Девки гулящие

Глава 5 Гулянка

Как у дяди за двором

Девки мерили колом,

Вытягали на аршин,

Чтобы не было морщин.

В доме Ваньки Воробьева, что в деревне Болотовская Стуловской волости Слободского уезда Вятской губернии сегодня гуляли. Причина на то была – сам Ванька в очередной раз домой вернулся.

Где его черти носили – не сказывал. Не первый раз уже такое происходило. Казалось бы – чего в родных местах не жить. Изба пятистенок всем на зависть, дома только птичьего молока нет. Откуда только денежки брались. Сам Ванька сызмальства не рабатывал по-настоящему. Сначала тятя с мамой кормили, потом в странствия свои время от времени стал пускаться…

Дайте, дайте мне напиться

Вару огурешного,

Чтобы шишка не стояла

У меня, у грешного.

Вернется худющий, глаза диким огнём блестят, когда – в обновах, иной раз – в обносках зимогорских. Но, с деньгой немалой всегда. Однако, про это только сестры знали. Чужим про сие не болтали. Ванька с ними денежками делился. Не скупердяйничал.

Девки подали прошенье

Земскому начальнику,

Чтоб прислал им фиг в оглоблю,

Яица по чайнику.

Сестер у Ваньки сейчас четверо – Прасковья, Евдокия, Мария и Александра. Было больше, но во младенчестве померли. Ванька ко всем ровно относился – никого не выделял. Вот и сидели они все сейчас за столом и праздновали. Второй день уже. Выпить и закусить было чем. Не бедствовали.

Девки ух, бабы ух,

Залетел к бабе петух.

Он забился в волоса,

Поёт на разны голоса.

Пили, закусывали, плясали, пели. Ванька мастер на частушки. Как из странствий своих вернётся – всегда новые поёт. Всё такие заковыристые, сестры только со смеха покатываются. Хахали их тоже. Сей момент они вместе со своими любушками тоже за Ванькиным столом сидят, стаканчик за стаканчиком опрокидывают.

Увидала мужика,

Думала угодника,

А он вынул из порток

Больше сковородника.

Ванька на дружков сестриных вчера и сегодня всё поглядывает. Уезжал из дома – вроде не эти были, другие. Надоели видно сестрицам прошлые, вот и поменяли на новых. Сам Ванька тоже постоянством по женской линии не отличался, сестер поэтому не бранил, а только иногда тихонько над ними посмеивался. Деньжат у сестричек хватало, красотой и дородством они тоже не были обижены. Мужики к ним так и липли. Хоть и не молоденькие уж сестрицы…

Что попову дочку

Повалю на бочку,

Поверну брюшком,

Запущу сучком.

Рыжий только мужик, что рядом с Евдокией сидит, что-то Ваньке не нравится. Конопатый ещё. Ножичком всё сидит поигрывает. Ухорез какой нашёлся. Пёс он шелудивый. Дать что ли в ухо? Сейчас и дам…

Ванька поднялся с лавки. Босые ноги прошлёпали по сороватому полу. Шаг, другой и вот он рядом с рыжим. Залепил что было мочи тому в ухо. Конопатый на половички свалился. Крепок оказался – тут же вскочил на ноги, кулаками в воздухе замахал. Евдокия на него цыкнула, сразу же присмирел, рядом с ней примостился. Понимает, кто здесь за хозяина…

Мимо кузницы шла,

Всё посвистывала,

Увидала кузнеца,

Сиськи выставила.

Потом мировую пили. Плясать затеялись. Рыжий-то, ни чо парнишка. Хорошо коленца откалывает. Пляшет, а красным ухом-то всё посверкивает. Лишь бы Евдокии нравился, а мне какое дело…

Прасковья с делами ещё не ко времени полезла. Отчёт надо ей дать за моё отсутствие. Завтра, всё завтра. Сегодня ещё гулять будем, потом в баньку сходим, похмелимся, а там и за дела. Узнаю, как тут без меня сестрички дело правили.

На соломке яровой

Скидывай штаны долой.

Я соломки не боюсь,

Сама лягу заголюсь.

Скину, скину юбочку,

Покажу голубочку.

Тут и сосед зашел. Якобы за керосином. Знаем мы этот керосин. Баба ему не налила с утра. Вчера за спичками заходил, сегодня за керосином… Посадил и его опять за стол – не жалко… Хоть, и татарин он, а пьет как сапожник.

Татарин татарочку

Повалил на лавочку,

Повалил на лавочку,

Запустил булавочку.

Татарочке тошно,

Татарин-то нарошно.

Как с соседом ещё стакан не опростать. Характер показал – налил по полному. Выпил и грянул на половицы. Если бы кто сейчас у Ваньки крови сцедил и в губернскую земскую больницу в лабораторию свёз, то нашли бы в ней самогонки половину. Негр или араб какой давно бы уж копыта откинули, а Иван до последнего держался. Последний стакан его и сгубил. Не сразу он в беспамятстве даже и помер, держалась его душа христианская за тело обеими руками. Самогонка всё же победила.

На освободившееся место в тело Ивана чужая душа, как тут и была, юркнула. Долго она меж мирами и временами уже шарашилась – нигде неприкаянную не брали. Дельца одного из девяностых годков двадцатого века она раньше была. Всяким-разным, часто выходящим за рамки закона, он занимался, но края, как правило, чуял. Сдох он как собака от руки доброго человека. Хотя, тут опять же было всё не просто. Убили его за чужое, подставили, как тогда говорили…

На дворе стоял одна тысяча девятьсот восьмой год. Вот куда душе из девяностых получилось попасть.

Тело Ивана Прасковья и Александра отнесли на кровать. Соколики их даже не ворохнулись. Гулянка продолжалась…

Глава 6 Профессор заболел

Во временной студенческой жизни Ивана Афанасьевича имелись как свои плюсы, так и минусы. Первый, самый главный плюс – не надо было на службу ходить. Тем более, что на жаловании это не отражалось. Далее начинались сплошные минусы.

Иван Афанасьевич любил утром поспать подольше. Лекции же у них на курсах раненько почему-то начинались. Перед занятиями надо ещё себя в порядок привести и позавтракать. С приведением наружного вида в соответствие с занимаемым положением проблем не было, а вот насчёт завтрака…

В номерах не кормили. Извольте питаться самостоятельно. Ага, три раза. Чтобы утром чайку попить – надо самовар поставить. Иван Афанасьевич само собой его из Вятки не захватил, а покупать здесь на краткое время – весьма расточительно. И ещё – это не большой секрет – по утрам Иван Афанасьевич любил есть кашу с маслом. Самую что ни на есть простую. Плиты в номерах не было, соответственно и каши не сваришь.

Пришлось утром питаться в столовой для господ студентов Казанского университета. В той самой, что имела место быть в доме профессора Виноградова на Ново-Горшечной. Стакан чаю стоил там три копейки, порция каши с двумя столовыми ложками масла ещё пятачок. В общем – не накладно. Даже годы студенческой жизни в Военно-Медицинской Академии Ивану Афанасьевичу вспомнились.

Для себя ещё при посещении сего заведения он отметил, что много студентов весьма небогаты. Кушают на завтрак по три-четыре вареных картофелины с подливом за одну копейку. Чаем даже себя не балуют…

Те, что чуть-чуть пообеспеченнее первых гусаком себя потчуют. Варят его в той столовой из сердца, почек и лёгких вместе с картошкой. Получается такая густая похлёбка. Съел её господин студент и на занятия отправился.

У себя в Вятке Иван Афанасьевич в такое заведение бы конечно не пошел, тут же его никто не знает, а значит и стыдиться некого. Так и сегодня – попил чайку и в аудиторию.

Слушатели уж давно собрались, а профессора всё не было. Затем в аудиторию вошел вчерашний ассистент профессора, сообщил что оный совсем занемог, и он нам конспективно его сегодняшнюю лекцию озвучит.

С весьма довольным видом он угнездился за кафедрой, разложил принесенные с собой записи профессора и начал глядя в них тараторить. На нас даже глаза не поднимал.

Да, одна мучка да разные ручки… Действительно – весьма конспективно. Да, и читает он как пономарь.

Узнали мы из сказанного следующее. Что, Екатерина Великая была очень строга с проститутками – ссылала их на поселение за праздность и беспорядочное поведение. К концу же правления поняла, что с проституцией бороться бесполезно и перешла к её легализации. Гулящих девиц насильно отправляли на медицинские осмотры, больных венерическими хворями лечили, причем бесплатно. В столице выделили места под публичные дома.

Профессор бы про это час рассказывал, а его ассистент в несколько минут уложился.

Павел Петрович под страхом тюремного заключения повелел проституткам носить одежду желтого цвета, дабы можно было их отличать от приличных женщин. При нём же проституток из Москвы и Санкт-Петербурга начали ссылать в Иркутск.

При Николае Павловиче были созданы врачебно-полицейские комитеты, которые следили за промыслом проституток и организовывали их регулярный медицинский осмотр. Стоящие на учете в комитете проститутки считались «поднадзорными». Женщины могли покинуть бордель в любой момент и начать новую жизнь.

Далее он рассказал о правилах для содержательниц домов терпимости того времени, но Иван Афанасьевич с ними уже знакомился ещё позавчера в библиотеке. Однако, повторение – мать учения. Это тоже Иван Афанасьевич внимательно прослушал.

Ассистент закруглился за час. Слушатели были до завтра распущены по домам. Чем заняться? Коллективный разум принял решение – идем в ресторан. Иван Афанасьевич не оторвался от коллектива.

Выбор пал, при этом учтено было мнение слушателей курсов из самой Казани, на ресторан при «Коммерческих номерах» в доме Кузнецова что на Рыбнорядской площади. Заведение, по словам местных знатоков, неоднократно проверенное, первого разряда. Последнее, правда, несколько било по кошельку, так как ресторан вследствие этого имел право подавать хлебное вино по произвольной, а не установленной властями цене.

Вошли. Разместились. Сделали заказ. Кухня не заставила долго ждать.

Кушали, что душеньке было угодно – выбор был весьма богатый. После каждого бокала Казань всё больше и больше гостям города нравилась.

Певичка на эстраде тоже вполне прилично выводила…

Особенно Ивану Афанасьевичу понравился один романс.

В лунном сиянии снег серебрится,

Вдоль по дороге троечка мчится.

Динь-динь-динь, динь-динь-динь –

Колокольчик звенит,

Этот звон, этот звон

О любви говорит.

Что и говорить – душевная песня. Особенно под водочку.

Всё бы хорошо, но окна ресторана выходили на площадь, где была расположена биржа извозчиков. Лошадки здесь не только пили воду из своих колод, но и производили свойственные им выделения. Через открытые окна ресторана временами наносило специфический душок…

Заведение работало до двух часов ночи. Именно до этого времени и просидели там слушатели курсов.

Утром Ивану Афанасьевичу пришлось с большим трудом отрывать голову от подушки…

Глава 7 Непонятки

Как, петух-то, громко орёт…

Петух? У меня, на двенадцатом этаже? Неоткуда, вроде, ему здесь взяться…

Открыл правый глаз. Затем левый.

Левый?

Моргнул раз, другой. Вроде все в норме. Вчера, если ничего не путаю, этот непонятный мужик со всего маха мне в него вилку воткнул. Боль адскую только и успел почувствовать, а потом как вырубило. Орал ещё тот мужик что-то… Виноват де я… Смерти достоин…

Ну, было дело на меня… Так, вроде, суд гладко прошел. Занесли кому надо гринов, да на словах ещё всё разъяснили… Вроде, ведь поняли все, что это подстава в отношении меня была. Вот ведь – пострадал за чужое…

Что ж он орёт-то так, никак не успокоится. В суп, наверное, просится. Это у нас быстро, обеспечим в один момент…

Может, привиделось всё вчерашнее? Пили-то и курили вчера в кабаке с пацанами как всегда только проверенное. Голову Пашке оторву, подсунул, наверное, какую-нибудь отраву новомодную…

Башка-то как трещит, трясет всего… Точно, траванулся я вчера…

Кто бы угомонил скорее этого петуха…

Бля, а это что ещё за чудеса? Бабища толстая и странно одетая мне ковш в рожу сует. Испей кваску, поправь голову де, Ванюша. Легче будет.

Откуда она в моей квартире взялась? Да ещё такая страшная. Так, а фатера-то не моя. Обои угребищьные полосатые такие… Оконца маленькие… Что за дела? Где я? Почему Ванюшей называют?

Голова-то здорово как болит. Хлебнул кваску. Хорош. Натурпродукт. Немного как-то даже отпускать стало, но всё ещё мутит и слабость во всем организме чувствуется.

Вторая баба подошла. Ещё страшнее и толще первой. Что-то говорит, что сильно я головой вчера ударился, как с татарином последний стакан выпил. Какой в манду татарин. Не пил я вчера ни с какими татарами. Все природные русаки в компании были. С татарами у нас тёрки. Немец, вот тот не на долго подходил в кабаке, а потом по своим делам свалил. Это было, а татарина не было.

За руки бабы схватили. Сильные какие. Точно, коня могут остановить при случае…

Тащат куда-то. Баня. Где и откопали такую. Грязь везде и отсутствие пространства. Всё какое-то маленькое, тесное.

Мыться? Счас пойду. Ещё кваску плесните – сушняк мучит.

В бане какой-то рыжий мужик уже парится. Никогда раньше его не видел. Может тот самый татарин? Хрен его знает. На полок присел. Жарко-то как. Голова опять заболела.

Что-то совсем не понятное творится. Ладно, мышкой сидим и осматриваемся. Не в таких переделках бывали.

После бани пришлось опять в ту избу вернуться. Пока ещё не сориентировался где нахожусь. Бабы какие-то, мужики – все Иваном меня зовут, уважительно относятся. За стол сел. Выпил. Закусил. Сало у них зачётное.

Ролевые игрища может какие? Был как-то у одного в гостях, такое устраивали… Срамные средневековые потехи в русском стиле он это называл…

Баба, что утром квасу поднесла, Прасковьей её все зовут, про дела какие-то начала мне рассказывать. Дескать всё у них с сестрами без меня было ладно, на денежки, что я им оставил куплен ещё один дом на Больше-Хлыновской улице. Деньги с прежних двух домов, что арендуют Дымова и Корепанова поступают регулярно и в полном объеме. Девки у них трудятся старательно, копеечка капает.

Точно, игра какая-то. Хоть бы предупредили. Подпоили пацаны, курнуть дали, а теперь сидят над мной прикалываются. Камер понатыкали и кино смотрят. Историческое.

Где ж они их спрятали? За иконами? Кстати, доски зачётные. Бабла немалого стоят. Показывал тут как-то один антиквар, цены озвучивал – упасть не встать. Никогда бы не подумал, что за расписанные деревяшки народ такие бабосики отстёгивает. Дурью маются с жиру. Иначе и не скажешь.

Ладно. Устрою я им кинопоказ. Голова после опохмела вроде прошла. Покажу МХАТ с Союзмультфильмом. Тряхнем стариной, в школе-то в театральный кружок почти три года ходил.

Бабе той всё по делу отвечаю. Как бы я в курсе и в понятиях. Цены у них тут всё какие-то копеечные. Не наши миллионы.

Опохмел после бани постепенно стал перетекать в новую пьянку. Весьма суровую. Пили самогон, закусывали дарами с огорода и прочим. Как уже ранее отмечал – сало у них первосортное. Самогон тоже как слезка, на травках каких-то настоян. Сплошное лекарство и витамины с микроэлементами.

Приказал этой самой Прасковье петуха вредительского зарубить и из него бульончик сварить. Захотелось что-то горяченького. Убежала рубить. Ни слова поперёк не промолвила.

Песни за столом запели. Заунывные. Про тюрьму и каторгу. Прекратил это безобразие. Распорядился, чтобы на весёлые перешли.

Тут ещё одна тётка, тоже моя сестра как оказывается – Евдокия, попросила меня частушки исполнить. Мастер, как оказывается я на них. Из частушек я только одну и знаю. Её и исполнил.

По реке плывет топор

Из села Кукуева.

Да и пусть себе плывет

Деревяшка хренова.

Народ из-за стола начал выбираться, плясать затеял. Танец такой фольклорный. Пятёра он у них называется. Ноги у меня тоже как бы сами собой заплясали. Я и не знал, что этот танец исполнять умею…

Откуда-то из подсознания ещё одна частушка всплыла. Проорал и её…

Пошла плясать

Бабушка Лукерья.

Нет волос на голове,

Прицепила перья.

Тут самогонка вдарила по мозгам, нижние конечности заплелись, половицы стали стремительно приближаться к лицу.

Две тетки схватили меня под руки и потащили в сторону кровати…

Глава 8 Пациент

На следующий день явившимся на занятия курсантам было объявлено, что профессор продолжает болеть, лекций больше не будет. Каждому были выданы отпечатанные в типографии брошюры с «Положением об организации надзора за городской проституцией в Российской империи». Хватит, поучились уже достаточно. Нечего казенные деньги зря переводить. Читайте сами на местах и исполняйте.

Иван Афанасьевич вернулся в Вятку. В дороге никаких приключений не претерпел, запоминающихся встреч тоже не было.

Доложился, отчитался, передал полученные бумаги куда следует. Губернское начальства судило и рядило и наконец 6 июня того же 1908 года при врачебном отделении губернского правления был создан врачебно-полицейский комитет для надзора за проституцией по типу А, то есть надзор за данной деятельностью был возложен на местную полицию. Так посчитали в Вятке правильным.

Председательствовал в данном комитете вице-губернатор, а в состав его вошли губернский врачебный инспектор, городской голова, уездный и военный врачи, заведующий губернской земской больницей, депутат от военного ведомства, член-распорядитель и городовой врач, то есть Иван Афанасьевич. Не зря же его в Казань командировали умных людей на лекциях слушать.

Создали, в положенное место бумагу отослали и стали жить прежней жизнью – ни шатко, ни валко – как обычно. Иван Афанасьевич, как и раньше за некоторыми санитарно-противоэпидемическими мероприятиями в губернском центре надзирал, время от времени судебно-медицинские вскрытия осуществлял, в работе по призыву в армию участвовал и всё остальное, положенное ему по службе исполнял. Хорошо ли, плохо ли, но особых нареканий по его деятельности не было. День шёл за днем, неделя за неделей…

Наступил одна тысяча девятьсот девятый год. Иван Афанасьевич продолжал свою службу. Как-то, а было это в первых числах февраля, заехал он чаю попить и побеседовать о скуке провинциальной жизни к знакомому ординатору губернской земской больницы. Тот как обычно по горло в работе был – больных много, а штаты больницы весьма скромные. Тут ещё пациента из тюремного замка доставили. Чувствовал он себя очень плохо, состояние больного с каждым часом, как сообщили сопровождающие, становилось всё хуже и хуже. Не дай Бог помрёт. Кто же тогда в Сольвычегодск в ссылку вместо него поедет?

Больной тот являлся активным революционером-подпольщиком, пребывание для него в ссылках и под арестом было делом весьма привычным, а вот тут что-то взял и тяжело заболел. Лечить его надо, чтобы он за свою противоправную деятельность назначенное судом наказание сполна получил.

Больной был не местным. Арестовали его в городе Баку ещё в марте прошлого года. Вскоре пошёл он по этапу, в январе сего года прибыл в Вологду, а сейчас вот из-за болезни был снят с поезда в Вятке и пробыв четверо суток в тюрьме препровожден в больницу. Тёмная и сырая камера что-то никак не способствовала его выздоровлению.

Арестантское отделение в Вятской губернской земской больнице находилось на её первом этаже. Общий длинный коридор перегородили железной решеткой с узенькой дверью и посчитали это достаточным. Не смешиваются арестанты с вольными больными и ладно, нечего огород городить. Да, ещё и на окна в палатах с хворыми арестантами поставили крепкие решетки.

Знакомый Ивану Афанасьевичу ординатор сей больницы для развлечения, и чтобы оный совсем не забыл своё ремесло, предложил пришедшему к нему в гости городовому врачу данного пациента осмотреть, выспросить жалобы и назначить лечение, соответствующее поставленному диагнозу. Иван Афанасьевич не отказался, решил блеснуть перед коллегой полученными в свое время в Санкт-Петербурге знаниями.

Перед Иваном Афанасьевиче предстал двадцати восьми летний мужчина кавказской наружности, худой, лицо его было измождено болезнью. Черные, зачесанные назад волосы, густые того же цвета усы украшали пациента. Нос прямой, уши слегка оттопырены. Больного лихорадило, состояние его Иван Афанасьевич расценил как тяжелое.

Опросив и всесторонне обследовав больного, Иван Афанасьевич склонился к диагнозу возвратный тиф. Ещё он подумал, что данный мужчина не прост будет в курации и существует в настоящий момент реальная угроза для его жизни. Назначил лечение, с которым ординатор губернской больницы полностью согласился.

В ординаторской на данного пациента был заполнен скорбный лист, медицинскому персоналу были отданы необходимые распоряжения. Далее коллеги перешли к чаю, разговорам о жить-бытье за пределами университетских городов. Иван Афанасьевич поделился впечатлениями о поездке в Казань. Его собеседник с вниманием его выслушал и даже задал пару вопросов.

Спустя две недели Иван Афанасьевич случайно встретил этого же своего знакомого прогуливаясь по Царевской улице у дома Тимофея Франжоли. Спросил о сосватанном ему пациенте. Доктор похвалил Ивана Афанасьевича за верно установленный диагноз, правильно назначенное лечение и сказал, что днями, а именно двадцатого февраля сей пациент после выздоровления препровожден обратно в вятскую тюрьму. Говорил ещё, что пациент сей должен теперь за Ивана Афанасьевича всю свою жизнь свечки ставить, не он бы – точно свезли бы горемыку на кладбище. То ли шутил, то ли серьезно о сем повествовал – Иван Афанасьевич не стал уточнять. Раскланялись они с тем доктором и разошлись по своим делам.

Одна только строчка в выписном журнале Вятской губернской земской больницы на 1908 год за номером 696 осталась, что лечился в оной с восьмого по двадцатое февраля Джугашвили Иосиф Виссарионович двадцати восьми лет от роду с диагнозом возвратный тиф.

Память о пациенте, который солдат, охранявших больных арестантов, в винную лавку и трактир за кагором, дав предварительно денег, посылал, как- то быстро выветрилась. Хотя и вместе с ним они тот кагор пили, могли бы и запомнить. Потом о таком деле внукам бы рассказывали…