Страдания палаты № 5

– Не моя заслуга в излечении, – всякий раз повторял Иван Михайлович, – это дела Господа Бога. Галя неукоснительно выполняла всё, что я просил, постоянно ходила в церковь, исповедалась, причащалась и доверяла мне.

Молодая женщина Татьяна поведала Павлу о ещё более чудесном исцелении.

– Не люблю об этом говорить, – начала с неохотой, – потом разбитой себя чувствую. Ну, да ладно. Раз Иван Михайлович просит тебе рассказать. Крестили меня в десять лет в маленьком городе Мариинске, что в Кемеровской области. Родная тётя Вера была человеком очень набожным, спасибо ей – повела в церковь, покрестила. Но ходить в церковь начала в последние годы. За деток молиться, болеют часто, за себя. В ту ночь под утро мне стало плохо. Чем дальше, тем хуже. Боль в животе, и отдавало в правую сторону. К врачам ненавижу ходить. Думала, что-то с правым яичником. Раньше подобное было, но попью таблетки – проходит. Тут нет. Больно по всему животу. Муж предлагает «скорую» вызвать. Я ни в какую. Панически боялась операции, боялась умереть под ножом. Две дочери, мужу одному не справиться. Боль весь день мучила. Вечером позвонила сестре. Она меня отругала и отправила к Ивану Михайловичу. «К нему, – велит, – срочно езжай». А уже десятый час вечера. Мужу говорю: заводи машину. Приехали на дачу к Ивану Михайловичу. Позже он признался, жена, как увидела меня – серую, скрюченную от боли – напугалась: «Кого тебе привезли? Она вот-вот умрёт. Ты будешь виноват». Боль в животе изнуряющая. Иван Михайлович объяснил потом, был перитонит. И время упущено. Сказал мне: «Таня, проси вслед за мной, молись, рыдай, плачь! Будем вместе упрашивать». Начал читать молитвы, просить: «Господи, она мать двоих деток, начала прилепляться к Тебе, помоги ей, услышь нашу молитву!..» И в один момент я увидела ангела. Мы молились в небольшой комнатке. Вдруг смотрю: в центре ангел в белом одеянии, с пояском. Очень красивое лицо, чёрные вьющиеся волосы до плеч, на меня не смотрел, взгляд опущен… Одно мгновение видела его. Но была так измучена болью, что ни радости, ни каких других чувств не испытала… Часа три молились… Где-то после видения ангела, боль стал отступать…»

– Божественные силы, – объяснял Иван Михайлович Павлу, – сделали операцию на энергетическом уровне. Моя энергия нужна была призвать их. Начал читать молитвы об излечение из православного требника. Чувствую – не помогает. В один момент, честно говоря, испугался – человек при смерти. Стало понятно: один не вытяну. Сказал ей: «Таня, не будешь помогать, просить со мной, распрощаешься с этим миром». Ей передалась моя тревога, принялась помогать. Но, чувствую, не то – не горячая молитва. «Плач, – говорю, – Таня, проси». В конце концов удалось раскачать, убедить, что смерть рядом. Когда осознала ситуацию в полной мере, молитва стала горячей. Молились Святой Троице, Богородице, Животворящему Кресту, архистратигу Михаилу, всем Силам Небесным… Я столько энергии потратил – четыре дня потом пластом лежал. Татьяна до этого больше года воцерковлялась, исповедалась, причащалась, постилась, и у неё было высокое доверие к Господу Богу. Это помогло. Сумели упросить. Молились: «Мы в Тебе, Господи, мы служим Тебе, участвуем в таинствах, мы плохие, окаянные, скверные, но кто, Господи, кроме тебя поможет! Ты наш Отец, наш Создатель, ты наш Творец, помоги, ведь иначе малые, неразумные детки останутся без мамочки. Что с ними будет?» Я ведь знал, что, если мы не умолим, она погибнет. Это уже точно… Через десять дней Татьяна звонит: «Полностью восстановилась, – говорит, – едем с мужем в деревню отдыхать».

Иван Михайлович в священники не хотел, говорил ему нельзя, живёт во втором браке. Собственно, владыка ему и не предлагал рукополагаться. Диплом об окончании училища, как и Павлу, не выдал. Двое они со всего курса оказались такимию

Сергей Корнеев говорил об Иване Михайловиче:

– Ему бы сразу в епископы, и не меньше при его-то амбициях. Или в старцы, чтобы к нему толпами ходили.

Сергей поначалу потянулся вместе с Павлом к Ивану Михайловичу, а потом охладел.

Рассуждая об Иване Михайловиче, Павел думал, а не есть ли это младостарчество. Ивану Михайловичу всё время надо быть в центре внимания, чтобы им восхищались, его боготворили, смотрели с придыханием. Вокруг себя собрал человек пятнадцать. В воскресенье после литургии они ехали к нему. Молились, читали акафисты, Иван Михайлович помазывал всех святым маслицем, говорил проповеди, трапезничали. Павел не совсем понимал, зачем в наше время эти молитвенные собрания, когда есть церковь. Ладно при гонениях, катакомбность была единственной возможностью коллективной молитвы. Павел мог какое-то время ходить к Ивану Михайловичу, потом, ссылаясь на занятость, болезнь пропускал раз, другой, пятый. Ивану Михайловичу не нравилось такое непостоянство. В его окружении подавляющее большинство были женщины, Павел придавал вес собраниям знанием Священного Писания, святых отцов, да и своим импозантным видом. Иван Михайлович время от времени поручал ему делать сообщения о предстоящем празднике или каком-нибудь святом. Павел поначалу основательно готовился к каждому выступлению. Аудитория была не та, что в училище, но хотелось показать себя, продемонстрировать свой интеллект. Потом это наскучило, ходить перестал.

Когда заболел и обратился к Ивану Михайловичу, тот потребовал обязательного присутствия на собраниях, при всех взял с него слово о выполнении данного условия. Объяснил всем, что болезнь у Павла по грехам рода.

Иван Михайлович построил на даче отдельный домик, размером три на четыре, это ещё было до болезни Павла, приглашал того помогать, когда штукатурил, крыл крышу. Павел был на подхвате. Стены домика Иван Михайлович увешал иконами. У него и в квартире одна комната вся была в иконах. «Келья моя», – говорил. В этой комнате собиралась его «паства» на молитву. Летом на праздники – Троицу, Петра и Павла – приглашал на дачу. Где обязательным был ритуал: Иван Михайлович размножал святую воду – с молитвой добавлял в бочку, выливая крестообразно, крещенскую воду. После чего все по очереди черпали из бочки ведром и обливались.

…Это произошло с Павлом на четвёртый день постоянных молитв и причащений. Божественную литургию служил митрофорный протоиерей. Царские врата были отверсты по «Отче наш». Вдруг раздался гул, будто над самой церковью летел самолёт. Странно, трасса проходила над городом, но в стороне. Гул, от которого задрожала церковь, раздался в то время, когда певчие протяжно запели: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молим Ти ся, Боже…»

Павел глянул в алтарь – стоял чуть в стороне, не напротив Царских врат – и увидел светоносный золотистый столп, будто прозрачное, вибрирующее энергией вещество опускалось на престол. Гул, от которого дрожал весь храм, от купола до фундамента, исходил от столпа. Ни страха, ни беспокойства увиденное не вызывало. Было чувство абсолютной достоверности происходящего. Подумалось: свет нисходит на чашу, где хлеб и вино пресуществляются в тело и кровь Господню. Происходит великое таинство снисхождения Духа Святого. Мелькнула мысль: видят ли это другие? Чувствуют ли гул, вибрацию пола под ногами?

Гул продолжался и в тот момент, когда все, кто мог – народу было много – встали на колени. Павел, стоя на коленях, вдруг осознал: ничего не болит. Как в детстве, когда ни сердца, ни почек, ничего не ощущал. Вот и сейчас нигде не ныло, не кололо. До этого страшно мозжило колено, думалось – скорей бы причаститься да присесть на лавочку, что стояла у стенки по правую сторону от входа.

После того как причастился, принял в себя частицы, вдруг почувствовал себя частью огромного целого, как бы соединился со всеми людьми, даже теми, кто был далеко за пределами храма, но также причащался телу и крови Христову. С теми, кто жил раньше… Было ощущение церкви в виде единого существа. И ты часть его. Нет ни времени, ни пространства, есть единство душ…

Ощущение продолжалось недолго, подошёл потрёпанного вида человек, попросил денег, Павел дал пятьдесят рублей, сбоку шикнул на попрошайку… И всё исчезло. Мир вернулся в привычные рамки.

Павел рассказал Ивану Михайловичу о гуле и свечении.

– Видишь, какая мощь! Что ей вылечить твои почки. Даже заменить их. Это тебе вразумление – двигаешься правильно. Только держи в себе увиденное, не трезвонь.

Но Павла распирала гордость: ему показали великое таинство!

Он отмечен!

Он избран!

Он выделен!

Даже Иван Михайлович не видит такого!

Страдания по Игорю, Сараеву и Булату

Феномен потенции

– Мужики, – хихикнул Игорь, – я, когда в коме два месяца лежал, оказывается, мог половым гангстером в фильмах выступать. В свой ум пришёл, жена говорит: «Ну, ты бесстыдник. Как ни приду, у тебя торчит хозяйство по стойке смирно». Просто – будь готов к труду и обороне без перерывов на обед и другое восстановление сил. Я, значит, валяюсь месяц, валяюсь второй в отключке, он и не думает следовать состоянию хозяина.

– Медсёстры точно, как пчёлы на мёд, записывались к тебе в сиделки! – отреагировал Булат на патологию. – Такое богатство задаром!

– Маленько-маленько обязательно пользовались тайком! – хихикнул Коля-якут.

– Толку с такой стоячки, когда колодой бесчувственной лежал, – высказался из своего угла Сараев.

– Молчал бы уж, – обиделся Игорь, – ты-то вообще, наверное, импотент.

– Не, – после некоторого раздумья отмёл нелицеприятное предположение в свой адрес Сараев, – ты мне девку молодую подгони, я её с ног до головы обгляжу и точно до чего-нибудь досмотрюсь…

Сараев был из племени вечно недовольных. Про себя говорил: я – классовый враг сему. Был ненавистником коммунизма, капитализма, демократии, бюрократии, заодно – русофобом и антисемитом. Кроме этого костерил медицину, милицию, президентов – США и России – правительство, губернатора. В день ему делали несколько капельниц, от игл живого места на руках не осталось. Поднимался с кровати по надобности и мог часами молчать. Но сразу вспыхивал, зайди в палате разговор о негативе. К остальному полное безразличие. Зато мигом до блеска в глазах преображался, услышав о цунами, потопах, СПИДе, наркомании, войне, терактах… В темах со знаком минус был знатоком. Монологи закатывал – заслушаешься. Причём, без применения ненормативной лексики, хотя компания мужская. Чесал без заиканий не хуже какого-нибудь обозревателя из телевизора. Павел поначалу в гуманитарии записал соседа. Оказалось – всю жизнь до инвалидности за баранкой сидел. Кроме этого любил Сараев поднимать темы операций, переломов, увечий…

Павел жалел бедолагу. Бросит порой взгляд в угол, где в Сараева опять что-то вливалось из капельницы. Лежит доходяга, ото всюду волосы торчат.

– От гормональных препаратов попёрли, – жаловался Сараев, – раньше на груди, если и росло – пару кустиков в километре друг от друга, а теперь с ног до головы чащоба непроходимая, впору машинкой стричь. В носу, ушах заросли, в парикмахерской стригусь, прошу машинкой по бровям пройтись, как щётки одёжные… У меня двоюродный брат, Женька, тот ходил рыбаком в Карском море, в районе острова Вилькицкого они белух били. А там испытания проводили наши атомщики, у него на спине волосы сплошняком выросли. Гладкая была спина, тут в баню пошли, у него, как у медведя. На пляже, говорит, стыдно раздеться. У Женки от радиации волосня, у меня от гормонов.

По рассказам Сараева получалось, жизнь у него прошла серо и невзрачно. Если каждому в палате № 5 было что вспомнить из добольничного прошлого, Сараев всю жизнь работал да болел. Павел иногда специально поворачивал тему разговора на какой-нибудь природный, политический или житейский катаклизм. Увидит, Сараев который час бирюком лежит в своём углу, слова не проронит, весь в пессимизм ушёл. Желая отвлечь его от дурных мыслей, расшевелить, подбросит горячую тему. Сараева как током подбросит, жарким пламенем займётся… Живо включился в разговор, надо ли Булату в четвёртый раз жениться.

– Мою жену взять, – сел на кровать, – она с восемнадцати лет по торговой части. В пору дефицитов много чего достать могла. Но нет бы – принесла тихонько домой и всё. Как же, ей себя надо показать. Хвастовство лезло, не заткнёшь. Вот, мол, какая всемогущая! Что ни праздник на календаре – у нас гульбище. Только дай ей повыхваляться, повыпендриваться, как она угостить может. Разнарядится, раскрасится. Музыка на полную квартиру, а как же – аппаратура самая японская, коньяк самый армянский, водка высшей очистки. А родственничкам чё? Только подавай! Довольные пожрать вкусно да выпить до усрачки. Сколько раз говорил: все твои друзья-знакомые, сёстры-братья исчезнут, случись что. Когда мозги куриные, разве достучишься. Как только заболел, будто ветром всю эту вшивобратию сдуло. Паразиты!

Жена приходила два раза в неделю. Была из себя, как говорил Игорь: «Рессоры сели, поршня сработались, клапана стучат». Без всякой фигуры, уставшая. Молча выгружала сумки. Бесед с мужем не вела. Обменяются парой-тройкой фраз… «Ну, я пошла». – «Ну иди». Сын один раз при Павле приходил на родственное переливание крови.

«Не убудет, здоровый», – говорил Сараев.

Люди, может, и есть хорошие, считал, да лично ему не попадались. В детстве сверстник толкнул – Сараев упал на спину, повредил позвоночник, несколько лет в корсете лежал, потом на четвереньках ползал, ходить заново учился. Рос болезненным, слабым, в школе часто обижали. В сорок пять лет с почками начались проблемы. Операцию сделали удачно. Включилась новая почка. Выписали домой. Да с другой стороны несчастье – непроходимость желудка. «Эти коновалы, – костерил врачей, – объяснили, будто у меня кишки нестандартные оказались – длиннее положенного. А где вы раньше были? Куда смотрели? Перед операцией колоноскопию не сделали?»

Зато потом, проводя Сараеву эту не из приятных диагностику с надуванием, что-то нарушили. Опять наркоз, операция… И уже четвёртый месяц бедняга не выходил из больницы.

Во сне Сараев постанывал. Павел просыпался от этого, но чаще от мучительной жажды или её обратной составляющей. В туалете нередко заставал Булата. Тот сидел в трусах на бетонном полу рядом с умывальником, разбросав длинные, как ходули, ноги и жадно курил. Отмахивался на предупреждения «простудишься», дескать, не тратьте время – не переделаете. В прямой кишке у него обнаружили опухоль, два раза оперировали. К пересадке почки необходимо было всё вылечить.

После второй операции часа два и прошло всего, его на гемодиализ требуют. «Отвезите, – просит медсестёр, – не могу». Те не чикались: «Сам давай!» Изворчавшись, всё же перегрузили на каталку, обратно прикатили полумёртвым. Булат долго лежал без движения, часа через два с трудом встал и пошёл в туалет. Походка была жутко неестественной. Ноги переставлял как робот или деревянный человек.

Булат воевал в Афганистане, там переболел желтухой…

– Раз выехали в кишлак, – рассказывал, сидя на полу в туалете, – четвёртая рота запросила подмогу. Духи бились смертельно. Раздолбали их, зашли в кишлак, вижу девчушка, измождённая, голодная. Дал горсть сахара-рафинада, попить. Пока мы с ранеными возились, вертушку ждали, не отходила от меня. За два часа выучила с десяток русских слов: хлеб, вода, спасибо, солдат… Если жива, женщина давно, столько лет прошло. Помнит меня или нет? А я забыл её имя, а ведь знал, красивое имя. Многое забыл. Наркоз сварил мозги.

В Афгане получил орден и контузию. Скорее всего, и почки там испортил. В Чернобыле добавил. Был среди ликвидаторов аварии, работал в заражённой зоне.

– Птиц в зоне ни одной! – рассказывал. – Из живого только крыс видел.

Мусульманин Булат, обрезанный по всем законам, закон в отношении еды-питья не соблюдал: ел сало, пил водку. В деньгах не нуждался. Одна бутылка всегда ждала своего часа в морозильной камере, вторая, открытая, – в отделении для продуктов. Врачи на это закрывали глаза. За обедом, его приносили в палату, Булат непременно принимал рюмочку. Вечером и ночью мог больше себе позволить. После этого любил пускаться в откровения. Павла выделял среди других пациентов палаты, с ним частенько заводил беседы.

– В других жузах казахи умные – учёные, врачи, начальники, у нас дураки! – характеризовал свой жуз. – Чуть что – сразу в морду бить! Дураки.

Рассказывал про коллективные драки, что устраивались во времена его юности. Сам участвовал. Человек по пятьдесят и больше с каждой стороны сходились. Не скопом стенка на стенку, а разбивались на подразделения, в каждом – старший. Тешили молодецкую удаль. Но сражения шли под присмотром аксакалов. Причём, струсил и побежал – позор тебе на всю жизнь. Убитых не было, старики следили, а если вдруг горячая молодёжь переходила черту – разгоняли побоище.

Павел попросил свою жену принести Булату книгу Льва Гумилёва «Древние тюрки». Булат всю прочитал и сделал неожиданный вывод:

– Как хорошо, я не тогда родился – всё время воевать бы пришлось.

В светлое время суток Булат чаще спал, если бодрствовал – был вялым. Зато ночью оживал, разыгрывался аппетит. Павел мучился бессонницей, голову терзали мысли о болезни.

Булат громко шептал в его сторону:

– Есть перекусить?

Павел скармливал ему всё, что приносили из дома. У самого аппетита не было.

– В больнице филином стал, – смеялся казах, уплетая котлеты или колбасу, пропустив перед этим порцию водки.