Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Дверь добротного дома открыла обычная сельская баба среднего возраста и прочий интерьер оказался такой же непримечательный, без всякой бесовщины. На кухне сидели пара посетителей, но не из нашего автобуса, а то бы я запомнил. Следовательно, откуда-то неподалёку. Молодая пара, с виду может даже и молодожёны, оба за столом сидят. Молодожён наворачивает миску борща, а она – нет, а типа как, прослеживает. Время для борща не совсем подходящее, но я не вмешиваюсь – может, колдун прописал в виде терапии…

Баба отвела Иру в соседнюю комнату и через пару минут они вернулись вместе с колдуном. Черноволосый мужик лет пятидесяти в рубашке хаки от общевойсковой парадки. Посмотрели мы друг на друга, не моргая, и он ушёл в комнату вместе с Ирой. Я остался с борщеедом и двумя медсёстрами без халатов.

Вскоре Ира вернулась, вся такая взволнованная, и мы пошли на автобус. По пути в Нежин, Ира поделилась – я не тот стал оттого, что мне скормили «дання», но случилась передозировка, однако сегодня лечить меня бесполезно, потому что «кватера» не та, то есть луна находится в неподходящей для процедур фазе. (Или таки борщ кончился?)

А ещё колдун сказал, чтобы я больше не приезжал, а меня надо подменить каким-нибудь родственником единокровным. Так что, вместо меня потом моя сестра Наташа ездила с Ирой в Ичню.

(…всем известно, что «дання» это приворотное зелье, которое применяют женщины, чтобы в них влюблялись. Намеченной жертве дают что-нибудь съесть с приправой из менструальных выделений браконьерши… Всё-таки, они первыми начали эксперименты на людях проводить…)

Я не верю в чары, загово́ры и прочую суеверную херню, но пока звякаешь кельмой о кирпич или грязь лопатишь, голова остаётся, в основном, не занятой и в ней много чего проворачивается.

(…если, чисто гипотетически, «дання» имело таки место, то – кто, где, когда?

Не помню в который год моей работы в СМП-615, мне в голову подвернулись два предположения:

1. кефир, который Мария принесла мне в горбольницу, когда я там лежал из принципа;

2. варёная колбаса, которой меня угостила моя однокурсница Валя с чёрными сросшимися на переносице бровями, во время совместной школьной практики на станции Носовка, хотя мне есть тогда особо не хотелось.

Однако раз я ни на одну из них не запал, гипотеза с треском проваливается, Ичнянский колдун остаётся с носом и отправляется на скамейку шарлатанов…)

~ ~ ~

Когда Гаина Михайловна, потупя взгляд, осторожно поинтересовалась как относятся ко мне в нашей бригаде, я моментально вычислил откуда ветер дует. Хочет краями выспросить как там вообще терпят мою подмоченную репутацию… Чего уж скрывать, не каждый коллектив потерпит в своих рядах члена на должности не соответствующей диплому. Именно этим объясняется крик души крепильщика Васи на шахте «Дофиновка»: —«Ты своим дипломом позоришь нашу шахту!» Ну в смысле, диплом делает из неё непонятный сброд и полный бомжатник…

Мою репутацию в СМП-615 подмочила кассирша Комос, которая знала, что в Нежине я доучился до диплома и знала даже на кого. У её дочери, Аллы, когда-то шли длинные серьёзные отношения с моим братом Сашей. В тот период я даже посетил однажды квартиру Комосов. Но позднее Алла постригла свои дивные длинные волосы лишком коротко, а мой брат пошёл в примаки к Люде с её матерью.

Кассирша Комос выдавала зарплату работникам СМП-615. Для этой цели раз в месяц Наша Чаечка отвозила рабочих со стройки на территорию базы СМП-615 и мы там выстраивались возбуждённой очередью, в вестибюле на первом этаже административного здания, к маленькому квадратному окошку в глухой стене налево от входа.

Достоявшись в разгорячённой предстоящим событием очереди рабочих, склоняешься к этому квадратному иллюминатору, довольно низко в стене, и расписываешься в ведомости… Вот именно эта заключительная поза мне как раз вовсе не нравилась. Голова твоя где-то там, не ясно где, а зад торчит снаружи на милость и усмотрение очереди в состоянии взвинченного предвкушения…

Когда пришёл мой черёд, я не стал подгибаться, а просто ведомость на край окошка подтащил и расписался, тем более Комос видела, что это я уже на подходе. Тут-то она и закричала из-за окошечного стекла: —«Серёжа! А голова где?»

– Меня гильотинировали.

– Чего? Да брось выделываться, думаешь, диплом получил так и – всё? Ты же к нам в гости с Ольгой приходил. Забыл? Мы ещё самогон вместе пили!

Именно это мне никогда не нравилось в людях, когда лезут с непрошенной фамильярностью и затевают панибратство. И, разумеется, мой ответ кассирше Комос был достаточно прямым, чтоб ей дошло это:

– Вы глубоко заблуждаетесь. У вас в гостях мы пили спирт и берёзовый сок, а самогона там не оказалось.

Ну поставил, в общем, её на место. Но зарплату она мне всё равно выдала и даже хватило вернуть Тоне 25 руб. за розы в день рождения, когда тебе только-только полчаса исполнилось. А то до этого всё как-то не получалось…

Поэтому из-за болтливой развязности кассирши мне так и не удалось скрыть от нашей бригады свою дипломированность. Но особой дискриминации ко мне по этому поводу не применяли, а через четыре года я даже привинтил на курточку спецовки «поплавок». Это такой значок, что вместе с дипломом выдаётся. Просто подумалось: а чё он тут в ящике серванта валяться будет? Потому и привинтил, летом конечно. Такой денди-каменщик получился – ромбик эмали нежно голубой расцветки, а в ней золочёная книга нараспашку, на фоне выгорело-чёрной х/б спецовки.

Больше месяца так и ходил. А потом утром открываю шкафчик с одеждой: в спецовке только дырка, а «поплавок» уплыл. Но это не наша бригада отвинтили, нет, тогда объект к сдаче готовился и нагнали рабочую силу откуда попадя, из других организаций, ради солидарности управленческих соплежуев…

Так что, в свой следующий приезд в Нежин, я тёще дал вполне предсказуемый ответ:

– Гаина Михайловна, десять человек нашей бригады ко мне хорошо относятся, а один положительно.

– Откуда ты знаешь?

– Анкетирование провёл. Устно. По отдельности конечно.

– Так прямо и спрашивал «как ты ко мне относишься?»

(…интересно, а откуда бы я эти цифры взял?

Кстати, некоторые из опрошенных потом тоже спрашивали: —«А ты ко мне как?»…)

Да, жизнь перевернулась. Трудно сказать с ног на голову, или наоборот, однако целиком. Раньше на выходные я ездил из Нежина в Конотоп, а теперь из Конотопа в Нежин. По пятницам пригородным в 17:40 в Нежин, по понедельникам первой электричкой в 6:00 – обратно. Трижды я проспал шестичасовую утреннюю и начал уезжать в Конотоп по воскресеньям в 19:40. Сильно боялся, что опоздания повлияют на моё место в очереди на квартиру.

(…когда в Америке существовало рабство Негров, многие Афро-Американские семьи разлучались. Скажем, муж пашет на плантации у одного хозяина, а его жена за много миль на плантации другого. По праздникам муж её навещал. Такая женщина называлась «broad wife»… Когда я об этом узнал, то пожалел даже, что вообще Английский учил, очень меня это словосочетание, почему-то, расстроило…)

Из-за того, что трамвая в Нежине нет, автобусы, с оглядкой на свою незаменимость, совершенно распоясались. На каждой остановке специальный столб с жестяной табличкой, где чёрным по жёлтому сказано когда автобус номер такой-то должен подойти, но в те таблички лучше не смотреть – одно расстройство. Жестянка говорит, что уже как минимум три № 5 должны были проехать, а ты ещё и одного не дождался… Хотя-ка? Погоди-ка? Точно! Замаячил вдалеке, вселяя шаткую надежду… Нет – мимо, и без тебя битком…

Однако в тот вечер нам с Ирой повезло. Подходим к остановке – тут и автобус подкатил. Это была суббота и мы вышли, потому что звонил Двойка и пригласил к себе на преферанс. На последнем курсе он жил уже не в общаге, а где-то на квартире, вот мы и условились встретиться на главной площади. С Красных Партизан до площади всего две остановки и мы дошли бы и пешком, но автобус подвернулся. Ира держалась бы за мою руку, чтоб не скользить в сапогах по снегу такому ярко-белому в кругах света от фонарных ламп над тротуаром…

Когда мы одевались в спальне, Ира попросила передать ей поясок от платья – длинную полоску ткани. Из-за узости спальни и чтоб лишний раз не протискиваться между кроватью и коляской, я просто бросил поясок ей. Но один его конец держал пальцами, на всякий, если не поймает. А именно в этот момент она как раз наклонилась застегнуть молнию на сапогах и долетевший конец пояска охлестнул её согнутую спину.

Я изумился – до чего же совпало с тем эпизодом в фильме Цыган, когда Будулай стегал свою жену кнутом на прощанье, потому что он уходил на войну и как бы это такая Цыганская традиция перед разлукой. Но Ира ничего и не заметила, а я утешил себя мыслью, что я не Цыган и войны тоже нет…

Автобус затормозил у остановки на площади, где уже такая толпа скопилась, что и два автобуса не вывезут. Я сошёл первым и протянул Ире руку, помочь. Как только она ступила на остановку, толпа ломанулась на штурм двери. Но я успел прикрыть Иру спиной. Тут вскрикнула какая-то девушка, её чуть не потоптали в толчее. К счастью, она успела схватиться за борт автобуса, а стадо так пёрло наверх сплошняком внутрь по ступенькам.

Как человек не только благородный, но и галантный, я счёл это абсолютно неправильным, тем более в присутствии моей жены, вот и крикнул девушке, поверх валившей между нами массы – за весь этот дурдом: —«Извините!»

Кто-то в толпе не пожелал уступить мне в галантности или же решил, что это я её толкнул, и крутанувшись из давки он резко двинул меня в скулу. А может, просто имел выучку такую, что за фактом нарушения должен последовать факт наказания.

И тогда я громко объявил ему и толпе, что на секунду забыла про автобус в ожидании моего ответа и даже полная луна как-то внимательно застыла в небе, услыхать: —«При всём моём непротивленстве такое не могу стерпеть!» И я ответил ударом на удар.

Наверное, он не один был или взъярённые ожиданием хлопцы вмиг обернулись единой сворой, но удары посыпались со всех сторон – нашли козла отпущения, чтоб сорвать зло по поводу неправильного устройства жизни. Всё, что мне оставалось, так это прятать лицо и голову между локтей, хотя, по-моему, тело знало и само, не дожидаясь моих решений, что делать. Мой личный вклад был восприятием неясных воплей. Кто кому? Кто о чём?

Когда зарычал стартующий мотор, я почему-то был уже по ту сторону автобуса, под перекрёстным светом фонарей в периметре площади, но, что ещё непонятнее, по-прежнему на ногах, только без шапки. Наверное, разгневанных сбежалось чересчур и помешали друг другу сшибить меня на корку плотно укатанного снега. Свора рванула оббегать автобус к дверям. Он отошёл, открывая вид на остановку, где среди десятка невтиснувшихся стояла Ира с моей кроличьей шапкой в руках. Чуть дальше, в тени киоска Союзпечать, темнел Двойка, что вышел встречать нас…

Он отвёл нас на свою квартиру, которую снимал в частном доме вместе с Петюней Рафаловским, где я и расписал с ними «пулю». Потом они вышли проводить меня и Иру. На узком тротуаре идти получалось лишь только по двое. Ира с Двойкой ушли впереди – он, в длинном кожухе и мохнатой шапке-малахай, казался медведем рядом с нею в пальто прямого кроя и круглой вязанной шапочке, а мне пришлось идти с Петюней, сзади. Поддерживать с ним разговор казалось выше моих сил, меня душила горечь, что не со мной она идёт. Но что мне оставалось делать – устроить сцену? Оттаскивать Иру от Двойки? А и кто я такой? Потоптанный стадом Ахуля в демисезонном пальто от Алёши Очерета. Не каждая позарится на такого, пусть даже она тебе и жена. Площадное побоище не принесло мне особых повреждений, но каждый шаг бок о бок с овчинным кожухом Петюни отдавался нестерпимой болью.

Он и Двойка дошли до самой площади, а оттуда провожали нас вниз, до моста возле Общаги, где нам таки удалось расстаться. На прощанье Двойка, учащённо затягиваясь сигаретой и пряча от меня глаза, изложил детали своей недавней случки с какой-то из БиоФачных прошмандовок, когда она вцепилась ногами ему на поясе, а он таскал её по комнате ухватив за титьки. Меня буквально оглушила эта быдлячья самореклама самца-победителя. Таким я бы не стал делиться даже при его лоханках. Мудак ёбаный…

Когда мы шли на Красных Партизан, Ира ни разу не взяла меня под руку и всё больше отмалчивалась. Пришлось и мне заткнуться. Желательно вычеркнуть из рыцарского кодекса непрошеные извинения перед незнакомками…

~ ~ ~

И всё же руководство СМП-615 изыскало способ сгладить, хотя бы отчасти, факт наличия в нём каменщика с высшим образованием. Меня назначили заседателем товарищеского суда. Суды этой инстанции рассматривали правонарушения не вошедшие в свод статей уголовного кодекса или же предусмотренные там, но не слишком тяжко наказуемые, если хулиганство, то мелкое, а кража, опять-таки, по мелочам. Товарищеский суд это скорее мера морального воздействия, чем воздаяние по всей строгости.

Должность заседателя товарищеского суда не оплачивалась и заседатель избирался голосованием. Однако не всегда получается провести отчётливую грань между избранием и назначением. Слова «кто за?» в ходе собраний профсоюза это не столько вопрос обращённый к присутствующим, а скорее сигнал трубы, что нужно поднять руки. Слаженность единогласия служит чёткой демонстрацией вторичного рефлекса, не менее доказательной, но не настолько омерзительной как трубки вшитые собакам Павлова, чтоб капали через стекло слюной.

И точно та же рефлексология повторяется на комсомольских собраниях. Правда, за годы моей трудовой деятельности в СМП-615, там случилось ровным счётом одно такое собрание, по причине нагрянувшего инспектора из горкома комсомола. Глубоко сомневаюсь, что он явился в актовый зал на втором этаже административного здания на базе СМП-615 по свой доброй воле, скорее послали проверить и доложить каким ключом бьёт задорная жизнь молодёжи в возрасте до 28 в сфере строительства. Поэтому Нашей Чаечке пришлось сделать неурочный объезд объектов и отвезти нас на базу, но осознание, что не за получкой, заметно притупило наш рефлекс по поводу таких поездок в это время дня.

Комсомольского кадра настолько удручило полное отсутствие наималейшей полемики по самым актуально-животрепещущим вопросам современности среди пассажиров прибывших отсидеть собрание (и оно катастрофически скоропостижно катилось к своему завершению), что он, ломая условности, задал экзотический вопрос: —«Да что ж вы такие пассивные?»

От таких—не привитых—звуков, народ просто не знал что им с руками делать. Тут уж мне пришлось подняться и обуздать его эмоции, риторически: —«А кого, любезнейший, начнут вести активные, если пассивных изведёте?» Всё-таки, этот грёб… то есть… свободный диплом обязывает держаться определённой линии поведения.

Пламенный комсомолец в своих ликбезах ещё не проходил как опровергнуть подобный контр-вопрос от окопавшейся в рабочей среде контры, и собрание благополучно закрылось.

Вот руководство СМП-615 и решило, что проявит правильное уважение системе высшего образования в нашем государстве, если воткнут меня, носителя диплома о таком образовании, Заседателем Товарищеского Суда, которому требовался один Председатель и два Заседателя сроком на один год, до следующего отчётно-выборного профсоюзного собрания

На должности Заседателя, я открыл в себе затаившегося тирана, который выдвигал предложения самых драконовских мер пресечения. Потребовал, например, месяц одиночных (sic!) исправительных работ для штукатурши Трепетилихи в самых северных, мало обжитых местах территории базы СМП-615. И это при том, что для неё и день, считай что пропал, если за одну рабочую смену (плюс время на проезд в Нашей Чаечкой от вокзала и обратно) она не забалакает до комы двух-трёх коллег как минимум.

Конечно, дистанция от производственного корпуса до сторожки у ворот всего две сотни метров. А в сторожке днём сидит Свайциха и у той тоже язык кошками не обволóчен. И всё же суд не внял мне и вынес приговор снять Трепетилиху с должности бригадира штукатуров сроком на три месяца, что срезáло ей зарплату на десять рублей в каждый месяц наказания. И это она ещё дёшево отделалась, поскольку деяние её запросто могло раскрутиться на политический резонанс.

Суд восстановил следующая цепь событий:

Трепетилиха выглянула из оконного проёма 110-квартирной пятиэтажки, где уже шли отделочные работы, и увидела, что бухгалтерша СМП-615 идёт домой.

Ну а почему не идти? Живёт она На Семи Ветрах – идти не далеко, а время уже полпятого… Грубая ошибка бухгалтерши заключалась в том, что эта дура ответила на вопрос свесившейся из окна Трепетилихи: —«А шо ты там ото несёшь?»– имея ввиду целлофановый пакет в руках прохожей.

– Рыбу.

Слово «рыба» послужило детонатором. Трепетилиха всколонтырилась, собрала баб своей бригады и, с протяжными интонациями, оповестила их о несправедливом распределении жизненных благ, несмотря на эпоху развитóго социализма.

– Они в конторе там сидят! В добре, в тепле! У каждой сучки нагреватель под сракой! А мы тут на холоде загибаемось! А рыбу – им?! Всё, девчата! Собирайте мастерки, тёрки! Да ещё ж нагло так – «рыбу я несу!» А у нас шо? Семей нету?

Дело в том, что Наша Чаечка иногда привозил продукты из ОРСа, он же Отдел Рабочего Снабжения. Однажды когда мы были на 110-квартирном, туда доставились булочки, вполне даже свежие, а в следующий раз, но уже на 100-квартирный, минеральную воду в бутылках по 0,5 л.

Когда и что распределялось в административном корпусе СМП-615, понятия не имею, но на следующий день бригада Трепетилихи к работе не приступила, а это, как ни крути, забастовка.

Не знаю, рыбу ли им привезли или какой другой эквивалент, но штукатурные работы продолжились, а Трепетилиха пошла под суд. Наш. Товарищеский. Руководство СМП-615 не могла закрыть глаза на подобную вопиющесть с политической подоплёкой, особенно если зам главного технолога носит галстук с узором серп-и-молот. Что говорит о многом. Спору нет, мой шарфик украшали пять колечек под Кремлёвской башней и надпись «Москва-80», но мне выбирать было не из чего, а галстуков в Универмаге – завались! И в клеточку, и в полосочку, и даже в горошек.

По зрелому размышлению, нельзя не согласиться с мудростью отвода моего предложения о переводе Трепетилихи на базу СМП-615. Товарищеский суд принял верное решение. Держать её там – это игра с огнём на бочке с порохом. Привезли б там чего-то, от чего ей ничего не досталось, она б всю базу разнесла, осиротила бы ограду вокруг глубокой впадины воронки.

"Есть женщины в Русских селеньях…"

Без ложной скромности, следует отметить, что в сёлах Конотопского района есть бабы и покруче, их потенциал измерить можно только в мегатоннах, или даже по шкале Рихтера.

– Тю! Шо за за народ пошёл? Навалились всем селом – еле-еле одгавкалася…

А взять Володю Шевцова, который проходил у нас по делу о его неудержимости? Тот вообще бы в ссылку загремел, если б суд согласился с моим предложением.

Очень профессиональный сварщик, двадцать лет проработал на заводе «Красный Металлист». Чувствовался в нём какая-то наследственная интеллигентность. Может, оттого и чемергесил он по чёрному.

При взгляде на его чуть тронутые сединой рассыпчатые кудри, у меня всплывали ассоциации с Городом на Неве. Присутствовал у Володи какой-то флёр… ускользающее касание белых ночей Питера… ажурность фонтанов Петергофа… Но пил как безграмотная лошадь, особенно с получки.

На заседании суда, Председательствующий обрисовал такую картину: —«Сходим у вокзала, так Володя, пока до светофора дотелипает – уже готовый».

Ха! Пример пропагандистской подтасовки – от вокзала до светофора на Путепроводе-Переезде два гастронома, не считая павильон Встреча на привокзальной площади.

И тогда я предложил депортировать Володю в какую-нибудь сельскую местность, где коварные светофоры в соблазн не вводят невинность чистых души своим бесовским подмигиванием, и это лишит Володю повода накачиваться до газообразности.

Суд отклонил подобную бесчеловечность, а сам Володя на меня обиделся, хоть и не подал виду. И это жаль, мне таки не хватало его благовоспитанных манер «Идите Вас на хуй, пожалуйста!», и – враз повеяло лёгким бризом набережных нашей Культурной Столицы.

СМП-615 базировался в Конотопе, но имел филиалы и в разных других местах: пара грузчиков в Киеве, строительная бригада с автокраном в Бахмаче, трактор Беларусь с бригадой на станции Ворожба… Вспоминается случай прораба из Бахмача. Там закончили какой-то строительный объект и бульдозер, одолженный в других организациях райцентра, делал зачистку – равнял прилегающую площадь. Прораб заметил, что груда земли вот-вот засыплет бракованную плиту перекрытия, что завалялась после завершения строительных работ. Так он перебросил плиту во двор какого-то соседа или, возможно, родственника для покрытия ямы земляного погреба. Объект благополучно сдали, а какая-то шестёрка заложил прораба – расхищение социалистической собственности.

В ходе разбирательства, у меня был всего один вопрос к обвиняемому: —«Что стало бы с той дефективно-треснувшей плитой, если б не перекрыла земляной погреб?»

Он недовольно пожал плечами:

– Похоронили бы под грунтом. Что ж ещё?

Я потребовал объявить прорабу общественную благодарность за его вклад в подъём общего благосостояния Советского народа. Неважно, кто чей родственник, ведь все мы – единая семья.

Но монотонность – закон жизни судебных инстанций, и это предложение прокатили на вороных… На следующем отчётно-выборном собрании профсоюза, никто и не заикнулся с мой кандидатурой для Товарищеского Суда. Как будто у меня в жизни не было этого ё… ну, то есть… ой?… да! точно!. Ой, как честно отработанного диплома…

~ ~ ~

Когда тебе исполнился год, ты приезжала в Конотоп. Правда, совсем ненадолго, на неделю-две. В то лето зачастили грозы. После одной из них, я вывез тебя на прогулку в коляске. Моя мать и Ира долго были против, но мне не хотелось сидеть дома и ждать следующего ливня. Наконец, Ира позволила и они легли спать дальше, потому что в дождь всегда на сон тянет.

Нам пришлось объезжать множество больших луж на дороге, но всё равно мы с тобой дали круг чуть ли не по всему пустому мокрому Посёлку – от конечной трамвая до Богдана Хмельницкого и обратно по Профессийной. Ты была тепло одета и спала под поднятым верхом и застёгнутым фартуком коляски. Только уже в конце Профессийной, когда с обода переднего колеса соскочило кольцо резины, ты проснулась, села и ухватила кольцо, которое я положил поверх застёгнутого фартука. Ты ухватила его обеими руками, как рулевое колесо, но я отобрал у тебя эту мокрую резину. Ты немного похныкала и успокоилась, но спать больше не стала. Декабристов была уже совсем близко и мы доехали туда на паре задних колёс…

Кстати, твой дед Коля так и не научился выговаривать слово «коляска», и твою он упорно называл тележкой. Такой вот языковой стереотип впечатался в гены Рязанских крестьян, ведь коляски это барский транспорт, а наши телегами обходились…

Потом погода разгулялась и через пару дней я вывез тебя в поле, недалеко от конечной трамвая. Там я вынул тебя из из твоего транспортного средства и поставил на зелёную траву. Ты ещё не очень крепко стояла на ножках и нашла опору в шатком бортике.

Я лёг рядом в траву. Зелёное поле уходило вверх, в синее небо, и над ним пели жаворонки. Громко. Звонко. Ты стояла, пока на твоих колготках не проступило влажное пятно. Пришлось увозить тебя домой, потому что до появления памперсов в продаже оставалось ждать ещё двенадцать лет…

В другой раз, я взял запасные колготки и повёз тебя на Шаповаловский пруд, куда мы с Кубой гоняли на великах. Там недалеко, всего-то километров пять. Ты всю дорогу спала… В Шаповаловке пруд довольно большой. Я поставил коляску на отлогий песчаный берег, чтобы посмотреть твою реакцию на незнакомый мир. Ты ещё не знала, что такое пруд. Это как первый выход из космического корабля на неизвестную планету.

Ты проснулась и села перед чем-то, что никогда ещё в жизни не видела. Я стоял позади поднятого верха, чтобы не вмешиваться в первое впечатление… Ты повернулась влево—видна была лишь ширь пруда подёрнутая мелкой рябью; направо тоже оказалась непонятная, невиданная за всю твою жизнь субстанция—и разревелась. Ну ещё бы! Проснуться неизвестно где, к тому же в одиночестве. Мне пришлось показаться и успокоить тебя, перед стартом обратно…

Бельевая верёвка с уже высохшей стиркой протянулась от калитки Декабристов 13 и до крыльца. По пути, она проходила над тобой, сидящей в коляске. Мать моя стояла рядом и собирала в таз сухие вещи. Вдруг ты ухватилась за что-то висящее над головой, поднялась и встала на дно коляски во весь свой рост. Моя мать сказала мне убрать ребёнка, а ты как бы в ответ вскинула обе руки кверху, будто в танце, словно говорила «смотри, какая я большая! делаю, что сама хочу!»

И тут в глазах моей матери промелькнуло что-то настолько тёмное и жуткое, что я инстинктивно отдёрнул тебя. Вернее, я дёрнул ручку коляски и тем самым выдернул дно у тебя из-под ног. Ты кувыркнулась из коляски на землю. Хорошо, что на рыхлую, хорошо, что удачно – ровно на спину.

Я тут же подхватил тебя, орущую во всё горло, но Ира уже неслась из сада пантерьими прыжками – колотить кулаками мою голову и плечи, потому что руки у меня были заняты тобой…

Электричка, что увозила тебя в Нежин оказалась битком, плотная масса людей стояла даже в проходах между сиденьями, до самых окон вагона… Когда я выносил твой пластмассовый горшок с крышкой в тамбурный туалет, пришлось держать его над головой как поднос официанта в переполненном трактире…

(…в моей памяти есть два набора картинок, которые легко вызвать и рассмотреть в деталях. Первый – это апокалиптическая коллекция, там полно ревущей тьмы, мятущейся толпы, холодного ужаса.

Второй рассматривать приятно, но картинки оставляют томление по несбыточному или несбывшемуся. Как та, увиденная в распахнутую дверь автобуса, что притормозил повыше Вапнярки, где бетонный столбик с голубой жестянкой 379, а рядом просёлок тянется вверх меж тесных берегов из высоких колосьев и незнакомый пацан лет десяти прощально вскинул руку «пока!», и ветер встрепенул его вихры пшеничного цвета.

Хочу сказать, все слайды, на которых ты, у меня во втором наборе…)

~ ~ ~

По возвращении из Одессы, я жил в постоянной агонии страха перед тем, что неизбежно должно произойти, а может быть уже и случилось. Страх сопровождался муками ревности не к кому-то конкретно, а к тому, что отнимет у меня мою Иру. Этот страх и муки я скрывал, как нечто постыдное, но они оставались при мне неизбывно.

Мне легчало лишь, когда Ира находилась рядом или когда я пахал на стройке, или переводил очередной рассказ. Но и в таких случаях сокрушающая тревога, которая давила меня постоянно, не исчезала совершенно, а только отступала на второй план. Физическая боль милосерднее – области мозга, куда направлены её сигналы, через какое-то время отключатся совсем и боль уже не доходит.

Я не пытался облегчить своё положение. Прежде всего потому, что не был обучен анализировать и составлять планы на дальнейшее, я так и живу, не жалуясь где болит, молча снося нестерпимое. А во-вторых, альтернатива этой пытке не уступала ей своей жутью…

Нашу бригаду перебросили на остановку электрички «Присеймовье» возле моста через Сейм строить двухквартирный домик для обходчиков и их семей. Полмесяца мы трудились там…

В какой-то из перерывов на обед, я расстелил спецовку на траве и лёг рядом с иссушенной солнцем тропой, но и частые трещины не могли остановить суету дорожного движения муравьёв. Чтобы скоротать время перерывов, у меня имелся Всесвiт, который я получал по подписке: толстый ежемесячник, где печатались переводы на Украинский из мировой литературы всех времён и народов. Скоро чтение мне надоело и я опустил голову на страницу раскрытого журнала.

Шёл солнечный день заполненный до краёв деловитой летней жизнью. Муравьи волочили всякую всячину по растресканной тропке. Высокая трава покачивалась от редких порывов приятно холодящего ветерка и по ней трепетала резная тень листвы растущих из неё кустов и деревьев. Жаркий воздух гудел от непрестанного жужжания пчёл, слепней, ос и просто мух.

Время от времени ветерок лениво приподымал страницу рядом с той, на которой лежала моя голова, и тогда всё вокруг застилалось белизной с размытыми пятнами букв поднесённых к зрачку слишком близко. За вздыбленной страницей уже не видны были быки моста через реку с пустынным длинным островком песка намытого под ними бурлящим течением. И одинокий рыбак с длинной удочкой на краю островка тоже пропадал за белой запоной.

Потом страница опадала и оказывалось, что рыбак уже зашёл в течение по щиколотки своих резиновых сапог. Леска вдруг напряглась, согнула хлыст удочки и из бурной ряби струй он выхватил трепещущий блеск рыбы. Снял и бросил добычу зá спину, где та продолжила биться на пустом песке. Он наживил крючок, снова забросил в реку и, следя на поплавком, не замечал речную чайку, которая бочком подкрадывалась по песку к биенью рыбы. Схватив добычу, птица взвилась.

Рыбак не видел этого, как не увидел и того, что со стороны моста на чайку спикировала другая такая же. Они сшиблись в ближнем воздушном бою, а рыбина упала с пятиметровой высоты обратно в реку. Рыбак ничего не заметил, он упорно следил за поплавком.

Всё разворачивалось лишь для одного зрителя, но меня ничто не трогало; я даже не придерживал страницу, чтоб не мешала досмотреть. Я смотрел и видел, что всё это – Ничто. Вся эта бурлящая, полная событий, борьбы и перемен жизнь – всего лишь серия картинок поверх Ничего. Я смотрел, а мог не смотреть, и ничего Ничего не меняло. Всё утопало в Ничего. Даже всегдашняя боль отступила, её затопило Ничего, от которого мне ничего не надо.

Я лежал, как тот вытянутый островок, вокруг которого журчит и плещет течение жизни, но он знает, что всё это одно и то же сплошное Ничего. Это очень страшное знание. Как жить с таким? Как жить, когда ничего не хочешь и ничего не ждёшь? Так что, выбор у меня невелик: либо Ира и с нею агония, либо Ничего…

Ира приезжала в Конотоп и без тебя. Например, на Владину свадьбу в начале зимы. Он женился на Алле, которая уже имела ребёнка и работала в большой столовой. Свадьба состоялась в той же самой столовой на окраине города, рядом с остановкой дизель-поезда на Дубовязовку. В состав «живой музыки» входили крепко уже облысевший Чепа и пока ещё кучерявый Чуба. Временами, по настоятельным требованиям гостей, жених тоже подходил к микрофону попеть с экс-Орфеями. Всё было вкусно, громко и весело.