Последний русский. Роман

Всеволод многозначительно улыбнулся и предпочел игнорировать наши замечания.

Между прочим этот не то прыщеватый, не то румяный дылда Евгений сунулся ко мне с персональным рукопожатием. Наклонился ближе, обдавая меня сладковатым, каким-то младенческим, поросячьим запахом. Предложил, если потребуется, распутать, расследовать для меня любую загадку или тайну.

– Что-что? – удивился я.

– Что угодно! – горячо, почти умоляюще зашептал он. – Чем таинственнее и подозрительнее, тем лучше! Если тебя беспокоит или мучает какая-то загадка, тайна, я тщательнейшим образом все изучу, проанализирую, докопаюсь до самой сути и представлю тебе полный отчет. Знаешь, я в этой области – гений.

– Ты, кажется, поступал на философский?

– Глупости, – поморщился Евгений. – Все это глупости по сравнению с психологией реальной жизни. Когда мне удалось докопаться до некоторых реальных вещей, я тут же бросил все эти философии!

– Понятно.

– Ты подумай! – не унимался он. – Неужели у тебя нет чего-нибудь такого эдакого, таинственного?

Мне действительно припомнилось это мое сомнение. Сначала нелепая мысль: «не она!», а затем еще и странные ядовитые пузырьки. «Мнимоумершая». Ощущение, что что-то такое происходит. Действительно таинственное, тревожившее, преследовавшее меня со дня маминых похорон…

– Пожалуй, – сорвалось у меня с языка.

– Ну вот, вот! – закивал он. – Ты мне расскажи!

– Глупости. Ничего особенного, – отмахнулся я. Конечно, я не собирался ничего ему рассказывать. – Об этом и говорить не стоит. Просто кое-что померещилось. Нервы.

– Нет-нет, стоит! – принялся убеждать румяный Евгений. – Не глупости! Не глупости! И не нервы. Это может оказаться для тебя очень, очень важным. Я уже по твоему тону это понял. Ты мне только расскажи!

– Ладно, ладно, – сказал я, чтобы только отвязаться. – Потом.

– Обещаешь?

– Конечно, – кивнул я.

Евгений понимающе закивал (с таким видом, что между нами установились какие-то особые отношения) и снова занялся девушками и Всеволодом. Я же продолжал осматриваться.

Что и говорить, компания, обнаружившаяся на 12-ом, подобралась чрезвычайно любопытная.

Да и сама квартира была любопытная. Гладкий красивый черный пол, словно застывшая лакированная смола. Почти пустые пространства, цветные потолки, на полу подушки, бутылки, стаканы. Из напольных колонок звучала контрастная и ритмичная музыка, вроде восточной, но на современный попсовый манер. Стены сплошь в разноцветных тенях. Собственно, комнат как таковых не было. Вместо них фигурные перегородки со сквозными прорезями или без. Отдельные ниши, закутки. Я двигался как бы механически, по наитию, переходя из одного угла в другой, просто глазея по сторонам.

На специальных дистанционно-управляемых подставках виднелись две-три видеокамеры. Судя по зеленым огонькам индикаторов – включенные. Я уже слышал, что ребята забавляются здесь, снимая и монтируя какое-то любительское видео.

Луиза, якобы, была художницей, но никаких картин я пока что не обнаружил. Мне пришло в голову, что она, скорее всего, не обыкновенная художница, а мудрит с каким-то крайний авангардом: бодиарт, перформансы, инсталляции. Плюс компьютеры и Интернет. Концептуальная заумь плюс экстремальная эротика… «Сеанс всемирного виртуального совокупления». Кажется, так она выразилась?

В одном углу прямо на полу стоял компьютер и целых три экрана. Перед одним из них я с удивлением обнаружил нашего вундеркинда Сильвестра. (Творожный сырок в чае). На этот раз сосредоточенный и спокойный, ничуть не затравленный, в своих всегдашних кедах, он сидел в позе лотоса за компьютерной клавиатурой. (Он-то каким образом оказался у Луизы? Может быть, она привлекла нашего вундеркинда специально для своих проектов в Интернете?..)

В другом конце комнаты на специальных подставках виднелось сразу несколько гитар, радиомикрофоны в кронштейнах, прочая аппаратура. Какой-то парень у стены, с сигаретой в зубах, сидя на полу и скрестив вытянутые вперед ноги, прижимал к груди электрогитару. Присмотревшись, я увидел, что это был он – Герман!

Старший товарищ, один из ближайших друзей-приятелей. Взрослее на два года, но в детстве, особенно в раннем, еще до увлечения музыкой, мы крепко дружили, играли вместе, почти как равные. Павлуша был идеальный товарищ и лучший друг, но мать слишком часто мариновала его дома за уроками. Особенно в детстве. У Германа же всегда были более «взрослые» увлечения. И изысканные, интеллектуальные, что ли. Главные образом, эротического характера. Никто иной, как изобретатель «сексуальных салочек».

От него первого я услышал о диковинном удовольствии: щупать женскую грудь. Якобы прямо во время урока Герман запускал руки под мышки сидящей впереди девочке, которая не смела пошевельнуться, и трогал ее сколько хотел. В то время, честно говоря, я не очень-то понимал, что за удовольствие такое в этом «лапаньи», да еще через одежду. «Ну как же, как же, удивлялся он, это сплошной восторг!» Я еще мог понять, если бы запустить ей руку между ног. И уж куда приятнее, совсем другое дело, если трогают тебя самого. Мы довольно часто начинали бороться друг с другом. Это был только предлог, чтобы трогать и щупать друг друга. Он был сильнее, и щупал меня больше. Никому из нас и в голову не приходило, что в этом что-то по большому счету запретное. То есть что это под запретом, мы, конечно, знали, – но не в смысле гомосексуальности. Впрочем, этим все у нас и ограничилось. Еще очень хорошо я помнил то необычайное горячее ощущение, с которым тогда в детстве я шел играть, спешил к своему старшему товарищу Герману. Это было, пожалуй, сладчайшее чувство из известных – предвкушение свидания и любовных утех – когда пересыхает в горле и теснит грудь. Но немного погодя мы переросли и «сексуальные салочки», и «борьбу», но массу будоражащих впечатлений я получал от рассказов старшего товарища о своих первых опытах с девушками и взрослыми женщинами.

И теперь, по прошествии времени, все понимая, мы, в общем-то, нисколько не смущались наших прошлых детских забав. Тем более что они исчезли самым естественным образом. А именно, незаметно наше внимание переключилось на женский пол (внимание Германа, естественно, гораздо раньше. Мне казалось, что, может быть, он успел пресытиться и женщинами. Некоторое время он даже подтрунивал над моей детской, «бесполой» сексуальностью)…

Ну а потом Герман увлекся музыкой. Увлек и меня. Мы часами слушали записи, мощную музыку. У него было море музыки! Он был необычайно музыкально одарен. Напеть, подобрать мог сходу что угодно. Гитару, к примеру, просто взял в руки и тут же принялся играть

Как он, однако, стал классно играть! Вкусно, что называется. Пальцы плавно скользили по грифу. Вибрирующий, протяжный саунд, – разряжавшийся в отточенные пассажи. Сразу понравилось, показалось знакомым. Я необычайно любил музыку, и одно время учился игре на гитаре, немного музицировал с одноклассниками, с Германом. Засыпал и просыпался с мелодиями в голове. Аранжировки. Изумительное время!

Герман, не переставая играть, подмигнул мне, перебросил сигарету из одного угла рта в другой. Я бы с огромным удовольствием тоже взял гитару, чтобы подключиться, подыграть, хотя бы ради баловства… Но мое внимание уже заняло другое.

В центре комнаты танцевала единственная парочка. Стройная бледная брюнетка, в черной коже, брюках и куртке, с маленьким рюкзаком за плечами, какой-то ультрарадикальной бандане, и, несмотря на поздний вечер – в совершенно темных очках. И ее я тоже знал. Правда, необычайно переменилась. Довольно странно было видеть ее в этом наряде.

Была в младших классах одна прискорбно хлипкая бесцветная девочка. Таких сочувственно называют «гадкими утятами». Кажется, единственное, что в ней было яркого, это ее имя Варвара. Все, что я мог вспомнить о ней, это, как однажды, в четвертом классе, мы, одноклассники, практически ни с того, ни с сего набросились на нее, бедную, разом, с диким хохотом и воплями затащили в угол, стали хватать, задирать юбочку и свитерок, а она с такой же дикой яростью отбиваться и царапаться. Того, кто запустил руку в самые трусы, не я, (что там, спрашивается, можно было нащупать, у этого тщедушного птенца?), помнится, расцарапала до крови.

Раз я помнил, то и у других в компании должно было сохраниться в памяти. Не говоря уж про саму Варвару. Теперь (особенно) мне было неловко встречаться с ней взглядом.

А партнером Варвары в танце был не кто иной, как Макс-Максимилиан. Не то, чтобы я очень удивился, увидев его здесь. Как и хозяйка, он был творческий человек, увлекался живописью. Следовательно, они с Луизой вполне могли, должны быть знакомы, приятельствовать, водить одну компанию. Я и от Павлуши слыхал, что Макс сюда похаживает. Единственное, что слегка напрягло, это, приходя сюда, на 12-й, в качестве гостя, Макс имел предостаточно возможностей пересекаться с Натальей. Уж не для него ли, Макса, Луиза намеревалась сторговать автомобиль у Никиты? Теперь он, кажется, был весьма обеспеченным человеком. Ну, он, Макс, вообще смотрелся бы великолепно и романтично в этом музейном лимузине. Но кого рассчитывал катать на нем? Уж не бывшую ли жену? Ночами, при высокой луне, и в туман и дождик… При этой мысли мне захотелось немедленно бежать домой за деньгами, а затем обратно к Никите, что бы перехватить автомобиль, пока тот не передумал…

– Молодец, что зашел, Сереженька, – тут же кивнул мне Макс, выпустив из объятий Варвару, которая на время исчезла из поля зрения. – Здесь очень приятное местечко. О таком можно только мечтать. Все свои. И каждому найдется бокал вина. Все условия для медитации. И для общения, конечно…

– С Варварой? – зачем-то уточнил я.

– Почему бы нет! – усмехнулся Макс. – Кажется, между вами в школе что-то было?

– То есть? – не понял я.

– Она говорит, что ты лишил ее девственности.

– Что?

– Изнасиловал.

– Я?!

– Нет? Не успел?

Его глаза весело блеснули. Он был мне всегда симпатичен. С этим ничего нельзя было поделать. Так и есть: всегдашние его шуточки. Что-что, а подколоть он умел.

– Но она хотя бы тебя интересовала? Ты ей нравился? – продолжал допрашивать он.

Я предпочел промолчать.

– Знаю, – заговорщицки сказал он, – ты, поди, на Луизу нацелился. Ну конечно! Не больше, не меньше.

– А что такое? – полюбопытствовал я, почти с вызовом.

– Нет, ничего, – Макс снова рассмеялся. – Валяй, Сереженька! Девушка приятная во всех отношениях. И, по-моему, тебя давно поджидает. Может быть, хочет, чтобы ты ей позировал, а? – он прищурился на меня взглядом художника. – Ты мог бы послужить неплохой моделью.

Чего он добивался своими намеками? Как будто ему не терпелось поскорее меня здесь с кем-нибудь свести, «случить». Можно понять зачем.

– А она что, разве пишет портреты? – язвительно усмехнулся я.

– Почему портреты? – не понял Макс.

– Ну, ты сказал, что она хочет, чтобы я позировал. Не пейзаж же с речкой (мне припомнилась его собственная картина в комнате Натальи) она собирается с меня писать!

– А почему бы и нет? – полусерьезно полушутливо подхватил он. – Хорошая идея – изобразить молодого человека в виде голого пейзажа… Только Луиза увлечена не классической живописью – особого рода изобразительным искусством.

– Так и думал – кивнул я. – Творческая личность, авангардистка.

– Именно! Она моделирует экзистенциально-прикладные перформансы – на реальном человеческом материале. Абсолютное искусство. По крайней мере, здесь это так называют. Видео, фотография, музыка плюс запредельные состояния. Компьютерные технологии. Интернет. Она у нас чрезвычайно продвинутая девушка. – Что это? Как? Какая-нибудь чертовщина? Эти самые виртуальные совокупления? Крэйза и сюр?

– Не без того. Увидишь!

– Не думаю, что это… будет в моем вкусе.

– Все равно. По крайней мере, развлечешься. Молодец, что пришел, – сказал он, снова привлекая в качестве партнерши Варвару.

Как будто я нуждался в его одобрении.

Варя же наставила на меня черные стекла очков. Неожиданно резко улыбнулась, скользнула языком по верхней губе. Я не видел ее глаз за черными очками и потому не знал, что и думать.

– Здесь самая подходящая атмосфера!.. – повторил Макс.

Ну, насчет атмосферы я уже не сомневался.

Я вдруг сообразил, что все это время опасался подвоха. Что Макс каким-нибудь образом заведет разговор о Наталье. Не мог же он про нее забыть. Но он так и не заговорил о ней.

Похоже, мне и самому уже начинало нравиться на 12-ом.

Кстати, еще мама сетовала, что у меня нет такой постоянной молодежной компании-кружка, где бы происходило что-то. Игры, свойственные молодому возрасту. Плюс положительные примеры, достойные наставники. А главное, чтобы бурлило что-то вроде культурной жизни, чтобы в этом бурлении обтачивались, шлифовались наши молодые души.

Но о таких кружках что-то и слуху не было. Вообще, у нас, у молодежи, не было ни благотворной культурной среды, ни аристократической традиции. Одиночество и бесцельность детства и юности, по правде сказать, – удушающие. Ну хоть не кучкование от нечего делать, просиживание ночи напролет: обкуриваясь, выпивая, скучая, срываясь в пляски. А, может быть, еще чего похуже. (Оружие, наркотики, секс, что ли?) Тут мама могла быть спокойна. Оазис и лилеи.

Если бы оно вообще существовало – нечто истинно благородное и настоящее, я бы, наверное, об этом хотя бы слышал. Был, конечно, где-то «высший свет» – элитарные, дворянские собрания, ночные клубы, «золотая молодежь», новая аристократия. Но именно чересчур новая. Там пыжились выглядеть «круто». Косея от лицемерия, своих сплошь нахваливали, а чужаков с плохо скрываемой злобой и ненавистью, а по большей части и не скрываемой, охаивали и оплевывали, – а то и вовсе не замечали как существ низшего порядка. У них единственный принцип – отсутствие всяких принципов. То богу молятся, то групповой секс затевают, со всеми их спонсорами-меценатами.

Да и происходило это, словно в каком-то параллельном пространстве. Собственно, и мне до этой телевизионной и прочей богемы не было никакого дела. Как до гуманоидов из другой галактики… Увы, об аристократических салонах «серебряного века», дружеских кружках, с музыкальными вечерами, любительскими спектаклями, благородными философскими спорами и говорить не приходилось.

Ничего такого у нас в помине не было. Да и откуда взяться? Давным-давно повывелись тургеневские и бунинские дворяне. Счастливцы, которых с детства воспитывали, погружали в особую атмосферу высокого духа, академических знаний и нравственных традиций, когда «от поколения к поколению передается культура» и так далее. Да и были ли когда-нибудь, где-нибудь вообще?..

Словом, мне всегда остро не хватало более или менее приличной компании. Да еще чтобы в нашем доме, в центре мира!.. И вот теперь на 12-ом, где хозяйничала Луиза…

Она снова оказалась рядом. Как радушная хозяйка, готова была дать все необходимые разъяснения. Эдик столбом стоял у нее за спиной. Младенчески и блаженно улыбался. После краткого отсутствия с Луизой, он как будто старался прислушаться и присмотреться ко всему, что происходило вокруг, чтобы что-то понять, что происходит, но это ему никак не удавалось.

Первым делом я поинтересовался у Луизы про румяного дылду Евгения. Любопытно, помогли ли ему тогда его слезы? То есть в университет-то он поступил?

– Евгений плакал? Вот прелесть! Тоже, конечно, человек, а не логическая машина, Сереженька! – улыбнулась девушка. – Как это мило, как забавно! Впрочем, с ним еще и не то бывало. Но ни за что теперь не признается! Поэтому будем держать это в секрете, ладно?.. Нет, никуда он, конечно, не поступил. Говорит, счастлив, что не поступил. Сидел бы сейчас, зубрил бы всякую чушь и трясся, как бы не отчислили за неуспеваемость и в армию не забрали. Устроили добрые люди туда, оттуда в армию не забирают. Взял под крыло один человек. Наш дорогой Владимир Николаевич. Под его влиянием Евгений вообще оставил глупые мечты насчет философии и тому подобного. Теперь у него особое образование. Владимир Николаевич с ним специально занимается, воспитывает своими методами, учит уму разуму…

– Воспитывает? – удивился я.

– Ну да. Вас, юношей, знаешь ли, всегда найдется, чему поучить. Вот Владимир Николаевич, кроме всего прочего, тоже этим занят… – Тут Луиза снова улыбнулась и внимательно заглянула мне в глаза. – Да-да, – продолжала она, – некоторые молодые люди без посторонней помощи и мужчинами не смогли бы стать.

– То есть? – снова удивился я.

При этом должно быть, покраснел, или каким-то иным образом выдал свое смущение. Потому что Луиза еще пристальнее взглянула на меня и, наклонившись поближе, тихо сказала:

– Пожалуй, я расскажу тебе эту историю. По секрету, опять-таки. Вот наш творческий человек Всеволод, он, к примеру, если бы узнал, задразнил бы беднягу Евгения до смерти!..

Несостоявшийся философ Евгений был до неприличия помешан на сексе. Между тем все отлично знали, что дома держали юношу в исключительной строгости – ни на день, ни тем более на ночь не оставляли без присмотра. Внушали, что все женщины – есть самая смертельная опасность в мире и мерзость. За исключением некой абстрактной, но достойной и законной невесты. При этом неизвестно, откуда та должна была взяться; вероятно, та же мамочка должна была привести за ручку и сама уложить мальчику прямо в постельку. Трудно сказать, что уж такого они ему там говорили, чем запугали. Возможно, отец говорил, что, не приведи господь, случись такое, либо застрелит развратного сына, либо сам застрелится, а мамочка грозила, что в тот же день умрет или покончит с собой. Понятно, что у мальчика Евгения выработался дикий страх перед женским полом. Но, как ни парадоксально, ни на чем другом, кроме секса, он был уже не в состоянии сосредоточиться. Сам Владимир Николаевич, взяв юношу под свое крыло, сколько ни бился, не мог переделать. И на службе в одном из подразделений серьезного ведомства, коим руководил Владимир Николаевич, от Евгения не было абсолютно никакого толку. Юноша, которому еще и восемнадцати лет не исполнилось, только и делал, что приставал ко всем с расспросами об их интимных приключениях и сексуальном опыте. Более того, сам вязался ко всем с какими-то идиотскими россказнями о своих собственных похождениях, что было глупым враньем, поскольку, как было сказано, женского пола он боялся, как огня.

Так вот Владимир Николаевич слушал-слушал – и однажды решил употребить особенные меры. В день рождения Евгения, то есть в тот самый день, когда тот достиг совершеннолетия, Владимир Николаевич премировал своего молодого сотрудника не только некоторой денежной суммой, но и дополнительным выходным днем.

С утра пораньше родители Евгения отправились сделать последние закупки к праздничному вечернему столу. Сам именинник мирно спал, чему-то улыбаясь во сне. Вероятно, предвкушал подарки и еще ей бог весть чего. Его разбудил звонок в дверь. Полусонный, накинув на свое долговязое тело махровый халатик, Евгений открыл и обнаружил на пороге трех знакомых девушек, сотрудниц своего ведомства. Якобы, по поручению Владимира Николаевича и от собственного лица они явились с поздравлениями и подарками. Кроме цветов и шампанского, презентовали мужскую косметику и комплект нижнего белья. Смущенный Евгений, блокируя проход, принялся интеллигентно объяснять, что празднование-де состоится вечером, что, мол, тогда и милости просим, а пока что ничего не готово и родителей вообще дома нет. Однако энергичные девушки принялись радостно щипать и тискать именинника и вторглись в квартиру. Воспитанный юноша, естественно, не мог этому особо препятствовать.

Девушки захлопали пробками из шампанского и, не желая слышать никаких возражений, пили сами и поили его. Испуганный юноша сначала пытался протестовать, говоря, что вот-вот вернуться родители, но потом покорился, согласился выпить тост-другой, принять поздравления, решив, что тем быстрее отделается от неожиданных гостей.

Но не тут-то было. Немного погодя, как бы в шутку, девушки стали требовать, чтобы он немедленно примерил комплект нижнего белья. А также умастил себя мужской косметикой. Он, конечно, вежливо отказывался, испуганно завертываясь в свой куцый махровый халатик. Более того, после двух или трех глотков шампанского и вовсе стало происходить что-то странное. Какие-то фрагменты времени и пространства вдруг оказались вырезаны, словно части кинопленки ножницами.

Именинник и сам не понял, каким образом оказался крепко связанным по рукам и ногам, прижат к кровати тремя энергичными, притом весьма сильными девушками, которые к этому моменту не собирались ограничиться примеркой нижнего белья. Они деловито и, очевидно, на полном серьезе обсуждали между собой, почему бы от всего женского сердца не подарить имениннику самих себя. Что было бы своего рода классическим для подобного случая и самым лучшим подарком к совершеннолетию – опыт непосредственного познания женской плоти.

Евгений сначала обиделся ужасно, а потом заплакал, стал пугать насильниц родителями и уголовной ответственностью. Пришедший в ужас, он умолял ничего такого с ним не делать. В надежде спастись, льстиво-наивно сулил еще шампанского, вина или коньяка – все, что было припасено к вечернему столу. Предлагал полакомиться великолепными тортами, пирожными, приготовленными для такого случая. Чудесным домашним вареньем из вишен.

Девушки ни от чего не отказывались. Выпили еще шампанского, вина и коньяка. От души полакомились сладким… При этом успели совершенно раздеться и раздеть именинника, перемазались чудесным вареньем. Смеялись, рассматривая голого именинника, словно тот был их игрушкой. Последний довод, которым тот пытался их остановить, был тот, что в случае чего им придется выходить за него замуж.

Ничего не помогло. Торжественно и со всей тщательностью Евгений был лишен буквально всякой невинности. Только после этого его отпустили и развязали. Единственное, чем он мог себя утешать – что девушки исчезли как раз за несколько минут до прихода родителей… Само происшествие (так как если бы вообще ничего не произошло) сохранялось всеми его участниками в совершенной тайне, не просочившись среди других сотрудников даже в виде сплетен.

– А тебе-то, откуда об этом известно? – изумленно спросил я.

– О, мне известны очень большие секреты, – заверила Луиза.

– А кто были те девушки?

– О, надежные девушки!

(Не была ли сама в их числе?)

– Что же потом?

– Все пошло как надо. Сексуальная энергия юноши была, как говорится, направлена в русло. Притих и ведет себя примерно. Как солидный взрослый человек. Я думаю, он испытывает к Владимиру Николаевичу огромную благодарность и чрезвычайно ему предан. И Владимир Николаевич доверяет Евгению самые ответственные поручения… Да что там, сам Аркадий Ильич использует Евгения для кое-каких особых поручений!.. Ты, конечно, Аркадия Ильича знаешь!

– Знакомый семьи, – пробормотал я. – Массивные очки…

– Напрасно иронизируешь. Очень умный человек, прекрасный собеседник. И о тебе, кстати, очень хорошо отзывается.

– Где-то я уже это слышал… – пробормотал я. – Что ж, значит, ты и его знаешь?

– Еще бы!

– Он, может быть, тоже у тебя бывает?

– Это было бы чудесно! Но, к сожалению, Аркадий Ильич очень занятой человек.

– Чем же он занят?

– Господи, – словно недоумевая по поводу моей неосведомленности, пожала плечами Луиза, – да абсолютно всем!

– Всем абсолютно?.. – рассеянно сказал я.

Кроме массивных очков, похожих на отцовские, я ничего о нем не помнил и не знал. Но она, похоже, знала куда больше моего.

– А ты все-таки помалкивай о том, что я тебе рассказала о Евгении, – напомнила Луиза. – Во-первых, он в любимчиках у Владимира Николаевича. А во-вторых, в отместку может сам к тебе привязаться, рад не будешь.

– То-то я слышал, как Всеволод пообещал его зарезать, если тот будет соваться в его дела, – кивнул я.

– Иначе с Евгением и нельзя, – вполне серьезно согласилась Луиза. – Только дай Евгению повод, он тебя наизнанку вывернет – ужаснешься! Но если начнет цепляться, тоже пригрози, Сереженька. Хотя… Он хоть и пугливый, но если прицепится, и это не поможет… Ты лучше мне скажи. Уж я его успокою.

– Чепуха! – беспечно отмахнулся я. – Пусть расследует.

– Потом не пожалей. Мое дело предупредить. Он у нас адски въедливый. Обожает разнюхивать, выведывать о людях подноготную. Вроде домашнего следователя-прокурора. Способности! Уверен, что за любой мелочью скрываются бог знает какие мерзости. Он, правда, почему-то называет это психологией. И себя считает великим психологом. Мастер сочинять невообразимые версии! Но что удивительно, как правило, умудряется их обосновывать, действительно доказывает… Я, кстати, недавно поручила ему изучить одно дело. Как раз сегодня у него должен быть готов доклад.

– Доклад? – удивился я. – Какой еще доклад?

– Это я так в шутку называю. Очередное расследование. Попозже доложит! Это весьма забавно. К тому же, как ты мог заметить, в нашей компании у него с Всеволодом что-то вроде соперничества. Каждый по-своему старается блеснуть своими способностями и проницательностью…

– Я и его, Всеволода, когда-то знал, – задумчиво проговорил я. – Такой правильный и наивный был мальчик…

– Был наивный и правильный, а теперь тоже изощренно-творческая личность! – улыбнулась Луиза. – Весьма своеобразный молодой человек. Говорили, доводится Владимиру Николаевичу каким-то родственником. Чуть не побочный сын… Правда, подобные слухи теперь ходят и о Евгении. Все оттого, что Владимир Николаевич, действительно заботится обо всех, как о родных… Между прочим, – продолжала она, кивая в сторону Всеволода, – он у нас самый настоящий живой труп.

– В каком смысле? – изумился я.

– В смысле – мнимоумерший.

– Как-как? – переспросил я, думая, что ослышался.

Само слово покоробило.

– Нет, не то чтобы в прямом смысле, как в фильмах ужасов, вурдалак или вампир, – засмеялась девушка, забавляясь моим смятением. – Только фигурально выражаясь, конечно. Как в классической русской литературе.

Луиза махнула Всеволоду, чтобы тот подошел.

– Расскажи Сереженьке!

– Историю с мнимоумершим? – самодовольно кивнул тот. – Я это отлично описал!.. Это надо читать. Это целая повесть. К сожалению, нет с собой текста…

– Ничего, милый, – успокоила его Луиза, – ты замечательно рассказываешь.

Всеволода не нужно было долго уговаривать.

– Я человек свободный и творческий, – начал он. – Под крыло к Владимиру Николаевичу, в сотрудники с броней, отказался наотрез. Это значит с состоянием творчества навсегда распрощаться. Хотя Владимир Николаевич, конечно, предлагал. Даже шутил: «Тебе, мол, Всеволод, что в армию заметут, беспокоиться не нужно. К твоим услугам вся литература. В том числе классическая! Только выбери подходящий сюжет..» – «То есть?» – удивился я. «Кто там у нас из любимых персонажей, – хитро подмигнул он, – нырял в другую жизнь, чтобы не погибнуть в этой? Состояние творчества – вот все, что нужно для решения проблем…»

– Я такие вещи ловлю на лету, – похвастался Всеволод. – Мгновенно все ущучил, выхватил подходящую комбинацию. Вот хоть «Живой труп»… Тут, однако, целое мировоззрение…

– Неужели? Прямо мировоззрение? – недоверчиво усмехнулся я.

– А ты как думал, Сереженька! – Всеволод окинул меня с головы до ног взглядом безусловного знатока. – Человек, способный погружаться в состояние творчества, способен распоряжаться по своему усмотрению и всем миром. Состояние творчества, вдохновение, понимаешь ли, – это своего рода нирвана, высшее счастье, доступное избранным…

Слишком уж часто этот «творческий человек» похвалялся своей способностью погружаться в особые состояния, но и я, пожалуй, размышлял о чем-то похожем!

– Моя заветная идея, – мечтательно продолжал он, – чтобы литературный сюжет развертывался сразу в двух плоскостях – в воображаемой литературной реальности и реальной жизни. Причем взаимоуравновешено. Это особый дар. Это высший пилотаж!.. Вот, скажем, сам Лев Николаич мечтал изменить свою судьбу, жизнь, может быть, воспользовавшись собственным сюжетом, превратиться в «живой труп», абсолютно свободную личность. Но не получилось. Духу не хватило? Стариком ушел из дома. Но это не то, не то…

– Где ты, а где Лев Николаич, – заметила Луиза.

– А у меня духу хватило! – заявил Всеволод. – Тем самым я восстановил гармонию – уравновесил вымышленную и истинную реальности. Вы хоть понимаете, о чем я вам толкую, люди?

– Не беспокойся, – потрепала его по щеке Луиза. – Мы все прекрасно понимаем. И никто на твои литературные лавры не посягает. Верно, Сереженька?

– Ради бога, – не стал спорить я.

– Я – универсальный человек! Я создам слово, которое создаст новую реальность, – твердил Всеволод.

– Он решил все описать, – улыбнулась Луиза, наклоняясь ко мне.

– Не все конечно, – кивнул Всеволод. – Только самые жестокие и прекрасные моменты нашей жизни. Я напишу новую Библию! Супер-Библию! И уже много кое-чего написал!

– А зачем? – спросил я. – Какой смысл?

– Какой тебе нужен смысл? – Всеволод смотрел на меня почти с жалостью. Но потом решил снизойти к моей персоне и просветить мою беспросветную темноту. – Тебе, Сереженька, скажу. По секрету. Насчет смысла вообще… Мы делаем лишь то, что делаем, понимаешь? Вот и все. Смысл тут ни при чем. Только непосвященные могут питать иллюзии, что действуют ради какой-то цели или смысла жизни. Только умники, вроде Евгения, следователи-любители и психологи, расшифровывая всякие тайные интриги и обстоятельства, думают, что раскапывают истину и смысл. На самом деле никакого смысла в жизни вообще нет! Нет, и все тут. Поэтому лично мне – необходима некая новая святая книга. Другая Библия. Персонифицированная Судьба. Это и есть мое открытие!

– Ради бога, – повторил я.

Луиза засмеялась. Мне показалось, что на этот раз она явно потешается над Всеволодом. Между тем, он снова точь-в-точь повторил мой собственный заветный вывод, к которому я пришел давным-давно. Было бы по меньшей мере странно, если бы я вдруг пустился бы доказывать, что знал это и без него. К тому же, будучи произнесена Всеволодом, заветная мысль поблекла. Утратила свою неповторимость и непреходящую фундаментальность, что ли…

– А все-таки, – напомнил я, – что это за история – с мнимоумершими?

– Вот-вот! – воскликнула Луиза. – Расскажи Сереженьке. А то морочаешь голову каким-то смыслом жизни.

– Тсс! – Всеволод заговорщицки поднес палец к губам, словно нас здесь мог кто-то подслушать! – Это совершенно особого дело! И особого рода литература. Я уж не говорю, изящный и абсолютно надежный способ избавиться от армии. Не нужно ни справки подделывать, ни взятки давать. Если и откупишься, потом все равно трястись: заберут-не заберут…