Счастливая сколопендра

Глава 6

Прошёл почти год с поездки в Джанхот. Многое с тех пор изменилось: Назарбаев сложил полномочия, а Зеленский стал президентом как раз в конце мая 2019-го. Погода в Москве тогда была уже летней, но отопление ещё не отключили. Духота в квартире стояла страшная, поэтому, чтобы уснуть, я выпил три банки пива и открыл настежь все окна.

«Дзинь-дзинь-дзинь!» – вдруг зазвонил телефон.

На часах: два часа ночи. На экране: «Киргизочка Галя». Что такое? Моя душа съёжилась, стала душонкой.

– Да, алло! – прохрипел я спросонья. – Алло, алло!

– Ваня попался! – прокричала сквозь слёзы Галя. – Приезжай быстрей! Серёжа, приезжай, пожалуйста!

– Что случилось?

– Наркотики! Наркотики нашли в пакете!

– Какие наркотики? У кого? Где? Успокойся, не плачь! Ты можешь мне объяснить, что случилось?

Оказалось, что Ванчоуса арестовали около «Сколопендры» с большой партией кокаинчика. Сейчас у них дома идёт обыск: полицейские всё громят, режут диваны и вскрывают натяжные потолки.

– Серёжа, сделай что-нибудь! – У Гали началась истерика. – Умоляю, Серёжа! Ведь можно что-то сделать? Приезжай быстрее, пожалуйста, прошу!

– Не волнуйся, успокойся. Что-нибудь придумаем. Выпей воды, – ответил я твёрдым, спокойным голосом. – Жди меня. Скоро буду!

Я тут же вызвал такси и был уже на месте через сорок минут, но в квартиру к Ванчоусу меня, естественно, никто не пустил: там ведь шёл обыск. Галя не брала трубку. Так я и проторчал остаток ночи у подъезда, над которым светил одинокий фонарь, как низкая луна. Уже под утро, чтобы взбодриться, я дошёл до ларька «Шаурма» и купил там кофе «три в одном», приторный и мерзкий. Попивая его, я стал наблюдать за тем, как дворник, дедушка-аксакал, подметает улицу, уныло высекая скрежет из асфальта.

– Чего видишь? – спросил он, недоверчиво посмотрев в мою сторону.

– Метла хорошая, – ответил я первое, что мне пришло в голову. – Пушистая.

– Живая, берёза, – улыбнулся дворник. Его звали Нуреддин. Он был таджиком. – Синтетическая метла – это харам. Русские люди говорят, что синтетическая метла – это липа. Оба люди – русские и восточные – правы. Потому что люди чуют. Синтетическая метла – это плох. А вот берёзовую метлу сам Аллах послал человеку!

Нуреддин потряс метлой перед собой.

– Смотри, принцесса какая! Прутики все у неё живые. А взять синтетику… пластик – мёртвый, совсем мёртвый. Тьфу! – дворник имитировал плевок и ещё долго, минут десять, что-то бормотал себе под нос, упражняясь в «метловедении».

* * *

Полиция закончила около семи утра: Ванчоуса вывели на улицу в кофте и наручниках. Он, кажется, не заметил меня (и слава богу). Следом появилась Галя: с растрёпанными волосами и заплаканным лицом. Она кинулась мне на шею и рассказала, что у Вани нашли двадцать граммов кокаина, за что ему грозит теперь двадцать лет тюрьмы по статье «два два восемь дробь четыре».

– Целых двадцать лет! – ошарашенно повторила Галя, не в силах охватить умом такой отрезок времени, ведь ей самой было немногим больше. Всего двадцать три года.

– Двадцать лет? По году за грамм? – Я был шокирован сроком: его строгостью, его суровостью, его бесконечностью.

Я, конечно, не хотел, чтобы мой начальник сел в тюрьму, но парадоксальным образом это было мне на руку. Почему? Очень просто, почему. Потому что если Ванчоус схлопочет по полной, то Галя фактически станет вдовой. Вряд ли молодая девушка будет ждать своего счастья двадцать лет, она точно будет искать себе нового парня. Почему бы мне им не стать? Как раз недавно я тоже остался один. Я бросил Машу, потому что она мне надоела до чёртиков.

С Машей мы оказались очень разными людьми. Мы отличались друг от друга как глагол отличается от существительного. Я пил, а она – пила. Я пил пиво, а она превратилась в бензопилу. Я предупреждал Машу много раз, что не нужно пилить моё похмельное тело, что, по всем конвенциям, это преступление против человечности, но Маша проигнорировала все мои предупреждения. Она пилила не только меня, но и сук, на котором сидела. Маша делала это с упорным постоянством и, кажется, с удовольствием. В конце концов я не выдержал и бросил её, хотя она умоляла этого не делать, обещала молочные реки и кисельные берега. Я только фыркнул в ответ и хлопнул дверью.

– Ключи на столе! – Это было последнее, что я ей сказал.

Но Маша не сдалась, она стала писать мне длинные сообщения. Я или сухо на них отвечал, или вообще игнорировал. Тогда Маша перезванивала и предлагала издать мою книгу за её деньги.

– Мне ничего от тебя не нужно. Всё кончено. Нам лучше больше не общаться, – равнодушно отвечал я, хотя внутри горел раздражением.

– Пожалуйста, Серёжа, – хныкала Маша. – Давай сделаем паузу в отношениях. Дай мне шанс. Я изменюсь, честное слово!

– Нет, нет, нет! – срывался я. – Всё кончено! Всё кончено навсегда! Отстань от меня! Изыди, изыди, изыди! Хватит меня терроризировать!

– Серёжа, Серёжа, зачем ты так? Что ты говоришь? Это несправедливо! Я же люблю тебя! – лепетала она в ответ, задыхаясь в слезах.

Я молчал.

– Серёжа, ну скажи же что-нибудь!

Я молчал, молчал, молчал, проявляя пассивную агрессию.

– Слышишь меня? – моя бывшая девушка начинала злиться. Игнорирование хуже тысячи оскорблений. – Слышишь меня, гадёныш? Слышишь, ржавый тарантас?

Я продолжал молчать, и тогда Маша просто слетала с катушек: она начинала орать в трубку, что я – ничтожество, и зачем-то обещала мне большие проблемы. После этого я говорил «пока», вешал трубку и на пару часов отключал телефон.

* * *

– Был адвокат? – спросил я у Гали.

Она мелко дрожала: от утренней свежести и нервного шока. Киргизочка была в том самом состоянии, про которое моя бабушка говорила: холодный душ, который не запить никаким горячим чаем.

– Да, – ответила Галя. – Знакомый отца Вани приезжал, обещал помочь. Но сказал, что готовиться нужно к худшему. Двадцать лет. О боже!

Галя закрыла ладонями своё плоское монгольское лицо и заплакала.

– Всё будет хорошо, всё наладится, – я попытался её успокоить. – Это какая-то ужасная ошибка.

– Никакой ошибки. Это всё его было. Он сам признался! Он уже подписал какие-то бумажки.

– Всё будет хорошо, всё наладится. – Я крепко обнял Галю.

Она начала биться головой о мою грудь, сотрясаясь в рыданиях, а меня… возбуждали эти движения. Я немного отодвинулся от киргизочки, чтобы не выдать себя, и стал смотреть на асфальт. После поливальной машины на нём остались мутные лужицы, похожие на острова и континенты. По дороге медленно тащился мусоровоз, вонючий и грязный. На дереве сидели две вороны и строго каркали, наблюдая за жизнью людей. Утро было нерадостным, хмурым и с пасмурной перспективой.

– Пошли домой, а то простудишься, – сказал я. – Ещё прохладно.

– Подожди. Нужно Фиделя дождаться. Он должен сейчас приехать. – Киргизочка утирала слёзы.

Оказывается, она позвонила ему тоже. Это неприятно укололо меня, хотя сюрпризом не стало. Мы не виделись с Иудой после Джанхота, но я ни секунды не сомневался, что он продолжает волочиться за Галей. Фидель всегда любил баб, причём бабы – его тоже, но только до поры до времени. В итоге бросили все. Было в Иуде что-то ущербное, требовавшее исправления.

– Лёгок на помине, – кивнул я в сторону жёлтого такси, которое остановилось около автобусной остановки.

Из машины выскочил Фидель: с красными глазами и в мятой одежде. Он извинился перед Галей за то, что не ответил ночью: спал как убитый после работы. Галя молчала, её губы дрожали, а дыхание было прерывистым. Иуда спросил, что случилось. В ответ киргизочка опять зарыдала, уткнувшись в ладони. Пришлось рассказывать мне.

– Понятно-понятно, – произнёс Фидель на автомате. – Хреновые дела. А про двадцать лет серьёзно, что ли? Может, вы не так поняли? Может, поселение какое? Или условно, где по УДО можно через годик выйти?

– Всё мы так поняли. Как бы строгача ему не влепили! – добавил я для убедительности (и немного из вредности).

– Конечно-конечно. – Иуда в задумчивости вытащил из рюкзака термос с иван-чаем. Налил его в крышку и протянул Гале. – Попей. Тебе легче станет. Успокоишься. Там не только иван-чай. Там ещё и полевые травки. Я сам их собрал и высушил.

– Спасибо, – киргизочка хлюпнула носом и глотнула душистого напитка.

От горячего и нервов Галя стала пунцовой, но, будто не замечая этого, она повторяла один и тот же набор движений: дунет на поверхность чая и глотнёт.

– Держи, – Иуда вытащил из рюкзака пластмассовый стаканчик и протянул его мне.

С первого же глотка я обжёг язык и больше не чувствовал вкуса, но иван-чай мне всё равно очень понравился: температура была его главным достоинством. Я вытащил телефон из кармана и включил песню «Не вешать нос, гардемарины». Харатьян подзарядил нас оптимизмом, и Галя улыбнулась. Она задержала взгляд: сначала на мне, потом на Иуде. Я ещё подумал тогда: вдруг она уже выбирает между нами?

– Пойдёмте домой. А то холодно, – предложила наконец Галя. Несмотря на горячий иван-чай, её глаза внутри покрылись инеем.

Мы поднялись в квартиру. Внутри был полный разгром и тоже холодно. Во время обыска зачем-то открыли все окна, а центральное отопление в доме уже не работало – не то что у меня.

– Неужели ты не знала про мутки Ванчоуса? – спросил я. – Вы же вместе жили.

Галя отрицательно покачала головой.

– Понятия не имела! Если бы я только знала, что кокос хранится в обшивке дивана, я бы немедленно его смыла в туалет, в ту же секунду. Клянусь!

– А давно у него это? – Фидель характерным жестом потрогал нос.

– Давно, – ответила Галя неестественно спокойным тоном. – Я пыталась бороться. Честное слово, пыталась. Я предупреждала Ваню, что всё это может очень плохо закончиться, угрожала, что брошу его. И один раз даже уходила. Но он уговорил меня вернуться. Ваня каждый раз обещал, что исправится и завяжет, но… всё становилось только хуже. Наркоманы всегда врут. А Ваня превратился в самого настоящего наркомана. Всё это было просто ужасно!

Киргизочка изменилась в лице. Её губы сжались в ниточку, а глаза метались, сверкая обиженным блеском.

– Ужасно, ужасно, ужасно, – с надрывом шептала она.

Я подтвердил наркозависимость своего начальника, потому что на работе всё тоже катилось в тартарары. Ванчоус стал редко появляться в офисе, а когда заходил, больше спал, чем занимался делами. Компания рушилась на глазах: никакие разработки не проводились, а настроение внутри коллектива было упадочным.

– В общем, стоило этого ожидать, – закончил я и покосился на Галю.

– Да, – она согласно кивнула, как будто выбила кассовый чек, где уже не было Вани.

Он был списан ею в утиль: зачем Гале зэк? Незачем. Теперь это стало фактом, и я незаметно улыбнулся. Теперь-то у меня точно были все шансы на киргизочку. Как победные литавры, заурчали батареи в стене. Я ещё подумал тогда: неужели «Мосводоканал» уже в мае готовит их к следующему отопительному сезону?

– Горячая вода есть? – поинтересовался я у Гали.

– Нет. Отключили на две недели, – ответила она. – А что?

– Так, просто. – Теперь я улыбнулся во весь рот. Мне было приятно, что я угадал причину победных литавр.

Помолчали.

– Ребята, хотите есть? – спросила Галя. – Я вчера приготовила салат. Можно сделать яичницу и кофе. Всё-таки утро.

– С удовольствием! – ответил я. Мой живот урчал не хуже батарей отопления.

– Конечно-конечно, – произнёс на автомате Иуда.

На кухне всё было перевёрнуто вверх дном. Я и Фидель навели минимальный порядок, после чего Галя начала суетиться около плиты. Минут через двадцать мы сели за стол. Больше всего мне понравился салат. Он был лёгким: без колбасы, креветок и прочих ненужных вещей. Просто помидоры, огурцы и майонез. Разве что не хватало молодого лучка. Я очень люблю лук, особенно луковые перья. А вот кофе был плохим, даже для растворимого. Я спросил у Гали, есть ли молоко или сливки. Она ответила, что нет, и предложила мне сахар. Но сахар уже отверг я, потому что, как известно, сахар – это белая смерть.

Иуда был не в духе. Он поклевал яичницу, к салату вообще не притронулся, зато налегал на хлеб, который ел с людоедским спокойствием. Его челюсти медленно двигались, а взгляд был похож на двустволку, готовую к выстрелу.

– Мне пора! – объявил Фидель, когда мы закончили завтрак. – Мой катафалк на двенадцать заказан.

Иуда встал и посмотрел на меня, как бы приглашая последовать его примеру, но я сказал, что ещё посижу.

– Сегодня суббота, поэтому я могу остаться и помочь Гале убраться. Если она, конечно, не против.

– Конечно, не против! Тут дел невпроворот, – ответила она деловым тоном с выражением «только клининг^[10] и ничего личного».

Я ухмыльнулся. Фидель нахмурился. Галя с равнодушным видом начала убирать посуду со стола.

– Понятно-понятно! – Иуда резко пожал мне руку и выскочил в коридор.

Киргизочка пошла его проводить.

– Спасибо, Фидель. Ещё увидимся. Звони! – донеслось из прихожей, и затем хлопнула дверь.

Галя вернулась на кухню.

– Хочешь крепкого выпить? – спросила она.

– Очень хочу, – ответил я. – А то я всю ночь пил совсем не то, что нужно.

– И что же, интересно?

– Мерзкий горячий кофе «три в одном». А хотелось совсем другого. Как раз чего-нибудь покрепче.

Галя тихо рассмеялась, впервые за сегодня. Она вытащила из шкафа бутылку коньяка и разлила его в два стакана: на три пальца в каждый. Мы выпили молча и потом долго смотрели друг на друга. Не знаю, что уж Галя увидела во мне, но я узрел в ней сексуальное тело, восточное лицо и пучок тёмных волос, в котором торчал жёлтый карандаш. Глаза киргизочки были переполнены необъяснимой радостью, как две бочки после дождя. Я ещё подумал тогда: может, это Галя сдала Ванчоуса мусорам, а потом разыграла перед нами весь этот спектакль? Если так, то она – примадонна, киргизская фурия. Единица, а не ноль! Я выпил коньяка из горла.

– Боишься? – спросила Галя.

– Чего?

– Меня, – зрачки у киргизочки были как точки.

Наши глаза встретились.

– Ты больше не с ним? – Я смотрел на неё осторожно, чуть прищуренным взглядом. – Сама понимаешь, карму нужно блюсти. Девушка друга – это святое.

Галя задорно рассмеялась и опять разлила коньяк по стаканам. Она сделала это просто и легко, будто заварила пакетик с кофе «три в одном».

– А писать рассказы для девушек друзей, значит, можно? Это, значит, не карма? Это другое?

– Сейчас выпьем, и я отвечу, хорошо?

Галя кивнула, и мы опрокинула в себя стаканы.

– Совершенно другое. Это же творчество! – горячо выкрикнул я, справившись с коньяком.

Меня всего взвинтило, будто речь шла о жизни и смерти. Фактически так оно и было, потому что для меня творчество было всем: и жизнью, и смертью.

– А творчество не знает границ, не знает своих и чужих девушек. Творчество неподвластно карме. Неподвластно никаким моральным принципам. Писать рассказы для девушек друзей не только можно, но и нужно. Это же конфликт. А как известно, только конфликт двигает сюжет вперёд. Выпьем за это?

Галя опять кивнула, теперь коньяк разлил я.

– И всё же… тебе понравился мой рассказ?

Киргизочка еле заметно улыбнулась.

– Очень понравился, – ответила она умиротворённо, будто речь шла о букете васильков.

– Я рад, очень рад! – Меня распирало изнутри.

Галя встрепенулась и взволнованно заговорила:

– А больше всего мне понравилось в середине, где постельная сцена! Классно у тебя получилось. Эмоционально и реалистично. Правдиво! И, главное, это чувство неуверенности… ты метко передал. В моменте, где они лежат около реки и она ему говорит, что между ними глубокая пропасть. Что она любит жизнь, а он выбирает смерть… Да, вот этот момент очень хорошо получился!

Пауза.

– Уж поверь, Серёж, я могу оценить по достоинству. Всё это мне очень знакомо. Все эти неприятные разговоры. Резкие слова одного и отсутствие воли другого. Я всё это переживала много раз. Особенно мне запомнилась эта фраза в рассказе, когда она ему говорит, что люди стараются стать угловатыми, хотя им положено быть круглыми. Я тоже говорила Ване нечто подобное… Я говорила ему, что не нужно становиться углоедом. Но он не послушался.

Галя пристально посмотрела на меня.

– Серёжа, мне показалось, что ты написал этот рассказ про меня и Ваню. Это так? Только честно.

– Так, – ответил я, и я… был поражён её анализом. Она разложила всё по полочкам. Невероятно.

Киргизочка довольно ухмыльнулась.

– Ну что ж, выпьем тогда за это! У тебя получился хороший рассказ. Цепляющий. Поздравляю!

Мы выпили и опять стали смотреть друг на друга. Десять секунд. Двадцать. Тридцать. Я не мог больше терпеть: хмель уже кипятил мою кровь. Меня прорвало.

– Галя, ты прекрасна. Я люблю тебя. Ты меня возбуждаешь. Ты меня возбуждаешь, как море возбуждает рыбака. Я хочу попасть в твой сексуальный невод. Хочу в твои интимные сети. Я хочу тебя. Хочу, хочу, хочу! Хочу твою шею, похожую на стебель тюльпана. Хочу твои руки, такие же прекрасные, как веточки акации. Хочу твои волосы, великолепные, как хвостик пони. Я могу придумать ещё сотни метафор про тебя и твою красоту, но знай: ты – лучшая из лучших. Я хочу только тебя. Хочу тебя полностью. Ты – богиня. Ты – моя киргизочка. Давай любить друг друга, как в лучших мировых романах. Страсть. Меня поглощает страсть к тебе!

Я подошёл к Гале, встал на колени и начал покрывать её ноги поцелуями. Сначала – ступни: на пятках была жёлтая корочка, а на пальцах – жёлтые песчинки. Я не стал их отряхивать, а просто слизал. Гале это понравилось: щекотка её возбуждала. Мои губы пошли выше. Когда они оказались у юбки, то не остановились: им помогли руки. Они откинули юбку, и мои глаза увидели белые трусики. От них приятно пахло: нос остался доволен. Руки содрали трусы, и губы впились в вагину Я поработал немного языком, после чего отнёс Галю на кровать, ещё не остывшую от Ванчоуса. Аморально? Возможно, но такова «се ля ви»: свято место пусто не бывает. Мы трахнулись с Галей, причём улётно, а на следующий день я сделал то, о чём мечтал очень давно: уволился и написал об этом рассказ. Я был счастлив в конце мая 2019-го.

Глава 7

Наступил август. Я не работал уже два месяца и потихоньку сходил с ума, особенно без коллег и поездок в метро. Я вдруг осознал, что работа в офисе – это не так уж и плохо. Пожалуй, это даже хорошо. Возможно, даже привилегия. Кому-то моё утверждение может показаться нелепым, но уж поверьте мне на слово. Хлебнув «счастливой» безработной жизни, я со всей очевидностью понял, что именно работа меня социализировала. Отказавшись от неё в пользу писательства, я фактически отказался от своего круга общения. Теперь, после того как я уволился, только мама и Галя знали о моём существовании.

С деньгами тоже начались проблемы. Их почти не осталось: жил я на пятьсот рублей в день. Выглядело это примерно так: макароны – пятьдесят рэ, кусок сыра и чипсы – по сто, пиво – двести пятьдесят. Как раз пять бутылок (дешёвый пластик я отвергал): две – днём и три – вечером. Ровно столько, чтобы с утра не было похмелья, потому что к похмельям я потерял всякую толерантность. Я боялся их пуще огня. Думаю, это и стало главным препятствием к моему алкоголизму, но всё же не помешало мне стать алкоголиком на минималках. Ну хотя бы не забулдыгой – это меня уже радовало.

Не радовал творческий процесс. Писалось мне тяжело: по рассказу в неделю, а то и в две. Темп был очень медленным, а качество – скорее, посредственным. Я-то думал: стоит мне только скинуть офисные кандалы – и всё сразу наладится. Работать я буду с утра до вечера и напишу сто рассказов подряд, но не тут-то было. Вставал я поздно, около десяти. Пил растворимый кофе и гулял до двенадцати. Потом читал книгу и только в час дня принимался за творчество. Попишу минут тридцать, встану, пройдусь. Открою пиво. Вздремну. Через час ещё пауза, но теперь дольше. В общем, больше отдыхал, чем занимался литературой. В неделю мне удавалось написать дай бог три тысячи слов. Три жалкие тысячи слов! Мало. Очень мало. Я обязан был делать столько же в день.

– Почему все твои новые рассказы такие короткие? – спросила у меня однажды Галя. – Мелочно у тебя всё как-то стало. Одно мельтешение.

Я замялся: удар был ниже пояса. По правде говоря, меня и самого уже навещали такие мысли, но я боялся… просто не мог себе признаться в том, что трачу время на лабуду, на ерундовые сюжеты, в которых нет морали – только тупое и вязкое действие. Потуга на бытописательство.

– Как у Шукшина. По две, максимум три тысячи слов, – промямлил я в своё оправдание. – Понимаешь, я сейчас экспериментирую, пытаюсь скрестить Шукшина и братьев Стругацких. То есть пытаюсь делать фьюжн: короткий рассказ с элементами философской фантастики.

– Всё понятно теперь, – ухмыльнулась киргизочка. Она терпеть не могла советских писателей.

Мои новые рассказы ей тоже не нравились. Галя, не стесняясь, утверждала, что они – хлам, вымученные и без динамики. Я и сам чувствовал, что пишу теперь некачественные тексты: натянутые, беззубые и с фальшивыми диалогами. Одним словом, второй сорт. Я пытался исправить ситуацию, но, как пел великий Андрей Миронов, рассказ не пишется, не растёт кокос. После увольнения я попал на остров невезения. Я заразился творческой импотенцией, которая прогрессировала тем больше, чем дольше я не ездил в офис. Очевидно, что отсутствие работы, то есть жизненного графика, превращало меня в развалину. Нужно было срочно укрепляться.

«Буду искать подработку», – решил я.

Именно подработку – и никак иначе. Грузчик, сторож или курьер – всё это мне подходило. Лишь бы не пятидневка. Полный рабочий график я больше не рассматривал. Мой мозг мне нужен был самому: для собственной цели – для творчества.

* * *

– Буду в восемь. Встретишь? – спросила Галя по телефону.

Она уже ехала в маршрутке от метро «Новогиреево».

– Конечно!

Я быстро оделся и побежал на остановку «Улица Победы».

Два-три раза в неделю Галя приезжала ко мне в Реутов после работы. Трудилась она в транснациональной компании, поэтому деньги у неё водились. Киргизочка всегда привозила с собой разные вкусняшки: дорогое вино, вяленые маслины или, скажем, твёрдый сыр – чаще всё сразу. Мы ели, пили, смотрели «ютуб» и потом трахались: обычно два раза подряд. Остыв после секса, мы опять садились за стол и продолжали банкет, обсуждая последние новости.

Наговорившись о них вдоволь, мы переходили к десерту. Я показывал Гале то, что написал с нашей последней встречи. Киргизочка обязательно начинала критиковать, буквально разносила меня в пух и прах. Но, успокоившись, обязательно предлагала конструктив: где и что нужно исправить. Я со всем соглашался и перелопачивал текст. Становилось не всегда лучше, но зато Гале было приятно. Я изо всех сил старался делать её сопричастной к своему творчеству. Это был мой подарок ей, потому что никаких других подарков у меня для неё не было. Это был даже не подарок, а бесценный дар. Это была наша с ней главная скрепа. И я с тревогой наблюдал, как она ржавеет, стремительно истощаясь.

– Ваня пошёл на сделку со следствием, – сказала Галя, снимая кроссовки. Она приехала ко мне с пакетом еды. – Адвокат уверен, что Ваня получит только десять лет. Может, чуть больше.

– Ужас какой! – я покачал головой. – Десять лет жизни. Почти бесконечность.

Пауза.

– Кстати, в «Сколопендру» требуется бармен, – киргизочка надела тапки. – Полтинник обещают на руки.

– Неплохо. Прикину. Подумаю, – равнодушно ответил я и, подхватив пакет, понёс его на кухню.

Моя реакция не понравилась Гале. Она остановилась в дверях и провела пальцем по пыльной микроволновке.

– Давно не убирался, – не то спросила она, не то сказала утвердительно. В её голосе прозвучал целый букет ноток: досада, насмешка, укор и даже гадливость.

– Не было времени, – ответил я и сам же рассмеялся.

– Понятно. Я так и думала. – Галя дунула на палец, будто это был не палец, а дымящейся ствол револьвера.

Киргизочка ополоснула руки и села на диван, закинув нога на ногу. Выглядела она просто сумасшедшим образом: в коротких шортиках и жёлтом топе.

– Будешь вино? – спросил я, доставая штопор. – Ты сегодня безумно красивая! Просто слов нет. Все метафоры меркнут.

– Буду, – ответила Галя, пропустив мой комплимент мимо ушей.

Она и сама всё это прекрасно знала, но знала она и другое: я способен на многое. Если бы не мои способности, то зачем, для чего я тогда нужен киргизочке? Чем я ей так приглянулся? В отличие от Маши, Галя не была тщеславна.

Я был уверен, что привлекаю Галю не чем-то абстрактным в будущем, а именно своим актуальным талантом. Да, последние месяцы выдались для меня непростыми, просто провальными. Это правда. Но! Но, даже несмотря на это и всю мою тогдашнюю социальную ничтожность, в духовном плане я, очевидно, превосходил Галю. Это бесило её, но и жёстко цепляло: крючками были мои рассказы. Я держал на них киргизочку, как сказочную щуку, не давая ей уплыть. Но мне хотелось большего. Мне хотелось поддеть её и втащить к себе в лодку. Галя же сопротивлялась, натягивая между нами леску: то ли оттого что крючки поизносились, то ли из-за моего образа жизни или из вредности, а может, из-за всего сразу… Разве поймёшь женскую логику?

* * *

– Переезжай ко мне. Будем вместе убираться в квартире, – предложил я, закручивая штопор в бутылку. – Ты будешь мне готовить еду и заваривать чай, а я буду лучше и больше писать. Честное слово!

– Нет уж, спасибо! У тебя тут для двоих мало места, – ответила Галя.

– Неправда. – Я улыбнулся и разлил вино по бокалам. – Во-первых, мы будем одним целым. А во-вторых, у меня шикарные жилищные условия. Так называемая евродвушка. Сорок один метр с балконом. Разве мало? Ну, предположим, даже если мало, то, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Поговорки никогда не врут.

Галя кисло улыбнулась. Она не любила поговорок и не верила им. Ей нравился Бунин: его породистость, интеллигентность и душевная холодность. Киргизочка считала Ивана Алексеевича глубоким автором с безукоризненным стилем. Я – мягко говоря, нет. Из-за этого мы, кстати, и поругались с Галей единственный раз. Так сказать, на литературной почве.

А начиналось всё невинно. Субботним вечером мы решали, что посмотреть перед сном. Галя предложила фильм «Солнечный удар», который снял Никита Михалков по произведениям Бунина. Я фыркнул, заявив, что первый – ещё норм, а вот второй – это полное днище: одно пижонство и словоблудие. К тому же он был за белых, но я-то – красный. Киргизочка что-то мне резко ответила. Слово за слово, началась перепалка. Крики. Взаимные обвинения. Мат. Минут через десять мы успокоились, и я согласился на «Солнечный удар». Фильм мне понравился, а вот Бунин стал ещё неприятней. У меня появилось к нему предубеждение. Помню, прочитав его дневник под названием «Окаянные дни», я подумал: «Если это не сборник анекдотов, а, видимо, это не так, то, значит, это именно то, что сейчас называют “либераху порвало” – идеальный случай».

Ради интереса я купил ещё две книги Бунина, типа самые-самые: роман «Жизнь Арсеньева» и сборник рассказов «Тёмные аллеи». Прочитав их, я окончательно всё решил для себя: «Ну и говно.

И за что ему только Нобелевскую премию дали? Какая-то мутная история. Похоже, политика».

* * *

– Ещё не время съезжаться, – подвела черту Галя. – Давай сейчас не будем об этом.

– Не хочешь – как хочешь. – Я протянул ей бокал вина.

Мы выпили. В комнате царил полумрак.

– Может, гирлянду включить? – спросил я. Она так и висела на книжном шкафу после Нового года.

Галя кивнула. Я нажал на кнопку и получил немедленный результат. Комнату заполнил мигающий праздничный свет. Атмосфера стала как в детстве. Заворожённость. Мы с Галей притихли. Каждый думал о своём. Я поставил бокал на журнальный столик и прошёлся по комнате, заложив руки за спину, как Наполеон. Киргизочка пристально наблюдала за мной, щуря свои и без того узкие глаза.

Она получала удовольствие оттого, что я чувствую неловкость, а Галя точно знала, что именно неловкость я сейчас испытываю. Вчера я выслал ей свой новый рассказ и теперь ждал вердикта. Именно вердикта: «казнить нельзя помиловать». Где будет запятая? С некоторых пор я сделал Галю, по терминологии Стивена Кинга, своим идеальным читателем. Но я пошёл дальше него: сделал Галю своим единственным читателем.

– Не хочешь покурить? – спросил я, не выдержав.

Неловкость в тишине – это как ёрш (водка плюс пиво): невозможно много выпить.

– Покурить? – не поняла Галя. – Чего покурить?

– Табака с родины табака. С озера Титикака. Табак очень крепкий. И очень дорогой.

– А ты говорил, что у тебя денег нет, – на лице киргизочки появилось то самое порнографическое выражение: слегка ироничное.

– Меня сосед угостил. Он недавно вернулся из Боливии.

– Ну-ну. – Она откинулась на спинку дивана.

«Издевается», – подумал я, но промолчал, потому что Галя раздвинула ноги: не знаю уж, специально или нет. Я увидел её зелёные трусики и, сглотнув слюну, повторил вопрос:

– Не хочешь покурить?

– Хочу, – ответила Галя и захлопнула ноги.

Мы вышли на балкон. Я чиркнул зажигалкой и взорвал самокрутку. Титикака проникла в меня моментально: мои дыхательные пути не стали для неё лабиринтом. Я чуть приподнял голову вверх и задержал дыхание. Боливийский дым был жарок и дик. Я протянул самокрутку Гале. Она затянулась дважды и даже не закашлялась. А табак был очень-очень крепок, как дедовский самосад.

– Ого! – я был восхищён её лёгкими.

– Хороший табак. С вишнёвыми нотками, – выдохнула из себя Галя размытым голосом.

Мы стояли с ней на балконе второго этажа как в тумане. В нос бил приторный запах.

– Угу. – Я слегка поплыл от него.

Я будто качался на маленьком плоту и наблюдал за улицей. Там горели три фонаря. На одном из них сидел воробей и, кажется, спал, игнорируя жизнь. Может, он умер? Галя потягивала вино и смотрела куда-то вдаль сквозь окно. Вдруг её взгляд сорвался и, резко поднявшись, упёрся в жалюзи. Тёмные, бамбуковые, с жёлтым регулировочным шнурком. Он медленно раскачивался от сквозняка, создавая на белой кирпичной стене страшную тень, похожую на повешенного. Я вздрогнул, но Галя ничего не заметила. Она была погружена в свои мысли.

– Будешь ещё? – спросил я. – Тут ещё осталось на одну затяжку.

– Нет, – произнесла Галя почти невесомо. Я даже не был уверен, она ли это сказала, но, кроме неё, больше некому было.

– Ладно, – ответил я и погрузился в паузу.

Когда я обкурюсь табаком, то я – человек-пауза. Я – сторонний наблюдатель. Почему? Чёрт его знает, почему. Все необкурен-ные люди похожи друг на друга, каждый обкуренный обкурен по-своему. Я не хотел лишних движений. Мои губы еле заметно шевелились, тело подрагивало, а глаза медленно двигались от предмета к предмету. Я будто пересчитывал их, как куриц: раз, два, три…

– Хороший табак, – повторила зачем-то Галя и добавила: – Очень хороший, с вишнёвыми нотками.