Ортопед осторожно, словно в замедленном кинофильме, развернулся. Потом попробовал скользить в сторону твердой земли, отталкиваясь ногами и по возможности оставаясь на щите, чтобы давление на снег было минимальным. Это оказалось не таким простым делом. Снег в лавине был весьма рыхлым и для того, чтобы хоть от чего-нибудь оттолкнуться, приходилось сначала ногами «уминать» ямку, потом, осторожно упершись в ее край, подтягивать ноги и пару метров катить в нужном направлении. Это оказалось очень трудной задачей, и через двадцать минут Михаил взмок от напряжения, но половину дистанции он прошел. Дальше было легче, толщина слоя под ним уменьшалась, и вскоре Ортопед почувствовал твердую почву под ногами; однако, не удалившись покуда на порядочное расстояние от края лавины, он использовал в качестве спасительного щита обломок железяки, которая так удачно оказалась в зоне его досягаемости.
На пути ему попался вертикальный выступ скалы, под которым солнце высушило небольшую площадку, а на укрытом от постоянно тянущего с вершин ветра пространстве было даже тепло. Михаил поставил металлический щит так, чтобы он не позволял задувать боковым порывам, присел на камень и начал обдумывать свое несколько неожиданное положение. Лезть вверх и пытаться найти своих, было бы безумием, скалы подымались очень круто и у гребня вообще стояли вертикально; тут и с полным альпинистским оборудованием для группы, это был бы не один день работы. Михаил вздохнул и занялся более прозаическим делом – устроил ревизию того, что находилось у него в карманах. Самого главного – радиотелефона не оказалось, он как раз держал его в руке, когда произошел удар вертолета о скалу, и где он теперь – одному Богу известно… Из полезных вещей оказался хронометр с компасом и высотомером, охотничий нож, спички, солнцезащитные очки, железная коробка с сигаретами, ракетница с пятью зарядами да пара фляжек (одна со спиртом, вторая с коньяком). Были еще несколько бесполезных в данных условиях вещей типа пачки долларов, электронной записной книжки и чего-то еще. Сначала он решил все ненужное выбросить или спрятать, но потом справедливо рассудил, что тяжесть эта в общем небольшая, а зеленые – они не только в Африке, но и в Азии зеленые – не подведут! Между тем то ли от нервного напряжения, то ли от ветра Ортопеда стало слегка знобить. Не хватало еще простудиться, подумал Михаил, а то ведь братаны при встрече засмеют. Он разделся, вывесил, что можно было проветрить, на ветерок к солнышку, отчего от вещичек пар пошел и, удивляясь собственной силе воли, докрасна растерся, потратив почти половину литровой фляги спирта, после чего начал интенсивно выполнять физические упражнения, пока ему действительно не стало жарко. К великому сожалению для передачи о гуманоидах свидетелей у этого впечатляющего зрелища не было, не считая какого-то орла, пролетевшего неподалеку и что-то неодобрительно проклекотавшего, видимо, по поводу сего мероприятия. Ортопед погрозил ему кулаком и дал весьма нелестную словесную характеристику; больше орел не светился, вероятно, решил не связываться.
Когда бельишко частично высохло, часть его Михаил одел на себя, а оставшееся нацепил на палку вроде флага, полагая, во-первых, что оно досохнет, так как горное солнце поднялось высоко и уже ощутимо припекало, во-вторых, он надеялся на встречу хоть с кем-нибудь из людей. Насчет зверей он не беспокоился, зная, что леопард, самый крупный хищник, встречающийся в горах, на людей не нападает, даже будучи раненым ими. А всех остальных представителей фауны Ортопед представлял только в качестве подвижного пищевого запаса. Спасший его щит он, с некоторой долей сожаления, оставил, отломав кусок толстостенной алюминиевой трубы, которую предполагал использовать как шест. Еще раз оглянулся, постаравшись запомнить место, и осторожно начал спускаться вниз. К середине дня он стал испытывать желание что-либо съесть, но тут судьба оказалась не совсем к нему благосклонной. Он вышел на понижающееся плоскогорье, где снега уже не было, а растительность еще не появлялась. Вокруг никаких следов человеческой деятельности не наблюдалось, желание подпалить костерок и погреться тоже не могло быть осуществлено из-за отсутствия подходящих деревьев или кустарников. Но Михаил не отчаивался; время от времени выкуривая папироску, он размышлял, что вообще-то ему отчаянно везло – ничего не поломал, может двигаться самостоятельно, а поголодать день-другой – это просто мелкая неприятность.
Но к концу дня ему стало как-то грустно; казавшееся сверху такими близкими темные пятна, являвшиеся, видимо, рощицами, приближались очень медленно, а ночевать в открытом поле совсем не хотелось. Судя по часам, до заката оставалось не более двух часов, когда он немного и стороне от проложенного им прямого маршрута спуска увидел расщелину, в конце которой рос какой-то чахлый кустарник. Ортопед пошел по краю расщелины и вскоре обнаружил углубление, скорее всего, от сбегавшей воды, где скопилось немало сухих остатков кустарников вроде перекати-поля среднеазиатских пустынь. От добра – добра не ищут, решил Михаил и начал организовывать себе привал. Во-первых, он натаскал мелких веток и утрамбовал их, соорудив себе нечто вроде лежанки, зная, что сон на голой земле хорош только в идиотских приключенческих романах, так как даже в Сахаре температура песка ночью едва превышает несколько градусов, и воспаление легких со всеми вытекающими последствиями получить, как нечего делать. Во-вторых, чтобы далеко в темноте не ходить, собрал большую кучу сухих веток потолще, порубил их, как мог, своим ножом и из камней, найденных в промоинах, соорудил подобие очага. В горах сумерек, к которым мы – северяне привыкли, не бывает. Солнце за горизонт, и уже через десять минут тьма непроглядная. Правда, должна была появиться четвертушка Луны, но она то ли где-то задержалась, то ли не была видна за горным хребтом Махабхарата, отрогом которого и являлся злокозненный Меч Ханаана…
Ночь предполагалась весьма продолжительная, и пока было можно, костерок горел по самому минимуму, надо было что-то оставить на то время, что наступает за час-два до рассвета, когда самый колтун начинается, а так огонька хватало лишь руки погреть да создать видимость уюта. Михаил несколько раз взбирался на край расщелины и пытался увидеть какие-то признаки жизни, но, увы. Правда, на грани восприятия он вроде бы отметил несколько светлых пятен или отблесков, но что это могло быть, представить себе не мог. Тут пригодился бы бинокль, особенно с прибором ночного видения, но, к сожалению, он остался в рюкзаке. Михаил решил зря не дергаться и, если удастся, немного подремать. Он лег, образовав этакий полукруг вокруг костерка, держа в правой руке, на всякий случай, нож и высунув из-под капюшона ухо, стараясь уловить любой подозрительный звук. Увы, вокруг стояла удивительная тишина, нарушаемая только постоянным легким шелестом ветра где-то очень высоко. Наконец появилась Луна, и всякие попытки увидеть огоньки внизу стали бессмысленными, хотя реального освещения она тоже не давала. Облака проплывали где-то внизу, но постепенно небо заволокло то ли туманом, то ли поднявшимися из долины испарениями. В общем, того, что боялся Михаил, – резкого понижения температуры не произошло. Вот и славненько. Тогда он немного изменил тактику – подбрасывал в костерок побольше веток и начинал дремать; как только там все до угольков прогорало и становилось прохладно, он просыпался, подкладывал очередную порцию и снова бросался в объятия Морфея. Проснувшись в очередной раз, он почувствовал, что кто-то или что-то щекочет его небритый подбородок; быстро сдвинув полы куртки, он почувствовал отчаянно барахтающейся и пищащий комок в районе шеи. Засунув руку и осторожно зажав гостя, Михаил вытащил что-то теплое с длинным хвостиком и четырьмя лапками, вооруженными коготками. Это оказалось мышка-полевка или ее горная родственница, Михаил в родословной этих существ разбирался очень слабо.
– Ну, ты даешь, блин, – обратился он к неожиданной посетительнице, испытывая даже какое-то сочувствие к оказавшейся в подобной ситуации зверушке, – тоже, небось, холодно и жрать нечего. Но уж тут у нас с тобой судьба близкая. Жрать и мне тоже нечего, коньяк ты не пьешь, курить не куришь. А вот насчет тепла это, может, и правильно. Правда, ползать по себе я тебе не дам, хочешь – сиди и кармане, там все-таки теплее, чем на улице.
С этими словами Михаил засунул руку в один из многочисленных пустых карманов, отпустил там зверюшку и закнопил карман. Она там немного повозилось и затихла. «Вот и хорошо», – решил Михаил и продолжил свой отдых в ждущем режиме.
Утро наступило совершенно внезапно. Он задремал на очередные двадцать минут, а когда открыл глаза, с востока небо уже было ярко-голубым, и вот-вот должно было проявиться солнце; гребень горы уже был виден, словно тонкая красно-оранжевая полоска, напоминающая раскаленное лезвие сабли. Ортопед подивился, насколько точно местные жители назвали этот хребет. Это фантастическое зрелище длилось, наверное, не больше минуты, потом небо за ним начало светлеть, полоска как бы поблекла и начала расползаться вниз по горе. «Надо обязательно это запомнить и братанам рассказать, – решил Михаил, – такое увидеть это круто! Все-таки природа – штука сильная. Мы супротив нее вообще землеройки какие-то… Кстати, а где ночная зверюшка, хоть рассмотрю ее». Ортопед полез в карман, но, кроме нескольких черных шариков, оставленных зверюшкой, ничего не обнаружил. Она незаметно слиняла, чисто по-английски. «Ну, хоть поспала в тепле», – подумал он с симпатией.
Так, а что делать дальше-то?
Михаил встал, собрал остатки веток, на которых сидел, и бросил их в костерок, чтобы перед началом пути немного согреться. С удивлением отметил, что холод особой бодрости ему не прибавил: сказывалось отсутствие полноценного питания, которым он избаловал свой организм за последнее время. «Нет, – решил он, – хватит потакать его гнусным привычкам, вот, приеду домой, буду по специальной системе и специальной диетой себя тренировать. А то день не поел и уже жрать хочется. На хрен мне такой организм». И вроде полегчало, есть уже так не хотелось. Он решительно достал флягу коньяка, отвернул крышку, хотел налить, потом подумал: «А ведь опять организм мне диктует, а не я ему, вот ведь любыми путями старается своего достичь. Нет уж, не выйдет. В горах, вообще, пить нельзя, окромя как на базе, да и то осторожно». Он вспомнил, как в молодые годы шли они даже не по альпинистскому, а по туристскому маршруту, правда, зимой; пришли на промежуточную базу, и высота-то была каких-то три тысячи метров. Решили слегка расслабиться, ну, выпили грамм по двести и завалились спать. А утром смотрят два спальника пустые. Выскочили на улицу, а с другой стороны дома – два окоченевших трупеца в одних трусах и ботинках. Вышли ночью по малой нужде, да перепутали, с какой стороны дверь, Луны вообще не было. Царапались, царапались со стороны склада, там тоже дверь, но закрытая. Потом, видно, закоченели, решили отдохнуть и замерзли. Приезжали местные следователи, всех трясли, но Михаил запомнил, что каждые сто метров высоты равнозначны пятидесяти граммам водки сверх выпитого и, если принять стольничек на высоте четыре пятьсот (как он засек по высотомеру), то это уже будет почти пол-литра, да еще на голодный желудок, да еще спускаться, а в горах это трудно понять, так как расслабляешься. Такие заморочки, пожалуй, ни к чему. Михаил понюхал пробку, решительно завернул флягу, закурил, чтобы хоть как-то стимулировать дважды обделенный организм, и двинулся вниз, придерживаясь направления, где, как ему показалось, он видел ночью то ли свет, то ли какой-то отблеск.
Поначалу ничего нового не происходило, склоны были довольно крутые и скользкие; так, в течение трех часов он спустился всего метров на шестьсот, преодолев по прямой километров семь-восемь. Здесь он обнаружил первые следы жизни – едва заметную тропинку, спускающуюся вниз. Справедливо рассудив, что, если дорога вниз, то явно куда-нибудь да приведет, он двинулся по ней. И действительно, еще через пару часов начали попадаться какие-то кусты, чахлые деревца и даже клочок земли с бороздками, явно проделанными каким-то инструментом. На одной из скал, нависающей над тропинкой, он заметил шевеление, но, подойдя ближе и не поленившись забраться туда, никого не: обнаружил. «Надо же, сколько территории пропадает зря, все вопят о перенаселении, экологической катастрофе, а нет бы вот за эти места взяться, то ли камень отсюда для строек добывать, на сотни лёт хватило бы, то ли теплиц настроить, вон солнце какое жаркое». Увлекшись решением дальнейшей судьбы человеческой, Михаил наступил на покрытый мхом камень, поскользнулся и хорошо приложился задом об дорогу. «Да ну их всех, – решил он, обидевшись на все человечество, – голову всякими глупостями забиваю, обо всех беспокоюсь, а они на меня ноль внимания. Хотя бы селение, какое здесь устроили или что-либо съедобное посадили, правда, сейчас вроде весна и плодов нет. Или зверей, каких тихоходных вывели, вроде зайца, но чтобы каждый пол-литра молока давал, дабы их не убивать, а жрачку таким, вроде меня, обеспечить. Правда, с другой стороны, наверное, такие, как я, раз в десять или сто лет появляются, так что и это не выгодно. Во, блин, попал!»
К концу дня Ортопед забеспокоился и, признаться, неспроста: тропинка, по которой он шел, бодро перемахивала холмики, иногда от нее отделялись другие тропки, но ни более широкой, ни более часто используемой она от этого не казалась. Так, намек на дорогу. И только когда солнце недвусмысленно решило скрыться за горизонтом с очередной возвышенности, Михаил заметил совершенно четкий зайчик-отблеск лучей на чем-то явно металлическом. Он еще раз сориентировался по компасу, встроенному в его навороченный для всех случаев жизни хронометр, и решительно зашагал в нужном направлении. Спустились сумерки, потемнело, но еще что-то различить было можно; и вот, наконец, преодолев очередное возвышение, он оказался на краю весьма ровной долины или поляны, с другой стороны которой он увидел творение рук человеческих. По мере приближения к нему Михаил начал различать архитектурные детали. И вдруг понял – это… храм, причем не простая халупа, типа деревянных церквушек в глуши России, к коей относилась и родная деревня Грызлова, но вполне добротное каменное здание с деревянными пристройками по бокам и высокой покрытой металлическими желтого цвета пластинами (как он потом подумал, то ли позолоченными, то ли из бронзы и конусообразной формы). Отблеск луча на одной из таких пластин он и видел края крыши далеко выступали над стенами и были слегка загнуты вверх, на манер ковбойской шляпы, надетой на голову Буша (не приведи, Господи, к ночи увидеть такую картину!). У входа было несколько невысоких деревянных ступеней, по бокам которых стояли каменные фигуры каких-то животных, представляющих собой кого-то из семейства кошачьих. Михаил вспомнил, что нечто подобное показывали в Храме Обезьян в Катманду, и переводчик почему-то назвал их «собачками Будды». Михаил захотел завести подобную собачку у себя дома, но переводчик объяснил, что это иносказательное название львов у буддистов и индуистов; эти львы защищают от злых духов всех истинно верующих. Михаил, как реальный пацан, сразу потерял интерес к подобной зауми и сосредоточился на планах конкретных разборок с барыгами, которыми предстояло заняться по приезде и Питер. А зря! Знание символики расположения и служб в индуистских храмах очень бы ему пригодилось в настоящий момент. Около каждой скульптуры стояли плошки с пылающими там горящими фитильками; свет от них позволял рассмотреть все. Людей вокруг не было, хотя кто-то ведь зажег эти лампадки и притом недавно. Михаил кричать не стал, разумно полагая, что рано или поздно, но они сюда придут, а пугать народ просто так необходимости пока не было. Он постоял у входа, взял одну из плошек, сунул палец в масло, понюхал, пахло приятно, лизнул – очень похоже на растительное нерафинированное масло. Сразу вспомнились разварная картошечка, под маслицем и укропчиком, стопарик хорошего самогона, огурчик и все такое прочее, чего, окромя масла, пока в наличии не было. «Потерплю еще чуток, – решил Михаил, – не пить же мне масло, да еще из лампы. Братаны узнают, "масляным фильтром" назовут или еще хуже. Перетерпи!» Он, не торопясь и прислушиваясь, вошел в главное святилище, где в глубине на подставке располагались большая (пожалуй, повыше любого из братков на полголовы), ярко раскрашенная деревянная статуя обезьяны с короной на голове. Обезьяна держала в лапах меч, изгиб которого очень напоминал кроваво-красную полоску зари, увиденной Михаилом сегодня утром на вершине скалистой гряды, о которую раскололся вертолет. «Не иначе как это и есть меч Ханумана, а эта обезьяна – Хануман», – понял Ортопед. Около статуи стояли несколько лампадок большого размера и что-то еще. Ортопед подошел ближе и увидел перед статуей разложенную на роскошном резном деревянном столе шкуру, рыжего, как волосы самого Мишеля, цвета, но скроенную в виде комбинезона с капюшоном; передняя часть черного цвета с прорезями для глаз и губ была такой же, как у скульптуры. Стас, лишенный предрассудков, но не лишенный здорового любопытства, взял одеяние и начал его рассматривать, потом приложил к себе, как это он делал в салоне Брионии. Костюмчик оказался несколько широковат, но по росту и длине в самый раз, и он не отказал себе в удовольствии в него влезть, тем более что начало холодать. Маска на лице могла быть отброшена наверх, вроде забрала рыцарского шлема, руки и ноги тоже оставались свободными. Сразу же почувствовав тепло, он продолжил свои изыскания и, наконец, нашел то, что ему было необходимо. Далее у ног скульптуры стояли: стопка недавно испеченных лепешек, сантиметров двадцать высотой, трехглавая фигурка какого-то божества, вылепленная из сливочного масла (в тибетском варианте религии – смеси индуизма, буддизма, шаманства и т.д. действительно есть праздник, когда из сливочного масла делают статуи богов для одного из праздников, благо там холодно, и они не тают пока праздник не пройдет. – Авто.), и деревянная миска с полупрозрачным искрящимся напитком. Все это, судя по всему, было принесено Хану-ману в подарок. «Ну, ты уж, браток, меня прости, – обратился Михаил к скульптуре, – раз уж своим мечом ты нам попортил вертушку, и каким-то образом я тут, типа, в гости к тебе пришел – делись!» Он ловко открутил одну из трех масляных голов, размазал по лепешкам и воздал им должное, время от времени запивая искрящейся жидкостью из миски. Потом, недрогнувшей рукой, открутил и вторую голову у скульптуры, чтобы хватило на все лепешки, справедливо рассудив, что три головы, окромя ненужных споров, ничего вызвать не могут, хватит и одной, если она хорошо варит. Жидкость из миски, объемом литра на полтора, которой он сначала осторожно, а потом, решив, что отраву богу вряд ли подсунут, запил трапезу, показалась Ортопеду ну совершенно не похожей на все то, что он пил до того. По крепости она чем-то напоминала хорошее пиво: сначала зверски обжигала глотку, но постепенно становилась все вкуснее и вкуснее, сочетая сладость с ароматами каких-то трав, и чем дальше, тем больше ее хотелось пить. Михаил допил до дна, поставил аккуратно чашку на место, глубоко вздохнул и вырубился.
А тем временем в полукилометре от храма за рощицей, где располагалась небольшая деревня индуистов – почитателей и, как они считали, потомков очеловеченной великой милостью Шивы ветвью рода Ханумана – готовились к продолжению великого праздника подношения подарка, совершавшегося раз в год. Храм Ханумана тщательно убирался, зажигались светильники и ставились подарки – лепешки, испеченные из всех сортов зерновых, произрастающих в этом районе, масло из молока впервые отелившихся буйволиц и «сома» – легендарный напиток, придающий людям силу и смелость богов. Рецепт этого напитка в Индии был утерян более двух тысяч лет назад и только в этой деревне знали секрет его приготовления и берегли его все эти тысячелетия. Также чистилась и выкладывалась одна из шкур; по легенде именно в ней Ха-нуман стоял во главе войска и волшебным образом после победы он ее сбросил и принял божественный облик. Никто и не помнил, как давно она появилась в храме.
Поднеся подарки и попросив бога их принять, все житeли удалялись к себе по домам, гасили огонь, чтобы, если Хануман пожелает появиться, не раздражать его лишней суетой.
Когда главный жрец решал, что прошло достаточно времени, он выходил на улицу и звонил в колокольчик, по звуку которого взрослое население поселка зажигало факелы и торжественно процессией направлялось в храм. Так было и на этот раз, но в отличие от праздников, которые помнили самые старые участники, Хануман… принял дары!!! Лепешки были съедены, сома выпита, а то, что из трех голов Шивы одна была оставлена – это, по мнению главного жреца, являлось признаком особого к ним расположения. Исчезла и священная шкура, что означало желание Ханумана появиться в этом облике в ближайшее время перед своими почитателями. Иного они и предположить не могли, так как любого чужака, появившегося в этот время вблизи деревни или храма, более никто и никогда бы не увидел; впрочем, ближайшее поселение находилось километрах этак в сорока через перевал. Жители деревни пропели благодарственные гимны, и главный жрец дал им выпить ради такого выдающегося события по наперстку сомы, что в течение всей ночи придавало людям силы петь, танцевать и веселиться и еще сутки не испытывать голода и жажды и усталости.
* * *
Ортопед очнулся. Некоторое время он пытался понять, что с ним происходит, тела он не чувствовал, как будто то ли висел в воздухе, то ли в воде, есть пить не хотелось. Выплывали, как в рекламных клипах какие-то картинки: вот он при лунном свете, прыгая с камня на камень, перескакивает какую-то речку; а вот он пытается схватить за хвост громадного пятнистого кошака, который, прижав уши, карабкается по скалам, а Мишель его догоняет, но в последний момент машет рукой и отворачивается; потом вроде бы то ли спит, то ли дремлет рядом с этим кошаком, а тот ему лицо вылизывает; вот он сворачивает огромные камни и с любопытством смотрит, как они летят по склону, увлекая за собой все, что попадает на пути; вот он выдирает из земли какое-то дерево и ломает его на куски. Постепенно он начал понимать, что где-то действительно лежит, ощутил руки, ноги, пошевелил пальцами, услышал какие-то звуки и открыл глаза. Тут же закрыл, подождал немного и стал осматриваться. Картина была настолько сюрреалистическая, что Михаил засомневался в увиденном, хотя голова была абсолютно ясная. Он валялся на подстилке из сена в каком-то углублении типа пещеры, рядом лежали и стояли несколько коз с козлятами и смотрели на него как на своего, совершенно спокойно. У входа всю эту идиллическую картину дополнял стоявший, видимо, на стреме горный козел с громадными, носившими следы многих сваток, рогами. Михаил мгновенно вспомнил все, что с ним происходило до момента, когда он поставил деревянную чашку в храме, но дальше – ничего! Он осторожно привстал, потом сделал пару шагов, потянулся. Никто внимания не обратил, вроде как свой он был, только сторож посмотрел на него одним глазом, мотнул головой и что-то коротко проблеял.
– Не понял, – ответил Михаил.
Козел вздохнул и отвернулся.
Михаил вышел из-под навеса скалы, оглянулся. Невдалеке шумел ручеек, где он умылся и попил немного воды, потом начал внимательно осматривать себя. То, что он принял за комбинезон, оказалось цельной, хорошо выделанной шкурой громадной обезьяны, но так как обезьяны на такой высоте не водились, оставалось единственное разумное объяснение: это была шкура снежного человека. По-видимому, они здесь жили и как-то сосуществовали с местной живностью, недаром горные козлы принимают его за своего. Да и картинка, как он леопарда пытается за хвост поймать, не плод воображения. Непонятно, правда, с чего это его так занесло, наверное, во всем виноват тот напиток, что он попробовал, какие-то особые свойства имеет, надо бы рецептик разузнать, большие бабки вполне законно на этом сделать можно будет! Да еще не худо бы узнать, сколько времени прошло, судя по всему, пара дней, не меньше. Он взглянул на хронометр и присвистнул – прошло четверо суток с момента его прихода в храм! Сначала Ортопед засомневался – может, с часами что, но, потрогав подбородок, где рыжая щетина отросла почти на сантиметр, понял – часы не врут, все-таки швейцарский хронометр, шестьдесят штук баксов за него отдал!
«Ничего себе дела, – подумал Михаил, – братаны меня, наверное, ищут, а я тут с козлами по горам прыгаю». Он огляделся, местность была совершенно незнакомая, впереди альпийские луга, а за ними резко поднимался величественный купол горы; возвышаясь прямо как Колесников посреди барыг на Ситном рынке среди прочей горной мелкоты. «Видимо, туда мы и направлялись. Если мы гробанулись где-то на половине пути, то это километров двести будет. Ни фига себе, значит, за эти дни я всю дистанцию пехом прошел. Скажешь кому – не поверят, но факт налицо». Возглавляющий стадо козел подошел к Ортопеду и что-то вопросительно проблеял; Михаил сначала не врубился, но потом, видя, что стадо потихоньку стало выстраиваться за вожаком, его осенило. «Кажется, они считают меня кем-то вроде пахана и пытаются узнать, куда двигаться». Михаил внимательно обозрел окрестности и решительно направился в сторону небольшой рощицы, за которой, как ему было видно, была полянка с очень зеленой на вид травой. Вожак, явно согласный с решением Михаила, одобрительно проблеял, и они двинулись. Дойдя до рощицы, стадо замедлило движение, и часть животных стала раскапывать копытами землю, выбирать оттуда белые толстые корни и с удовольствие поедать. Михаил тоже почувствовал некоторый голод, посмотрел, как выглядят растения, достал нож и, выкопав корешки, принялся их жевать. Конечно, это был не изысканный салат из пресловутой ресторации «У Литуса», но очень даже съедобная штука, напоминающая вкусом то ли морковь, то ли редиску. Во всяком случае, это была вполне полноценная еда. По дороге через рощицу Михаил нашел на кустах несколько орешков, очистил один и, чтобы не съесть что-то ядовитое, дал отведать его козе. Коза понюхала, быстренько его сжевала и вопросительно посмотрела.
– Ну, хватит тебе, – сказал Михаил, – я еще чистить должен, хочешь, вон, на дереве осталось, сама и собирай.
Коза будто послушалась Михаила, встала около куста на задние ноги и очень ловко объела оставшиеся орешки вместе с молодыми ростками. Перейдя рощицу, стадо рассеялось на полянке, пощипывая травку; вожак встал на валун, зорко оглядывая окрестности, а Михаил вроде бы был предоставлен сам себе. Остальные животные в стаде особого интереса к нему не испытывали, спокойно позволяли себя трогать, что подтверждало предположение Михаила о близком знакомстве горных козлов и существ, шкуру которого он надел. Вспомнив свое босоногое и вороватое колхозное детство, он подошел к лежащей козе и, отодвинув пару «мелких», припал к ее вымени. Коза приподняла морду, удостоверилась, что свой, отвернулась и закрыла глаза. Подкрепившись, Михаил присел на приступочку камня, на котором стоял вожак, закурил последнюю оставшуюся сигарету, пуская дым в сторону, чтобы не беспокоить стража, и предался размышлениям. После того, что он увидел за эти полдня, его отношение к горным козлам резко изменилось. Оказалось, что их поведение настолько разумное, что сравнение их с погаными менто -.заврами не то что недопустимо, но просто оскорбительно для честных травоядных, и Михаил дал себе слово, что теперь никогда не обидит их столь нехорошим сравнением, да и другим постарается внушить эту мысль – братаны поймут!
Передохнув, стадо направилось в указанном Михаилом направлении; вожак иногда оглядывался на него, но Ортопед успокоительно махал рукой, мол, не волнуйся, все пучком, но тот явно начинал проявлять какое-то беспокойство. Одним из последствий выпитой сомы явилось необыкновенное усиление не только физических сил, но и четкости зрения, да и быстроты соображения, пожалуй. Михаил свернул в сторону, вызывавшую беспокойство у вожака, вскочил на, кстати, попавшийся валун и увидел на расстоянии примерно полутора километров пару человеческих фигур на лошадях, по облику то ли местных пастухов, то ли крестьян. От избытка чувств Ортопед замахал руками, заорал, потом вытащил ракетницу и выстрелил в их сторону несколько ракет. Реакция оказалась для него неожиданной, всадники повернулись и, не оглядываясь, начали быстро удаляться. Понять их было можно, зная легенды о том, что снежный человек старается спрятаться или убежать от людей, но, видя его боевой танец на камне наряду с запущенными в их сторону огненными зарядами, они испугались и предпочли не связываться. Зато уж в своем стойбище ими был сочинен рассказ об их героической схватке со снежным человеком, который был посрамлен и позорно бежал. Новость распространилась по предгорьям мгновенно. А непонятый Мишель вздохнул и вернулся к своим козлам. Впереди его ждала здоровая жизнь на лоне природы.
* * *
Чиновник, так милостиво отпущенный Стоматологом, оказался весьма сообразительным. Как только он отъехал от селения Горкхи, то сразу поменял направление движения, дабы в случае погони его не поймали, и уже к вечеру, наткнувшись на пограничный разъезд, был доставлен на заставу, где в красках поведал леденящую кровь историю о том, что кровожадные местные жители под руководством какого-то великана замышляют чуть ли не поход на Катманду, свержение любимого короля и поголовную высылку чиновников, военнослужащих и вообще уважаемых людей на ледники горы Дхаулагири, где все они погибнут в страшных мучениях! Погранцы восприняли рассказ очень серьезно и по рации связались непосредственно с Канцелярией Его Королевского Величества, где и без того напуганные недавними беспорядками в Катманду и Патане чиновники чуть не сошли с ума от полученных известий. Корыстный чиновник также послал и бессмысленный, с его точки зрения, текст Громову, не забыв присовокупить адрес, по коему следовало выслать обещанные ему сто баксов, объяснив пограничникам, что это важное служебное послание. Правда почтенный Шри решил подстраховаться и этот же текст продублировал в Канцелярию.