Алеманида. Грёзы о войне

Константин быстро прикинул возможные грядущие проблемы. Сын понадобится в Риме на случай отъезда на Восток, хотя военные таланты Криспа пригодились бы и в войне с Лицинием. В Риме укоренились мерзавцы наподобие Тиберия, Гракха и Септимия, которые сожрут парня, не жуя. Август пытался понять, кто для него важнее в данный момент.

Константин истосковался по Фаусте, её объятиям и ласке. Ныне от Криспа требовалась толика терпения и стойкости. Скоро они отправятся на Восток, и недоразумения между пасынком и мачехой исчезнут. С другой стороны, Константин не любил скрытые заигрывания Криспа с Фаустой. Иногда мачеха смотрела на пасынка таким похотливым, голодным взглядом, какой Константин желал бы видеть на себе.

Фауста была ненамного старше Криспа и при желании с легкостью могла соблазнить неопытного в любовных утехах парня. Август знал, что перед Венерой с изумрудными очами не устоит ни один смертный. На плаху отправилось уже несколько мужчин, которые посмели ответить взаимностью на игривый взгляд Фаусты. Константин знал, что жена просто утверждалась за счёт почитания своей божественной персоны. Взгляд супруги на сына становился всё опаснее, но царь понимал несерьёзность намерений Фаусты. Не мог же он казнить собственного царевича за подобную глупость.

– Не надо принимать поспешных решений, – подвёл итог Август. – Фауста отдохнёт и отправится на какую-нибудь прибрежную виллу. Она ненавидит суету Рима. Ей хочется пристального внимания, но её пыл, как правило, весьма краток. Как только эго насытится, Фауста уедет. Она обожает Медиолан. Приезд в Рим лишь повод покрутиться промеж матрон и знати.

Крисп не ответил. Константин подошёл к окну и посмотрел в городские дали.

– Грядёт праздник. Ты обязан на нём присутствовать, иначе что подумают люди? Ты – мой наследник, моя кровь. Как я передам тебе власть, если чернь увидит разногласия в царской семье? Праздник через пять дней, а до той поры не попадайся Фаусте на глаза. Если подобное недоразумение всё же произойдет, прошу тебя, не подначивай её. Она – дочь Максимина. В их дурном семействе интриги впитываются с молоком матери. Я скажу ей, что ты слишком занят конными тренировками на Марсовом поле. Однако вам следует поздороваться. Это моё требование!

Крисп поджал губы, подумав о том, что Фауста найдёт его и на Марсовом поле, и в когтях Аида. Он солдат и в первую очередь мужчина. Простой смертный не может долгое время противостоять козням такой женщины, как Фауста.

– Большой грех – перечить родителю. Прости, что отнял время, отец. Я пойду, Тигго ждёт меня. На днях обязательно увижусь с мачехой. Обещаю.

Юноша поклонился и вихрем покинул тронную. Константин бросил тревожный взгляд на развевающийся сагион Криспа и снова уставился в окно.

Крисп быстро покинул Семипалатинский дворец, молясь Митре, дабы не встретиться с Фаустой. Отец так ничего и не понял. Фауста и не думала совращать Криспа. Коварными речами и взглядами она добивалась отстранения царевича от власти.

***

В последний день декабря Константин устроил празднества в честь объединения префектур Галлии и Италии. По сути, указы и декреты Августа Константина не имели силы, ибо оставались ещё Августы Лициний и Максимин Даза, которые их не принимали. Даза навязывал христианам Экбатаны и Армении эллинское язычество, обвиняя тех в ворожбе и науськивании чумы, а Лициний готовил армию для вторжения в пределы неугомонного соседа.

Римский владыка всё равно решил отметить событие праздником. Август долго ждал сего дня, но разочаровался его итогами. Плебс и квириты¹⁰⁶ ожидали игр и состязаний, бесплатную раздачу хлеба и масла, изнасилования христианских девственниц на арене Флавиевого амфитеатра¹⁰⁷ и безудержного веселья на всех площадях и агорах. Да только безумств не было, ибо нынешний правитель понимал всю тяжесть ситуации и обошёлся хлебом без зрелищ.

Празднество началось с речи гаруспиков¹⁰⁸ и авгуров. Выпустили голубей, прочитали давно забытое пророчество и прикатили вино в бочонках.

Закончился праздник шествием к садам Мецената, что располагались в северо-восточной части города. Туда вела широкая аллея, по обеим сторонам которой высадили кипарисы. В саду было намного прохладнее, чем на Палатине. Как заметил Евтихиан, люди повеселели, когда ушли от городской духоты.

Аттик оставил гвардию охранять сады, а ненужных людей из свиты отправил во дворец на Семипалат. Константин, Крисп, несколько советников и почётный гость праздника – посол Парфии – отправились в ротонду Пифагора, дабы продолжить разговор в тесном кругу.

Людям, уставшим от праздничной суеты, не воспрещалось покинуть сады. Септимий откланялся, сказав, что сегодня он пресытился насущными проблемами. Советник направлялся к выходу из сада, когда его окликнули:

– Все патриции в одном месте, а ты сбежал! Не пристало выходцу из знатного рода избегать общества божественного Августа, Далмат.

Септимий не видел женщины, которой принадлежал звонкий голос. В саду присутствовало множество людей всех сортов и мастей, и он решил, что это была очередная матрона или гетера с Семипалата, но ошибся. К нему подошла супруга императора. Советник поклонился.

– Да хранят боги благословенную Августу.

– Муж ещё не пожаловал сию регалию пред моим именем. Он скорее наречёт так свою мать – Елену, нежели меня. Так ты и есть тот самый Септимий? – Фауста ходила вокруг мужчины и разглядывала с ног до головы. – Молва гласит, ты самый умный советник при дворе моего мужа. Люди говорят, что твои титулы затмевают заслуги бога Аполлона. Стоит ли упрекать чернь во лжи или возблагодарить их за ясную правду?

Септимий не был знаком с Фаустой, ибо супруга императора большую часть жизни провела в Медиолане. Он частенько флиртовал с разного рода матронами, но в нынешней ситуации это могло закончиться плачевно. С супругами царей Септимию ещё не доводилось разговаривать.

Фауста облачилась в пурпурную столу¹⁰⁹ и нацепила броский угольный парик. Септимий четко видел её соски и старался не обращать внимания на влажные губы царицы и опьяненный взор. За короткий миг он представил, как Фауста царапает ему спину ногтями, словно плёткой из воловьих жил, и принимает его в себя.

– Благодарю за лестные слова. Глубоко уважаю вашу порфироносную персону… Я спешу.

– Ты говоришь с императрицей! – повысила голос Фауста. – Неужели ты поставишь свои никчемные делишки выше меня?

Она указала рукой на скамью. Как только они сели, Фауста изменилась в лице. Септимий так и не понял, для чего требовалась мнимая театральная постановка с упоминанием титулов и регалий. Каждый человек в империи знал, кем была Фауста, но она любила об этом напоминать.

– Туллия, принеси ещё вина и чашу для господина.

– При всем уважении, моя царица, я не буду, – отмахнулся Септимий.

– Я сказала чашу! Туллия! Быстрее. Если это не фалернское, я прикажу подарить тебе триста розог.

Пока служанка разливала вино, Фауста не сводила глаз с Септимия. В любой придворной драме советник чувствовал себя, точно рыба в воде, но сейчас спасовал. Он был не только расчётлив, но и осторожен. Они находились в саду, переполненном сенаторами, советниками и придворными дамами. К тому же в каких-то ста шагах от него находились Домициан и Аттик, а в ротонде сидел сам Константин. Септимий уже подумал, что путешествие до носилок, которые принесут его домой в поместье, способно превратиться в хождение по всем темницам Вечного города.

– Неужели ты не хочешь выпить с самой красивой женщиной Рима? Я редко кого удостаиваю такой чести, мой скользкий собеседник.

Септимий пригубил порцию и ощутил приторную широту вкуса фалернского вина неразбавленное. Ещё один такой кувшин и Фауста опьянеет, и он вместе с ней. А после жди беды.

– Расскажи, что происходит в Риме и префектурах? Ты приближен к Августу и знаешь много интересных вещей. Мне он ничего не говорит. Я ведь женщина, – она захохотала. – Константин считает политику неприемлемой вещью для женщин.

Септимий украдкой бросил на неё взгляд и сделал вид, будто пьёт вино. Фауста выглядела настолько хорошо, что первые гетеры Рима блекли в одном ряду с ней. Септимий отводил глаза от сочных грудей, ждущих его прикосновений, и отгонял мысль о прелюбодеянии. Он поставил полупустую чашу и уселся поудобнее.

– Рим пребывает в расцвете сил. Август провел неплохие преобразования…

Фауста в пантомиме изобразила Септимия, а потом закатила глаза.

– Расцвет, преобразования – не пудри мне голову. Скажи, какой правитель обладает наибольшим могуществом? Скажи, будет ли война? Я хочу правду, Далмат. Я не желаю слушать лесть из твоих уст. И почему тебя прозвали Далматом? Видимо, ты далеко не гражданин Рима.

– Нет, моя царица. Я не римлянин и родом с Далмации. Какой правитель сильнейший? Война закончилась, Максенций проиграл.

– Я говорю на гортанном наречии или похожа на галльскую порнаи¹¹⁰? Твоя голова станет хорошим украшением в моих покоях, – Фауста ущипнула Септимия за руку и резко посуровела.

Она приложилась к вину, а после поманила пальцем Туллию, молча указывая на чаши.

– Советник, не принимайте меня за пустоголовую крестьянку. Я царская дочь и супруга императора! Не строй из себя умника, думая, что политика является для женщины чем-то неприемлемым. Ты думаешь, наставники учили меня лишь искусству обольщения? Если так, ты глубоко заблуждаешься. Я не политик и не люблю напыщенных речей, – она водила руками и случайно запятнала платье вином. – Не говори мне про моего обезглавленного братца и конец войны. На востоке живут два тетрарха и они в добром здравии, на западе – Аттал и тысяча тысяч племен. Мы со всех сторон окружены врагами. Они есть даже в душном саду Мецената, а ты мне талдычишь про преобразования и великое будущее. Не обманывай меня, Септимий. Ты знаешь всё. Лицо выдает тебя. Оно скользкое, точно тело угря, – она засмеялась. – Туллия! Ещё вина.

Туллия подошла и опустила голову. Тихим голосом она пробормотала:

– Моя госпожа, царь будет недоволен, если Вы снова напьётесь.

– Заткнись! Ещё слово, и я прикажу тебя выпороть. Я сама разберусь с супругом. Кто-то же должен его усмирять в постели. Кто, как не я, – она ткнула себя в грудь пальцем и засмеялась.

– Госпожа, вы пьяны, – Септимий поддержал Туллию. – Позвольте ей проводить Вас до покоев.

– Тебе пора домой, матушка!

Фауста вмиг протрезвела. Она посмотрела на человека, посмевшего ей дерзнуть.

– Кто так говорит, не обратившись как должно к моему великолепию?

Это был Крисп. В день праздника юноша оделся, подобно простому гражданину. В кои-то веки стащил с себя солдатскую кирасу.

– Маленький Крисп, – Фауста засмеялась так громко, что люди неподалёку обернулись. Женщина с позерством приложила руку ко рту. – Мой любимый сын.

Крисп всегда уточнял, что приходится ей пасынком, но сейчас промолчал. Он взял мачеху за руки и повёл к выходу. Септимий облегчённо вздохнул, благодаря богов за решительность императорского отпрыска.

– Хорошо, придворный советник. Я более вас не донимаю глупыми вопросами. Моим деткам скоро понадобится хороший наставник!

– Ты пьяна, – Крисп поддерживал мачеху, дабы та не упала. – Какие детки? Ты с собой справиться не можешь. Туллия, распорядись о вечернем туалете госпожи.

Туллия и прочие рабыни бросились к паланкину, дабы не злить хозяйку.

– Я знаю, женщина ты публичная и любишь внимание к своей персоне, но сегодня перегнула палку. Вино уже течёт в твоих жилах.

Фауста ничего не ответила. Едва они вышли с территории парка, как она вырвалась из его крепких рук и уверенно зашагала вперёд, словно и не одолела в одиночку кувшин фалернского.

Палатины салютовали и кланялись царским персонам. Фауста, проходя мимо солдата, похлопала того по плечу и постучала кулаком по шлему. Крисп специально отводил взгляд, стараясь не смотреть на обворожительные формы мачехи.

– Наивный мой пасынок. Ты и правда думал, что три чаши вина развяжут мне язык? – она повернулась к нему и удостоила тем хищническим взглядом, коего Крисп всегда опасался. – Мой благословенный муж и твой славный отец ревнует меня ко всему свету, а к тебе – более прочих. Он ни разу не высказал подозрений вслух, но я вижу в его глазах боль и отчаяние. Заключим перемирие, пока мы здесь и ещё не поубивали друг друга? – она протянула маленькую ладошку, наблюдая за реакцией юноши.

– Не попадайся мне на глаза, – Крисп грубо сжал руку Фаусты.

Он поклонился и в одиночестве направился к Семипалатинскому дворцу. Фауста долго смотрела ему вслед и корчила физиономии стражникам. Всё-таки она была пьяна. Летящей походкой она отправилась к носилкам и поджидающей Туллии.

– Дай мне время, мой дорогой пасынок. Я найду на тебя управу, – пробормотала Фауста.

Силуэт царевича скрылся за зданием казначейства. Фауста с блаженной улыбкой представила, как занимается с Криспом самыми непотребными делами.

Глава II Первый среди равных

I

Март – сентябрь 313

День клонился к вечеру, и солнечный диск изливал последние жаркие лучи на маленький городок Лутраки. Сердечная жила города находилась на рыночной площади, которая перетекала в гавань. Торговая площадь походила на афинскую Агору, но была в несколько раз меньше. Рынок окружали кварталы ремесленников и коринфян, за которыми располагались лавки и склады. Шум стоял, как на вавилонском базаре: раздавались выкрикивания на всевозможных наречиях, а громкие разговоры не затихали ни на минуту.

Люди продавали, покупали и выменивали товары. Между торговых рядов ходили господа в окружении многочисленной свиты и рабов, дамы у вычурно расписанных палаток крутили в руках персепольский инжир и иберийские маслины. Карфагенские торговцы с землистыми лицами зазывали народ, заверяя в лучшем качестве товара на всём балканском побережье. Мальчишки бегали от палатки к палатке в ожидании удобного момента, чтобы стащить кусок мяса или экзотический фрукт. Между статуей Афины Паллады и храмом Диониса находилась большая лавка, перед которой добродушный перс собрал толпу, расхваливая апельсины из Ктесифона.

Несмотря на разгар торговли, многие лавки уже закрывались, ибо мало кто хотел бренчать монетой в такой знойный день. Особенно солнце ударило по карманам мясных дел мастеров, которые уже не знали, как сберечь свежесрезанные ломти.

День уступал место вечеру, однако на улице по-прежнему стоял нестерпимый зной. Посетители Агоры постепенно растекались по узким лабиринтам улиц Лутраки. Богачи в латиклавах в окружении уставших рабов спешили домой, гетеры в жемчужных стóлах с тревожными лицами плыли по улице и вспоминали количество аудиенций, запланированных на вечер.

Жара нередко терзала жителей Лутраки. Приезжавшие в городок кимвры, гельветы, римляне и другие гости с запада так и не могли свыкнуться с погодой. Юноша по имени Прокл шёл в казарму на окраине Лутраки, чтобы спрятаться от зноя. Он чувствовал себя одновременно и кимвром, и гельветом. Подобная жара случилась на его памяти впервые.

Он прошёл мимо статуи Афины и незаметным движением руки стащил со стойки небольшой апельсин. Лихой торгаш так увлекся толпой, что не обратил внимания на ловкача. Прокл спрятал плод в кармане и с непринуждённой миной направился своей дорогой. Конечно же, он считал это воровством, но старался из-за мелочи не ударяться в присущее ему самобичевание. В конце концов, каждый когда-то воровал в дни голода и нестроений.

Прокл покинул рыночную площадь и ускорил шаг. Через мгновение перешёл на бег. С такими резвыми ногами юноша мог бы спокойно участвовать в Олимпиаде, забирая раз в четыре года венок и почести. Однако большую часть жизни его сильные ноги упирались в борт триремы, а ладони – держали весло.

Прокл родился в Тиринфе, в семье зажиточного скорняжника¹¹¹. В отличие от побратимов из своры Агесилая, у юноши были мать и отец, которых он хорошо знал. До поры до времени его жизнь протекала в спокойном ключе.

Однажды Прокл возвращался из лавки отца и стал свидетелем того, как некий человек приставал к старику. Юноша вступился и случайно убил нападавшего.

Прокл так и не постиг превратностей судьбы. Он не раз видел, как бойцы панкратиона¹¹² выбивали друг из друга дурь, а потом обнимались с братским поцелуем. Все ссадины им были как с гуся вода. Прокл же одним ударом отправил соперника в лодку к паромщику. Позже оказалось, что погибший являлся отпрыском одного из архонтов¹¹³ Тиринфа.

Отец Прокла всеми силами норовил спасти потрёпанную репутацию сына и загладить вину. Он подарил дом зятю архонта, передал управляющему многолетнее дело и уже готовил семью к рабскому клейму, ибо ненасытный старик продолжал требовать возмездия за смерть сына.

Пресытившись, старейшина в завершение сделки предложил иное, нестандартное условие: пожизненный остракизм¹¹⁴ Прокла. Архонт сказал, что убийце мало смерти или тюрьмы – нужны страдания. Посему отец Прокла не придумал ничего лучше, как продать сына в рабство на галеры. Так в пятнадцать лет Прокл попал на римские триремы, где вкусил жизнь в её ужасающем чёрном цвете.

Целый год он работал вёслами до кровавых мозолей, побывал во многих странах и портовых городах Римской империи. За время галерного рабства Прокл выходил на палубу всего пару раз. Он на всю жизнь запомнил тот запах пота, крови и рвоты. И навсегда возненавидел море, бриз и запах водорослей. Даже после освобождения Прокл по-прежнему видел сны, в которых родители раз за разом продавали его работорговцам. Море и кандалы преследовали его.

Прокл так бы и остался в рабстве, если бы судьба и провидение не привели на судно центуриона Кустодиана. После долгих уговоров и споров спартанец выкупил юношу за десять драхм. Другие рабы протестовали, ибо для них выбор Кустодиана выглядел нелогичным, ведь в трюме сидели десятки крепких юношей, кои сослужили бы матерому спартанцу куда лучшую службу. Центурион сам не понимал причины своего поступка и мотивировал решение волей Аполлона. Кустодиан взял Прокла на корабль в статусе вольноотпущенника и отплыл в колонию Коринфа – Лутраки.

После тяжёлых будней на триремах Прокл улыбался с таким же постоянством, с каким лёд покрывал гавани Лутраки. Серьёзный, сосредоточенный взгляд недоверчиво смотрел на людей и несправедливый мир. Тёмные и вьющиеся, как у Фемистокла, волосы, оголяли выразительный лоб с прорезанной морщиной, а жилистый торс, закаленный в трюмах, послужил бы прекрасной натурой для Праксителя¹¹⁵.

В детстве Прокл не осваивал азы военного дела, однако его первая встреча с рукояткой гладия показала соратникам, что мастерство фехтования у грека в крови. Большая физическая сила, незаурядная природная ловкость в сочетании с гибким умом и упорством сделали Прокла любимцем Кустодиана. За спокойный нрав и ответственность побратимы относились к нему с уважением и почитали за лидера.

Сам Прокл таковым себя не считал, ибо ему всегда было проще подчиняться, нежели подчинять. На роль предводителя отряда требовался человек крайне решительный, который бы не углублялся в бесконечные рассуждения об исходе предприятия, что не относилось к юному греку. Он пытался угодить всем и каждому, посему Агесилай сомневался, что Прокл способен взять на себя роль командира отряда следопытов, хотя иной кандидатуры не видел.

Юноша пробежал через узкую улочку возле курии и оказался в месте, которое стало его домом чуть меньше года назад. Небольшое здание походило не то на казарму, не то на школу гладиаторов. По своей сути не было ни тем, ни другим.

Прокл увидел у входа Киприана. Это был, казалось, столетний старец, который часто приходил сюда, дабы подглядывать за тренировками юных гладиаторов. Киприан улыбнулся и пошевелил бородой, но Прокл не обратил внимания на слабоумного старика. Он быстро окинул его взглядом и поспешил на тренировочную площадку.

Крики и лязг мечей слышались уже за сотню шагов. От звука соприкасающегося металла сердце и ноги Прокла задвигались с удвоенной скоростью. Юноша вышел на песок и увидел около десяти пар бойцов. Они тренировали выпад с копьем и отход со щитом. Прокл уселся на скамью в тени и уставился на арену. Кто-то подошёл сзади и обхватил его за шею.

– Патрокл, вот и ты!

Прокл обернулся и увидел Стиракса.

– Сколько раз я тебе говорил – не называй меня так!

– А что? Прокл-Патрокл. Твоё имя так напоминает поэмы Гомера. Язык не повернется сказать иначе, – Стиракс засмеялся и присел рядом. – Где ты был?

– Ходил на рынок, Агесилай отправил. Наш наставник возвращается. Через несколько дней будет в Коринфе.

– Я слышал, Максенций наказан? – поинтересовался Стиракс.

– Молва гласит, что дворец на Семипалате украшает его голова. Знаешь, в чём беда? Пока слух доберется до Греции, голова превратится в циклопа, а в Парфии уже будут клясться, что у циклопа два глаза. Сам знаешь как факты превращаются в сплетни.

– Думаю, Кустодиан всё расскажет. Хотя разговаривать со спартанцем то же самое, что с идолом Зевса – ответа не услышишь. Проклятье! Ну и жара! И за что боги даровали зной, точно в Тартаре?

– Всё в их руках. Не жалуйся, Стиракс.

– Ты обо всём узнал от Адриана? Говорят, на его вилле хорошенькие рабыни. А вещи вытворяют такие, что и словами не описать.

– О да. Если верить слухам, они дадут фору любой римской проститутке. Спальница Адриана такая назойливая, что не знаю, как от неё отвертеться.

– Поэтому наставник Агесилай и отправляет тебя, Патрокл. Ты способен держать себя в узде.

– Иногда хочется выбросить к Аиду эту узду, – посмеялся Прокл.

– Валент бы уже слюной захлебнулся при виде девиц Адриана.

– Он уже привык к портовым шлюхам. Рабыни Адриана ему пока не по зубам и не по карману. Они и правда хорошенькие. Но ежели к одной прикоснёшься, то рабы отстегают, как свинью. Ты их видел?

– Рабынь или громил Адриана?

– Его конюхов. Не советую с ними связываться.

– Не слишком и хотелось пялиться на этих девиц.

– Поэтому нас и отправят в Галлию, Стиракс. Подальше от пороков Лутраки.

– Будто в Галлии нет женщин.

– У северянок кровь не так бурлит. В Лутраки каждая вторая готова задрать пеплум, чтобы отдаться за два обола.

– Поверю тебе на слово. Всё, мне пора!

Стиракс вскочил со скамьи и удалился с площадки в неизвестном направлении. Прокл посмотрел ему вслед и покачал головой. Среди юношей в казарме Стиракс был самым болтливым, но Прокл любил этого бесхитростного паренька.

Грек решил, что сегодня не выйдет на песок. Наставник пару раз бросил на него косой взгляд. С самого утра они не обмолвились и словом, кроме поручения сбегать на агору. Агесилай приходился братом по оружию Кустодиану и замещал его в должности наставника. Для сирот сей спартанец невысокого роста с поседевшими волосами и изрезанным лицом являлся эталоном строгости и жестокости. В первые два года Агесилай безбожно буйствовал, наказывая за любую провинность, порой даже самую безобидную. Сейчас же, когда дисциплина в отряде более-менее пришла в норму, за мелкие проступки он одаривал учеников недовольной физиономией, и изредка грозил розгой.

Когда Кустодиан привёз Прокла в Лутраки, то сказал, что через год отберёт лучших бойцов и возьмёт в центурию в качестве авангарда. Юноша из Тиринфа оказался в сборище сирот последним и имел меньше времени, чтобы попасть в элиту. Так думали все, кроме самого Прокла и Агесилая. Молодой боец прошёл суровую школу жизни на триреме, и наставник считал грека одним из лучших мечников.

Кустодиан собрал в одном месте двадцать шесть юношей со всех концов империи. Он не хотел, дабы его дело стало публичным. Посоветовавшись с Агесилаем и Филиппом, он основал лагерь молодых бойцов в северо-западной части Коринфа, в маленьком местечке на берегу Ионического моря – Лутраки.

Македонец сыграл немаловажную роль в формировании доблестной команды. Из двадцати шести человек он нашёл самого неуправляемого и агрессивного: вольноотпущенника из фракийцев, при рождении наречённого Валентом.

Сейчас он не бился на песке вместе с остальными. Валент сидел возле тренировочного столба, стучал мечом по пятке и насвистывал непонятную мелодию. Пока соратники обливались потом, он прохлаждался в тени и наблюдал за окружающими. Агесилай ненавидел его больше остальных сирот. Хотя Кустодиан мог бы посоревноваться с младшим наставником в ненависти к Валенту. Только Прокл мог найти с ним общий язык.

Агесилай несколько раз ударил мечом по лакедемонскому щиту, и на арене наступила тишина.

– Идите ужинать! – прогремел он. – Жду всех на этом же месте через час.

Бойцы уныло посмотрели на наставника, опустили копья и отправились под навес – подальше от палящего зноя. Когда все разошлись, остались только два юноши – один на скамейке и другой у столба.

Прокл подошёл к Валенту и произнёс:

– Второй день сидишь у столба. Агесилай тебя накажет.

Валент исподлобья взглянул на товарища и ухмыльнулся.

– Интересно, как? Вызовет на поединок? – он встал на ноги и отряхнулся от налипшего песка. – Хотелось бы мне на это посмотреть. Ладно тебе, ты же знаешь, что меня и так вчера отлупили, да и сегодня, очевидно, не миновать сей участи. Куда ходил?

Прокл небрежно швырнул апельсин, Валент его ловко поймал.

– Бродил по рынку. Агесилай отправлял за свининой. К несчастью старый сириец в мясном переулке испугался жары и раньше срока собрал пожитки.

Валент понюхал апельсин и подозрительно покосился на друга.

– Хочешь сказать, у тебя появились уважительные причины, чтобы не выходить на песок? Такими темпами из бойца ты превратишься в писаря.

– Боги! И это говорит мне человек, который меч держал неделю назад?

– Прокл из Тиринфа желает проверить мастерство брата по оружию? Сначала с Эфиальтом разделайся, а потом уже и за меня берись, – Валент усмехнулся. – Что за история с наставником? Он возвращается?

Прокл не обратил внимания на колкость. Они лились из Валента, как из рога изобилия.

– Да. Агесилай сказал, что на днях тот прибудет в Лутраки.

– И откуда же у Агесилая сведения?

– Полагаю, от Адриана. Он сказал, что на торговом судне плывёт римский центурион.

– Не факт, что это наставник. В легионе центурионов больше, чем рабов на царской кухне. Я слышал от Агесилая другое, – Валент жонглировал фруктом. – Вернее подслушал разговор. Мы отправляемся в Галлию. К гарнизонам Врат Севера. Поговаривают, конунг алеманнов развязал войну.

– Не знаю, что там с Атталом. Мне пора. Я же не нашёл мяса.

***

Утром следующего дня в казарму явился центурион Кустодиан. Воины встретили его улюлюканьем и возгласами. За время войны с Максенцием Кустодиан истосковался по бойцам и труду наставника, но никоим образом не показывал хандры. Он долгое время смотрел в никуда с ощущением, что упустил очень важную вещь. Прокрутив в голове все события, центурион понял, что при создании школы им двигало не желание наставничества, а обычная месть.

После галльской компании Кустодиан нашёл себе личного врага в лице Агареса – одного из лучших воинов Парфии, который одолел его отряд в битве у Бреттильского леса. К тому же сейчас они соревновались на поприще наставника, ведь каждый набрал себе свору сирот для воспитания лазутчиков. По совету сенатора Антигона Кустодиан создал школу гладиаторов, которую планировал перевести в Галлию. Он видоизменил Агогэ¹¹⁶, смешал со школой гладиаторского боя и добавил легионский стиль воспитания. Вместе с Агесилаем они пытались сотворить мужчин из мальчиков.

Хоть Кустодиан и являлся отличным воином и примипилом, чьё имя было на устах всего легиона, на своём веку он не имел опыта наставничества. Несколько лет назад, после поражения римлян от алеманнов подле Арелата, Кустодиан отправился в Лутраки и полностью погрузился в создание школы лазутчиков. Он так увлекся, что забыл о службе в легионе. Грянула гражданская усобица тетрархов и Кустодиана призвали на войну с Максенцием.

Сейчас он вернулся, а мрачное настроение не ушло. Кустодиан выстроил юношей в две шеренги по тринадцать человек друг напротив друга и встал между ними. Спустя несколько минут к нему присоединился Агесилай.

– В отсутствие побратима, – сказал Агесилай и посмотрел на Кустодиана, – я тренировал вас по отголоскам системы Агогэ. Я проповедовал искусство войны афинских гоплитов и гиппеев древней Лаконии. Вы ныли и ревели, хотя нас воспитывали в стократ суровее и жёстче, – он шагал от шеренги к шеренге. – Год назад я сказал, что вы не лучше грязи, лежащей у западного тракта. Так теперь докажите, что стали хотя бы затвердевшими ошметками, а не налипшим дерьмом. Ежели грязь не выдержит напор детской сандалии, то к чему вам вообще обувь? Годы идут, золото иссякает, и, признаюсь, надоело с вами пестоваться.

Кустодиана замолк, когда к нему подошел Агесилай. Уставший центурион, одетый не по-солдатски, вышел вперёд. Он разглядывал крепкие тела и выискивал изъяны. Полгода Кустодиан рвался в Лутраки. Но едва желание исполнилось, как центурион понял всю иллюзорность тоски. И все же он радовался возмужавшему Проклу и истощённым мослам Эфиальта. Кустодиан скупо улыбнулся им и хлопнул в ладоши.

– Разойтись по парам!

Бойцы тут же разбежались и обнажили клинки. Агесилай отдал клич, и маленькая арена содрогнулась от возгласов и ударов.

– Меня не было полгода, а я так и не вижу, что вы чему-то научились.

Кустодиан ходил между бойцами и оценивал их движения.

– Анион, ты бьёшься, как старый кабан. В настоящем сражении у тебя не хватит дыхания!

Галл вытер пот на губах и кивнул наставнику. Он бросил меч и с криком налетел на соперника. Кустодиан покачал головой и двинулся дальше.

– Я спартанец и донёс до ваших трусливых сердец искусство закрытого боя. Однако жизнь меняется, и ныне вам нет нужды биться на равнине и выставлять копья против кавалерии. Вы – гвардия профессиональных лазутчиков. И пусть предки проклянут меня за дерзкое, изувеченное Агогэ… Стиракс, – он обратился к гунну. – Не теряй меч. Это тебе не стрелы и дротики. Мечник всё же из тебя никудышный. Сила в мече, а не в варварских палках и верёвках. Что я там говорил? – он повернулся к Агесилаю.

– Агогэ, – напомнил Кемнеби.

– Не отвлекайся, – шикнул на него наставник. – Качественная система воспитания солдат во все времена была залогом процветания государства. Любой из вас уже способен победить матерого легионера, но там, – он ткнул пальцем в воздух. – Против вас выйдут ученики и учители тёмного искусства Востока. Кеннет! – наставник обратился к огромному пикту. – Ты сильнее Евпатра, нужно рассчитывать силы. Знай, самой страшной силой является сила контролируемая. Евпатр, а ты с легкостью можешь загнать Кеннета. Неужели не видишь, что у него половина сердца и одно легкое?

Кустодиан подошёл к паре бойцов, что сражались в тени у восточной стены. Это были Эфиальт и Валент.