Бешеная Мария. Документальные легенды

Немецкий лётчик

Как ни экономил солдат, а той еды, что набрал из немецких ранцев хватило всего на неделю. Чего только не насмотрелся за это время! От того, казалось бы оправданного порыва сдаться в плен уже не осталось и следа. Днём шёл лесом. А где его не было, топал по ночам.

Вторым сильным впечатлением после убитого мальчишки-политрука было ещё одно: два наших сгоревших танка БТ. На одном была сорвана башня, а в другом весь обугленный до неузнаваемости торчал из люка труп танкиста глядевшим тем, что когда-то было лицом куда-то в небо. Других членов экипажей не было видно. Ни тел, ни обрывков обмундирования… И кто знает куда они делись. Теперь видимо никто уже никогда и не узнает… Шёл солдат по сожжённым деревням, где иногда можно было разжиться не пойманной немцами курицей. Или мясом убитой «сверхчеловеками» собаки. А то и куском конины, пусть и припахивающей бывало. Но в лесу обжаренная на костре она была вполне съедобной. А деньки, когда кишка кишке протокол писала тоже были. Тогда спасал лес. Но только там, где безжалостный и жестокий каток вторжения ещё не прокатился. Лес-батюшка хоть как-то, но поддерживал. А сильно полегчавший, но когда-то набитый под завязку едой ранец он не выбросил. В нём лежало несколько магазинов от немецкого автомата, пара гранат, что нашёл в дороге и полпачки сигарет «Юно». Их тоже приходилось расходовать экономно. Когда ещё табачком разживёшься… Курил тогда, когда уж очень сильно хотелось. Так и шёл на звук фронта, который то приближался, то убегал на восток. «Вот зачем иду? – думал он. – Зачем? Ведь всё равно сын «кулака»? И там, за линией фронта это всплывёт. А где ты был? Наверняка спросят. И поверят ли в то, что я не от немцев иду, а? Так и будет это «кулацкое» клеймо висеть на мне… Хотя какой батя «кулак»? Лошадка, куры, десяток гусей, коровка… И ведь не нанимал он никого… Я да два брата отцовы помогали. И по каким таким меркам стали вдруг «кулацкой» семьёй? И ведь нашлась какая-то лярва в комбеде, «стукнула»… Не забрали бы тогда зерно, отсеялись и с хлебцем были бы. Вот тебе и «земля крестьянам, мир народам.»

Он остановился, оглянулся. Лесная дорога чуть угадывалась. Видно по ней уже давно никто не ездил. Но ведь куда-то и когда-то она вела! Он присел сойдя с неё в сторонку, положил рядом автомат, снял с предохранителя, прислонился спиной к дереву и… заснул. С устатку. Но инстинкт самосохранения, который есть в каждом из нас, разорвал сон. Послышалось сквозь него, что где-то рядом застучал пулемёт. Он и не понял, как это немецкое железо само прыгнуло ему в руки. Скатившись за поваленное дерево и направив ствол в сторону услышанной очереди прислушался. И уже ближе, где-то совсем рядом и почему-то сверху, снова: «Ты-р-р-р-р-р-р»! Но звук уже не пулемётный. Он поднял глаза. На соседнем сухом стволе тополя сидел дятел. Солдат сплюнул в сердцах, потом улыбнулся, покачал головой и поставил автомат на предохранитель. А лесной пулемётчик внимательно и весело скосив на него глаз снова отстучал длинную «очередь» и улетел по своим делам.

Сняв с плеча немецкий ранец боец достал оттуда сигарету, прикурил, затянулся и под далёкие фронтовые раскаты воспринимавшиеся здесь как гроза снова поползли невесёлые думки: «Догнать видно уже не получится… Быстро воюют… Быстро! И грамотно… Вот и о куреве подумать надо… и о жратве тоже…» Глубоко затянувшись посмотрел на трофейную сигарету: «Вот ведь дрянь какая! Ни крепости, ни вкуса. Супротив нашей махры – тьфу! Не накуриваюсь, хоть тресни!». Откуда-то с запада появился звук, который приближаясь становился всё весомее и тяжелее. Казалось, что кто-то огромный и многоголосый выводил: «Не-сууу… Не-сууу…» И там в небе откуда шёл этот звук они появились – большая группа тяжёлых двухмоторных немецких бомбардировщиков, которая как бы нехотя ползла по выцветшему летнему небу. «Разлетались! А наших-то „сталинских соколов“ и не видать совсем. Да…» И совсем не к месту вспомнилась строчка из довоенной песни: «Любимый город может спать спокойно…» Когда-то он всю её помнил. А теперь… теперь злость распирала, глядя на всё это.

И тут, откуда-то из-за облаков, свалилась тройка наших И-16. «Ишачки» пронзили строй немцев под углом сверху и разворачивались для новой атаки. Один бомбардировщик оставляя за собой густой и чёрный след дыма резко пошёл к земле. Другой зачеркнув яркой вспышкой память о себе взорвался разлетевшись на куски. Третий потянув куда-то в сторону, прервав своё «не-сууууу», осенним листом грохнулся где-то за горушкой. Трескотня бортовых стрелков немцев зло сорвалась с неба. Истребители развернувшись снова рванули к черной армаде. Но «бомберы» были не одни. На нашу троицу шли «мессершмидты». Их было больше.

– Да что ж вы? Не видите, что ли? – заорал солдат наблюдая эту картину. – Да посбивают же вас, черти!

Словно услышав его отчаянный крик пара И-16 развернулась, и бросилась навстречу врагу. И закрутилась в воздухе смертельная карусель. И никто там, в небе не знал, кому и когда выпадет не летать больше. Один «мессер» задымил оставив в воздухе зонт парашюта. Но и тот, кто его сбил по спирали врезался в землю. Второй «ишачок» выписывая неимоверные зигзаги столкнулся с одним из нападавших. А последний нарвался на меткого бортового стрелка. И почти потеряв управление, видя безвыходность положения лётчик направил свой «ишачок» на ближайший бомбардировщик снеся ему крыло. Так и падали вместе. Отсюда, с земли, наш невольный свидетель не видел из какого истребителя выпрыгнул летун. Но как два «мессера» атаковали его с разных сторон видел. И как погас купол его парашюта видел тоже. И как падал пилот… Зато вокруг другого парашюта описав круг и помахав ему крыльями – «Вернёмся, мол, за тобой!» – воздушное прикрытие ушло вслед за бомбардировщиками. А парашют несло прямо к нему. Тому, кто когда-то хотел в плен. Пилот «люфтваффе» мастерски спланировав почти над верхушками деревьев приземлился на поляне. Улыбаясь посмотрел туда, куда улетели его друзья и сказав – «Ende gut – alles gut!» – начал гасить купол. Погасил, отстегнул лямки…

– Живой, говоришь? – вдруг услышал он за своей спиной. – Повезло!

Перед пилотом рейхсмаршала Германа Геринга на пеньке сидел худой, небритый, в какой-то замызганной гимнастёрке русский солдат. Но когда он потянулся к кобуре русский погрозил пальцем: «Не шуткуй!». И угроза была реальной потому, что в руках солдат, казалось с каким-то удивлением вертел в руках автомат. Стволом к нему. Изредка бросая взгляд исподлобья.

– Это ж сколько пулемётов против наших трёх! А? И это ж кому я собрался, прости меня господи, сдаваться?

Услышав «сдаваться» немец улыбнулся: " Gut!». И потянул руку к автомату.

– Gut! Карашо! – но замер встретив неприветливый взгляд.

– Ладно, сбили русских. Знать судьба! Но и вам надавали по соплям. Согласись? А ведь наш летун тоже жить хотел… а вы его, беззащитного… Это как?

Немец начал понимать, что не сдаваться будет русский. Нет! Он упрекает его в чём-то. В чём? Что крутилось в его арийском мозгу в тот момент так и останется тайной. Но ничего хорошего судя по тону ждать не придётся. И рука, как ему показалось, снова незаметно поползла к кобуре. Русский направив ствол ему в живот опять погрозил пальцем: «У меня не забалуешь!» Потом не отводя автомата подошёл, вынул у немца пистолет и повернув к себе спиной толкнул: «Иди! Ты теперь с нашим лётчиком на равных». Пилот «люфтваффе» понял – это всё! И повернувшись к этому «унтерменшу» начал орать. Зло. И с перекошенным лицом. А славянский маргинал спокойно слушал. Ведь кроме «хенде хох!» он не понимал ничего. Но если бы понимал хоть слово из цивильного немецкого языка, то задушил бы собственными руками. А он, продолжая как будто с удивлением вертеть в руках автомат, вдруг, вроде нечаянно, нажал на спуск. Автомат выплюнув несколько пуль отбросил немецкого пилота к берёзе. Машинально повернувшись, обхватив её ствол руками, ещё мгновение назад живой немецкий лётчик начал медленно сползать к земле…

Так и нашли его парни из аэродромной обслуги когда приехали. Обнявшим русскую берёзу у самого комля. И ветер шевелил его светлые волосы. А на лице у пилота было такое спокойствие, что всем стало ясно – он больше никогда не поднимется в воздух.

Траурный обряд

Кое-где уже начинала желтеть листва. Одиночно, но для опытного глаза заметно. Если приглядеться. На общей зелёной картине леса это ещё не отражалось. А вот ему, выросшему в деревне, осень уже сигналила о своём приближении. «Надо что-то думать… Прибиться в какой-нибудь деревушке к одинокой вдовушке? Но ведь тогда надо найти такую глухомань куда и немцам лень будет ездить. Или хуторок в лесу, который и сам хозяин ночью с трудом находит… Фронт я уже по всей видимости не догоню. – лениво текли мысли. – Это ж ясно, как божий день. Лихо прут, суки! Моторов тьма… И сверху, и снизу… Вот тебе и «от тайги до британских морей!»

Повинуясь инстинкту самосохранения он шёл по ночам. А как иначе? Оккупанты подтягивали тылы, устанавливали свои порядки, начинала работать их администрация… Тыловые и карательные команды тоже делали своё дело. Не раз кусая до крови кулаки он издали наблюдал, как в деревнях ловили прятавшихся красноармейцев. Более-менее здоровых уводили под конвоем, а раненых расстреливали за ближайшим сараем. Или вешали на первом подвернувшемся дереве. «Вот б… влип! Ни туда, ни сюда. У своих какой-нибудь дотошный НКВДешник найдёт бумагу, что я сын „врага народа“ и кирдык! И здесь, в одного, долго не набегаешься. Всё равно засветишься где-то. Вероятнее всего, когда еду с куревом добывать буду… Кстати, не курил уже давненько! Страсть как хочется… И куда я вчера перед рассветом кувырнулся! В какую яму?»

Он вспомнил, что свалившись куда-то сразу уснул вымотанный долгим переходом и голодом. Глянув вверх солдат увидел чуть посеревшее небо: «Ага! Значит всё на своих местах… Небо там, где и должно быть». Ощупав руками землю вокруг себя понял, что это воронка. Земля на её стенках была уже несколько суховатой. Значит бой здесь был не вчера. Это обнадёживало. Он сел и стал шарить по карманам ища заныканный на всякий случай жирный немецкий «бычок». Нашёл. Достал замотанный в кусок клеёнки полупустой коробок спичек. Закурил. «Посветлеет ещё так надо бы оглядеться – подумалось ему. – Кто знает, что вокруг?». Вспомнил, что в магазине патронов осталось как у латыша: «Добывать придётся. Скучновато как-то без них». Жить пока ещё хотелось, а без патронов не жизнь!

Когда окончательно развиднелось солдат выглянул из своего убежища и теперь уже внимательно огляделся. Увиденная картина прорисовавшаяся в утреннем свете не тянула просто на грусть, а забила в горло горький ком. Даже человеку далёкому от армии с первого взгляда стало бы ясно – это был бой заслона. Того заслона, из которого не возвращаются. Заслона из тех, кто остался в нём не по команде. Кто своею гибелью дал шанс другим на спасение. В такой заслон идут сознательно выбрав свой крест. Догадаться о том, что здесь произошло особого труда не составляло: сгоревший немецкий танк, перевёрнутый бронетранспортёр с надписью» Got mitt uns!» на борту, наша изувеченная пушка, десятка два одинаковых, в аккуратном ряду, холмиков с деревянными крестами и касками на них и наши ребята там, где застала их смерть. Три артиллериста и пулемётчик. Этого видно добивали последним. Выдернутый из своего окопчика и брошенный на спину он был заколот штыками. Или финками. Три пустых диска и покорёженный «дегтярь» были свидетельством тому, что парень до конца выполнил свою горькую солдатскую работу. «Наш брат, пулемётчик. – мысленно подытожил не сдавшийся в плен. – А я там, у речки, хотел ещё руки в гору… Хоть бы, сволочи, в воронке зарыли. Всё бы хоть как-то по-человечьи… Ладно, братцы. Я вас нашёл – мне и хоронить»

Солнце осторожно показалось из-за линии горизонта. В нагревающемся воздухе над телами начали роиться мухи. А муравьи… так те уже только чуть рассвело густо облепили погибших. Боец знал – всем выдавали! – что у солдат в пистонах брюк должны быть маленькие круглые пенальчики. А в них бумажки с именами, фамилиями и домашними адресами куда в случае гибели надо сообщить. Таковых у бойцов заслона не оказалось. Либо перед боем сдали своим, либо победители забрали «на добрую память» как сувениры. И теперь те, кого «демобилизовала» навсегда война, пополнят графу «пропал без вести». Или «погиб в бою» У наводчика была в нагрудном кармане махорка. Немного. Меньше полпачки. Видимо «сверхчеловеки» побрезговали таким убойным куревом. Лёгкие не те.

– Прости, брат! – обратился к мёртвому боец. – Тебе махра уже без надобности, а мне… аж в груди свербит.

Переложив махорку в свой карман, ещё раз оглядел поле боя и нашёл то, что искал. Рядом с погнутым сошником орудия лежала сапёрная лопатка. Но только он взял её в руки, как в утренней тишине прорезался звук работающих двигателей. Резко оглянувшись увидел – из-за дальнего леска на эту дорогу выползали два открытых грузовика с солдатами. Раздумывать некогда. Обыкновенный животный страх бросил его на землю рядом с артиллеристами. Сквозь прищуренные веки было видно, как грузовики надвигались казалось прямо на него. «Только бы не заметили, господи! И „шмайсер“-то в воронке! За просто так и жизнь отдашь, если заметят. Как же я так промудохал-то, твою мать? День же ясный, расхрестить меня в царя хрести!» Через прищур было видно, что грузовики остановились напротив и весёлые, молодые немецкие парни смеясь показывали в его сторону. Один из них поднял карабин и прицелился. «Неужели в меня? – пронеслось в мозгу. – Всё! Добегался!» Но от пули дёрнулось исколотое тело пулемётчика. Снова раздался смех и чья-то рука надвинула стрелявшему каску на глаза. Грузовики под весёлый гомон солдат вермахта взревев моторами тронулись дальше. И только стих за бугром звук моторов, трясущимися руками, опёршись спиной на колесо исковерканного орудия, не сдавшийся в плен оторвал от подобранной раньше немецкой листовки клочок, достал из кармана и насыпав в него махорки, закурил. Жадно.

– Бздишь, когда страшно? – спросил он сам себя. – А и правильно, если бы шлёпнули! Неча про осторожность забывать… Надо, однако, до вечера в воронке отлежаться. По вечерам они редко воюют. Культура! А тебе, браток, отдельное моё человечье спасибо! – он поглядел в сторону мёртвого пулемётчика. – Ты ещё одну душу спас, хоша и не живой… Прощевайте, браты, до вечера! Стемнеет чутка – похороню!»

Луна появляясь время от времени, как бы маскируя бойца, всё же дала ему возможность закончить скромный похоронный обряд. Аккуратно подровняв холмик лопаткой солдат присел рядом с ним, снова скрутил самокрутку и пряча огонёк в ладонях начал мысленный монолог с погибшими: «Если вы отдали свои памятки ребятам – это хорошо. Теперь им только дойти до своих и выжить. Тогда без вести не пропадёте. Хуже, если их немцы забрали. Тогда ваши имена только родня будет вспоминать… Да, свалилась эта война неожиданно. Хотя ж и ждали вроде. А всё равно, как снег на голову. Вы уж простите меня, что я вас не в настоящие могилы положил. Зато вы сейчас в этой воронке дружка напротив дружки. Лицом к лицу по кругу. Теперь можете спокойно беседовать. Никто не помешает. Где-то я слыхал, что мы не умираем бесследно. Ещё можем в вышних коридорах жить пока нас помнят. Правда или нет – не знаю. Но уж очень хочется верить, что так оно и есть».

Солдат тяжело вздохнул, поглядел на небо с первыми звёздочками, дошёл до леса, что начинался недалеко и двинулся по его краю. Опыт подсказывал – поступает правильно. Сам заметен не сразу и обстановку вокруг видно. Мысли далеки от высокого патриотизма когда идёшь один. Инстинкт подсказывал – надо выжить. Разум спрашивал: зачем и кому ты нужен? И были они, эти мысли, просты: «И к немчурам не хочу, и к своим не в жилу. Да и не догнать их, своих-то! Курево можно подэкономить, летом в лесу с голода не помрёшь, воды с любой лужи можно набрать. Разогнал головастиков и „приходи кума любоваться“ Тем паче они эту воду и чистят. Ещё дед говорил. А вот что-то посерьёзней из еды, то приходится с риском добывать».

Тихая обитель

Сколько он оттопал – неизвестно. Но чёрное, звёздное, ночное небо стало потихоньку, по одной, гасить звёзды. А значит идти ему до привала ещё часа два. Не больше. Да и шёл он только лишь потому, что пассивно ожидать чего-то он просто уже не мог. Между прочим, вспомнилось, что по-серьёзному он ел два дня назад, расстреляв двух полицаев на подводе, что везли немцам продукты. Правда потом был дальний забег по пересечённой местности. Но он его выиграл. Жаль, что не удалось тогда взять столько сколько хотелось. Да уж не до жиру… а последние два дня был чисто вегетарианский рацион: щавель, ягоды, грибы на палочке над костром в глухой чаще… Ухмыльнувшись вспомнил одного немца. Тот по-хозяйски, непростительно далеко от деревни, ловил жуков и складывал их в коробку. Обидно стало – пришёл не в гости, а чувствует себя как дома. Но у него были такие очки… с такими линзами… что просто было удивительно, как мог фюрер доверить ему оружие!? Без них он бы своих поубивал не глядя. Да и в них тоже. Зато теперь в солнечный день развести костёр, прикурить – легко! Жуков наш беглец выпустил. Пускай живут… Свои жеть жуки-то!

Под утро голод и усталость взяли своё. Он остановился, огляделся и решил, что отдыхать здесь себе дороже. Почти у самого леса – рокадная дорога. Рядом с ней явно не без «дорогих гостей» большое село. Скоро здесь начнётся интенсивная движуха. А вдруг какому-нибудь фрицу приспичит? И он сиганёт в кусты? Явно ж не один будет. А тут блаженно спит обтрёпанный русский солдат… Нет, спасибо! Ведь тогда кончина его будет вопросом времени. И солдат решительно свернул вглубь леса.

Всё же есть на свете Бог! «Нитью Ариадны» стала полузаросшая тропинка, что привела его в дебри, где как в сказке был «теремок». Если добротное охотничье зимовьё потянет под это определение, то пусть так и будет. Но это была уже настоящая крыша. Пусть на девяносто девять из ста здесь никого с начала войны и не было, но осторожность не помешает. Целых полчаса солдат из кустов наблюдал за зимовьем. Убедившись, что к родничку заботливо выложенному камнями никто не вышел, солдат всё же осторожно вдоль стенки прокрался к двери и взяв автомат наизготовку, пинком открыв её ввалился внутрь. Никого! Облегчённо вздохнув присел на чурбачок выполняющий роль табуретки. Сам деревенский он твёрдо знал, что охотники всегда оставляют излишки. Осмотрелся: закопчённый чайник, котелок, на полочке ложка… а к перекладине подвешен мешочек. В нём немного соли, головка сахара, грузинский – ухмыльнулся сам себе, – чай, сухари, макаронов почти полный пакет, спички и… целая пачка «Беломорканала»! Это уже царский подарок судьбы. Спасибо довоенным охотникам! Низкий поклон! Значит новые «хозяева» ещё сюда не добрались. Прикинув, что в такой глухомани можно свободно растопить печурку, «комендант стратегически важного объекта» принёс воды, притащил сушняка, растопил печурку и поставив котелок с чайником на плиту сел на маленькое крылечко и блаженно закурил «пшеничную» папироску. Махра осталась до более тяжких времён. Потом сварил макароны, перекусив так, чтобы после голодухи кишки узлом не пошли, попил чайку с сахаром и сыто развалившись на лежанке в обнимку с немецким автоматом провалился в сон. Глубоко. До дна.

Проснувшись, доев то, что оставил на потом, снова завалился на лежанку. И «невесёлые тараканы» снова зашевелились в черепной коробке. Больше всего не устраивала, как казалось, его ненужность. Солдат был твёрдо уверен – ни туда, ни к своим ему хода нет. И это сидело в нём твёрдо. На чём держалась уверенность он и сам себе не мог ответить. Уверен и всё! И внутренняя злость от этой уверенности растекалась по обе стороны. Не мог он забыть арест отца и смерть матери. Не забыл и того почему стал детдомовцем. Вспомнил и ту речушку почти у границы где их бросили без прикрытия… Но и гибель мальчишки-политрука ещё стояла у него в глазах. Никуда не делся и немецкий лётчик казнённый им. Да и другие враги не ожидавшие смерти в казалось бы глубоком тылу… а работа немецких тыловых частей была, пожалуй, похлеще продотрядов. Складывалось такое впечатление, что ему одному на всей земле придётся расхлёбывать эту кровавую кашу. Как будто у него рот «ширше» других! Но всё-таки злость на чаше весов против тех, кто пришёл сюда не званным, перетягивала. Потому, что он был русским. Вот и весь расклад. И как вспышка, там, под темечком, блымнула простая мысль – надо хлопнуть дверью! Один на всей планете против стольких нелюдей? Да плевать, в кикимору, леших и всех остальных вурдалаков! Но хлопнуть дверью так, чтобы самому обидно не было. Сделать, как его учили. Нужен пулемёт! Не важно чей. Важно было его найти. Это – первейшая задача! И реально выполнимая. Теперь, когда мысли приобрели чёткость и ясность, душе стало спокойно и легко. От правильности принятого решения. Выложив из мешочка остатки продуктов в «сидор», – могут пригодиться, – закинув туда же котелок, он двинулся опять к востоку. Уже более твёрдой походкой. На запад дороги не было. Без малейшей тени сомнения…