Прививка от бешенства. Альтернативный учебник литературы

А сколько нынче мучеников у самого Михаила Афанасьевича!..

Такой парадокс. Какая-нибудь гениальная формула ничуть не обесценивается, оттого что была выведена подонком или подлецом, а вот блестящий рассказ или стихи рано или поздно тускнеют, превращаются в ничто.

Восьмидесятидвухлетний Юнг (строго говоря, тоже литератор) писал: «сегодня я одинок, как никогда, потому что знаю вещи, о которых никто не знает и не хочет знать». Странно, что при всей своей проницательности гения он не понимал, что нечто подобное может зачастую сказать о себе и восьмилетний мальчик, и семнадцатилетний юноша, и двадцатипятилетний молодой человек, и тридцатилетний молодой мужчина, да и просто зрелый человек, не говоря уж о старике… Потому что это скорее чувство и состояние, свойственные человеку, одаренному свободной волей. Вообще, каждой мало-мальски элементарно очерченной индивидуальности, осознающей себя таковой. Существам, пребывающим по той или иной причине в состоянии автоматизма или массового психоза-гипноза, как то – люди-муравьи, люди-алко-токси-наркозависимые, фанатики и так далее, – подобная мысль никогда не придет в голову. А если услышат это от другого, то, в лучшем случае, сочтут его придурком.

Бёллетристы. Кто теперь помнит о таких?

«Наглость наивности». Это, конечно, о литераторах! У них на все находится свое мнение, как правило, противоположное мнению собеседника. Они искренне верят, что недостаток образования с лихвой покрывается «творческой интуицией».

В крайнем случае, тиснуть про себя в интернете: «Выдающийся мастер, знаменитый автор, гениальный писатель…» А еще жалуются, что жизни нет!

Абсолютно грамотный идиот.

Нет-нет, как страшный сон, да и опубликуешь что-нибудь с грубыми ошибками, опозоришься публично…

Между прочим, гранки первой английской газеты, прежде чем печатать, вывешивали на заборе, чтобы все желающие могли указать на допущенные ошибки. Корректоров у них тогда не было. У нас их, увы, нет сейчас. Зато у нас есть интернет и квалифицированные читатели, бдительно следящие за порядком. Понятно, они не профессиональные редакторы-корректоры на зарплате, а потому имеют полное право хотя бы на моральное вознаграждение за свой труд. Например, немножко покошмарив авторов…

Однажды, кстати, я сам обнаружил не то 5, не то 6 грубейших ляпов в оригинальном кембриджском переиздании «Advanced Grammar» и даже хотел написать им что-нибудь в духе: «Эх, вы! А еще других учите!» Ничуть не шучу.

Впрочем, что современные авторы по сравнению с классиками! Даже в академических изданиях Толстого-Достоевского, помнится, вкладывали такие маленькие листочки об опечатках, допущенных в предыдущих томах. Можно представить, какими гигантами мысли чувствовали себя корректоры, обнаружившие их! С полным правом посылая бедных Л.Н. и Ф.М. в подготовительный класс. Думаю, и теперь еще можно много чего отыскать, если внимательно поковырять.

Вот интересно, о красоте говорят «несравненная», и, в то же время, сравнение одного шедевра с другим в искусстве непреложная вещь. Ну и произведения поменьше тоже сравнивают. По сути это и есть единственное незыблемое основание объективности искусства. Вопреки обывательской иллюзии, что, мол, всё это только дело вкуса. Ан нет, всё объективно. И в литературе тоже.

Строго говоря, как «гений», так и «идиот» определения чисто условные, технические. Никак не ругательные или медицинские. Скорее, аллегорические. И, так сказать, узкоцеховые. Прилагаемые к товарищам по перу, или возомнившими себя таковыми. В каком-то смысле уже вышедшие из употребления вместе с угасанием атмосферы творчества, вообще, уходом эпохи.

До чего додумались наши новые русские духовные писатели: противопоставили любовь и секс. Вроде того, что лучше: курица или бульон. А с другой стороны: ведь даже за самыми бескорыстными намерениями мужчины женщина всегда отыщет подвох.

Все-таки в нашем деле главное – талант. Я знал одного поэта-авангардиста, сшибавшего большие деньги и успех писанием «стихов», состоявших сплошь из цифр. Причем он уверял, что в его стихах заключен огромный смысл.

 
«Летит за пятеркой шестерка,
Ползет за шестеркой семерка.
Пятнадцать на три минус пять:
Без малого – семьдесят пять…»
 

Пушкин где-то говорил, дескать, люблю поэтов – отличные ребята!.. А вот о прозаиках, кажется, никто ничего не говорил. По крайней мере, хорошего. Потому что нечего.

Х сетует, но не без скрытой гордости:

– Эх, пришла ночью в голову гениальная мысль, да поленился встать записать. Наутро, естественно, забыл.

Y морщится:

– Если бы тебе пришла гениальная мысль, ты бы вообще не уснул.

«У меня всегда масса идеев».

Так все-таки «секс» или «сэкс»?

Z писал короткие романы. Состоящие из одного названия. Были у него даже дилогии и трилогии. Начал было тетралогию, но бросил.

Какими мы были… Помнится, в юности в пивной подсаживаемся с приятелем-поэтом к двум барышням познакомиться, одна из них начинает рассказывать анекдот:

– Однажды собрался заграницей слет б…

– Кого-кого? – оторопело переспрашивает мой приятель.

– Ба..Ля..Дей! – спокойно отвечает она.

«Почти никогда не перечитываю своих произведений. Только начну, говорит, читать – до чего ж, восхитительно, до чего ж прекрасно! Потом спохватываюсь: Прекрасно, а какой я ж..! Мука это адская. Ей-Богу, было б легче, если б не так прекрасно!»

Говорят, у каждого человека своя память об общем событии. К примеру, один вспоминает: помнишь, в школе подрались, я оседлал тебя и тузил? А другой возражает: не-е-ет! ничего подобного! это я тебя оседлал и тузил!.. Причем оба абсолютно искренно. И писатели, конечно, не исключение…

Что и говорить, прошлое – мрачная, черная штука. Будущее, в этом смысле, тоже не подарок. Но его-то хоть есть шанс дождаться, посмотреть, как оно соответствует нашим представлениям. А вот прошлое, действительно, никогда уж не наступит – с каждым днем тускнеет, размывается, распадается на части, отступает в абсолютный, страшный мрак.

Как неловко, странно и грустно видеть, что за столько лет старый приятель-литератор так и не научился писать.

Но несравнимо грустнее видеть, что старый приятель-литератор писать разучился!..

«Разве ж это говно? Вот раньше было говно! А нынче – говно какое-то!»

«Если кто-то купил твою книжку, это не гарантия того, что она не идиотская писанина».

«Все под Богом ходим. Мастерство можно не только пропить, но и прогулять, проболтать, промечтать, прожадничать, проподличать и так далее».

Талантливая метафора или сравнение, употребленные не к месту, только ради красного словца, – производят впечатление похуже, чем грязные ругательства в приличном обществе.

Х, вроде бы нормальный, а ходит тихонько-тихонько, говорит едва слышно и ужасно мало, глаза вечно блуждают где-то в небе. И необычайно начитанный. Потом, оказалось, что весь мир считает одной большой кучей дерьма. Включая, конечно, братьев-писателей. Их даже в первую очередь.

Сойдутся неудачники-литераторы и ну, бедные, грызть друг друга… Какое тоскливое зрелище!

Но убийственно тоскливо – когда начинают «читать» друг другу и хвалить.

«Я не читал. Значит, он не писатель. Чистой воды сферический солипсизьм».

Y убежден, что все писатели отличаются «природной блудливостью». Мол, стыдно, скучно так жить!..

Кстати, недавно и сам признался, что, положа руку на сердце, не уверен, что в мире есть дела поважнее постельных.

Бальзак уверял: «Я ****ую только на бумаге!»

Еще в нашей юности Z всю ночь уламывал женщину, мучился с ней до утра, и уже на последнем издыхании, как последнее (и как надеялся безотказное) средство признался ей, что он – писатель. Даже какое-то удостоверение показал. Не дала. Абсолютно никакого впечатления. Это его убило. Может быть, с тех пор разочаровался в литературе.

«По себе их сук руби!» – говаривал Х.

Z формулировал не без пафоса: «Назначение женщины – сидеть подле Креста. А не возводить на него».

Y – Я с фонариком путешествую по самым темным закоулкам ваших человеческих душ!

Z – Странное хобби. Это все равно что ходить с фонариком у нас за сараями и светить на дерьмо?

Y – Как Федор Михалыч!

Z – Разве Федор Михалыч ходил у нас за сараями?

Y – Я, писатель – посланник Бога.

Z – В смысле – Бог тебя послал?

Похожий случай произошел с X. Как-то набрался смелости, разыскал адрес маститого писателя, заявился к нему с рукописью своего романа под мышкой. Позвонил в дверь, маститый открывает и, испуганно глядя на толстую папку, спрашивает:

– Вы ко мне, молодой человек?

– К вам! Умоляю… благословите!

– Благословляю! – поспешно сказал маститый и поскорее захлопнул дверь.

Потом X хвастался друзьям, что его благословил сам…

В другой раз X был в гостях у другого маститого. Потом хвастался, что тот подарил ему шариковую авторучку. Одно странно – пришел домой, попробовал – а она не пишет. Оказалось, в стержне кончилась паста. Что бы это значило?

Хилый гений.

Утлый член.

Орфогафрен.

Между тем, правда, иногда при всей добросовестности, даже маниакальной дотошности литератора иные «очепятки» ни за что не хотят устраняться. Буквально насмерть стоят. Каким-то мистическим образом на страже истины. Выскакивают как нарочно, в самом неожиданном, неподходящем месте, чтобы обличительно прокричать: «Нееет! Хреновый ты писатель!»

Опечатки – душа автора.

«Больная на всю голову женщина с румяными устами…»

Элементарный жизненный опыт. Я не знаю ни одного хорошего писателя, который бы не любил одной и той же стандартной «золотой» сотни писателей-классиков. Вряд ли я стану читать автора, который отважно заявляет, что терпеть не может Толстого или Достоевского.

А ведь кому, как не писателям, прощается быть субъективными даже до нелепости!

Не без намека на собственную исключительность, Y говорил, что в юности, в отличие от сверстников, «беседовал» только с великими. Причем как с равными. Так в число его собеседников, сами того не подозревая, попали и Толстой с Достоевским, и Платон с Аристотелем. Не говоря уж о всяких там Сенеках и Спинозах. «А теперь, – сокрушенно вздыхал Y, – приходится общаться с одними болванами!» Слушая его, я подумал, что сам я, если и читал «великих», то о беседах, да еще на равных, конечно не было и речи. Хорошо, если понимал полпроцента из прочитанного. Как, впрочем, и теперь. Разве «процент» немного побольше. Но почему-то мне было жаль Y Что на старости лет ему приходится общаться с одними болванами. Что его уж, наверное, никак нельзя уговорить перечитать великих… «Расскажи мне, что есть истина!» – попросил я без всякого лукавства. Но он только пожал плечами, отвернулся и, закурив, стал смотреть на дым.

Как выразился один мой знакомый, американский славист: «Старый собака не научил новый фокус».

Писатель, он ведь вроде чеховской курсистки: «У ей все дураки, одна она умная!..»

Касательно переводчиков и не только… Говорят, самокритичный Петр Андреич (Вяземский) якобы преусугубил дело следующей сентенцией: «Переводчики обыкновенно люди глупые и худо знают один из языков: с которого или на который переводят». Метко же ж подмечено! И я всегда чувствовал, но никак не мог ухватить: истинный талант, ведь он не тот, который пишет и переводит, а тот – который с гением переписывается!

Казалось бы, чего проще: молчи, не пиши, и никто не узнает, что ты бездарность.

«Когда я не был знаменит…»

Рассеянный, но ужасно щепетильный прозаик Y часто брал у друзей по мелочи в долг. У кого рубль, у кого полтинник. И чтобы не забыть, писал себе на клочках бумаги записочки: такому-то должен рубль, такому-то полтинник. Прознав эту его привычку, собравшись выпить пива, друзья подбрасывали ему фальшивые записки. Очень милый и добрый человек… Не удивительно, что милые, добрые люди с годами становятся мрачными человеконенавистниками.

Совершенно серьезно говорил: «Если бы мне поставили памятник, я бы предпочел, чтобы с зонтиком… Чтобы голуби не гадили».

Жена Z признавалась: «Если бы мой был хоть чуть-чуть глупее, я бы за него ни за что не вышла…»

«Когда критики ругают (или хвалят), приводя хоть какие-то аргументы, я уже готов согласиться со всем сказанным. Ведь обычно, они даже не прочли произведения».

Санитар леса. Бешеный.

Вообще-то, у меня не хватает времени, чтобы прочесть всё, что нравится, что вызывает интерес – куда уж тут читать то, что считаешь мутью. Хотя бы даже с целью доказать кому-то из близких тебе людей, что та или иная писанина – муть. Но ведь факт остается фактом: люди часто не только читают то, что потом называет г…, но даже пытаются, причем совершенно безвозмездно, т.е. на «безгонорарной основе», устроить по этому поводу дискуссии, цепляются к авторам со своей «беспощадно-уничтожающей» критикой. Нужно быть сумасшедшим, чтобы так себя насиловать. Но ведь они не сумасшедшие! Ну, хотя бы не все. Как тут не прийти к выводу, что, видимо, все-таки в глубине души, каким-то даже извращенным образом, та или иная вещь или автор определенно доставляют им удовольствие.

Когда раздается окрик: «Эй, баран, куда прешь, там яма!», обидчивый человек фиксирует внимание на первой половине фразы, мудрый – на второй, и только бараны и гении идут своей дорогой.

Злобный критик, разносящий в прах бездарные произведения, подобен гастроному, специализация которого дегустировать разное дерьмо и, отплевавшись, рассказывать нам, что «дерьмо – это дерьмо». Хотя бы и по долгу службы. Хотя бы и за деньги… Впрочем, теперь это уже общее место.

Злобный критик, разносящий в прах талантливые произведения, по ночам, наверное, доказывает жене, что сам-то он – гений.

То есть, несмотря на весь негатив, исходящий от хулителей и охаивателей, я конечно отлично и всегда отдаю себе отчет, что человек, способный видеть «песчинку в чужом глазу» (если действительно способен), является исключительно полезным элементом творческого процесса. К тому же, активным и даже совершенно незаменимым. Тут не нужно открывать Америку. Такие патологически пристрастные читатели необходимы всякому литератору, стремящемуся к совершенству. По сути, все высокопрофессиональные корректоры и редакторы где-то в глубине души хулители и охаиватели. Спасибо им за это. Хотя надо также признать, что бывает чрезвычайно трудно настроить на констуктивный лад – не столько даже хулителей, сколько самого себя. Ибо авторские обиды, страдания, вообще бурные реакции, объясняются, конечно, нашим отчаянием, когда приходится убеждаться в фатальной ограниченности собственных возможностей и способностей…

Кстати, Дмитрий Михайлович Урнов, советский критик, уехавший в Америку, любил повторять: «Критика по большей части несправедлива в частностях, но в принципе всегда верна. То есть, если читательский взгляд где-то спотыкается, то в этом месте непременно зарыта собака. Другое дело, какая…»

Вот, однажды прочел удивительный отзыв современника о Чехове, талант которого уже развернулся в полную силу: «Как капля точит камень, г. Чехов точит русское общество внушениями, что оно ни на что не годится, что оно сгнило до корня. Средства у г. Чехова большие: сила таланта, глубокая вдумчивать и знание русского человека…» В результате, сам талант Чехова, по мнению критика, приносит вред, ибо «человек, которому доказали, что он безнадежно погиб… уже не может подняться». Какое верное и зловещее суждение, насколько оно выше пустопорожних рассуждений о художественности, мастерстве и эстетике. И, как ни поворачивай, так ведь оно и есть. Да и у Гоголя где-то: главное назначение писателя – протянуть руку изнемогшему духом.

«Если бы Магомет принимал от нервов бромистый калий, работал только два часа в сутки и пил молоко, то после этого замечательного человека осталось бы так же мало, как после его собаки…»

Вдруг натолкнулся на фразу: «…В его наружности, в характере, во всей его натуре было что-то привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин, манило их; он знал об этом, и самого его тоже какая-то сила влекла к ним…» Какая кондовая, серая описательность! «Что-то привлекательное, что располагало к нему женщин». «Что-то»! Что же, что? Написано с самоуверенностью начинающего графомана, что этого читателю более чем достаточно. Ноль изобразительности и психологической мотивации. Помнится, Урнов шутил по этому поводу: «Это как если бы Конан Дойль написал: «Что-то подсказало Шерлоку Холмсу, что убийца дворецкий». А уж «и самого его тоже какая-то сила влекла к ним» – и вовсе за гранью. «Какая-то сила»! Интересно, какая?? Не безусловный ли это пример махровейшей бездарности? Причем нисколько не вырвано из контекста, и в контексте эта фраза ничуть не выигрывает. Редкостная дичь!

А ведь это строки из «Дамы с собачкой», шедевра, очень зрелого Чехова. Изумительно и то, что перед этим как раз читал, как Толстой испещрял рассказы Чехова многими пометками, якобы, говорящими о его внимательном изучении мастерства Чехова.

Даже примитивная вордовская «орфо» выделяет это предложение: оно трудно для восприятия, в нем 10 (!) местоимений и относительных местоимений. И советует высказаться иначе. Смех, да и только!

Вот, теперь очевидно: с возрастом все-таки происходит некоторая переоценка, даже таких безусловных классиков, как Чехов и Толстой. Причем не в части художественной и литературного мастерства, а в вещах куда более существенных для писателя – мировоззрения, интеллекта, личностных качеств. В особенности это касается хваленой, так называемой «тонкой психологичности» классиков, рассуждений об отношениях мужчины и женщины, человеческом смыслополагании, о том, что в ХХ веке стали называть «комплексами». Не говоря уж о богословских материях, в сравнении с тем же святоотеческими текстами. Толстой и правда оказывается до нелепого наивен, по-детски, но не в симпатичном, положительном смысле, а именно маргинальном. Ну у Толстого хоть нет склонности к эффектам и сюжетным фокусам. Чехов же часто поверхностен и даже искусственно-схематичен. Да он и сам был этим недоволен, и не раз признавался. Только друзья-почитатели предпочитали видеть в этом скромность и кокетство мастера. Понятно, не все так плохо.

Z – У Чеховых-Толстых ужасно много недостатков. Им прощают, а мне нет.

Z, вялый, разочаровавшийся, полный желчного сарказма и обленившийся, тем не менее постоянно толкует о стремлении и необходимости пребывать в предельно экстатическом состоянии – как единственном достойном смысле жизни. При этом якобы самое желаемое для него – раз в год неделю-другую посвятить себя написанию нескольких «нобелевских» страниц, а все остальное время пребывать в состоянии экстатической медитации, желательно у моря, при винном погребе и женщине. Даже сомневаешься, слушая его, может, шутит? При этом, к тому же, ничего не пишет, даже «раз в году», только «тезисы».

Беседа с умным человеком – изрядный труд. Но ведь мы не удивляемся, что изрядный труд – говорить о мироздании не с литератором а, к примеру, с астрофизиком.

Чтобы читать умные книги, не обязательно быть умным. Чтобы читать глупые книги, нужно быть глупым. Непременно.

Или немного иначе: жить глупой жизнью и читать глупые книги – чувствуете разницу?

«Даже они (женщины) мучают, терзают меня бессмысленно, бездумно. Как ребенок, отрывающий лапки мухе. Что тут анализировать, копаться в психологиях. Откуда ребенку знать, что, может быть, эта муха – в своем роде гений…»

Х старался не преувеличивать своего значения в литературе. Но и не преуменьшать.

Давеча тут сидел в одной компании. Симпатичные люди. Немного дилетанты. Пели «В горнице моей светло…»

Затих последний до мажор. Я сказал, что конкретно этот текст всегда вызывал у меня множество недоуменных вопросов. Все очень удивились. У тебя? Какие ж тут могут быть вопросы?? Вообще???

А присутствующие, надо заметить, подобрались архиярые, архипатриотичные. Даже архипассионарные. И все поклонники поэта.

Что ж, и мне нравится у него кое-что. Даже как-то взял эпиграфом к повести. Это о чем-то говорит?.. Стал бы я тратить время, жизнь, обсуждать какую-то чепуху?

Так вот. Вопросы… Кому-то может показаться, что я рассуждаю предвзято или придираюсь к словам. Уверяю, нисколько. На этот раз – никакого психоанализа. Никакой иронии-юмора. Правда. Не сейчас, не вчера я это придумал. Давным-давно, еще когда песня звучала в «Пионерской зорьке» и «Утренней звезде» – это резало слух…

Итак. «В горнице…» Для начала, что такое «горница»? Открываем академический словарь. «Неотапливаемая, чистая комната в крестьянском жилище. Использовалась как парадное помещение, иногда – как кладовая. Могла строиться на верхнем этаже. Светлица». Собственно, так я всегда и понимал. А как иначе? Тем более, в данном, нарочито пафосном произведении. Что-то возвышенное. Горница, горний… Одно ясно: в деревнях особ не говорят «горница». Ненатуральное слово, литературщина. Во горнице молодые кузнецы. Может, в 18-м веке?

Сразу воспоминание о доме моего деда, где была такая вот просторная горница-мезонин. Справедливости ради, не в деревне, а в «поселке». Деревня была через дорогу. С общей колонкой. И те же коровы, козы, ульи…

В горнице «моей». Почему «моей»? Конечно, это не какой-то там частнособственнический инстинкт лирического героя, свойственный крестьянину-середняку или кулаку, да и вообще крестьянину. С единственной целью «застолбить территорию». Мол, горница МОЯ. И весь этот дом – МОЙ!.. Понятно, «моя» в данном контексте – просто очерчивает некое личное, условное пространство, некое уединение души поэта.

В горнице «светло». (Кстати, лишний раз подтверждает предположение о высоком расположении горницы). Но светло – от ночной звезды. Просто красивость, гипербола, скажет кто-то. Ох уж эти «звезды» поэтов! Лично мне использование данного символа, да еще многократно, особенно после хрестоматийного «Гори, гори моя звезда!..», кажется, мягко говоря, навязчивым. Из того же ряда что и пожухлая репродукция «Незнакомки», вырезанной из «Огонька», висевшей в каждой «горнице». Обрамленный лубок, китч, базарная работа… И, к слову сказать, то, что, в отличие от городских, деревенские жители находились, да и находятся, в относительной культурной изоляции, понятно, вынужденной, не делает пресловутую репродукцию более значительным культурным артефактом.

Теперь что касается света от звезды… Как известно (причем не только астрономам), звезды, будучи точечными объектами, не могут ничего ОСВЕЩАТЬ в принципе. Ибо они – только СВЕТЯТ. Главным образом, в поэтическом смысле. Светят, горят, шевелят лучами сердце… Луна, к примеру, может. Зарницы, или там одинокий фонарь на столбе, что на краю села, у околицы – другое дело…

«Матушка возьмет ведро». Интересно, почему ведро находится в горнице?.. Опять-таки из личных ассоциаций-воспоминаний. После больших праздников, с утреца бабушка кряхтя взбиралась в горницу, где спали «болезные» – похмельные гости и родня, – приносила ведро с холодным компотом и кружку… Что ж, вероятно, ведро в стихотворении осталось еще с того раза… А может, и в данном случае. Вот, может, сын только вчера приехал на побывку, и по этому случаю гуляли.

«Молча принесет воды». Почему молча? Когда люди носят воду они что, разговаривают сами с собой?.. Или первое попавшееся слово – для сохранения размера строки?.. Ну возможно, «молча» означает, что матушка сдерживается, чтобы не ворчать: вот ведь, охальники-пьяницы, опять «гульнули-хлебнули-перебрали» вчерась. Теперь вот отпаивай их компотом!

А может, просто женщина сетует про себя: вот ведь сынок, лежит в СВОЕЙ горнице – нет чтобы подняться, помочь матери воды принести!.. В самом деле. Нет?.. Не всё ж лежать-медитировать о завтрашних хлопотах с постройкой лодки. Опять же, «себе» будет мастерить… И что такое это «мастерить» лодку? Причем «догнивающую». Причем мастерить хлопотливо… Может быть, потому что еще и собирается поливать цветы? Не той ли водой, которую ночью натаскала матушка?

Но все-таки самое странное (для меня) в этом четверостишии – почему матушка ходит за водой НОЧЬЮ?.. Ну да, скажет кто-то, у пожилых людей часто по ночам бессонница. Но ведь ночью, при плохом освещении у них и зрение существенно слабеет. Если в горнице светло от звезды, значит ли это, что от нее также светло у колодца?.. Или, с утра-то, к колодцу – уже большая очередь?.. Или… она, матушка, еще не старая женщина. В смысле, может, одинокая, и так далее. Дело житейское. Отправилась ночью к колодцу поболтать с другими одинокими женщинами. Версий тут масса…

Ну да, ну да, застарелый антагонизм между деревенщиками и городскими. Как говорится, «Марфа вышла к колодцу, и холодные лягушки прыгали на ее босые ноги…»

«Если бы я был знаменитым писателем, я бы приятельствовал с олигархами и министрами культуры, встречался с президентом, числился правозащитником или сатрапом, обо мне бы говорили по телевизору, ко мне бы приставали на улице, я бы не знал, куда девать деньги, не ездил на метро, у меня не было бы времени лежать на диване, и, вообще, я был бы маленьким, лысым и рыжим…»

«Все больше убеждаюсь, что, когда ты хорошо питаешься, когда у тебя есть мастерская, хватает красок и т.д., работается гораздо лучше!» как-то заметил Ван Гог.

Недавно с удивлением прочел о том, что и Данте пришлось отвечать на специфический сакраментальный вопрос, казалось бы, актуальный лишь для нашего времени. «Если ты такой умный, то почему такой бедный?» В ту пору Данте находился при дворе какого-то очередного правителя-покровителя. Свита сего властителя состояла из вельмож, крайне необразованных и грубых. Один из них однажды подошел к Данте и с усмешкой сказал: «Как же так получается? Вот я неуч неотесанный, а меня мой покровитель осыпает милостями и деньгами, а вы такой умный, образованный – так хуже нищего!» На что Данте отвечал: «Ничего удивительного. Вы нашли себе покровителя под стать себе и потому богаты, а я еще под стать себе не нашел. Но когда найду, тоже разбогатею!»

Я бы даже толковал этот, вполне житейский, эпизод гораздо шире, метафорически. Под «покровителями», к которым мы нанимаемся в служение, чьих милостей ждем, понимать следует, конечно, не королей и герцогов, а Господа Бога и князя мира сего…

В свое время я тоже размышлял, как можно, впрочем, довольно глупым но, почему-то, правда, несколько обидным вопросом. Мой вариант ответа, пожалуй, был несколько механическим, чисто софистским. «Потому что я потратил все свое богатство, чтобы приобрести ум. Тогда как вы, вероятно, не потратили ни копейки!»

«Увы, деньги не просто убегают от меня сломя голову. Они еще как бы и отстреливаются…» – жаловался Х.

Действительно, дожили до крайности. Вот Z никогда не касался ни политики, ни чего такого. Всегда такой тихий, приятный, социально-адаптированный. Однако теперь и он всхлипывает: «Нынче даже ласковый телятя сосет то же, что и все!..»

Читаешь иную книгу и видишь, что единственная забота автора – заставить себя уважать.

Отличие слабой книги от сильной. Своего рода критерий. Известный каждому критику. Реально доказать, что слабая книга слаба – довольно просто. Как, впрочем, несложно доказать и то, что хорошая книга – дрянь. Большого ума не надо. С другой стороны, доказать, что хорошая книга действительно хороша – также не сложно. Достаточно, пересказать идею, привести несколько цитат… Но вот реально доказать, что слабая книга хороша – это задача не из легких. Цитировать нечего, об идеях и говорить не приходится. Разве что – заново ее «сочинить».

Понятно, что похвала бездарным книгам – не проблема. Проблема – хула, возводимая на хорошую литературу.

«Дорогие рецензенты! Помните, как в „Незнайке на Луне“ голодные, бездомные коротышки сидят у костра? Прихлебывают вместо чая голый кипяток и стараются смеяться не меньше пяти минут, потому что убеждены, что ведро воды, как и пять минут смеха, заменяет стакан сметаны… Не таков ли и одинокий русский писатель? В смысле, пара-тройка отзывов для него – тот же стакан сметаны…»

Это что, я гений, что ли?

Одного начинающего писателя пригласили на ответственное совещание в издательство, где решалась судьба его первой книги. На заседании у него прихватило живот. Из страха упустить драгоценный шанс, бедняга терпел до тех пор, пока… не обделался. Книга, впрочем, так и не вышла. Но ужаснее всего, что все десять маститых писателей, присутствовавших на том заседании, как один описали потом этот случай в своих романах.

Не нытьем, так каканьем. Слава – вещь, безусловно, обоюдоострая.

Однажды в редакцию пришел всклоченный молодой человек, принес стихи. Ему стали мягко объяснять, что стихи – бред сумасшедшего. «Еще бы, – гордо кивнул молодой человек, – я же писал их в Кащенко!» – «Видите, значит, мы в вас не ошиблись». – «Значит, напечатаете?» – обрадовался автор.

Замечательная редакционная байка. Приходит автор в редакцию и, заводя разговор издалека, рассказывает о содержании своего рассказа. Потом осторожно спрашивает:

– Если я принесу рассказ, напечатаете?

– Одно могу сказать точно, – отвечает редактор. – Если не принесете, не напечатаем.

Один витиеватый психолог изобрел формулу: «Сознание – это то, что имеет потенциальную возможность быть сообщенным».

Тогда литература – это то, что имеет потенциальную возможность быть напечатанным?

Литераторы среди нас. Помнится, один сотрудник НИИ совершенно серьезно попросил двухнедельный «творческий отпуск» – чтобы «написать письмо президенту».

Выбившись в писатели, Z хвастал своим голодным приятелям литераторам, что теперь он постановил себе, во-первых, ни в чем себе не отказывать, чтобы избавиться от этого ужасного голодного выражения лица, а во-вторых, каждый день знакомиться с новой женщиной, чтобы собирать материал для новых произведений.

Среди провинциалов-литераторов, даже давным-давно осевших в столице, найти такого, чтобы без комплексов и без затаенной ненависти к городским – необычайная редкость.

Недавно попался забавный афоризм. «Можно вывезти девушку из деревни, но вывезти деревню из девушки невозможно!» То же самое, безусловно, относится и к литературе.

Чем компенсировать негатив, когда он пробивается буквально из ничего?.. Затеял с Z разговор о детских книгах, читанных в детстве. Казалось бы, нормальный разговор. Но сразу почувствовал: что-то не так. Z молчал и все мрачнел. Знакомая реакция. Но что же на этот раз?! – недоумевал я. «Это у вас, сволочей городских, всё было! – вдруг крикнул он в сердцах. – У в моей деревенской библиотеке детских книг вообще не было!» Я совсем забыл, что он – деревенщик.

Что-то смутно из школы припоминается: «противоречия между городом и деревней… стираются…» Все-таки в корень марксизм-ленинизм смотрел. Вот только хрен они стираются!

Все-таки поэты мне всегда были много симпатичнее, чем прозаики. Поэту Y его теща, рассчитывая использовать молодого зятя и сэкономить, поручила отвести пару чемоданов на дачу. Y отказываться не стал, но, как бы между прочим одолжив у тещи денег, отвез чемоданы на такси.