзирателя. И, как только рабы зарыли труп на побережье, работа продолжила кипеть, будто никакого убийства и не было.
Вечером стражники, преждевременно заставив Сибэль искупаться в холодной морской воде, сопроводили её в кабинет смотрителя, больше напоминавшего уютный подвал из-за своих мрачных каменных стен, зиявших трещинами, будто плоть венами. Девушку пристегнули короткой цепью, соединённой с кандалами и ошейником, натирающим горло, к железному кольцу на стене. Её запястья были на уровне лица, поэтому можно сказать, что теснота сдавила её своей каменной ладонью.
Ковыряя тонкой щепой свиное мясо, застрявшее в зубах, Луртар Нэлвард, захмелев от медовухи, откинулся на спинку стула, забросив на лакированный стол ноги. Как только стражники приковали Сибэль и покинули оплот разврата, смотритель вскочил с места, запер дверь и подошёл к Сибэль, жадно водя ладонями по её талии, округлым ягодицам и бёдрам. Обнажив её стройное тело, изуродованное шрамами и гноящимся на спине медленно заживающим узором из струпьев, смотритель даже вздрогнул. Но ещё несколько глотков знатной медовухи заставили его не обращать внимания на эти жуткие рисунки уродства. Тогда старый похотливый развратник, запустив руку промеж ног девушки, прильнул к её волосам, наслаждаясь будоражащим ароматом женской кожи. Сибэль не сопротивлялась; весь свой гневный протест она оставила в море, смыв его вместе с грязью и кровью трудового дня. Ещё вчерашним вечером, слушая разговор стражников, она поняла, что уготовано ей на протяжении этих пяти-шести недель, но это нисколько не пугало её. Охотница видела в этом томительном унижении шанс на спасение, робким огоньком, мелькавшим в беспросветном мраке пропасти отчаяния. И как бы Сибэль омерзительно и презренно не было ощущать в себе