Теперь бесконечное путешествие по качающейся палубе раскручивалось в обратном направлении. Вот и лопнувшие доски, где-то тут он выронил одну коробку, чуть дальше – вторую, ее тут же засыпало землей от очередного разрыва мины. Ага, вот она. Вторую не видно, ну и ладно.

Сипатов уже более-менее освоился с качкой – надо было просто держаться одной рукой за стенку траншеи и смотреть только вперед, не наклоняясь и не поворачивая головы. Бесконечное путешествие сжалось в несколько секунд – чудеса, да и только!

– Н-нн-на, Слон! П-принес одну… К-кк-уда её?

Слону отвечать было некогда, он палил куда-то из пулемета, куда именно, сгорбившийся Сипатов не видел.

Только тут путешественника во времени осенило, что, наверное, он тоже должен стрелять. Свою винтовку Сипатов уронил, неловко спрыгнув на дно траншеи в самом начале боя. А затем на него сверху рухнул немец с разбитой головой, заливая лицо штрафника своей кровью. Оттолкнув тело ногами, Сипатов прямо на четвереньках засеменил по дну траншеи, пока рука случайно не уткнулась в черенок кем-то брошенной лопаты. Вернуться и подобрать винтовку он как-то не додумался, вместо этого схватил лопату двумя руками, выставил перед собой и побежал, куда глаза глядят, по только что захваченной штрафной ротой немецкой передовой позиции.

Теперь животный страх первых минут боя уже не терзал его, странное спокойствие и равнодушие ко всему происходящему было, видимо, одним из проявлений последствий контузии – все эмоции вытеснял проклятый дребезг в каждой клеточке, волнами расходящийся по телу от непрерывно звенящей головы.

А может быть, так повлиял на него перенос во времени, страшное потрясение от понимания реальности произошедшего и его необратимости, нервное напряжение последних недель, пока его, как обезьяну из цирка, возили по цехам заводов и фабрик двое капитанов госбезопасности, аккуратно каждый раз отмечая галочками в длиннющем списке очередную позицию.

Никто с ним не разговаривал, только сопровождающие капитаны, брезгливо поглядывая на одетого в измятый костюм пришельца из будущего, зачитывали по бумажке короткую справку об очередном объекте экскурсии, спрашивали, есть ли вопросы и записывали их в отдельный прошнурованный блокнот. К вечеру его запирали в комнатушке, более похожей на камеру, а иногда и в самой настоящей камере самой настоящей тюрьмы. Вся гигиена обеспечивалась кувшином с водой, жестяным тазом и ведром для естественных надобностей, причем выносить это все утром приходилось самому под наблюдением угрюмого сержанта, не проронившего за время их знакомства ни единого слова.

Окончательно добил его последний день странного «ознакомительного периода». Рано утром, еще затемно, вместо порядком надоевших капитанов, в его комнату без окон зашел уже знакомый майор, бросил на кровать комплект сильно поношенного красноармейского обмундирования, сапоги на два размера больше занес следом мрачный, как всегда, сержант и тут же вышел.

– Вы отправляетесь на фронт. Вот Ваши документы, теперь Вы красноармеец Сипатов, 1902 года рождения, беспартийный, осуждены на 10 лет ИТЛ в порядке применения примечания номер два к статье 28 уголовного кодекса РСФСР. Это значит, Сипатов, что Вы имеете шанс искупить свою вину и получить по ходатайству командования полное освобождение от отбывания наказания или отсидеть срок уже после войны. Воевать придется сперва в штрафной роте, таков приказ Наркома обороны, теперь со всеми типами вроде Вас так будет, а то раньше жулье всякое просто в действующую армию отправляли вместе с честными советскими людьми.

С этими словами майор аккуратно положил на стол красноармейскую книжку, и два каких-то свернутых пополам листа.

– Героя из Вас, Сипатов, явно не выйдет, но ведь честная смерть в бою все лучше, чем вздернуться в лагере – там Вам с Вашими манерами точно не выжить. Считайте, что товарищ Сталин проявил в отношении Вас сострадание. Я бы просто вывел во двор и шлепнул. Но приказ есть приказ, так что утром отправляетесь.

– А зачем… – Сипатов, как его теперь называли, попытался спросить у майора, зачем его тогда возили по цехам, но увидев предостерегающий жест сурового собеседника, осекся на полуслове.

– Вам слово не давали, Сипатов – отрезал майор, хлопнув для наглядности ладонью по столу. – Слушайте, запоминайте и помалкивайте. Не вздумайте в эшелоне или в роте травить свои байки про… Короче про то, откуда Вас сюда занесло. Первый же такой разговор – и попадете обратно к нам. Тогда молить будете, чтобы Вас расстреляли побыстрее, это я Вам лично гарантирую. Ясно? Теперь отвечайте.

– Да! – коротко ответил Сипатов.

– Ну, вот и отлично! Спите пока, в 6 утра подъем, получите вещмешок, паек на дорогу и конвой Вас отвезет в эшелон. Там всякую шваль везут из тыловых округов, так что будут спрашивать у Вас, за что осужден, какой срок и все в этом духе. Смотрите в справке, там все написано. Ничего другого не отвечайте, будут настаивать – говорите «бес попутал» Ясно? Смотрите, Сипатов, не обманите доверие товарища Сталина!

Затем майор развернулся и вышел из комнаты, не прощаясь.

С тех пор прошло не так много времени, но для Сипатова оно показалось вечностью. Вот только что он осознал, похоже, себя частью этой новой реальности. Сипатов подтянул за ремень лежащий на бруствере немецкий карабин, передернул затвор и начал тщательно выцеливать одну из серо-зеленых фигур, до которой пока не добрался губительный огонь пулемета. Выстрел! Неплотно прижатый приклад карабина больно ударил в плечо, Сипатов грязно выругался, дослал еще патрон и снова поймал на мушку вертлявого немца, ловко перебегавшего от воронки к воронке, постреливая на ходу в их сторону из автомата. Пулемет Слона замолчал, видно кончились патроны, немцы немного приободрились и короткими перебежками снова начали продвигаться в сторону их позиции. Когда до занятой штрафниками траншеи оставалось менее 100 метров, навстречу атакующим рванулись в рукопашную остатки роты – человек 20 от силы. Подчиняясь общему порыву, полез наверх и Сипатов, но был решительно сдернут за ноги обратно в траншею все тем же Слоном.

– Куда? Беги ленту ищи! Третий короб мне найди, понял? Патроны кончились!

…Слон сидел на дне траншеи и внешне безучастно смотрел в серое небо. Только что проснулась наша артиллерия, основательно прогулявшись по опушке наполовину скошенного разрывами леса, где немцы накапливались для очередной контратаки. В ста метрах от них чадил немецкий танк с оторванной башней – башню подбросило внутренним взрывом, причем она упала на то же самое место, только вверх ногами, уткнувшись покореженным стволом пушки в землю. Но и штрафников осталось, похоже, совсем мало. Может, только они двое.

– Кажись, пора прощаться, Сиплый, – сказал лихой штрафник каким-то неожиданно мягким и спокойным голосом без обычных своих дворовых присказок и блатных поговорок. – Тебе как тут у нас вообще, а? Расскажи. Времени немного совсем осталось.

Звон в голове не давал сосредоточиться, но очевидная странность в поведении Слона просто бросалась в глаза. Сипатов потер виски, стараясь собрать разбегающиеся мысли.

– Да не три ты башку свою… Ты скажи мне… Ты же знаешь… Когда победа будет? Сейчас нас «Катюши» накроют, как немцы опять попрут. Ты не дрейфь, Сиплый, товарищ Сталин сказал, петля мол замкнется и все – вернешься обратно туда, откуда пришел, но за миг до того как. Начнешь жизнь с нового листа, а петля, значит, того… Вроде и не было ее. Я не знаю, вспомнишь ли ты то, что было здесь. Но постарайся. А я тут навсегда останусь, очень может статься. Так скажи, не тяни! Меня Виталий Павлович зовут, майор Госбезопасности. Можно просто Виталик, раз такие у нас особые обстоятельства сложились.

Слон неуверенно улыбнулся, просительная улыбка совершенно не согласовывалась с его перебитым носом и квадратной физиономией. Именно эта нелепая и неуместная улыбка окончательно вытолкнула Сипатова из ступора и он торопливо заговорил:

– Слон… ээээ… в смысле Виталий, ты.. эээ…, короче наши победят! 9 мая 1945 года. В Берлине. Гитлер капут, все такое… Потом японцев тоже… Сахалин наш, острова всякие…

Он хотел еще что-то сказать, на секунду замолчал, пытаясь сформулировать коротко и ясно, взглянул в глаза Слона-Виталика и понял, что говорить больше не надо.

Слон счастливо улыбался. Широко, по-детски.

– Надо же… Как долго еще! В Берлине… Спасибо тебе, Сиплый, прости, не знаю как твое настоящее имя, сказали ничего у тебя выспрашивать нельзя, эффекты всякие… Но мне, скорее всего, кранты, а знать так хочется… Не удержался. Спасибо. И за то, что сказал «наши победят» тоже. Не зря, значит, все это было. Прости, товарищ Сипатов. Пора. Так тебе проще будет и нам всем надежней. Ты закрой глаза, друг. Пойми, так надо.

Сипатов все понял, но страха почему-то не было, а было до слез жалко Слона-Виталика, который так и не увидит никогда Победы, которого вот сейчас заровняет в этой траншее своя же артиллерия, а он сидит и лыбится, как будто наградили золотой звездой.

– Дай руку, Виталик! – попросил Сипатов. – Можно левую. Трясет что-то меня.

И послушно зажмурился, чтобы Слон не увидел внезапно хлынувших слез.

Здоровенная лапа майора стиснула крепко правую руку Сипатова.

– Прощай, браток! – подозрительно осипшим голосом тихо сказал Слон. – Не забудь только, вспомни все, очень тебя прошу.

А потом грянул выстрел.

…Он вынырнул в уже порядком подзабытую за эти два страшных месяца реальность 21-го века. Яркие воспоминания и переживания последних минут стремительно растворялись, исчезали, превращаясь в мимолетные образы из сна – он уже не помнил, как звали того, кто стиснул ему руку в прощальном бессловесном напутствии и выстрелил прямо в сердце… Не помнил слов, лиц, но странное дело – ладонь еще хранила то рукопожатие, которое передало нечто… Нечто такое, что не сможет выразить словами самый изощренный литератор. Его чистая, ухоженная ладонь, его рука с дорогими швейцарскими часами на запястье, а не грязная, покрытая кровавыми мозолями ладонь штрафника Сипатова. Вот такие парадоксы времени и пространства…

Сейчас в кабинет зайдет сопровождающий и скажет, что пора ехать в Институт, чтобы лично присутствовать при историческом эксперименте. Может опять поехать? Он рассмеялся невесело. Затем снял трубку и сказал своим обычным деловым тоном:

– Соедините с ведущим специалистом Эксперимента. Да, с академиком. Срочно и прямо сейчас.

– Слушаю, Денис Иванович! – раздался в трубке немного напряженный голос академика.

– Отмените… Все отмените. Нет необходимости. Вам привет от товарища Сталина! – он не стал объяснять больше ничего и бросил трубку на рычаг.

Не удержался от мстительной улыбки. Вот пусть попрыгает теперь… Ишь, вершитель судеб. Пусть подумает над своим поведением, будем надеяться, что сердце у него в порядке, а нервы крепкие. Заговорщик хренов. Ладно, Бог с ним. Это мелочи все. Осталось самое главное – решить, как жить дальше. Пока еще ощущается на ладони горячее рукопожатие того майора. Для него ведь не было никакой петли времени. Может до сих пор лежит непогребенный… Должок за тобой, Сиплый.