Глава седьмая
– Давайте, Марина Ивановна на ну лавочку сядем, погреемся на солнышке, – предложила Элеонора Арсентьевна, прогуливаясь по парку.
– Да, хорошая погода стоит, благодать какая! И место, какое хорошее, – восхитилась Марина Ивановна.
– Очень хорошее, – выдержав паузу, многозначительно произнесла Элеонора Арсентьевна.
– Что потом было? – вежливо спросила Марина Ивановна, понимая, что Элеонора Арсентьевна желает продолжить разговор, – решились?
– Все мои мысли были заняты двумя вопросами – мои родные и мой не родившийся ребёнок. Моя кровать так и осталась нетронутой, мама ждала, что я вернусь. Лишь изредка на ней спали мои племянники, когда ночевали у бабушки. Мама ждала, что я вернусь, если не получится поступить, потом ждала, что я вернусь, когда окончила институт. Потом уже ждала по привычке. А я всё не возвращалась, – с горечью в глазах, улыбнулась Элеонора Арсентьевна. – Больнее всего было понимать, что мама стареет. Разница на лице слишком очевидна, когда приезжаешь реже, чем раз в десять лет. Когда я уезжала, меня провожала женщина, полная сил, а когда я приехала, меня встретила мама, накинувшая возраст, словно пуховый платок. Её руки, шея, лицо становились старше, не хочу говорить старее, – Элеонора Арсентьевна снова посмотрела на свои старые руки. – Всю ночь я думала, что мне делать! Главное я поняла одно, аборта не будет! Решение поехать домой, к родным, было самым правильным! Только среди родных я поняла, что такое семья по-настоящему.
Долго оставаться мне было нельзя. О своей беременности я так и не сказала, ни маме, ни брату. Сказала, что приехала в отпуск, а через месяц я вернулась в Москву, но Лёве я не позвонила. Я решила родить и сдать ребёнка в дом малютки. Не могла я подвести Лёву, и без него я тоже не могла. Нужно было родить и остаться при мамке! Глупая безмозглая старуха! Не жизнь, а одна ошибка! Но я больше никогда не пропадала. Почти каждый год к ним ездила, пока мама была жива. Толькиных ребятишек выучила. Наташеньку и Мишутку, в Свердловске выучила. Наташенька педагогический окончила, как тётя, но вернулась домой, к матери, к Нине. Сейчас так и учит сельских ребят, молодец, мою мечту осуществила. Мишутка Горный окончил, и тоже вернулся домой. Сейчас директором работает, рудник там у них рядом, все при месте. А младший, Олежка, учился в Целинограде, так там и остался. В органах работает, молодец. Но ему Лёвушка помог, трудно было туда попасть.
Лёва думал, что я сделала аборт в Целинограде и поехала домой. Отдохнуть от этого всего. Он согласился. Иногда я ему звонила, он думал, что я по межгороду, а я из Москвы. Так я и доносила малыша, в Москве. Родила Москвича. Месяц он у меня был, а потом сдала. Чтобы маленько окреп, молоко матери ничем не заменить. Плакала. Несла и плакала.
С заведующим договорилась, чтобы никому не отдавал. Решила, что выдержу паузу, пройдет время, как Лёва и обещал, пару лет, а я ему ребёночка, вот, мол, готовенький, наш то ребёночек. Ездила к нему, каждый месяц. На руках подержу и так хорошо на душе, как будто и не отдала. Заведующий сказал, что нельзя часто ездить, а я не могу реже – тянет. Тогда он запретил подолгу находиться, говорит, десять минут и достаточно. Сложнее стало после двух годиков, уже начал понимать – узнавать. Мамой не звал, но радовался, чувствовал меня. Говорят, дети всё понимают!
– Это правда, Элеонора Арсентьевна, – вдруг высказалась Марина Ивановна, – дети всё понимают, по Васильку своему могу сказать.
– Ну, вот! Наконец-то! Уже неделю как вместе живём, хоть что-то из вас выудила!
– Так я ничего не скрываю, – улыбнулась застенчиво Марина Ивановна, – вас внимательно слушаю, о себе успею рассказать, моя история скромная.
– Вот и радуйтесь ей. А то чем слаще жизнь в молодости, тем горше в старости. Лёва был прав. Через пару лет он окреп и встал на ноги, наконец-то. Уже не оглядывался на тень Горонкова, а стал сам, настоящим львом – Львом Аркадьевичем. Сослуживцы Горонкова были таким же стариками. Кто-то умер, кто на пенсию ушел, одним словом, дорогу дали молодым, и Лёва этот шанс не упустил. Так получилось, что в этот водоворот событий, и меня утянул.
Лидия Андреевна, стала понимать, что у Лёвы кто-то есть. Пыталась устроить ему скандал, но быстро поняла, что время её семьи ушло, не осталось заступников, и ей ничего не оставалось, как смериться с этим, чтобы не остаться одной под старости лет. Мы всё чаще стали появляться с Лёвой вместе. Потом она догадалась – какая я родня, но ничего не поделать, промолчала; начала выпивать.
Лёва брал меня во все командировки с собой. Я объездила весь Союз. В загранпоездки тоже брал. Устроил к себе работать, вот так я стала министершей, теневой, – выделила Элеонора Арсентьевна. – Но меня это нисколько не смущало.
Год пролетел незаметно. Однажды, меня словно током шибануло. Гляжу на календарь и не могу вспомнить, когда последний раз была в детском доме, а мы как раз в поездке с Лёвой в Будапеште. Что делать? Мама дорогая! Я еле дождалась завершения поездки. Какие только мысли меня не посещали. Боялась, что ребёнка уже отдали. Что мог заведующий, Евгений Иванович, уйти на пенсию или ещё что. Лёва видит, что со мной что-то не так, а что не понимает. Спрашивает, а я сказать не могу! Признаться? А вдруг ребёнка уже забрали?! Ой, что со мной творилось, даже вспоминать не хочется. С самолёта сразу туда. На месте ребёнок. Я так и рухнула там. Евгений Иванович не хотел меня пускать к ребёнку. Но я его упросила. Пообещала, что в течение месяца поговорю с отцом. Он разрешил нам встретиться. Представляете, Марина Ивановна, он меня узнал, лопотать уже начал, – Элеонора Арсентьевна заплакала.
Глава восьмая
– Тётя, вы за мной приехали? – малыш спросил детским голосочком, только переступив порог кабинета заведующего.
Взгляд Евгения Ивановича был сродни удара молнии, такой же яркий и безжалостный. Но даже он, человек, привыкший жить среди детской горечи, не смог побороть своих чувств. Даже он, чужой человек, содрогнулся перед детской любовью и ожидания ребёнка матери.
– Элеонора Арсентьевна, я вас оставлю, – сухим, даже немного жестким тоном сказал Евгений Иванович, – сегодня в вашем распоряжении столько времени, сколько вам потребуется. Только вы должны понимать, что дальше так продолжаться не может. Это живой человек, а не игрушка с механизмом вместо сердца!
– Месяц!
Евгений Иванович отпустил руку малыша и закрыл за собой двери.
До мамы было всего пару шагов, но малыш бросился к ней так, как бросаются на встречу самому сокровенному, самому заветному. Он знал – это мама! Ведь только мама может быть такой красивой!
Элеонора Арсентьевна обняв малыша, посадила его к себе на коленки, прижавшись щекой, к шёлковым волосам малыша. Она почувствовала, как бьется это крохотное сердечко и как сильно обнимают её эти маленькие ручки, боясь отпускать маму снова.
Она судорожно думала, что делать. Прямо сейчас, было в её силах взять ребёнка и поехать к себе домой, наполнить его радостью детского смеха.
– Но что она скажет Лёве? – подумала она, – как мне признаться ему? Почему я не созналась в поездке; сейчас было бы проще принять решение. А что же скажут мои родные? Мама? Брат? Почему я не сказал им за три года, что у меня есть ребёнок? Как объяснить эту ситуацию? Сказать им, что ребёнок приёмный? Но как жить с этой ложью? А что, если Лёва бросит? Плевать! Нет. Он не бросит! Ведь он так сильно любит меня! Нужно время! Да, месяц! Всего лишь какой-то месяц! Малыш забудет об этом в считанные часы, как только мы приедем! Да, именно! Вместе! С папой! Мы его заберем с папой! Ведь комната не готова. Ничего не готово! А у ребёнка должна быть своя комната. В конце концов, нужно купить одежды, детское питание, опять же. Приедем с подарками и угощением, чтобы другим деткам не было так грустно.
Поцеловав малыша в макушку, Элеонора Арсентьевна поставила малыша на пол, и вышла из кабинета.
Малыш решил, что мама пошла собирать его вещи и сейчас вернётся за ним. По привычке, как делают все дети, малыш подбежал к окну, и случайно увидел, как мама спешит к калитке. От страха, что мама его забыла, малыш начал легонько стучать ладошкой по стеклу. Он хотел стучать громко, но боялся, что мама решит, что он балованный и тем более не вернется! Нет, мама не может забыть, сейчас вернётся! Детская ладошка прилипла к стеклу и готова была растопить его своим жаром. Слёзы безжалостно начали заливать глазки малыша. Адская боль, словно огромный грязный дикобраз, вероломно влезла в крохотное сердечко этого прелестного малыша. Он не мог произнести ни единого звука, и лишь только розовые пухлые губки немо повторяли слово «мама». Ведь он так прилежно себя вёл! Чем успел огорчить маму? Чем успел обидеть? Если бы только она знала, случись так, что у неё в это мгновение заболели бы сразу все зубы, самой нестерпимой болью, – то даже эта боль не была бы половиной той боли, которую сейчас испытывал малыш.
Алевтина остановилась… Она чувствовала взгляд малыша… Запах его волос, всё ещё стоял у неё в носу. Она понимала, если она сейчас обернётся, то уже уйдет отсюда вместе с ним…
Железная калитка закрылась за мамой стукнув так, будто она ударила по пальчикам малыша. Он вздрогнул и осел в комочек. Чёрно-белые мысли малыша, словно рой беспощадных злобных дикий пчёл, жалили детский разум малыша, не давая понять, почему мама его забыла.
Глава девятая
– Я не вернулась, ни через месяц, ни через год! Не спрашивай почему! – просипела хриплым голосом Элеонора Арсентьевна, – что скажешь, Марина Ивановна, презираешь?
Марина Ивановна посмотрела на Элеонору Арсентьевну взглядом, далёким от осуждения. Марина Ивановна была преисполнена состраданием и жалости к этой женщине.
– Даже самое мерзкое животное не бросит своего малыша, а я смогла, – голосом полным ненависти самой к себе, стиснув зубы, произнесла Элеонора Арсентьевна.
– Я знаю, как вы могли страдать, – Марина Ивановна подсела к Элеоноре Арсентьевна на кровать, – но пусть вас утешит мысль, что своим несчастьем вы осчастливили какую-то семью, усыновившую вашего ребёнка. Ведь я сама прошла через это, усыновив чужого малыша. Я не могла иметь детей, но благодаря неизвестной женщине, я обрела счастье называться мамой.
– Вы оправдываете мой поступок?
– Нет! Но я не берусь вас судить.
– Я сама себя осудила! Каждый день себя сужу. Недаром болячка прицепилась, – тяжело вдохнув, Элеонора Арсентьевна повалилась на подушку, – расскажите мне.
– Я даже не знаю, что вам рассказать, – смущенно заулыбалась Марина Ивановна.
– Вы сказали, что ребёнка усыновили? Мальчик?
– Да, мальчик! Василёк!
– А! Ну да! Вы же говорили.
– Мой Петя всегда хотел детей, с первых дней, как мы начали встречаться, он говорил, что мечтает о большой семье. Но, своих детей нам не суждено было иметь. Мы прожили лет пять, прежде, чем решили ребёнка усыновить. Петя предложил. Вначале я растерялась, не могла свыкнуться с мыслью – как это чужого ребёнка взять. Нас у мамки было шесть ртов, и все свои. А тут чужой. Потом-то я поняла, что чужих детей не бывает, но когда Петя предложил ребёнка взять – я растерялась. Наверное, так и не решилась бы, но стыдно было перед мужем. И детей не могу ему родить, и брать отказываюсь. Он девочку хотел, говорил, что мне помощница будет на старости лет, а вышло на оборот. В одном доме отказали, во втором детки по возрасту не подходили, либо слишком маленькие, либо уже взрослые. Обычно как – хотят, чтобы ребёнок уже подросший был, но чтобы ничего не запомнил. Года два ездили, я уже отчаялась, а Петя верил. Только из-за Пети я не отступала, видела, как это ему важно. Ну, а потом, нас направили в один детский дом, сказали, что там много девочек-отказниц. Я уже была готова взять грудничка. Нас встретила заведующая, на улице. Много говорила, рассказывала что-то, я даже сейчас уже и не помню про что. С ней больше Петя говорил. А она всё ко мне оборачивалась, и говорила: «мама должна будет», «маме следует». Думаю, она понимала, что папа больше заинтересован, но тогда именно она пробудила во мне желание называться мамой. До неё меня ещё никто так не называл, то есть как о свершившемся факте.
Я на что-то отвлеклась, гляжу, а Петя с заведующей уже вошли в здание, ну, я следом, за ними. Вошла, а их нет, пошла по коридорам, и тут, откуда он только взялся, выскочил мальчик, увидел меня, да как закричит: – «мама»! Да так громко, так звонко. А глаза синие, синие, как васильки. Подбежал, обнял меня и не отпускает! Так с ним я и вошла в кабинет заведующей! – улыбнулась Марина Ивановна, промокнув слёзы платочком, – домой мы вернулись втроем.
– Привыкли?
– Сразу! Жизнь наполнилась смыслом. Раньше много раз приходилось слышать, что трудно привыкнуть к чужому ребёнку, но это не так. Даже к котёнку привыкаешь – любишь, а как ребёночка не полюбить?! Через месяц мы даже и не думали, что это не наша кровь, он был нашим ребёнком всецело! И Василёк привык сразу. Только боялся, что я его верну обратно, всё спрашивал перед сном: – «Я с тобой проснусь или с детками?», боялся, что я его во сне сдам обратно. Итак, почти до самой школы, каждый день! Разумеется, Вася понимал, что мы приёмные родители, раз не смог забыть детский дом. Но мне кажется, что по этой причине он ещё сильнее нас любил, словно ещё и благодаря. Поэтому мы никогда не скрывали, но и не обсуждали. Нечего было обсуждать, он наш, а мы его – и точка! В классе восьмом, наверное, спросил кто его родная мать. Я не знала, если бы знала, обязательно сказала, честное слово, но не знали мы ничего. Думаю, Вася имел право знать кто его мать. Теперь уже и говорить не о ком, померла, скорее всего.
– А муж ваш что?
– Счастливее папаши, чем Петя, сложно было отыскать! Везде с собой брал Василька, что вы, такие друзья – не разлей вода! Возьмёт его маленьким на ручки, прижмёт к себе, в глазу только слеза блеснёт! А порой мне на ухо шепнёт, говорит: – «Мать, а может где у Василька сестрёнка есть?», уж так сильно его любил, всё для него. А уж, когда внуков дождался – словами не передать. Перед смертью, за пару дней, словно чувствовал, что уйдёт, сказал: – «Мать, спасибо тебе за сына!». Вот так и прожили, а то на старость лет сидели бы, как два перста, а так сколько радости! Ой, извините, Аля, я наверное, лишне хвалюсь?
– Ничего! Мне приятно слышать вашу историю, как будто вашим счастьем напиталась, даже легче стало.
– Почему вы не вернулись через месяц? – Марина Ивановна спросила так, словно требовала ответа. Она спросила не ради своего любопытства, Марина Ивановна понимала, что это нужно Элеоноре Арсентьевне, как нужна исповедь томимому человеку.
– Я стала ждать подходящего момента, всё рассказать Лёве, а этого момента всё никак не было. Такая работа, сами понимаете, а время шло. Однажды, ночью раздался телефонный звонок, позвонила Лидия Андреевна и потребовала Лёву к телефону. Его у меня не было, я так и ответила; добавила чего ради, он должен быть у меня. Она, разумеется, не поверила мне и требовала Лёву к телефону. Сказала, что ей всё известно про нас. Я растерялась и бросила трубку. В ту ночь её было плохо, до своего врача не могла дозвониться. Каким-то образом она нашла Лёву, всё-таки дочь своего отца, – с небольшим ехидством улыбнулась Элеонора Арсентьевна.
– В командировку, что ли уехал?
– Нет, Марина Ивановна, никуда он не уехал. У своей профурсетки был. Подцепил двадцатилетнюю ассистентшу, или она его! И похаживал к ней. Вот тогда-то мне и отлились слёзки Лидии Андреевны. Лидия Андреевна была словно каменный монолит, столько лет знала про наш роман и держалась, а я – куда мне! Будто землю выбили из под ног.
– Ну, вы хоть с ним объяснились?
– А что толку? Я даже ему женой не была. Он так и заявил, что не желает передо мной отчитываться, перед Лидией Андреевной не собирается, а я – тем более.
– Но он же вас любил?!
– Любил. Когда-то! Прошла наша любовь, как оказалось. Но, что самое обидное, я его даже понимала. В своё время, моя любовь для Лёвы была тихой гаванью, в которой он прятался от Горонковых. Я была укрытием в непогоду. А молодая девчонка оказалась цветком, который он сорвал после непогоды. Он уже не нуждался в моей любви. Лидия Андреевна для него была реквизитом из жизни, он сама себе был хозяином, а девчонка стала его самостоятельным выбором, которой он сделал не под давлением обстоятельств, а потому, что мог этого хотеть, не оглядываясь ни на кого.
– И вы ему не сказали?
– А как же! Сказала! Только он ещё больше разозлился и не поверил. Сказал, что я всё вру, чтобы только его удержать! Что нет никакого ребёнка и нам надо расстаться! Вот почему я не поехала за своим малышом! Потом глубочайшая депрессия! А знаете, кто меня оттуда вытащил? Не знаете! Лидия Андреевна! Даже в этом, стерва, сильнее меня была!
– Неужели?
– Да, именно! Приезжать ко мне стала. Модного психолога привозила, я даже и не знала раньше про таких докторов – вот так и вытащили меня из ямы меланхолии.
– Больше вы не виделись с Львом Аркадьевичем?
– Нет, почему? Виделись. Привычка – страшная сила. Через год где-то, он ко мне приехал. Не удивлюсь, если его Лидия Андреевна ко мне послала, – с легкой злостью сказала Элеонора Арсентьевна. –Я его уже сама не любила той любовью, что была в молодости. Она сменилась предприимчивостью и прагматичностью. Он всю жизнь делал карьеру, я тоже, старалась ничего не упускать. Когда он вернулся, наверное, молодуха ему изрядно надоела, мы попробовали снова начать жить вместе, ну, как раньше, но уже было не то. Я стыдилась предать Лидию Андреевну, после того, что она сделала для меня, хотя ей уже было плевать на всё, а во вторых, осадок остался. Остались, как говорится, друзьями, близкими. На тот момент, уже года три как прошло, когда я решилась вернуться в детский дом, но малыша моего в нём уже не было. Евгения Ивановича тоже не было, на пенсию успел уйти. Я его разыскала, заведующего то, через связи, но он не знал, сказал, что презирает меня, и не сказал бы, где ребёнок, даже если бы знал.