Бешеная Мария. Документальные легенды

Атака мертвецов

– Ваше высокоблагородие! Ваше высокоблагородие!

Свечников открыл глаза и по лицу дежурного по штабу сразу понял, что произошло ужасное. Тихо спросил: «Они пустили газ?». И бросился на смотровую площадку центрального редута. Рядом в накинутой на плечи шинели, видимо тоже разбуженный своим денщиком, появился Бржозовский. Комендант посмотрел на тёмно-зелёную стену тумана медленно ползущую на Осовец и зло стукнул кулаком по парапету смотровой площадки.

– Николай Александрович! Этого мы с Вами боялись больше всего.

– Да, Михаил Степанович, да… Сколько раз просил прислать противогазы! Дай Бог останусь живым, найду ту интендантскую голову и отрежу! А там, что Бог даст!

В бинокль было видно, как солдаты первой линии поднимались из окопов и медленно брели в крепость. Но падали пройдя несколько метров. А тех, кто ещё кое-как шёл, добивала артиллерия.

– Пойдёмте в штаб, Михаил Степанович.

– Да, да! Конечно.

В штабном каземате, как только они вошли, Бржозовский громко крикнул: «Дежурный!». И голосом не терпящим промедления дал команду: «Всех, кто не на боевых постах – писарей, коноводов, телеграфистов – сюда. Бегом!». Через несколько минут штаб был набит людьми.

– Солдаты! Братцы! От вашей быстроты сейчас зависит многое. Немец пустил газ. Противогазы так и не пришли. Обмотайте лица мокрыми тряпками, портянками, нательными рубахами… да чем угодно! И по крепости! В каждый каземат, в каждый капонир… Везде. Где успеете. Может это спасёт чьи-то жизни. Моим приказом: всем сделать то, что сейчас сделаете вы. А кто не в бою пусть наглухо закроют окна, двери, броневые ставни и обильно поливают водой. Это единственное, что даёт шанс на спасение. Вперёд!

И когда солдаты разбежались выполнять его приказ, Николай Александрович повернулся к своему заместителю: «А мы, Михаил Степанович, пока газ ещё далеко пойдём, посмотрим, что творится».

Как потом стало известно, всё то, что произошло 6-го августа 1915 года, не сможет описать ни один литератор обладающий самой изуверской фантазией. Девятая, десятая и одиннадцатая роты Землянского полка погибли полностью. От двенадцатой роты осталось сорок полуживых человек и пулемётчик. От трёх рот в Бялогрондах только шестьдесят штыков. И два пулемёта. Но эти полумертвецы отбили атаку трёх рот ландвера! А 76-й полк наступавших попал под собственные газы и понеся большие потери был отбит остатками двенадцатой роты землянцев. Он не смог взять позиции, которую обороняли сорок отравленных русских солдат. На правом фланге, это было видно со стен редута, 5-й ландверный полк не преодолел многорядную полосу колючей проволоки. И был рассеян огнём артиллерии Осовца. 41-й эрзацбатальон, спешивший им на помощь и атакованный разведкой 225 полка, панически бежал с поля боя. Но самое неимоверное, самое геройское и самое трагическое, что войдёт в историю воинской славы Российской империи и что потом по заказу свыше постараются вычеркнуть из памяти народа советские историки произойдёт в полосе наступления 18-го ландверного полка армии противника.

Зелёный вал газовой атаки был ещё далеко от крепости, но было видно, как за ним немецкие сапёры ловко прорезали с десяток проходов в колючей проволоке. И в неё, как вода сквозь дырявую плотину, хлынули солдаты врага. Они задержались добивая ещё живых защитников первой и второй линии обороны. Потом захватив двор Леонова стали продвигаться вдоль насыпи железной дороги дойдя до её перекрёстка с грунтовкой на Бялогронды. И ключом к победе стал мост на Рудском канале. Мелочь? Да. Но… ох, уж эти мелочи! На целый час атакующих задержали остатки роты ополченцев. Шестьдесят незапланированных минут! Всего-то! Наполеон Бонапарт был прав когда сказал под Ватерлоо: «Битву можно проиграть за четверть часа!». На смотровой площадке центрального редута видя всё это комендант крепости и его начальник штаба прекрасно понимали, что цена Рудского моста стала неимоверно высокой.

– Михаил Степанович! Всё, что есть! Всё, что осталось – в лоб атакующим!

– Только две роты Землянского полка на Заречной позиции, Николай! – переходя на «ты» ответил Свечников.

– Всё, что осталось, Миша! Я к артиллеристам. А потом – в штаб. И будь что будет! Остальное изменить мы не в силах.

Они пожали друг другу руки, поглядели приближающуюся ярко-зелёную волну хлора и разошлись. Последний раз Бржозовский увидел, как артиллеристы накрыли беглым огнём наступавших на Сосненские позиции, резерв противника на дворе Леонова, разметав его и сказал им на прощание: «Больше приказывать вам я не имею права. Вы сделали всё, что могли. Дальше – решайте сами!».

– Ваше высокоблагородие! Вы бы шли в каземат. – сказал старший фейерверкер Ходоковский. – Даст Бог, отобьёмся! А как потом без головы-то? Нельзя! А мы здесь ещё побудем. Обмотаемся, чем-нито… Может, ещё и поможем нашим. Идите, Ваше высокоблагородие!

И артиллеристы стали подтаскивать снаряды ближе к орудиям. Задержавшись ещё на пару минут Николай Александрович увидел, как с Заречной позиции 8-я и 13-я роты Землянского полка невидимые противнику из-за фронта газовой атаки развернулись навстречу атакующим. И горестно вздохнув стал спускаться в штабной каземат, чтобы собрать тех, с кем придётся принимать последний бой…

Мало чем помогли обороняющимся самодельные противогазы из мокрых портянок и натель-

ных рубах. В ядовитом тумане хлора люди гибли десятками. Если не сотнями. Кто кричал. Кто умирал молча. Кто был покрепче здоровьем, выплёвывая из себя сгустки окровавленных лёгких, старались быстрей пройти этот зелёный туман. Там, где кожа солдат была не закрыта, страшный химический ожог покрывал её язвами и волдырями.

– Ваше благородие! Больше командиров нет, погибли. И мы все погибнем! – прохрипел рядом с Котлинским сапёр. – Остались Вы, Стрежеминский и Радке.

– Дважды не умирают! Пока живы, вперёд. Русские не сдаются!

И вытерев рукавом гимнастёрки кровавую пену на губах первым вышел на божий свет. Разрывная немецкая пуля разворотив ему бок бросила подпоручика на землю. Больше Владимир Карпович Котлинский, уроженец города Пскова, двадцати одного года от роду, прослуживший в русской императорской армии чуть больше двух недель, не поднимется никогда. Вечная ему память. И тем, кто шёл с ним в последнюю атаку.

Фельдфебель Таненберг, бежавший первым и мечтавший первым же войти в Осовец видел, как бросило на землю русского офицера. Но то, что было потом не могло уложиться в его голове. Как и у тех, кто бежал за ним. Из зелёной стены убийственного хлора, что-то хрипя, обмотанные кровавыми тряпками, со сползающей с лиц кожей и слезящимися глазами, шли в атаку… русские мертвецы! Шатаясь, спотыкаясь, падая, они поднимались снова и взяв в руки винтовку упорно двигались к нему. Тот, в кого он выстрелил только качнулся. Но не упал. Продолжал идти сверкая на солнце штыком. И в этой мерной поступи было что-то неотвратимое. Такое, от чего пощады не будет. Что пуля для мертвеца? Как вкопанный стоял Таненберг не веря своим глазам. Но когда под каской зашевелились волосы спасительная мысль – «бежать!» – развернула его. С диким криком – «Мёртвые атакуют!» – Таненберг бросился обратно. Споткнувшись о чей-то труп он упал и оглянулся. Подняться не дал ужас. А мертвец приблизившись воткнул штык ему в горло. И шатаясь пошёл дальше… Потрясённые увиденным остановились другие. Они видели, что атакующих почти сотня. Они видели, что это мертвецы. Но… мёртвые русские солдаты шли в штыковую! Панический страх бросил солдат 18-го ландверного полка обратно к своим окопам! Другие видя, как по насыпи железной дороги в панике бежит один из лучших полков ландвера вначале остановились в недоумении. И тут из разбитых окопов, где казалось бы уже нет ничего живого, в атаку на захваченную Сосненскую позицию поднялись ещё четыре десятка мертвецов! Остатки 12-й и 14-й рот того же Землянского полка. Это уже никак не укладывалось в понимании нормального человека. Но цепная реакция страха сделала своё дело. Сорок русских солдат стоявших на пороге рая одним своим видом вышвырнули немцев из захваченных окопов Сосни. Побросав всё более-менее ценное, что можно взять с убитых хвалёные немецкие пехотинцы бросились вслед за удиравшим 18-м полком. Эта масса живых германских солдат, без малого три полнокровных полка, давила друг друга у проходов ими же проделанных в рядах колючей проволоки 1-й и 2-й линии. Живое море германских солдат было одержимо одной мыслью: «Жить! Бежать и жить!». Но когда зелёная волна хлора перевалила уже за крепость, заговорила её артиллерия. Та, что ещё могла дышать и стрелять. Несколько чертовски точных залпов начали расшвыривать это море. Море ошалевших от случившегося и увиденного тел. Последние мазки этой жуткой картины боя были не менее ужасны, чем первые.

Исход

Тишина уже начинала звенеть в ушах. Никто не стрелял. Ни русские, ни немцы. Никто не заделывал проходы в рядах колючей проволоки. Некому было бы остановить врага поднимись он снова в атаку. Почти вся противоштурмовая артиллерия крепости была разбита. Все лучшие её артиллеристы были мертвы. Резерв не участвовавший в бою тоже был отравлен хлором. В крепости оставалось три с половиной роты собранные из разных полков. Но шок от последнего боя, потери от огня крепостной артиллерии сделали своё дело – противник не атаковал. 18-го августа генерал-майор Бржозовский и полковник Свечников стояли на развалинах одного из редутов.

– Жаль, Николай Александрович! Очень жаль! – сказал вздохнув Свечников.

– Согласен, Михаил Степанович. Сколько людей, – и каких! – оставляем здесь навечно. Сколько крови пролито… Но ведь не напрасно! Крепость-то мы не сдали! А знаете, что, милейший, не угостите ли Вы меня папироской? У Вас ещё остались те, одесские? «Цыганка Аза»?

– Да вы ж не курите, Ваше превосходительство!

– Неужели Вам для меня жалко?

– Да господь с Вами, дорогой Николай Александрович! Курите, ради Бога!

– Хоть попробую. Я потому попросил, что душа моя плачет… Вон там, во дворе Леонова был контужен наш барон… Где сейчас Алексей Павлович? В каком госпитале? А недалеко, вон там, поднял в атаку своих сапёров Володя Котлинский…

– Славные были офицеры! Молодые. Без страха и упрёка. Когда Владимир упал, подпоручики Стрежеминский и Радке продолжили атаку.

– А прапорщики Гаглоков и Тидебель? Всего сорок штыков, остатки 8-й и 14-й рот. Тоже, кстати, Землянцы… Все герои, все… так и погибли со своими солдатами. Землянский полк должен быть навечно вписан в историю русской доблести.

Они смотрели с развалин редута на предполье, на оставшимися целыми укрепления, на чёрную траву и листья, убитые хлором…

– Люди прибыли, Михаил Степанович? Сами с эвакуацией не справимся.

– Так точно, Николай Александрович. Видимо это последний эшелон. Дорогу и шоссе бомбят «Альбатросы». Но сегодня их не будет. Пасмурно. Завтра орудия придётся тащить по ночам, на людях… А знаете, что мне сказал на это командир ополченцев?

– Интересно. Что же?

– Он, Николай Александрович, сказал: «Дотянем, Ваше высокоблагородие! Вы тут, почитай, полгода целую армию держали. Как не дотянуть? Дотянем!».

– А мы так и не узнали имя того пулемётчика, что спас Заречный форт при третьем штурме, Михаил Степанович!

– К сожалению, нет. И не мудрено. Наши артиллеристы там всё «перепахали».

– Знаете, что самое обидное? – Бржозовский нервно дёрнул плечом. – Немцы потом в своих донесениях наверх будут докладывать: «Осовец пал». А мы бы могли ещё стоять.

– Могли бы, могли… Но ведь Вы же лично получили телеграмму Его Императорского Величества: «Во избежание ненужных потерь, в связи с тем, что войска противника вышли на линию Гродно – Брест-Литовск, и появилась возможность отрезать крепость Осовец от основных сил армии, приказываю эвакуировать личный состав и имущество крепости, как утратившую своё стратегическое значение».

Бржозовский вдруг закашлялся, с надрывом, до слёз.

– Что с Вами, Николай Александрович? – встревожено спросил Свечников.

– Да не умею я курить! – и отбросил папиросу.

– О, Господи! А я уже перепугался. Думал, тоже газами причастились.

– Бог миловал, Михаил Степанович. Слышите, два последних орудия прекратили стрелять? Сапёры видно попросили артиллеристов уйти. Их тоже взорвём… Осталось дождаться командира сапёрной роты, и с Богом!

Снизу по развалинам редута уже поднимался штабс-капитан, командир вновь прибывшей сапёрной роты. Два солдата за ним разматывали с катушки полевой кабель. Козырнув согласно ранжиру вышестоящим офицерам и обращаясь к коменданту, доложил: «Ваше превосходительство! Работа закончена. Оставшиеся люди эвакуированы. Крепость готова к уничтожению!

– Заряды заложены везде? В достаточном количестве? – уточнил Бржозовский.

– Так точно!

– Взрывайте!

– Виноват, Ваше превосходительство! Я отказываюсь это выполнять.

– Что? Вы сошли с ума, штабс-капитан! Извольте выполнять!

– Никак нет, Ваше превосходительство! Простите мне мою вольность, но на это имеете моральное право только Вы.

И тут, молчавший Свечников, вдруг вмешался: «А ведь штабс-капитан прав! Ей-богу прав, Николай Александрович!».

– Опять своеволие, Михаил Степанович! – развёл руками Бржозовский. Ещё раз оглядев то, что было крепостью Осовец вдруг тихо прошептал: «Прощайте, соратники! Прощайте, мои боевые товарищи! Надеюсь вы простите мне мой грех. Я не могу взять Ваши останки на Родину, в Россию!». И обернувшись к штабс-капитану резко бросил: «Давайте уже Вашу чёртову машинку!» Минуту спустя, закрыв глаза чтобы не видеть того, что произойдёт, крутанул ручку.

Эпилог

Нас давно уже нет в живых. И судьбы наши после той войны сложились по-разному. Кто-то пропал без вести. Кто-то попал в плен. Кто-то умер от ран и отравления газом в Минских госпиталях. А кто-то оставшись верен присяге воевал в рядах белой гвардии. Иные – в Красной армии. И там сложили свою голову. Кому-то досталась и финская война. Немало нас воевало и во вторую германскую. Кто-то был расстрелян сразу после октябрьского переворота. Кто-то позже в тридцатых. За принадлежность к дворянскому сословию. А многие попав в разряд «врагов народа» завершили свой путь в лагерях ГУЛАГА или у стенки НКВД. Некоторые жили и умерли за границей. Кто в богатстве, кто в нищете. Но приближается август 2014 года – столетие Второй Отечественной как мы её называли. И сегодня мы встали на перекличку. Все те, о ком хоть что-то удалось узнать. И пусть эта перекличка даст вам возможность вспомнить о нас. Потому, что кто-то не хотел, чтобы о нас знали. Потому, что «нация иванов-не-помнящих-родства»,

нация, потерявшая свои корни обречена на вымирание. Равняйсь! Смирно!

Карл-Август Александрович Шульман, отбивший первый штурм в 1914 году

Карл-Август Александрович был переведён в крепость

Иван-Город. Место захоронения генерал-лейтенанта

не известно.

Полковник Константин Васильевич Катаев, командир Землянского полка

– Константин Катаев. Он же руководитель 2-го отдела обороны крепости Осовец. Место захоронения неизвестно.

Бржозовский Николай Александрович, генерал-майор, второй комендант крепости Осовец?

– Генерал-майор Бржозовский, награждённый множеством русских боевых орденов, в чине генерал-лейтенанта, оставшись верен присяге, воевал на стороне Добровольческой армии. Умер в 1924 году в Югославии.

Полковник Михаил Степанович Свечников, начальник штаба крепости

– Свечников Михаил Степанович после Октября 1917-го перешёл на сторону Красной Армии. После гражданской войны преподавал в военной академии. «Враг народа». Расстрелян в 1938 году.

Генерал-майор, барон Алексей Павлович фон Будберг.

– Алексей Будберг воевал на стороне Белой гвардии. Военный министр Колчака. В 1920 году – командующий Владивостокской крепостью. В 1921 году эмигрировал в Манчжурию, потом во Францию и в США. С 1924 года – Руководитель Общества Русских Ветеранов Великой войны. Умер в Сан-Франциско.

Подпоручик Владимир Карпович Котлинский

– Подпоручик Владимир Котлинский, с остатками своей саперной роты, смертельно отравленный в газовой атаке на крепость, возглавил знаменитую «атаку мертвецов». Незаслуженно забыт нашими историками.

Подпоручик Владислав Максимилианович Стрежеминский

– Стрежеминский Владислав Максимилианович в 1914 году назначен в Осовецкую крепость в сапёрную роту. 6-го августа 1915 года принял командование от погибшего В. Котлинского остатками 13-й роты Землянского полка. Передал командование прапорщику Радке. 7-го августа того же года награждён Георгиевским оружием. На позициях под Першаями (Беларусь) в ночь с 6-го на 7-емая 1916 года тяжело ранен во время миномётного обстрела. Ампутирована правая нога и левая рука по локоть. Поражены глаза. После лечился в Москве.6-го июня Высочайшим указом – орден Святого Георгия 4-й степени. В 1918 году руководит отделом Наркомпроса и преподаёт в СОВМАСе. В 1920—21гг организовал в Смоленске филиал группы УНОВИС. В 1922 г. переехал в Польшу. С сентября 1939 по май 1940, прячась от войны, живёт в Вилейках. Затем, используя немецкие корни жены, вернулся в Лодзь. После войны снова на преподавательской работе. В 1950 году приказом министра культуры Польши отстранён от преподавания за несоответствие соцреализму. Похоронен в Лодзи на старом кладбище в 1952 году, в возрасте 59 лет.

Штабс-капитан Александр Николаевич Журавченко, воздухоплаватель крепости Осовец

– Штабс-капитан Александр Журавченко перешёл на сторону Красной армии. Впоследствии стал большим учёным, профессором Московского Авиационного Института.

Годы жизни 1884 – 1964.

Вольно! Сейчас мы огласим список тех, кто умер в госпиталях Минска и похоронен на кладбище Великой войны. Эти солдаты подверглись газовой атаке, но были ещё живы и доставлены в Минск.

Василий Васильев – 227 Епифанский полк.

Андрей Верхов – 226 Землянский полк.

Пётр Гущин – 84 Ширванский полк

Андрей Дидуша – 81 Апшеронский полк.

Василий Зайкин – 227 Епифанский полк.

Макар Иванов – 84 Ширванский полк.

Иван Костычев – 226 Землянский полк.

Афанасий Лебедь – 81 Апшеронский полк.

Александр Лисовский – 75 Осовецкая рабочая рота.

Иван Лонченко – 81 Апшеронский полк.

Феодосий Магдейко – 84 Ширванский полк.

Семён Мазов – вольноопределяющийся, 84 Ширванский

полк.

Роман Михеев – 227 Епифанский полк.

Пётр Парамошин – 84 Ширванский полк.

Андрей Письмок – 84 Ширванский полк.

Кузьма Самгилов – 226 Землянский полк.

Пётр Сорока – канонир Осовецкой крепостной

артиллерии

Дмитрий Тутыхин – 227 Епифанский полк.

Андрей Федотов – 227 Епифанский полк.

Михаил Шереметев – 225 Ливенский полк.

Алексей Ясенков – 227 Епифанский полк.

Антон Быковский – звание неизвестно, католик,

Осовецкая крепостная артиллерия.

Степан Абухов – 225 Ливенский полк.

Кузьма Будаев – 225 Ливенский полк.

Сергей Козловский – 225 Ливенский полк.

Иван Кульгинов – 225 Ливенский полк.

Павел Марков – 225 Ливенский полк.

Михаил Негашенко – 81 Апшеронский полк

Антон Мисюра – 225 Ливенский полк.

В этом госпитальном списке мало солдат Землянского полка. Они погибли почти все. Ещё в той «атаке мертвецов». Вечная слава и память тем, кто остался неизвестным тогда. Но это не умаляет их доблести! Когда наступит август 2014 года – вспомните о нас. Через сто лет, но вспомните. Мы тоже хотели жить. Но за нами была Россия. Земля завещанная нам предками. И мы не отдали ни пяди. У нас не было разницы в вере и национальности. У нас была Россия.

Гарнизон крепости Осовец.

Не сдавшийся в плен

Всем пропавшим без вести

Великой Отечественной 1941—1945г.г.

Политрук

Вначале увиделось небо. Густо-синее, летнее… Потом увиделось как продотрядовцы раскапывали яму, где прятали зерно для посева следующей весной… Потом – как вели батю к пролётке двое красноармейцев с винтовками. И человек в кожаной куртке орал: «Ты ещё вякать будешь, кулацкая морда? В городе разберёмся!"… И пыль за пролёткой по деревенской улице… Потом похороны матери так и не дождавшейся бати из города… И секретарь комсомольской первички рвущий его заявление о приёме в комсомол…

Потом вернулся слух. Где-то вдалеке неясный гул моторов… тройка немецких «лапотников» пролетевших над ним… Значит прошли. Бой был коротким. Ещё бы! Это ведь был прифронтовой тыл. Здесь должен был стоять полнокровный батальон со всеми прибамбасами. Их роту временно поставили на охрану моста. С приказом дождаться смены. И дождались… Немцы выросли как из-под земли. И когда в прицеле его «максима» заплясали фигурки в мышиной форме и залегли, то казалось не скоро появятся они на их стороне. И бой вроде затих. Но появились «лапотники». Раз за разом пикируя они мастерски точно накрывали окопы. Да так, что и головы не поднять. Ещё, что он увидел в последние секунды сознания это несколько пушек выдвинутых на прямую наводку. Разрыв, свой полет куда-то вверх и провал… В тишину и темноту. Сейчас вместе с тупой болью во всём теле возвращались зрение и слух. Значит они прошли. Значит взорвать не успели… Он скосил глаза. Вокруг лежала рота. Мёртвая. А его командир прислонившись к стволу «максима», устало закрыв глаза казалось мирно спал.

– Но я-то ещё живой! – подумал он. – Оглядимся, а там решим, что делать. Война войной, но не звери же они в конце концов! Небось, тоже люди подневольные. Приказали и пошли.

Сбросив с себя чьи-то ноги в расхристанных обмотках, перевернулся на живот и увидел то, что осталось от их позиции: осыпавшиеся окопы, застывших в разных позах сотоварищей, немецких похоронщиков ровнявших часть их окопа под могилу и аккуратно укладывающих туда своих убитых… Тех было не так уж и много.

– Умеют воевать! – подумалось ему снова. – Попробуй, победи. Вот тебе и «малой кровью на чужой территории»… Нет, надо сдаваться! Не могут люди с такой аккуратностью быть зверьми!

Да, воевать с людьми прошедшими по Европе чуть ли не парадом действительно казалось бессмысленным и бесполезным. И решение сдаться в плен утвердилось окончательно и бесповоротно.

Перемахнув через мост напротив него, внизу на дороге остановились четыре мотоцикла с пулемётами в люльках. Ражие, здоровые парни во главе с офицером соскочили на дорогу. Весело переговариваясь стряхивали с себя русскую дорожную пыль. Кто закурил, кто потянулся к фляжке, кто менял магазин в автомате… Трое подошли к офицеру. И тот, достав карту, что-то втолковывал им водя по ней пальцем.

– Всё! Надо вставать. Руки в гору и в плен. Моя война проиграна!

И только он собрался сделать это, как снова припал к земле. Похоронщики вели к этой группе солдат ещё двоих оставшихся в живых после боя. В одном он узнал политрука роты. Молоденького двадцатилетнего мальчишку. На нём не было его комсоставской гимнастёрки. Он шёл в нательной рубахе. Второй был весельчак и любимчик роты Вовчик. Уже без ремня. Улыбающийся, как всегда. Да и шёл-то он как бы не под охраной. Как бы рядом. Старший из похоронщиков козырнув и показав рукой на этих двоих, что-то сказал офицеру. Тот, сняв фуражку и вытерев лицо носовым платком, повертел его в руках и выбросил в придорожную пыль. Подозвав одного из солдат спросил о чём-то. Тот обратился к пленным. Видимо знал русский. И тут Вовчик смеясь подошёл к офицеру и показывая на политрука начал что-то горячо объяснять. Офицер повернувшись к переводчику, внимательно выслушал, покачал головой и жестами показал Вовчику – бей! И Вовчик подойдя к политруку начал его дубасить. Безжалостно. С весёлой злобой. А когда парнишка упал, продолжал своё дело ногами стараясь бить по лицу. Немцы казалось даже с пренебрежением смотрели эту сцену на пыльной просёлочной русской дороге. «Что ж ты делаешь, сука! – подумал про себя пулемётчик собравшийся в плен. – Если я сдаюсь, то ведь не за чью-то жизнь! Ладно я сын кулака. Ладно есть личная обида. Ладно по своей воле хочу. Но ведь ты же, подлюка, на всех комсомольских и партийных собраниях роты больше всех драл глотку за победу! Клеймил позором немецкий рабочий класс лёгший под фюрера… И вот ты как есть на самом деле?!» Он закрыл лицо ладонью. Потом снова посмотрел туда. И когда увидел, как Вовчик просил у офицера пистолет, то вся оправданная схема сдачи в плен на милость победителей вначале треснула, а потом рассыпалась в прах. И поднялось внутри что-то древнее, скифское, кровавое и безжалостное к противнику. Такое, что не оставляет понятие о «потом». Такое, которое надо сделать сейчас. И здесь. А то, что ждёт впереди будет известно «потом». И эта скифская злость хотела крови. Он хотел спасти не политрука. Нет! А молодого двадцатилетнего парнишку ставшего им. Парнишку, которого избивал здоровенный детина на глазах тех, кто должен был это делать по приказу. И по своей звериной философии. Мысль работала чётко. Даже боль отступила на время куда-то.

– Их десятка два… другие далеко впереди и не услышат… а эти в куче… разбежаться не успеют. Да и куда? Всё открыто… и лента почти полная…

Дополз до своего «максима», повернул ствол в сторону групповой цели и передёрнув затвор увидел, как Вовчик из офицерского пистолета выстрелил в лицо поверженному.

– Прости, парень! Не успел!

Глубоко вздохнув, успокоив себя, пулемётчик длинной очередью повёл слева направо. И снова в прицеле заплясали фигурки в мышиной форме ломаясь и падая в дорожную пыль. А после устало закрыл глаза. Когда кончилась лента…

В наступившей тишине, подкрашенной звуками далёкого боя, вдруг услышалась песня жаворонка. Где-то высоко в небе. Один оставшийся в живых из всей роты, превозмогая вернувшуюся боль спустился к дороге. По-мужицки прикинув что-то, снял с ещё тёплого немца ранец, набил его до отказа едой и сигаретами из других, засунул за пояс и голенища несколько магазинов от немецких автоматов и прихватив один из них побрёл в ту сторону, где за горизонтом грузно, тихо, но тяжело ворочался фронт.