– Если я буду видеть, вы меня и накажете. Поэтому ничего не вижу.
Пошумели, покричали, а сделать ничего не смогли. Но бригаду в отместку разогнали. Я подаю заявлении об уходе.
– Раз, – говорю, – бригаду разбомбили, работать не буду, мне чужаки не нужны. Я этих людей знал, с ними работал…
Мне предлагают съездить последний раз, сделать рейс, а потом уже уходить. По-хорошему вроде как предлагают. Думаю, ладно, съезжу, а там будет видно. И согласился. Спасибо, был в бухгалтерии мужичок знакомый. Несколько раз через меня отправлял в Москву посылки, дочь у него там училась. Сколько раз убеждался, делай людям добро, и оно вернётся. Он шепнул:
– Не вздумай ехать, тебе бригаду ОБХСС собираются подсадить. И тогда хоть будет у тебя к чему-нибудь прикопаться, хоть нет – они всё равно найдут.
То есть было решено меня наказать, могли и уголовку пришить. Я наотрез отказываюсь ехать. Директор треста:
– Мы тебя по статье за прогулы уволим.
Я иду к Шабарову и прошусь обратно. Обрисовал ситуацию.
– Вы молодые, – сказал Михаил Ильич, – все шибко-шибко умный, а без нас стариков не можете. Иди пока почирикай с нашими женщинами, соскучились, поди, по тебе, а я пару звонков сделаю.
Через минут двадцать позвал:
– Иди в свою торговлю и забирай документы, рассчитают.
Как потом я узнал: шеф позвонил в Москву, а оттуда дали команду в трест вагонов-ресторанов
Взял меня Шабаров, как и обещал при увольнении, редактором, прилично я потерял в деньгах. И год держал на минимуме. Хотя в Обллите сразу, как я пришёл, появилась вакансия старшего редактора, ушла с этой должности Елена Рунец. Не совсем, конечно, ушла…
Елена Сергеевна Рунец по комплекции была самой крупной из женщин Обллита. Фундаментальная дама. Высокая, широкая. Не толстая, а пропорционально упитанная. Из учителей. Химию какое-то время преподавала в школе. Недолго. Мы с ней вместе начинали в Обллите. Всё шло нормально у неё, а потом начались какие-то припадки. Вдруг становилось плохо, начинало дёргать, закатывала глаза. Наша замша Екатерина Михайловна в лепёшку разбилась… Это ей было бальзам на сердце что-то организовывать для своих работников: лечить, пробивать путёвки, устраивать детей в институты… Не ошибусь, если скажу: была со всей медицинской профессурой города знакома. И с любой другой профессурой тоже. В университете масса знакомых преподавателей, в политехе. Знала артистов, художников… Связи имела во всех сферах…
Сделала она для Рунец профессора. Тот обследовал и определил, что имеется у нашей труженицы уникальная болезнь какой-то железы, которая выражается в том, что происходит самоотравление организма ацетоном, и человек впадает в невменяемое состояние. Болезнь неоперабельная. Лечение сложное. Может даже что-то в головном мозгу, куда не залезешь. Получила Елена инвалидность рабочей группы, Божко её поставила с уникальным диагнозом на радио работать, на наш самый легкотрудный участок. Так удачно получилось, Райку-разведчицу только-только уволили, место освободилось, все мы мечтали туда попасть, но отправили больную.
По жизни она отличалась хозяйственностью, детей хорошо опекала. Муж строитель, начальник строительно-монтажного управления. Основательный мужчина. Хозяин. Мы раза два у них гуляли. Частный большой кирпичный дом, капитальный гараж. Елена была хлебосольной хозяйкой. До отвала гостей кормила-поила. И гусь у неё, и голубцы, и мясо… И домашние настойки, и самогонка собственного приготовления (отличная, кстати), и водка, и вино…
Сама дома ни грамма не пила, нас угощала… Так-то выпивала в наших компаниях, но дома – нет…
А как вышло на поверку, слаба Елена была на спиртное…
На радио свобода, контроля никакого… Как-то редактор радио с текстами на проверку заходит в наш кабинет, а он длинный, как я говорил ранее, метров семь от двери до стола и тёмный. Заходит, а в кабинете пусто. Нет никого. Потом стал присматриваться, какая-то возня под столом, шевеление. С опаской ближе подошёл. И вот те раз: под столом ползает редактор Обллита и кого-то ловит, ладонью прихлопывает. Шмыгающих тараканов или бабочек… Одно то, что такая крупная тётя сидит под столом, странно, она ещё ловит невидимые существа… У редактора радио естественная реакция:
– Елена Сергеевна, что случилось?
В ответ отборным матом:
– Пошёл ты…
Редактор радио даже не пошёл, побежал к телефону «скорую» вызывать. «Скорая» поставила диагноз: белая горячка. И не от ацетона, вырабатываемого организмом.
Я вместе с Екатериной Михайловной прилетел на радио, Елену уже увезли. В нашем кабинете на радио стоял сейф, огромный сейф, выше человеческого роста, точно такой, около которого меня чуть не поимела та девица за неразглашение её тайны по эксплуатации множительной техники. У девицы сейф был заполнен под завязку левой продукцией, у Елены на радио – до верху забит пустыми бутылками. Конечно, она их не по скверам собирала. Таскала в кабинет полные, и почему-то лень было выносить. Видимо, хотела одним разом. Хотя кто его знает, что её голова, якобы отравленная ацетоном, думала… Если вообще думала.
Екатерине Михайловне пришлось вытаскивать Елену из психушки, заминать неприглядную ситуацию. Как ни просил муж Елены, как ни обещал клятвенно лечить супругу от алкоголизма – оставить её в Обллите не было возможности: засветилась на радио во всей красе. Уволили Рунец по-тихому, по собственному желанию.
Шабаров потом разводил руками:
– Радио у нас прямо алкогольный участок получается. Косит женщин одну за другой. Не знаю, кого и посадить туда. Вы мне трезвыми нужны. У нас вообще получается вместо борьбы за трезвость, борьба на уничтожение зелёного змия путём выпивания целыми шкафами.
Вор, НЛО и свобода
Времена покатились весёлые. В большом и малом. Вскоре, как я вернулся в Обллит, попало наше славное полуподпольное учреждение в криминальную хронику. Не в газетно-криминальную, тут мы не дали журналистам, как те ни ухитрялись, потрепать наше честное имя. А вот в судебном деле пришлось фигурировать.
На нашем этаже вдруг начались мелкие кражи. Чужих вроде как нет, а у кого-то кошелёк из сумочки пропал, у другого зонтик из стола. Мы стали коситься друг на друга: не среди нас ли вор завёлся? Деятельная Екатерина Михайловна предложила обратиться в милицию, чтобы те устроили ловлю. Кошелёк обрабатывается специальным составом, нечистый на руку берёт его, и кожа его рук становится в буквальном смысле нечистой – чернеет. И не смоешь, как мылом ни три. Я наотрез отказался делать живца из моего кошелька. Но вор без милицейской краски выявился. В обеденный перерыв обычно все разбегались из управления, беспечно не закрывая двери. У Нежной украли норковую шапку. У меня книгу. Тогда книги в дефиците были. Я оставил французский детектив, Сименона, в ящике стола. Он исчез.
Но и вор с нашей беспечностью потерял бдительность. Екатерина Михайловна его застукала. В обед выскочила в магазин, возвращается в управление, в наш коридорчик заходит и видит: мужичок ширк в комнату для приёма посетителей и в дамскую сумочку. Казачка Екатерина не стала охать-ахать и звать на помощь. Оценила противника, мужичок хлюпенький. И пошла в атаку. Прыгнула к дверям на предмет задержания преступника, увидев её, вор, не выпуская из рук добычу, метнулся на выход, но Екатерина швырнула его обратно – «сидеть!» и, пока он летел, закрыла дверь на замок. Не с внутренней стороны. До самосуда не стала опускаться. Захлопнула ловушку, после чего вызвала милицию: приезжайте, на месте преступления пойман вор.
Мы с обеда возвращаемся, она гордо докладывает:
– Вор задержан с поличным! Милиция едет!
Мы обступили героическую замшу, требуем подробностей задержания. И вдруг грохот в комнате-ловушке, звук разбитого стекла. Что-то непотребное твориться за закрытой дверью. Милиция всё ещё в пути, ей торопиться некуда, раз вор пойман. А у нас непонятно что твориться. Открываем комнату с вором, а в ней один сквозняк гуляет. Нет задержанного. Окно нараспашку, стекло выбито. Бросились смотреть из окна, что стало с вором, сиганувшим на свободу с четвёртого этажа, но смотреть не на что. Внизу ни тела, превратившегося в труп (с такой высоты упасть), ни криков людей от страшной картины разбившегося вдребезги человека. Место бойкое, людное, центровое. Магазин «Яблонька», рядом автобусно-троллейбусная остановка… Однако народ преспокойненько ходит, будто никто ниоткуда не прыгал им на головы.
– Может, его ветром снесло? – выдвинула фантастическую версию Нежная. И тут заходит курсант школы милиции.
– Кого потеряли? – спрашивает.
На что Екатерина Михайловна воскликнула:
– А вы говорите, милиция плохо работает?
В тот раз она сработала на пять с плюсом. Курсант школы милиции стоял на остановке, вдруг видит: из окна четвёртого этажа летит человек, но не с целью самоубийства. По дороге пытается всячески погасить скорость свободного полёта, цепляется за карнизы… В итоге передвижения спикировал на крышу киоска. И стёк с него прямо в руки подбежавшего курсанта. Я по детской несмышлености выпал с четвёртого этажа (дом, напоминаю, по соседству с обллитовским), этот сам прыгнул, но в отличие от меня – не головой, а ногами вперёд полетел. И никакого перелома. Целёхонький приземлился на киоск. Повезло. Но лишь отчасти – так как сразу попал в объятие правосудия. Курсант, человек сведущий в поведении криминальных элементов, не поверил заверениям прыгуна-летуна, дескать, тот совершенно случайно вывалился из окна, по своему собственному легкомыслию оказался в полёте. Курсант повёл задержанного к месту старта для выяснения причин столь необычного способа выхода за пределы здания. А на старте мы стоим в недоумении: куда девался вор?
И всего-то три рубля украл мужичок. Но всё как полагается, состоялся суд, за каждый рубль вор получил по году срока в колонии общего режима. Журналюги «Омской правды», «Вечёрки», молодёжки каждый со своей стороны написал материал на данную тему. Пусть не бог весть какой криминал. Но далеко не всегда прыжок с четвёртого этажа оканчивается без членовредительства. Это одно, второе – они хотели нас уесть. Пусть ни слова не говоря, кого обокрали, тут не могли себе позволить приоткрыть завесу секретности, но между строк знающие люди знали, кто стоит за неназванным учреждением. Однако мы ни одной строчки не пропустили к читателю. Только месяца через три в центральной газете, кажется, в «Труде» была информушка, что в одном из учреждений города Омска произошло преступление с незамедлительным наказанием. Вор, совершивший кражу, заметая следы, прыгнул почти с двадцатиметровой высоты, он был ещё в полёте, когда к месту преступления подоспел милиционер. Был назван доблестный курсант, улица, куда падал вор из нашего окна, однако Обллит не упоминался как фигурант уголовного дела. Екатерина Михайловна тоже осталась в тени газетной славы, наша замша, проявившая яркий пример героизма в чрезвычайной ситуации, не была названа в публикации.
И ещё раз мы крупно обломали журналистов. Уже была объявлена свобода. Мы между собой долго похихикивали: «Несмотря на то, что во всеуслышание объявлена свобода, я вчера сделал пять вычерков в “Вечёрке”…» Свободу торжественно объявил нам заместитель заведующего идеологическим отделом обкома партии. Екатерина Михайловна созвала всех редакторов на собрание в кабинет начальника. Шабаров представил высокого гостя. К тому времени Горбачёв уже во всю ивановскую генсечил вместе со своей супругой Раисой Максимовной. Ветры перемен дули в газетах и телерепортажах и вдруг прилетели к нам. Встаёт представитель обкома и говорит буквально следующее:
– Всё! C завтрашнего дня свобода!
Ни слова не приукрашиваю. Так и объявил. У нас глаз выпал, что, значит, «свобода»? Отменяют «Перечень»? Закрывают цензуру? Или разгоняют КПСС? Хотя про последнее мы даже подумать не могли. Это было невероятно. Мы тупо уставились на глашатая свободы.
– Вот начинают, – принялся разъяснять понятие «свобода» представитель обкома, – создавать совместные предприятия с иностранцами. Позитивный западный опыт будет перенесён к нам. Новые мобильные предприятия, не связанные госзаказом, не обременённые по рукам и ногам спущенными Госпланом обязательствами, свободные в принятии решений, будут успешно бороться с нашим дефицитом. Также разрешается создавать кооперативы: торговые, производственные, в сфере услуг. В газетах тоже будет послабление, вы свою хватку, свою удавку должны ослабить.
Так и сказал – «удавку».
Я встаю и говорю:
– Извините, можно вопрос?
– Пожалуйста.
– Вы говорите о совместных с иностранцами предприятиях, а кто на них будет работать?
– Как кто? – удивился он моей непонятности. – Наши советские люди и будут работать.
– Но ведь наши советские труженики будут работать по-советски! И вряд ли получится так красиво, как вы расписали.
Он на меня с ненавистью посмотрел и сказал:
– Конечно, сейчас свобода, можете болтать, что попало!
Свобода вся шла сверху. Объявлено было именно так: «Завтра свобода». Как крестьянам читали манифест об отмене крепостного права.
Ни со дня объявления свободы, ни месяцем позже ничего не изменилось в содержании основополагающих для нас документов. Ни слова не исключили из пресловутого «Перечня». Цензура продолжала работать в прежнем ключе, «удавку» мы «не ослабили», лишь некоторое послабление постепенно начало касаться идеологии. Стали разъяснять, что мы не должны строго воспринимать критику партийных органов. Раньше слова нельзя было вякнуть против первого секретаря даже райкома партии, не говоря о горкоме и так далее. Стоит вспомнить моё первое дело следователем облпрокуратуры. Попытался главный санитарный врач на конференции вякнуть в пику первому секретарю обкома партии и чуть не упекли за колючую проволоку. В газетах невозможно было даже слегка покритиковать. Боже упаси, чтобы кто-то высказался в подобном ключе. Никто и не пытался. Или о государственной политике. Хоть в сельском хозяйстве, хоть в экономике. Директора завода нельзя было «пропесочить». Если такая критика звучала, значит, дана установка, за него взялись партийные органы. Только конкретные мелкие недостатки на уровне дворника, сантехника, продавца и начальника ЖЭКа.
При Горбачёве тоже долгое время оставалось по-прежнему. Если Андропов начал гайки закручивать, к нам такая лавина документов пошла, не успевали изучать, не то, что применять. Водопад – каждый день новые и новые. Чаще в духе: запрещать, не допускать, не пропускать. Особенно в идеологии. До этого мы руководствовались «пролетарским чутьём» в туманных идеологических ситуациях. При Горбачёве запрещающих документов не приходило, но и старые долго не упраздняли. При Андропове я было приуныл. Прошёл слух: цензуру вольют в состав КГБ, на нас наденут погоны. Даже поговаривали – грядут массовые репрессии, как в тридцать седьмом. Я в них участвовать не хотел, решил уволиться, как только начнут в КГБ переводить. Но «госужас» окончился фарсом: проверками в банях, магазинах и кинотеатрах…
Горбачёв сразу начал с фарса. И вот живём мы в эпоху его перемен, дерготни с борьбой за трезвость, хозрасчётом, «свободой» и вдруг на этом фоне настоящая сенсация: над Омском пролетел неопознанный летающий объект, загадка века – НЛО. Не где-то в Европах, Америках и Кореях с Японией, не в тропической Африке или Австралии с кенгуру, а в нашей обходимой природными катаклизмами области. Да не из серии – промелькнул неопознанный объект и отбыл с концом в неизвестном направлении. Когда один свидетель есть и тот не до конца себе верит, рассказывая другим об увиденном. Наш неопознанный объект длительное время являл себя городу, даже удостоил чести жителей близлежащих сельских районов. И не просто какому-то рыбаку, вдруг протрезвевшему, показалось. Или охотнику, осатаневшему в тайге от одиночества, померещилось. Лето, погода чудная, и вдруг сразу за сгустившимися в ночь сумерками появляется неторопливый НЛО. Насколько помню, поначалу был висящий шар, от него, как от прожектора, шёл на землю луч. НЛО будто что-то высматривал, шарил лучом по городу и близлежащим окрестностям. Потом шар поделился на два шара. Полгорода НЛО видели. Кто-то даже успел сфотографировать. Журналистскую братию, которая уже набила оскомину, восхваляя перестройку, охватил психоз от сенсации. Едва не каждая газета бросилась публиковать впечатления очевидцев. Один на балкон вышел и увидел, другой на остановке стоял, третий на машине ехал, четвёртый на рыбалке голову запрокинул, чтобы влить в себя рюмаху, и чуть водку не разлил от неожиданности…
Всё бы хорошо с этими статьями, но все мы прекрасно помнили следующий факт. Может, за год-полтора до этого в газете «Труд» была опубликована большая статья о том, как пассажирский самолёт «Аэрофлота» Ту-134, следовавший по маршруту Тбилиси–Таллинн, под Минском ночью вдруг оказался в зоне действия неопознанного летающего объекта. НЛО в сторону земли направил тонкий луч, ставший затем конусообразным, и высветил на земле дома и дороги. Потом луч повернул в сторону самолёта. Члены экипажа видели то светящуюся точку, то шар в пол луны размером. Он поднимался, опускался, нырял вправо и влево, замирал, выпускал лучи. Эти странные метаморфозы видел экипаж, пассажиры. В этом же коридоре другой Ту-134 шёл из Ленинграда в Тбилиси. Пилоты тоже увидели продолговатой формы летающий объект над Белоруссией. НЛО очертил лучом на земле прямоугольник десять километров на пятнадцать и прошёлся с резкими поворотами по его периметру… Добрых полчаса НЛО видели самолёты… Статья пользовалась бешеной популярностью. Газету рвали из рук. Наше управление тоже зачитывалось сенсационным материалом. Это случилось уже после смерти Андропова во время короткого правления Черненко, перед перестройкой Горбачёва.
Но вдруг к нам приходит приказ о запрещении в открытой печати темы НЛО. Не так категорично, «не пущать!» и всё тут. С иезуитским вывертом. Если ты написал статью о НЛО, согласуй её с Академией наук СССР, «Аэрофлотом», министерством гражданской авиации, министерством обороны, генеральным штабом, рядом ещё каких-то научных учреждений. Наконец получи разрешение последней инстанции – Главлита. Пройдёшь этот частокол, тогда Обллит поставит свой штамп «в печать», а потом и «в свет». По катастрофам требовалось разрешение на публикацию чуть не из ЦК КПСС. Факт пролёта НЛО можно было освещать без визы ЦК КПСС. Но от этого не легче, если бы кто попытался…
Нам сказали, что редактор «Труда» снят со своей должности, исключён из партии, коллеги в Главлите, допустившие НЛО до «Труда», потеряли работу. К нам приходил кагэбэшник, разъяснял: якобы американцы на основе этой статья сделали вывод, что СССР испытывает новое лазерное оружие. Главный пафос его выступления – нлоошная тема не для открытой печати. И ещё добавил:
– Вы тут трудитесь, разрешаете всё, а я возьму любую газету, давайте любую, и многое вычислю. Вот смотрите.
И достаёт не местную газету, а номер «Правды», что с собой принёс, и начал рассказывать, тыча пальцем в полосы, какие секретные сведения можно накопать из этого номера. Или смикитить умному человеку, изучая опубликованную информаци, в какую сторону вражеской разведке следует рыть.
– Так надо позакрывать все газеты, – сказал я, – и нам меньше работы.
– А зачем тогда вы вообще будете нужны? – резонно сказал кагэбэшник.
На что я ему задал вопрос, который давно нас цензоров интересовал:
– Почему нельзя показывать в газетах трассы дорог районного значения, пусть даже они не отмечены в атласе?
– В военное время, – браво ответил кагэбэшник, – они могут быть использованы для посадки в наш тыл вражеских самолётов с военной техникой и живой силой.
Ответ вызвал у всех нас улыбки. Мы-то ездили по этим дорогам в командировки, прекрасно знали, ни один самолёт не сядет на данную «полосу», ему верная крышка обеспечена вместе с военной техникой и живой силой.
– В таком случае, – говорю, – наоборот нужно чаще показывать эти трассы, пусть садятся на свою погибель.
За что получил очередное напоминание от Екатерины Михайловны о моем выговорёшнике.
И вдруг НЛО над Омском. В общем-то безобидный объект, никого под аварию не подводил, никого с собой не забирал, посевы не портил, электроприборы из строя не выводил. Журналисты, окрылённые только что задувшими ветрами перестройки, бросились толпой освещать жареный факт, писать репортажи, интервью с очевидцами… И потащили к нам свои творения. Мы им:
– Всегда пожалуйста, разрешим к печати, но вначале согласуйте с Академией наук, «Аэрофлотом», министерством обороны…
Чего только не наслышались о себе и своей работе… Любитель поэтесс и женской поэзии Иванов тоже разразился статьёй в своей многотиражке. И попал на подпись ко мне. Бил себя в грудь, рвал на груди рубаху, брызгал слюной:
– Я же видел его собственными глазами, не по рассказам, не по слухам, сидел с сыном на озере, и вдруг светящийся шар…
Показывал рисунки таинственного летающего объекта. На что я тупо повторял:
– Публикация возможна при наличии согласований.
И перечислял непроходимый «частокол»: Академия наук, Минобороны…
– Вы что издеваетесь? Вы же прекрасно понимаете, эти инстанции невозможно пройти даже сумасшедшему.
Последнее, что бросил в сердцах:
– Лучше бы вся ваша организация по вагонам суп разносила!
Я парировал оскорбительный выпад: Что-то в вашей газете давно ничего женско-поэтического не публиковалось. На это разрешение в Академии наук и министерстве обороны не надо…