По мотивам того, чего не было

– «Суперпропозиція», – кивнув на еду, поясняю я. Врач с облегчением выдыхает и, улыбнувшись, протягивает мне пачку сигарет.

Достигнув прорехи в заборе, я пристраиваю коляску таким образом, чтобы ее не было видно с улицы и, прихватив еду, пробираюсь на территорию комплекса. У креста я обнаруживаю свежий букетик и очередное письмо, которое решаю прочесть после ужина. К моему удивлению, в бумажном пакете находится не один бутерброд, а целых три. Помимо сандвичей, там обнаруживаются две большие картошки фри и что-то неясное в продолговатых красного и зеленного цвета упаковках с надписями «Пиріжок». Все это совершенно точно не входит в суперпредложение…

С огромным аппетитом я приступаю к ужину. Несмотря на то, что еда давно остыла, она кажется необыкновенно вкусной. В особенности по сравнению с утренним кефиром.

Разумеется, доесть все за один присест не получается. Пожалуй, при всем желании у меня не получится вспомнить, когда в последний раз мне удавалось так пожрать – я едва могу дышать и уж совершенно точно не могу двигаться. Глаза постепенно слипаются, а остатки сил, направленные на переваривание пищи, стремительно тают. Не в состоянии противостоять сну и усталости, я укладываю голову на руки и закрываю глаза.

Сережа

Душа Сережи, пожалуй, требовала продолжения праздника, в то время как тело – уже нет. И хотя он не разделял издевательств над бродягой, готовым унижаться за пару гривен, наблюдать за происходящим было довольно забавно.

Бездомный, лицо которого показалось Сереже знакомым, честно отработал каждую копейку, да так лихо, что компания затребовала продолжения плясок, однако танцор заартачился. Такая несговорчивость здорово расстроила вошедших в раж весельчаков, ожидавших от отщепенца полного повиновения. Парни наперебой стали предлагать все больше денег, но это, кажется, только расстраивало бродягу. В результате палку перегнули, и на глазах у бомжа блеснули слезы. Сережа хотел было за всех извиниться: мол, никто не хотел оскорбить его чувства и все получилось случайно – выпили лишнего, однако обитатель улиц принялся грубить. Сережа разозлился. Он полез в карман за ксивой, но бродяга поступил очень мудро и умотал со своей коляской прочь.

Пребывавшие в раздражении мужики молчали до тех пор, пока на горизонте не появилась парочка патрульных. Кто-то из ребят крикнул, чтобы они подошли, и менты послушно направились к ним. Сережа притих, ожидая, чем все закончится. Полисмены, возмущенные шумным поведением компании, попросили объяснить, что тут происходит. Сережа, предвкушая ту еще забаву, закурил любимые «Каритан Блек» с вишневым ароматом – предмет зависти коллег, куривших более дешевые и менее качественные сигареты, и насмешек друзей, наслаждавшихся дорогими кубинскими сигарами.

История, между тем, разворачивалась стремительно. На просьбу патруля показать паспорт один из парней заявил, что документов у него отродясь не было, но вместо них он может показать кое-что другое. Пока шел разговор-качели, он, словно невзначай, полез во внутренний карман куртки, сделав это так, чтобы патрульные разглядели огромную кобуру и торчащую из нее рукоятку «Глока», увидав который они чуть не обделались. Сопляки завопили, чтобы все присутствующие немедленно подняли руки вверх. Сергей приказ выполнять отказался и заявил, что никакого отношения к происходящему не имеет: он просто проходил мимо и присел отдохнуть. Ситуация стремительно накалялась, пока Петя не попросил прекратить этот фарс. Сережа только этого и ждал. Со словами: «Не бздеть, салаги!», – он достал свое удостоверение и положил его на стол. Патрульные с облегчением выдохнули.

Петя жестом показал, что полисмены могут быть свободны, однако парни из компании решили их пока не отпускать и, пользуясь Сережиным служебным положением, приказали сержанту что-нибудь сплясать. Сначала паренек решил, что это какой-то розыгрыш, но когда до него дошло, что ему вполне серьезно только что приказали танцевать, он принялся повторять гнусавым голосом: «Товарищ полковник, мы же на службе, ну товарищ полковник! Что же о нас люди подумают, товарищ полковник!». И хотя Сережа считал это явным перегибом, вмешиваться в происходящее он не собирался: раз Петя всех собрал, то пускай сам с этим пьяным позором и разбирается.

Бедные патрульные! Это надо было видеть! Даже не поддерживавший происходящее Сережа реготал так, что живот сводили судороги, а по объемному лицу текли слезы: два здоровых лба в форме пляшут, а парни им хлопают и свистят. Танцами, к слову, все остались довольны. В благодарность налили по рюмочке, приказали пить. Патрульные, естественно, всячески пытались отказаться: мол, при исполнении, не положено, но под напором уговоров, тяжелых взглядов и воспоминаний о «Глоке» все-таки сдались, после чего с красными мордами убежали вон с площади.

Решили потихоньку расходиться: кое-кому завтра на работу, да и Петя, как оказалось, не железный. Если раньше он так просто никого бы не отпустил, то сегодня лишь вяло предложил взять еще горькой – он угощает. Получив, однако, вежливый отказ, он настаивать не стал, так как, видимо, и сам чувствовал себя не очень хорошо.

Ежегодная встреча старых друзей подошла к концу. Компания рассосалась. Остались Петя и Сережа – допить пиво. Полковнику очень хотелось домой. Он залпом проглотил оставшиеся поллитра темного и принялся вызывать такси, но Петя сказал, что с радостью его отвезет, так как возвращаться к себе домой у него желания нет. «Куда можно в таком скотском состоянии ехать?», – недоумевал Сережа. Петя с трудом ворочал языком и совсем не выглядел как человек, способный куда-нибудь доехать без приключений. К тому же он жил в трех минутах ходьбы от Михайловской – какой в этом смысл? Петр, однако, твердо стоял на своем.

Огромный черный Мерседес последней модели был припаркован во дворе Петиного дома. Когда мужики к нему подошли, авто уже урчало, готовясь к предстоящему путешествию – современные технологии как-никак. Сережа предпринял несколько попыток пристегнуться, но никак не мог достать рукой до ремня безопасности. Петя наблюдал за ним с нескрываемой досадой.

– Ты же никогда не пристегиваешься! – воскликнул он, памятуя, что товарищ ремни безопасности из-за живота не любит.

– Да я так… Пищать же будет! – схитрил Сережа.

– Ты что, боишься?

– Петя, да ты же на ногах еле стоишь! Зачем сейчас куда-то ехать? Давай я такси вызову – и все дела.

– Не ссы! Прорвемся!

– В том-то и дело, что я не хочу никуда прорываться. Я хочу домой! – заныл полковник.

– У тебя со мной пьяным хоть раз проблемы на дороге были? – изобличительным тоном спросил Петр.

– Были!

– Когда это? – удивился Петя.

– Когда ты в трамвай врезался.

– Ты бы еще детство вспомнил!

– Ну было же? – самодовольно заметил Сережа.

– А вот и неправда!

– Как так?

– А я же тогда не пьяный был! Я пьяным никогда в аварии не попадал – только трезвый! – парировал Петя и дал газу. Машина с визгом рванула вперед, и Сережа вжался в кресло.

Мужики притихли. Теперь Сережа припоминал, что друг был прав: он действительно никогда не попадал в аварии пьяным. Вероятно, это было обусловлено тем, что только в нетрезвом виде он осознавал свою уязвимость и понимал, что его водительское мастерство, в исключительность которого Петя свято верил, из-за выпивки может подвести.

– Заедем на кладбище? – неожиданно спросил Петя.

– Давай не сегодня. Уже поздно, да и я пьяный совсем.

– Ладно. Я там все равно утром был.

Понемногу Сережа вспоминал подробности той старой истории: как они на Петином «двестидвадцатом» въехали в трамвай. Дело было так: ехали с Подола к нотариусу на Кудрявскую – оформлять документы на квартиру, которую он покупал у соседа Димы. Вся эта сделка с самого начала казалась Сереже подозрительной, и то, что Дима в тот же день повесился, лишь подтвердило его худшие опасения: до сих пор в голове не укладывалось, что Петр мог избавиться от человека ради квартиры. Петя, естественно, утверждал, что к смерти Дмитрия Вячеславовича никакого отношения не имеет, но это было слишком странное совпадение для того, чтобы называться совпадением.

А начинался тот день очень даже здорово – «стрелка» прошла тихо и мирно, хотя парни готовились к бойне. Ехали себе, никого не трогали, как вдруг мимо них с ревом проносится БМВ. Лихачей парни на перекрестке нагнали, Петька окно открыл и давай расспрашивать, сколько кобыл под капотом и все в том же духе. В «Бэхе» два парня лет по двадцать и борзые такие говорят: «Ты чего, папаша, на рухляди такой катаешься?». Петя обиделся. Он очень любил свою машину, она ему дважды жизнь спасла: один раз, когда его из калаша расстрелять пытались – как бы не так; а второй, когда водила на трассе уснул, и они в кювет на скорости больше ста улетели – ни царапинки! Короче говоря, не машина, а песня. Петя следил за ней, в Германию к знаменитому мастеру красить возил, да и мотор в одном ателье под Штутгартом раскачал до шестисот лошадей – ревела похуже медведя. А тут какие-то сопляки, да еще и на БМВ!

Петя как дал по газам – нюхайте пыль! Да не тут-то было! БМВ не отстает: она легче, меньше, маневреннее, к тому же в салоне мерса четыре бревна, и все глубоко за центнер живого весу. Короче говоря, шли ноздря в ноздрю: Мерс первый, а сразу за ним БМВ. И тут Петя не в тот ряд нырнул – молодежь мимо и пронеслась. Петр, само собой, давай за ними, а молокососы по тормозам: трамвай посреди дороги встал, людей выпускает. Еле затормозили, иначе снесли бы и БМВ, и всех на остановке. Но сопляки сдаваться и не думают: берут резко влево, на встречку. И сделал бы их Петя, ой сделал бы, если бы второй трамвай навстречу ему не выкатил. БМВ юркий, успел проскочить, а Петр бочину стесал об рогатого – ремонт как пол трамвайного депо стоил.

Мужик бедный – ну в чем он виноват? – выскочил из трамвая с квадратными глазами, что делать, не знает. Петр на него набросился: мол, задница тебе, бабки готовь. У того, естественно, ни хрена не было: только жена страшная как смерть, старый телевизор, проигрыватель пластинок, холодильник да квартира, с которой мороки было больше ее стоимости. Брать с него было нечего, но Петя из-за Мерседеса рассвирепел и заявил: раз денег нет, будешь отрабатывать. Водила, однако, решил с бандитами не связываться и бесследно исчез.

Петя жутко злился: как пацана его кинули. Ходил на квартиру, все жену расспрашивал, где он, падла эдакая, прячется, но та ничего не знала. Махнул Петя на все рукой – не до того ему было. Послал своих, чтобы в последний раз бабу труханули и, если ничего не найдут, не трогали больше. Найти ничего не нашли, зато забрали у нее из дому проигрыватель да деньги последние. Ох, Петя тогда разбушевался! Приказал проигрыватель вернуть, но придурки эти, из боксеров бывших, его кому-то за гроши толкнули. Принесли другой, сказали: вроде один-в-один. Петя им: вроде или точно? Они мычат в ответ: не знаем. Рожи бить – это сколько угодно, а техника – не наша тема.

Пришел Петя с магнитофоном к той бабе и давай перед ней извиняться. Он – перед бабой какой-то! А она ему говорит: «Спасибо, конечно, да только магнитофон не мой. На моем переводные наклейки с женщинами были – четыре штуки, а тут пусто». Петя поражен был – вот так баба с яйцами! Уговорил ее проигрыватель оставить, все деньги вернул, даже сверху дал: на пару месяцев жизни хватило бы, да еще и на работу пообещал устроить – за утрату кормильца. Обещание свое, кстати, Петя сдержал. Боксеров потом в лес возили, что с ними стало, никто не знает. А Мерседес через пару лет угнали. Так и не нашелся.

Сережа после того случая здорово пересмотрел свои взгляды на жизнь. Он на многое готов был пойти, но с беспределом ничего общего иметь не хотел, а потому сосредоточился на работе в органах. Все, что теперь связывало его с Петей – это старая дружба и куча воспоминаний, часть из которых, однако, приятными никак не назовешь.

Парни доехали быстро и, как ни странно, в целости и сохранности. Когда проезжали по набережной, Петр предложил прогуляться вдоль Днепра, но Сережа наотрез отказался: с него и так хватит. Петя обиделся и не прощаясь укатил домой, а Сережа с облегчением выдохнул: наконец-то этот день закончился! Ему не терпелось оказаться в постели: «встреча старых друзей» высосала из него все силы.

Жена за просмотром телевизора не услышала, как он пришел, и навстречу не вышла, чему полковник был очень рад, так как вступать в какие-либо разговоры желания не имел. Он направился в спальню и, побросав на пол вещи, укутался в одеяло. Взяв стоявший на зарядке планшет, он принялся играть в «Солитер», медленно погружаясь в сон.

Фуникулерщицы

Полное лицо Екатерины Михайловны постепенно вырисовывалось в тумане немытых стекол. Выдержав паузу, почти по К.С., Людмила Петровна улыбнулась и, приподняв правую руку, легким движением поприветствовала коллегу. Та улыбнулась в ответ.

«О, ти диви! З’явилася нарешті на роботі. Ну, хто б міг подумати? Всього лише сім годин, а вона все ж вирішила вийти – зробила нам таку послугу! І як її ще тут тримають? Вона ж щодня запізнюється! Цікаво, що вона видумає цього разу? Що ж із нею такого трапилося, що вона майже на чотири години на роботу спізнилася?», – подумала Людмила Петровна, едва заметно кивнув почти вплотную подобравшейся сотруднице, которая мгновение спустя медленно проплыла по ее левую руку и скрылась из виду. Улыбка мигом исчезла с лица.

«І вона стверджує, що пішла з депо за особистим бажанням – корова! Але ж я все знаю: виперли її звідти! Не схотіли терпіти таку „прекрасну працівницю“ – ні дня без запізнень та дурних історій! Налаштувала всіх проти себе своєю пикою, наглою поведінкою і цією пафосною усмішкою, от і погнали її!», – клокотало в голове у машинистки. Поверить в то, что Екатерина Михайловна по собственному желанию ушла из трамвайного депо для того, чтобы водить фуникулер, Людмила Петровна не могла и не хотела: водителями фуникулера не становятся, ими рождаются. Эта профессия для избранных и, по мнению Петровны, Екатерина Михайловна к таковым никоим образом не относилась.

«Їй нібито додому звідси ближче – вона в нас із Подолу! Теж мені центрова знайшлась! А народилася де? Я навіть назви вимовити не можу! К… к… к..? Красноперекопськ? Краснознаменськ? Красножопськ? Щось на „к“. Господи, ну як можна було так село назвати? Язик же ж зламати можна! Зі своїми правилами у чужий монастир не лізуть, курва! Приїхала сюди і думаєш, що всі перед тобою розступляться? Дадуть дорогу? Ну-ну, а як же! Хрін тобі, а не майбутнє в нашому депо!», – кипятилась Людмила Петровна, но стремительно надвигающаяся сводчатая арка и наполненный людьми перрон отвлекли ее от мрачных мыслей.

Размышления о сотруднице занимали голову машинистки почти все рабочее время с того дня, как Екатерина Михайловна оставила записку у оператора, в которой поздравила Петровну с отмечавшимися в тот день именинами. Эта переписка была великолепным способом ускорить нудное течение рабочего времени, а переживаемые во время общения эмоции заполняли пустоты, коими изобиловала одинокая жизнь Людмилы Петровны.

Появление новенькой взволновало всех сотрудников, а тот факт, что она была моложе остальных, лишь только поспособствовал пробуждению от вековой спячки этого геронтологического рая. Доселе тихий и сравнительно дружный коллектив развалился как карточный домик, разделившись на два лагеря: верхний и нижний. Верхний возглавила Людмила Петровна, которая, не жалея сил и времени, судачила за спиной у Екатерины Михайловны о ее недостатках и всецело отсутствующих достоинствах; нижний являлся территорией этой профурсетки, проживавшей якобы где-то на Подоле, в чем Людмила Петровна, откровенно говоря, здорово сомневалась.

Вагончик резко остановился, и полное тело Людмилы Петровны сотряслось. Уверенным движением руки она нажала на кнопку открытия дверей и выждав, пока все пассажиры уберутся из салона, внимательно оглядела все три яруса фуникулера на предмет забытых вещей и собирающихся отправиться в путешествие по второму кругу людей. Не выявив таковых, зато обнаружив бесхозно валяющиеся на полу пятьдесят копеек, которые мигом были отправлены в карман жилетки, она полностью удовлетворилась рейсом. «Ну що ж, подивимося, що вона понаписувала цього разу», – подумала женщина и размашистым шагом, переступая сразу через две ступеньки, направилась вверх к стеклянной будке оператора киевского фуникулера – пункт передачи посланий между двумя машинистами этого незамысловатого транспортного средства, которые вообще-то лицом к лицу никогда не встречались и виделись лишь в тот момент, когда квадратные синие вагончики миновали друг друга. Не встречались они потому, что когда одна была наверху, вторая – внизу. А может и потому, что не очень-то этого хотели.

Появление Людмилы Петровны было встречено ехидной ухмылкой сотрудницы, которая с нескрываемой радостью протянула ей тетрадь. Конечно же, мерзавка все прочла, так как следила за этой перепиской с полным отсутствием стыда и совести с самого первого дня. Петровна недовольно фыркнула, открыла нужную страницу и принялась читать выведенное отвратительно красивым размашистым почерком послание:

Людочка! Ты не поверишь!

Со мной опять произошла удивительная история, из-за которой я и опоздала на работу! Хочешь, расскажу?

Петровна хрюкнула от удовольствия – и она еще спрашивает! Конечно, ей хочется услышать новую историю! Хотя бы для того, чтобы лишний раз посмеяться над неуклюжестью сотрудницы, которая, по мнению Людмилы Петровны, врать совершенно не умела и провести могла только ребенка или круглого идиота. Фуникулерщица с большим удовольствием написала: «Ще б пак!», – захлопнула тетрадь и направилась к своему рабочему месту.

Рейс прошел без приключений. Всю дорогу вниз, равно как и всю дорогу наверх, Людмила Петровна размышляла над тем, что Екатерина Михайловна выдумает в этот раз. Произошедшее и опозданием-то уже не назовешь! Четыре часа!

Предвкушая очередную порцию неуклюжих оправданий, Людмила Петровна выпустила пассажиров и направилась навстречу новому письму, но по выражению лица протянувшей ей тетрадь оператора поняла, что что-то не так:

Дорогая Людочка, ты не поверишь! Опоздание мое было связано с нашим дорогим и любимым Игорем Яковлевичем! Дело было вот как: я уже выдвигалась на работу, как раздался звонок. Он сам мне позвонил и спросил, дома ли я. Я ответила, что как раз собираюсь выходить, а он предложил меня подбросить, так как будет проезжать мимо. Но это еще не все – нужно бежать! Жди продолжения, подруга!

От злости Людмилу Петровну перекосило. Она едва удержалась от того, чтобы как следует не выругаться, но вовремя спохватилась: в присутствии свидетелей категорически нельзя было показывать свое отношение к происходящему. Всему коллективу было прекрасно известно, что она сама не один год предпринимала попытки охмурить начальника, но все ее многочисленные старания были вознаграждены лишь легким флиртом, да и то исключительно в рабочее время. Добиться большего, как ни старалась, ей так и не удалось. Себе Людмила Петровна объясняла это просто: импотент. В ее понимании не было такого мужчины, который способен устоять перед женскими чарами, изысканными ухаживаниями и страстью, что живет в каждой женщине, как живет она в ней самой. А ведь у Плотницкого был реальный шанс овладеть ею, познать и приоткрыть тайны ее тела и души. Она была готова вручить ключ от собственного сердца этому неуклюжему мужчине с крашеными волосами и носом-картошкой.

Тот факт, что Екатерина Михайловна управилась за месяц с небольшим, и Плотницкий на личной автомашине предложил отвезти ее на работу, не мог не всколыхнуть все естество Петровны. По правде говоря, бедная женщина давно заметила изменения в начальнике: тот стал чаще появляться на работе, ввел странную западную моду совершать каждодневные проверочные поездки в кабине, которые, естественно, чаще всего случались в смену этой драной сучки…

Людмила Петровна старательно вывела на бумаге несколько слов, после чего выскочила из рубки, придав закрывающейся двери энергии несколько больше необходимого, от чего последняя сначала надсадно крякнула, а затем горько хлопнула. Едва Людмила Петровна покинула помещение коморки, давящаяся от смеха оператор, съедаемая любопытством и нетерпением, ринулась к тетради и беспардонно прочла написанное: «І що ж було далі?».

Не в силах сдержаться, Нина Сергеевна, именно так звали свидетеля этой сцены и по совместительству оператора фуникулера, громко причмокнула от удовольствия. О том, что Петровна неровно дышит к Плотницкому, знали все, но такой неожиданный поворот событий сулил богатое поле для ее фантазий. Дело в том, что Нина Сергеевна, находясь на передовой медленно, но верно разгорающейся колоссальной ссоры, была поставщиком новостей для всего коллектива. Своей болтовней она хоть и заработала весьма сомнительный авторитет жуткой сплетницы, зато неизменно пребывала в центре всеобщего внимания и, искусно пользуясь талантом рассказчика, держала слушателей в напряжении с самого начала и до конца собственной интерпретации очередного прочитанного письма.

«Стерва!», – воскликнула Людмила Петровна, едва дверь затворилась. Проходивший мимо молодой человек неосмотрительно поднял на нее глаза, за что был вознагражден таким взглядом, что чуть не передумал воспользоваться данным видом транспорта и не отправился на Почтовую пешком. «Ніколи не повірю, що така приємна і солідна людина, як Плотницький, захоче мати щось спільне з хвойдою! Усе бреше, гадюка! Усееее!», – исступленно шептала фуникулерщица себе под нос.

Подозрительный мужчина с огромным рюкзаком и торчащим из него черенком лопаты привлек бдительное око Людмилы Петровны. Своим тяжелым взглядом она уставилась на сомнительного гражданина — тот засуетился. «А це що за опудало?», – спросила саму себя машинистка, продолжая пристально наблюдать за каждым шагом субъекта. Осознав, что сотрудницу фуникулера дежурной приветливой улыбкой на свою сторону не склонить, мужчина забился в дальний угол смотровой площадки.

Внезапно раздались крики и смех. Петровна отвела взгляд от перепуганного мужичка и направила его в ту сторону, откуда доносились режущие ухо звуки: группа школьников мгновенно притихла, завидев крупное раздраженное лицо, обильно украшенное каплями пота. Сначала Людмиле Петровне захотелось обрушиться на молокососов с руганью, выместив на них все свое безграничное раздражение, но в этом не было никакого смысла: увидев ее, дети побелели от ужаса. Если бы она с ними заговорила, кто-нибудь из этих героев, гляди, и вовсе обделался бы прямо тут, у всех на виду.

Воспользовавшись всеобщим замешательством, бездомный с детской коляской попытался проскочить на перрон, но у него ничего не получилось: Людмила Петровна не собиралась его пропускать. Она предложила бродяге добровольно покинуть станцию, но тот начал пререкаться. Не став слушать пустую болтовню, Петровна от предупреждений перешла к угрозам, сообщив, что в случае, если он сейчас же не уберется, она вынуждена будет применить силу. Для закрепления эффекта присовокупив к пугающим словам крепко сжатый огромный кулак, она напомнила, что имеет полное право без каких-либо объяснений вызвать милицию.

По холлу станции разнесся режущий ухо звонок. Нехотя Людмила Петровна направилась к рабочему месту, продолжая держать мужичка с лопатой под своим пристальным контролем. Разместившись в командном кресле, она окинула взглядом приборную панель: все в норме. Двери медленно закрылись перед носом у спешившей изо всех сил парочки – смазливого юноши двадцати лет и его высокой худой подружки. «Не пощастило», – прокомментировала Людмила Петровна. Она могла исправить это досадное недоразумение одним лишь нажатием кнопки, однако ничего исправлять не собиралась: ее и так все устраивало. Почти все.

Едва фуникулер тронулся, из салона начали доноситься неизменно сопутствующие школьникам звуки: звонкий детский смех, нечленораздельные выкрики, включенная на чьем-то телефоне паршивая современная музыка. «Нічого, з цими сопляками розберуться самі пасажири», – подумала Людмила Петровна и принялась вглядываться в медленно приближающийся вагончик.

Шум усиливался. Видимо, Людмила Петровна переоценила пассажиров, которые стоически терпели детские шалости. Да ей и самой было не до примитивных развлечений малолеток. Пожалуй, рейс так бы и докатил до логического завершения, если бы к шуму не добавилось раскачивание вагона, явившееся следствием устроенных в салоне танцев. Людмила Петровна не выдержала. Схватив микрофон, она прорычала: «Ану, заспокоїлись мені там!», – с таким остервенением, что до конца рейса в вагоне не было слышно ни звука.

На обратном пути Екатерина Михайловна улыбалась какой-то незнакомой улыбкой – не то таинственной, не то злобной. Петровна почувствовала, что эта история добром не кончится и была, как оказалось, права, ибо в ожидавшем ее послании было вот что:

Когда я вышла из парадного, Плотницкий меня уже ждал. (И откуда он узнал мой домашний адрес? Не ты ли ему сказала?) Как оказалось, он и не собирался отвозить меня на работу! Он пригласил меня пообедать, так как якобы ничего не ел, и раз уж мы вот так случайно встретились (Тоже мне – «случайно»! ), то мы можем перекусить вместе. Уже бегу… Жди продолжения!

В душе у Людмилы Петровны творился сущий ад. Злость и боль разрывали на части ее одинокую душу, а обида душила мертвой хваткой: обида на жизнь в целом и на Игоря Яковлевича в частности. На жизнь за то, что на личном фронте у нее не складывалось, и вот уже семь лет она просыпалась в постели, подогретой лишь собственным телом; а на начальника за то, что он за ней никогда не заезжал и обедом не угощал. Женщина вывела на листочке три буквы: «ж», «д», «у», и вышла.

«Как же так?», – спрашивала себя весь путь вниз Людмила Петровна. Она ясно и далеко не один раз давала понять начальнику, что готова и, более того, страстно желает изменить формат их отношений с сугубо профессиональных на более интимные, но Плотницкий словно бы не замечал намеков. Годами их отношения пребывали в одном и том же виде, и это здорово било по женскому самолюбию. До недавнего времени Петровна успешно объясняла этот феномен тем, что с Игорем Яковлевичем что-то не так и настоящие леди его не интересуют, однако последние события разрушили эту теорию. От этого было горько и хотелось кричать.

За размышлениями Петровна не заметила, как снова оказалась наверху. Нехотя она отправилась дочитывать историю, которую на самом деле дочитывать ей совершенно не хотелось.

Он отвез меня не куда-нибудь, а в «Макдоналдс» (На секундочку!), и сказал, чтобы я выбирала все, что душе угодно: он угощает. После обеда я хотела ехать на работу, но Яковлевич сказал, что если я опоздаю, ничего страшного не случится и выговор я не получу, потому что он – мой начальник. К тому же мы смело можем сказать, что проясняли некоторые аспекты управления фуникулером. Ну, ты можешь себе такое представить, а?

Представлять такое, как и любое другое, Людмила Петровна не могла и не хотела. В ее голове вовсю хозяйничали смутные предчувствия того, что и этим дело не кончится, а впереди ожидают еще более удручающие новости касательно того, как эта гадина в рабочее время развлекалась с шефом. «Здорово!», — написала в ответе раздосадованная машинистка и вернулась в кабину.

Пожалуй, если бы это было в ее силах, Людмила Петровна гнала бы фуникулер во весь опор, лишь бы поскорее завершить эту историю, каждая новая подробность которой оставляла глубокий шрам на сердце совершенно этого не заслужившей женщины, за всю свою жизнь так и не познавшей настоящей любви. В отношениях с мужчинами Людмиле не везло. Манифестацией этого невезения явился брак с неким Николаем. Почти каждый день по пути на работу Людмила Петровна пересекалась с Колей, попутно перекидываясь с ним парой-тройкой слов то о том, то о сем, потихоньку узнавая его, давая узнать себя. Все случилось настолько естественно и стремительно, что ни Коля, ни сама Людмила Петровна не поняли, как начали сожительствовать. Жить с мужчиной Петровне скорее нравилась, да только счастье продлилось недолго, и теперь единственным, что осталось от брака, были тонкое обручальное колечко, соответствующая запись в паспорте и время от времени приходившие по почте открытки, в которых супруг рассказывал красочные истории о заморских странах, которые посещал в качестве матроса на сухогрузе.

Оператор Нина Сергеевна, казалось, была при смерти. Именно такое впечатление производило ее красное лицо. Очевидно, что в истории случился экстраординарный поворот событий, и, получив тетрадь, Людмила Петровна поняла, какой именно.

Ты бы знала, куда он меня повез! Никогда не поверишь! Я бы дала тебе три попытки отгадать, но, боюсь, тебе не хватит и тысячи! Это просто уму непостижимо, скажу тебе! Игорь Яковлевич, вот умора, потащил меня на кладбище! На могилу своих родителей. Ты вообще можешь себе такое представить? Плотницкий в рабочее время забрал меня из дому, накормил за свой счет в «Макдоналдсе» (!), после чего потащил на могилу своих родителей! Сможешь угадать, зачем?

С большим трудом Людмила Петровна вывела: «Не маю жодної гадки», – хотя где-то в глубине души у нее уже имелся ответ на этот вопрос. Верить в происходящее она не хотела, до последнего надеясь на то, что все это какая-то шутка, розыгрыш или просто недоразумение. Однако несчастной, с большим трудом сдерживающей слезы женщине было не до шуток: все складывалось настолько плохо, что хуже и не придумаешь.

По пути вниз улыбаться не пришлось – с озабоченным видом Михайловна с кем-то беседовала по телефону. А вот при подъеме чуть было не случилось нечто ужасное. Людмила Петровна и сама не поняла, откуда у нее взялись силы не выпрыгнуть из окна и, вскочив в проезжающий мимо вагончик, не совершить пугающее своей жестокостью убийство. Такой наглости она не ожидала даже от этой подлой душонки: в момент, когда они были буквально на расстоянии вытянутой руки, эта сволочь с улыбкой от уха до уха показала сверкающее золотое колечко на безымянном пальце левой руки. В одно мгновение самые страшные кошмары Людмилы Петровны стали явью.

Читать новое письмо было не обязательно – и так все ясно. Но чтобы не дать Нине Сергеевне лишнего повода для радости, Петровна вынуждена была это сделать:

Никогда бы не подумала, что Плотницкий такой безнадежный романтик! Он подвел меня к могиле и представил своим родителям так, будто они живые, а потом плюхнулся на колени и заорал, что в их присутствии хочет сделать мне предложение руки и сердца!