Шанс. Выполнение замысла. Сергей Савелов. Книга 3

Романов.

В назначенный час звоню в квартиру Ксенофонтова. Я выполнил все рекомендации оперативника и никого подозрительного не встретил. Со мной была только неизменная сумка с чистым блокнотом. На всякий случай вырвал и уничтожил несколько следующих чистых листов, следующими за исписанными.

Ксенофонтов все же обыскал меня и осмотрел сумку, извинившись и объяснив ответственностью за безопасность Члена Политбюро. В блокнот не заглядывал и ощупывал меня формально, не пытаясь выявить спрятанные записи на теле. «По-видимому, он не подумал о передаче информации в письменном виде», – предполагаю.

Сидим на кухне и, убивая время за кофе и чаем треплемся о последних событиях в мире по сообщениям газет. Про себя сокрушаюсь, что сегодня так и не почитал прессу, как планировал из-за нарушенных планов. Зато внимательно слушаю собеседника. Чувствую, что внутренние часы отсчитывают последние минуты до времени «Ч» и ощущаю нарастающее внутреннее напряжение. Даже потряхивать начинает.

Ксенофонтов заметил мое состояние и попытался успокоить, но при этом вижу скрытую насмешку в глазах.

Наконец в прихожей хлопнула дверь. Петр Петрович извинившись, вышел. В прихожей, а затем в комнате забубнили голоса.

– Пойдем Сергей, представлю вас, – пригласил хозяин.

«Запустил записывающую аппаратуру сейчас или она уже крутится?» – возникает вопрос.

В комнате находился невысокий круглолицый человек, знакомый по многочисленным фотографиям. Только в отличие от ретушированных фото вижу лицо пожилого человека с многочисленными мелкими морщинками. Он тоже с интересом внимательно разглядывает меня. «Маленькие люди амбициозны и в истории оставили заметный след!» – появилась мысль. Наполеон, Сталин, Гитлер, Ленин – все были маленького роста. Сможет ли Романов войти в историю, как крупный исторический деятель?

Хозяин сбоку с любопытством наблюдает за нами и начинает:

– Григорий Васильевич ….

– Не стоит Петр Петрович знакомить нас, – прерывает Романов с улыбкой, – думаю, что мы друг друга уже знаем. – Здравствуй Сережа! Вот значит ты какой? – непонятно заявляет и протягивает руку.

Обмениваемся рукопожатием. «Рука теплая, небольшая, мягкая, но рукопожатие уверенное!» – отметил про себя.

– Здравствуйте Григорий Васильевич! Рад нашей встрече, – отозвался искренне.

Напряжение и волнение куда-то ушло. Чувствую себя спокойно и уверенно.

– Давай присядем, – пригласил, взмахнув рукой в сторону журнального столика.

На столе какой-то пакет. Ксенофонтов подошел тоже и начал распаковывать его. На столе появляются бутылка коньяка, бутылки лимонада «Буратино» и «Байкал». Печенье, пирожные, ветчина, лимон и несколько яблок.

– Спасибо Петр Петрович. Нам бы приборы, а дальше мы сами разберемся, – предложил Романов.

Хозяин квартиры кивнул и принес на стол ножи, вилки, стопку (одну), высокие тонкостенные стаканы и открывалку. Дождался кивка «высокого» гостя и сообщил:

– Пойду, схожу по делам. Может еще чего принести? – интересуется.

– Нет, спасибо, – отказался Григорий Васильевич. – Мы ведь только поговорить собирались часок, – намекнул на продолжительность встречи.

Ксенофонтов удовлетворенно кивает и уходит. Романов вопросительно смотрит на меня, а я прислушиваюсь в ожидании – когда хлопнут на площадке двери лифта.

– Сережа, ты сам хотел нашей встречи. У меня не так много времени. Не скрою, ты меня заинтересовал. Слушаю тебя, – поторапливает меня.

– Простите Григорий Васильевич, но мне надо отлучиться, буквально на минуту, – заявляю и поднимаюсь с кресла.

Вижу удивление на лице Романова и тень недовольства. Некоторое время он смотрит на меня с раздражением, но потом неохотно кивает. «Вероятно, решил, что меня пропоносило от близкой встречи с небожителем?» – в голове возникает предположение.

Быстро выметаюсь из квартиры и, не задерживаясь возле лифта, слетаю по лестнице на первый этаж. Оглядываюсь – чисто. Выхватываю из-под почтовых ящиков листки и так же бегом, перескакивая через ступеньки, взлетаю на нужный этаж. «Хорошо иметь молодое тренированное тело. Даже дыхание не сбил!» – отмечаю с удовлетворением. В прихожей из своей сумки достаю блокнот с ручкой и прохожу в комнату.

Романов уже вскрыл бутылку с коньяком, налил в стопку и резал лимон. Не присаживаясь, разворачиваю блокнотные листы и протягиваю первый, немного мятый листок с моим вступлением:

– Григорий Васильевич, ознакомьтесь, пожалуйста, с этим.

Он удивленно взглянул на меня, возвышающегося над ним, барственно махнул рукой в сторону кресла и взял листок. Близоруко прищурился, отставив лист подальше, недовольно поморщился и достал из внутреннего кармана футляр с очками. Неторопливо надел очки в тонкой, золотистого цвета оправе, и отвернувшись немного к окну начал читать, разбирая мои каракули.

Вначале скептическое и недовольное выражение его лица изменилось сначала на удивленное, а потом на ошарашенное. Хмыкнув, он оторвался от чтения и посмотрел задумчиво на меня. Затем снова вернулся к чтению. Дочитав до конца, задумался глядя в стол и снова вернулся к началу текста. Перечитав сообщение еще раз шумно выдохнул. Медленно поднял глаза и уставился на меня тяжелым взглядом, почти не мигая. Наконец, придя к какому-то решению, протянул руку в сторону других листков. Выбрал и протянул ему листки со следующим блоком информации.

Эту информацию Романов читал еще медленнее, иногда возвращаясь к прочитанному. Порой задумывался, отрываясь от чтения. «Вспоминает или сравнивает», – предполагаю.

Задумчиво Григорий Васильевич протянул руку за следующими листами и вновь углубился в чтение. Этот блок у него вызвал другие эмоции. Он морщился, играл желваками и неоднократно грязно выругался. Не дочитав, брезгливо отбросил листки. «Провал!» – запаниковал я.

– Не верю! Ничему не верю! Чего ты добиваешься? – зло спрашивает. – Фантазер! – брезгливо бросает мне обвинение.

Пожимаю плечами, а у самого в панике в голове бьются мысли. Если сейчас встать и уйти, то есть возможность скрыться. Вырубить Романова, чтобы он не поднял тревогу. Окна квартиры выходят на проспект, а охрана у подъезда с другой стороны дома. Я успею проскочить. Из Ленинграда придется срочно сваливать. Домой нельзя. Придется к Таньке в деревню! А школа? Родители? Маринка с Гулькой? Друзья? Вся моя будущая жизнь? Всю оставшуюся жизнь скрываться? Хотелось завыть и наброситься на старика с кулаками и бить, бить в гладкую рожу, чтобы поверил. До крови! Впереди такие события! Беды! Катастрофы, Гибель людей! А этот испугался! Стало страшно партийному функционеру? Легче всего обвинить меня во вранье и спустить на меня всех собак! Какой же я му…ак! Вся жизнь под откос! А так хорошо начиналась! Я встал с кресла, не зная, что делать дальше.

Романов нервно налил стопку коньяка и опрокинул в рот. Шумно выдохнул.

– Куда собрался? Тебя никто не отпускал! – выкрикнул, зло глядя на меня.

Некоторое время меряемся взглядами. «А взгляд у Романова тяжелый!» – мысленно отмечаю, но своего взгляда стараюсь не отводить. Неожиданно он опустил голову, ссутулился и как будто сдулся. Как будто постарел сразу на несколько лет. Опускаюсь на корточки и начинаю подбирать разлетевшиеся листки. Один попал на нарезанные кружки лимона и подмок.

– Еще есть? – чуть слышно спрашивает.

Мне показалось, что ослышался. Поднимаю взгляд на него. Романов смотрит на меня потухшим взглядом.

– Есть, – решительно отвечаю и показываю пальцем на голову.

– Сообщи о том, что можно проверить быстро, – приказывает.

Смотрю, что Романов подобрался и даже румянец вернулся. Сажусь, придвигаю к себе блокнот, и демонстративно взглянув на собеседника, вспоминаю недавнее сообщение Ксенофонтова о смерти Папы и начинаю писать:

«Недавно избранный Папа Римский вскоре скончается и на его место будет избран польский католический священник Войтыла. (Вспоминаю и вписываю прикольное слово – «папабили»). Католики Польши приобретут мощную поддержку и станут влиятельной силой. Польша все больше будет становиться слабым звеном среди соц. стран. Правительство страны набрало западных кредитов. Вскоре кредиторы поднимут процентную ставку рефинансирования, и в Польше возникнет финансовый, экономический, а затем политический кризис».

Романов не выдержал, поднялся и встал за плечом, читая сразу чего я пишу.

Пишу – «Мазуров» и «Машеров» и поднимаю голову. Григорий Васильевич кивает, а потом вопросительно вскидывает подборок. Понимаю – это вопрос «когда?» Задумываюсь. Мазуров вскоре умрет. Официальная версия – по болезни. (По слухам – убит). О смерти Машерова помню, что будет дорожно-транспортное происшествие. Автомобиль Машерова столкнется с самосвалом, который нарушив Правила дорожного движения, выскочит на главную дорогу. Что-то вертится в памяти, насчет урожая. Вероятно, тот погибнет осенью. Так и пишу – «осенью восьмидесятого года».

Задумываюсь о том, что еще могу привести Романову в доказательство своих возможностей и понимаю, что нечего. Точных дат и многих событий не помню. В панике начинаю писать об всем, о чем помню:

«Военный конфликт между КНР (Китайская Народная республика) и СРВ (Социалистическая Республика Вьетнам). Китайские войска вторгнуться на территорию Вьетнама. Завяжутся приграничные бои. Наши пригрозят Китаю, даже приведут в повышенную готовность войска Дальневосточного округа, и они выведут свои части. До этого конфликта Вьетнам введет свои части на территорию Камбоджи и нанесет несколько поражений армии Пол Пота. Китай поддерживал режим Пол Пота. Срок – конец осени, зима.

Исламская революция в Иране. Шах сбежит из страны. Светское Правительство будет свергнуто. К власти придут исламисты во главе с аятоллой Хомейни. В стране отменят все светские законы. Будет создано единственное в мире шиитское государство. США и нас признают врагами. Срок – зима, весна следующего года».

Завис: «Что еще написать, чтобы поразить Романова?» Открыл чистый лист и быстро, не обращая внимания на чистописание и разборчивость почерка торопливо записал:

«Предатели в СССР. Действующие, будущие, прошлые и вероятные.

Калугин, генерал КГБ. Первое главное Управление. Самый молодой генерал.

Поляков, генерал ГРУ.

Огородник. МИД или Министерство внешней торговли.

Кулак (Кулик), Герой Советского Союза, КГБ. Сейчас на пенсии».

Вспомнив о Великом Советском писателе Л. И. Брежневе, возвращаюсь к предыдущему листку и вписываю: «Малая земля», «Возрождение» и «Целина». Л. И. Брежнев». На Романова не смотрю, но чувствую, как он шевельнулся и вздохнул.

Продолжаю о предателях:

«Пигузов, Толкачев. Кто такие не знаю, но фамилии довольно редкие.

Резун. Сейчас должен работать в резидентуре в Западной Европе.

Гордиевский, – вроде КГБ.

Шевченко – посол в ООН.

Горбачев – вредитель.

Шеварднадзе – потенциальный враг.

Яковлев Александр – подозрения в шпионаже. Агент влияния. Помощник Горбачева.

Ельцин – сейчас первый секретарь Свердловского Обкома КПСС. Будет Президентом России. Ради личной власти готов на все».

Романов тронул меня за плечо и произнес:

– Хватит пока. У меня больше нет времени. Давай свои бумаги, почитаю и подумаю. Из Ленинграда пока не уезжай. Напиши мне телефон, по которому тебя можно будет найти.

– Я буду ежедневно звонить Петру Петровичу, – отказываюсь давать телефон.

– Ты мне не веришь? Зачем же ты искал со мной встречи? – удивился.

– Вам верю, но вашему окружению нет, – ответил, глядя в глаза.

Некоторое время Романов сверлит меня недовольным взглядом, но потом кивает, соглашаясь.

– Думаю, наша встреча не последняя, – предупреждает. – Что ты хотел по своим песням? – вспомнил.

– Передать песню «Дорога жизни» какому-нибудь певцу и зарегистрировать, как свою интеллектуальную собственность. Потом представлять Художественному Совету другие песни, и, если Совет пропустит, регистрировать их, – сообщил о своем желании.

– Я подумаю, – пообещал Григорий Васильевич. – Сейчас можешь идти, – разрешил. – Если встретишь Петра Петровича, то попроси подняться, – попросил.

Вырываю исписанные листки из блокнота и вместе другими, в том числе испачканным передаю ему.

– Очень прошу потом уничтожить их, – напомнил.

Забрал блокнот и попрощался.

«Надеюсь Романов последует моему совету и уничтожит записи, написанные моей рукой», – мелькает мысль.

Отступление. Романов. Ксенофонтов.

Оставшись один Романов задумался, глядя на небольшую пачку исписанных листков в руке. Поверить в то, чего он узнал сегодня, было невозможно, но именно из-за ужасного финала в это почему-то верилось. Не может, даже самый извращенный мозг придумать такого. И проверить правдивость Соловьева пока невозможно. «Молодой засранец! Свалил на меня этот груз и, наверное, доволен», – зло подумал о пророке, – «если это правда, конечно». Но мне чего с этим делать?

Хлопнула дверь в прихожей и в комнату вошел хозяин квартиры. Увидев задумавшегося Романова с пачкой листков в руке, Ксенофонтов поинтересовался:

– Как прошла встреча? Сообщил Соловьев что-либо интересное?

– Да, сообщил. Не знаю, что и думать, – ответил гость, по-прежнему погрузившись в свои мысли.

Романов встал и, посмотрев на Ксенофонтова, сообщил:

– Слишком все неожиданно. Мне надо подумать, а сейчас пора ехать. Разговаривать некогда, потом с тобой свяжусь. Соловьев по-прежнему будет тебе звонить дважды в день. Будь добр, не спеши своим докладывать об этой встрече. Очень тебя прошу.

Григорий Васильевич протянул руку и после энергичного рукопожатия вышел из квартиры.

Ксенофонтов пребывал в растерянности. Таким он Романова еще видел. Что же произошло при встрече? Почему Глава Ленинграда выглядел таким пришибленным? Что ему сообщил Соловьев? Почему он не услышал никаких инструкций хотя бы на первое время? Не доверяет? Что означает настоятельная последняя просьба? Он ведь обещал и сообщал, в каком случае молчать не будет.

Наконец он вспомнил о пишущем магнитофоне. Может Романов рассчитывал, что, прослушав запись, я все пойму, а на анализ и разбор разговора действительно уже времени не оставалось?

Он остановил запись и перемотал пленку в начало. Запустил и, закурив, присел в кресло, приготовившись слушать. Слышит свой предварительный разговор с Романовым. «А запись неважная!» – машинально отмечает. Опыта в установке прослушивающей аппаратуры у него мало или плохой микрофон. Наконец послышалось начало разговора Романова с подростком:

«Сережа, ты сам хотел нашей встречи. У меня не так много времени. Не скрою, ты меня заинтересовал. Слушаю тебя».

«Простите Григорий Васильевич, но мне надо отлучиться, буквально на минуту».

И тишина! «Что такое? Куда Соловьеву нужно было отлучаться? Опять он прокололся с подростком! Тот снова придумал какой-то финт! Ах, сука!» – оперативник почувствовал раздражение. Послышался какой-то стук в динамике и голос школьника:

«Григорий Васильевич, ознакомьтесь, пожалуйста, с этим». И вновь продолжительная тишина.

«Вот что за листочки держал в руке Романов! За ними, наверное, ходил Соловьев!» – догадался. Заранее написал и спрятал снаружи квартиры. Предусмотрел прослушку и обыск перед встречей. Ай да парень!» – восхитился старый оперативник. Такому в органах цены не будет, хотя к какому начальнику попадет. Умных нигде не любят. Даже его, постороннего человека Соловьев злит, раздражает и восхищает одновременно. Обидно чувствовать себя проигравшим при его опыте оперативной работы. Получается, подросток выдал ему только то, что не посчитал нужным скрывать. На данный момент Ксенофонтов ничего о нем не знает, как и на момент первой встречи. Лихо! Он почувствовал профессиональную злость. Неужели он, со своим опытом не переиграет подростка, каким бы умным тот не был?

Вдруг в динамике послышался ругань и раздраженный выкрик Романова:

«Не верю! Ничему не верю! Чего ты добиваешься? … Фантазер!»

«Чего такого написал Соловьев, что вывело из себя Первого секретаря?» – заинтересовался Петр Петрович. Почему фантазер? Попросил чего-то нереального? Вышел за рамки приличия? Наверное, все же это связано с какими-то фантастическими сведениями в записках! Тут пахнет государственными секретами. Не зря Романов при прощании просил не торопиться с докладом моим кураторам. Но сам Член Политбюро не будет скрывать угрозу государству. Что может знать подросток такого, что возмутило Романова?

«Куда собрался? Тебя никто не отпускал!» – послышался властный голос Романова. Неужели подросток собрался уйти? Во, дает! Неужели надеялся проскочить мимо охраны Первого секретаря? Хотя, если вспомнить – ребята сидели, болтали в машине и не были готовы к задержанию. Собеседника Романова они не знают в лицо. Они бы и не дернулись, если простой подросток с сумкой на плече вышел бы спокойно из подъезда и пошел по своим делам. А самообладания, похоже, Сергею не занимать!

Оперативник дождался окончания записи. Внимательно послушал концовку и, услышав свой голос, перемотал пленку в начало. Удивился, что подросток осмелился отказать просьбе Первого секретаря Обкома и поведению на этот отказ обычно нетерпимого Романова. Поморщился от сообщения о недоверии к окружению Члена Политбюро, а значит и к нему. «Что себе позволяет этот подросток?» – возмутился, но подумав, пришел к выводу, что сведения, которые передал Соловьев Романову, возможно того стоили.

«Может Соловьев, передал сведения, о каком-нибудь предателе, занимающего высокий пост?» – предположил. Ведь узнал же как-то он про маньяка? Но чего он может узнать в своем городе? Что городское начальство живет не по средствам? Мелко. В аппарате Ленинградского Обкома и в Горисполкоме таких более крупных деятелей полно. Романов, несомненно, знает их, только сделать ничего не может, пока «хапуга» не проколется, и покровители не отвернутся от него.

Оперативник прослушал запись еще раз и пришел к выводу: «Сообщать кураторам вообще не о чем». Они скорее воспримут его сообщение, как кляузу на высокого партийного деятеля, а его самого обвинят в старческой паранойе и посмеются. Не видно из записей государственных тайн. Да и не стал бы Петр Петрович обращаться к новому молодому поколению сотрудников КГБ. Не испытывал к ним уважения. Подчинялся по привычке и, соблюдая корпоративные интересы, но не уважал. Замечал некие признаки разложения и использование своего служебного положения в личных интересах. Он еще застал тех ребят, которые падая в голодные обмороки в период блокады и шатаясь от дистрофии, охраняли изъятые продукты у предателей и шпионов, как вещдоки и не смели к ним прикоснуться.

Конечно, служа в органах НКВД – МГБ – КГБ невозможно остаться с чистыми руками, как требовал по легенде основоположник органов Ф. Э. Дзержинский, и пишут в книгах о чекистах. Сам Петр Петрович в интересах дела без зазрения совести мог обмануть, подставить, применить недозволенные методы допроса и дознания.

Однако ему было не чуждо чувство порядочности, собственного достоинства, и он дорожил своим словом, поэтому он и без напоминания не стал бы сообщать никому о состоявшей ся встрече.

«Пусть Романов сам решает, как поступить с полученной от Соловьева информацией и с самим источником», – сделал окончательный вывод.

Ксенофонтов знал, что Романов сталкиваясь с проблемой, старался всесторонне обдумать ее. Подолгу советовался со знающими людьми и никогда не принимал скоропалительных решений, но приняв решение, не отступал до конца, и его энергии и настойчивости можно было позавидовать.

Романов со временем доведет все, что нужно знать Ксенофонтову. Он верил Романову. Также он был уверен, что встречи с необычным подростком долго еще не закончатся.

Глава 2.

Тетя Света.

Еду к тете, а сам чувствую, что напряжение не отпускает. Анализировать прошедшую встречу не хочется. «Вероятно, в подобных случаях многие захотели бы напиться!» – предполагаю. Так бы и сделал, если бы употреблял. Конечно, выпивать приходилось и даже бывало сильно, но не любил и знал, что в пьяном состоянии человек адекватно соображать не может и способен совершить непоправимую ошибку.

Никогда не любил пьяное общество, но зачастую приходилось с этим мириться и даже участвовать в различных мероприятиях, по-другому – в попойках. В любом коллективе, армейском или милицейском к абсолютным трезвенникам относились подозрительно. «Сегодня с нами ты не пьешь, а завтра Родине изменишь!» – ходила популярная поговорка. Трезвый здоровый коллега в пьющем коллективе – потенциальный «стукачок» или карьерист, в худшем проявлении этого понятия.

Особенно не переносил пьяных женщин, хотя в молодости и пользовался нетрезвым состоянием девчонок. «Баба пьяная, пи…да чужая!»

Понимаю, что поделиться пережитым страхом не с кем, но хочется очутиться среди близких, любящих людей. «Лучше, если бы это была Гулька!» – неожиданно пришло в голову. Зарыться бы лицом в гриву ее черных волос и замереть, наслаждаясь знакомым запахом! Но желанная девчонка далеко, поэтому еду в привычную тетину квартиру.

Постепенно мысленно переключаюсь на предстоящий разговор с родственницей и задумываюсь: «Стоит ли рассказывать ей, хотя бы частично, о прошедшей встрече? Нет. Не стоит грузить близких женщин мужскими проблемами».

– Тетя! Мне сантехник, который вам отремонтировал кран, предложил поменять остальную сантехнику по доступным ценам. Мне хотелось бы сделать подарок за все добро, что вы для меня делаете, – начал разговор за ужином.

От неожиданного заявления тетя Света подавилась и, откашливаясь, категорически замахала рукой отказываясь.

– Ты чего меня так пугаешь? – упрекнула меня, придя в себя. – У меня и так, все в порядке, – заявляет и обводит взглядом кухню.

– У вас хорошо. Уютно! – соглашаюсь. – Но к вам ходят гости, подруги, – намекаю, – представьте их удивление, когда они увидят импортную красивую и удобную сантехнику! – играю на женском тщеславии. – Причем, вам не придется общаться с грубыми и наглыми мужиками, – напоминаю ее слова. – За все я заплачу без проблем, – привожу последний довод.

– Давайте пройдемте по квартире, и вы расскажете мне, чего бы хотели иметь дома, – продолжаю настаивать, заметив ее колебания.

– Я и сама могу заплатить, – заявляет неуверенно, почти сдаваясь под моим напором. – Откуда у тебя деньги? Мама дала? – вдруг встрепенулась, подозревая меня в растрате родительских денег.

– За последние месяцы я заработал на порядок больше родителей, продав несколько своих песен, – признаюсь с улыбкой.

– А …

– С мамой поделился, – опередил ее следующий вопрос.

Прошлись с ней по квартире и наметили заменить на кухне кран с мойкой. В ванной – раковину и смеситель. Тетя призналась, что мечтает поставить на кухне кухонный гарнитур, а в большой комнате стенку-трансформер вместо серванта и шифоньера. Согласилась также заменить или отремонтировать болтающиеся розетки и выключатели.

Все-таки у женщин вить и обустраивать свое гнездышко заложено природой. Тетю растащило, и она уже начала мечтать о плитке в ванной, туалете и на кухне. О паркете на полу во всей квартире. Однако вскоре она вернулась в реальность и грустно призналась:

– К сожалению, это невозможно. Ничего этого ни за какие деньги не достать!

Пришлось пообещать и подумать над ее желаниями.

– Спасибо, добрый малолетний волшебник, – грустно поблагодарила. – Вот и у меня в доме, наконец, появился мужичок, – задумчиво отметила. – Поточи хоть ножи, хозяин, если помочь хочешь одинокой женщине, – предложила в шутку.

Мне это было не трудно и в течение следующего получаса правил ножи. С непривычки хозяйка порезалась, когда начала привычно кромсать батон к вечернему чаю.

Уже когда лег в кровать, мысли вернулись к прошедшей встрече с Романовым. Проанализировав разговор, я пришел к выводу, что зря запаниковал в критический момент разговора, когда высокопоставленный собеседник вспылил. Мне ничего пока не угрожало. Неизвестно, как бы повел себя сам, если узнал, что все чему верил – дело всей жизни рухнет всего за несколько лет. И не из-за происков внешних врагов, которых у государства было всегда много, а из-за действий своих же, которых называли товарищами, соратников с такими же партийными билетами, а тот же советский народ, ради которого он недосыпал, мотал нервы, жил и работал, так легко отказался от коммунистических идеалов и всех завоеваний социализма…. От Партии…. От него, в конце концов.

Главное я сделал. Довел, как и планировал до имеющего власть, энергию, амбиции и широкие возможности человека информацию о предстоящих бедах для страны. Теперь от Романова зависит, как наиболее результативно воспользоваться предоставленными знаниями. Он опытный аппаратчик, раз достиг нынешних высот. Должен знать «кремлевскую кухню» и людей, на которых можно опереться, кого привлечь в союзники, а кого скомпрометировать и убрать с политической арены.

Одно меня смущало – почему он без борьбы уступил интригану Горбачеву и безропотно отправился на пенсию по первой просьбе того? Я чего-то не знаю или не понимаю? Может Романов привычно соблюдал партийную дисциплину, выполняя решение Политбюро и Пленума ЦК? Не хотел вносить раскол в партийные ряды в сложное для страны время? Не знал, к чему приведет деятельность Меченого? «Может поинтересоваться у него самого?» – шучу мысленно и постепенно засыпаю.