Адам, ошарашенный такой мыслью, замирает, представляя, что они, его отец, их семья, как хранители огромнейшей библиотеки, которая охватывает весь мир.
– А кто автор этих книг? – спрашивает мальчик, глядя на надпись на томе.
– Природа.
Адам, поражённый грандиозностью только что открывшегося ему мира, выбегает из библиотеки, бежит по анфиладе комнат, – в одной из них старшие сёстры занимаются музыкой на фортепиано, из другой слышно, как старшие братья берут уроки фехтования, – оказывается на широком, почти дворцовом крыльце. Спускается по ступеням. И мчится к парку, в бесконечно разлившемся озере которого начинается закат. Их дом, поместье избранного семейства Сальваторов, расположен на самой вершине местности. Почти настоящий дворец. Широкий, как пляж, подъём ступеней. Белокаменная торжественная колоннада. И просторный, как воздушный шар, купол, в котором устроена обсерватория. У их семейства собственный парк и собственный лес. И озеро, и луга, и поля. И так почти до горизонта, пока взгляд, усиленный линзами бинокля, не встречает поместье их ближайших соседей – семьи Консерваторов, дом которых, по словам отца, ничуть не меньше, а земли даже больше. И даже есть собственные горы и кусочек моря.
– Следующей весной мы к ним поедем, – обещает отец. А сейчас ранняя осень. И скоро двенадцатый день рождения Адама. И он начинает понимать, что мир бесконечен, безграничен. И слова о библиотеке – это только метафора, сравнение. Нет никаких полочек и стен. И за поместьем Консерваторов длятся и длятся природные пространства, где только изредка мелькнёт жильё какого-нибудь семейства избранных. И так без конца. По всему миру. По всей планете.
Обычно день Адама проходит дома – отец преподаёт ему историю, физику и математику, мама – литературу, музыку и живопись, дядя Гаспар, который живёт с семьёй в левом крыле дома, тренирует его и братьев в спортивных искусствах. Он шутник, весельчак и всегда подтрунивает над серьёзностью и скрупулёзностью Адамова отца. Наверное, он самый добрый и весёлый человек на планете! После занятий Адам с родными и двоюродными братьями, сыновьями дяди Гаспара и Бальтазара, уходит в парк. И каждый раз возникает какое-нибудь новое чудо в этом мире цветов, запахов, света и тенеписи. Бабочки и кузнечики, жучки и совершенно неизвестные насекомые, которых он называет «буквочками», так хитро прячутся среди листьев и веток! Иногда отец берёт его с собой в полёты. Они долго, тихо планируют под чистым полуденным небом над просторами их поместья. Отец поясняет, что вот там, на кромке озера, надо подремонтировать дамбу (недавние дожди оказались очень сильными), а торчащие среди глухого леса высокие столбы – опоры линий электропередач, которые повредил ураган на прошлой неделе. И их тоже надо восстановить. Но сам отец никогда не выполняет эту работу. Он только наблюдает и решает, что надо сделать. Когда их двухместный джет поднимается выше обычного – отец лукаво улыбаясь, тайком поглядывает на сына – видны далёкие-далёкие земли. Горы, море, принадлежащие семье Консерваторов.
В то солнечное утро мальчик узнал, что уроков сегодня не будет. И загрустил. Он любил историю. И часы занятий, когда отец, неспешно вышагивая от окна к столу по библиотечному паркету, рассказывает о предыдущих временах. О том, как возник человек. И как были народы, и царства. И о невероятном, непостижимом множестве людей, которые когда-то жили на земле.
– Их было больше тысячи? – спрашивал Адам, замирая с открытым ртом и вспоминая, как много раз видел растянутые цепи муравьёв, переселяющихся всей колонией из одной части леса в другую.
– Тысячи?! – восклицает отец. – Тысячи тысяч! И ещё помноженные на такие же тысячи тысяч! – Было видно, что он горячится. И кажется, совсем не одобряет эти тысячи народов.
– Большую часть истории они жили в бедности, страшнейшей нужде, погрязая в невежестве и болезнях, – лицо Мельхиора раскраснелось, он стал ходить быстрее, размахивая руками, – в постоянном страхе, постоянно! В войнах за еду и земли! Они называли это добычей! Добычей называли животных и растения, – строгими глазами смотрит отец на испуганного мальчика. – Как добычу использовали всё, что сохраняла земля: минералы и воду, нефть и газ! Добычей называли труд, к которому принуждали победившие побеждённых, сильные – слабых. И так было много, много веков.
– Но почему?
– Потому что народы не могут управлять собой.
– А где теперь народы?
Отец всегда переносил ответ в будущее, каждый раз говоря, что об этом Адам узнает через три, два года. Наконец, в следующем учебном году. Что это очень важная и трудная тема. Для этого надо подготовиться, повзрослеть.
Мельхиор Сальватор с утра был чем-то расстроен. Он собирался лететь, и мама сказала, чтобы он взял с собой в помощники пятнадцатилетнего Серафима, брата Адама. Но тот, резвый мальчишка, спозаранок куда-то уже удрал из дому. Искать его не было времени. Старшие, уже совсем взрослые, сыновья тоже улетели на своих джетах. Каждый из них работал. Тогда отцу нехотя пришлось захватить Адама.
– Мне надо обследовать побережье, – сосредоточенно говорил отец, уже в полёте, – обычно я летаю туда вместе с Яковом или Серафимом. Там выбросилась стайка китов.
– Как это? – испуганного спросил Адам.
– Такое иногда бывает. В природе есть свои странности. Живые существа слепо мчатся к своей гибели…
– Как народы?
Отец сурово посмотрел:
– Твоя задача не отвлекаться и подсказывать, где увидишь выброшенных на берег китов.
Джет выскочил на такую высоту, с которой, как по волшебству, стали видны дали, ранее мальчику неизвестные. Море, виденное всегда только как туманный краешек, теперь приблизилось и затемнело тяжёлой синевой. Горные пики, погружённые в него, словно хребет огромного существа, белели острыми треугольниками. Пенистые облака издалека стремились к берегу.
Вдруг из рации раздалось:
– Мельхиор, Лада сказала, что ты вылетел. Нам срочно нужна твоя помощь.
– Что случилось? – как-то растеряно спросил отец.
– На «плантации» двадцать один-пятнадцать авария. Погибло семьсот илотов…
– Я с сыном! – оборвал Мельхиор говорившего. Он не хотел, чтобы Адам всё это слышал. – Я должен вернуться. Отвезти его домой.
– Мельхиор, – настойчиво, терпеливо и с оттенком понимания проговорил голос, – ситуация очень опасная… Ты нужен очень срочно… И… всё равно он когда-нибудь узнает… должен узнать…
– Нет! – сказал отец.
– Прислушайся, что говорит твоя совесть. И честь. Честность… До связи.
Отец посмотрел на приближавшееся море. Мельком – на сына. И резко развернул джет в сторону гор.
Только поздно вечером отец привёз Адама домой. Светили прекрасные, чистые звёзды, Венера горела яркой, ровной точкой, но подниматься в купол, к телескопу, не хотелось. Впечатления дня переполняли его.
– Это народы? – спросил он.
Мельхиор ничего не ответил, отвёл взгляд. Ему было жаль, что детство сына подошло к концу.
На следующей неделе начались дожди. Адам не успел составить гербарий. Ему надо было так много узнать у отца. Про парк, про птиц и насекомых, про изменения погоды, про беседку в саду, которую они мастерили летом, когда у отца появлялось свободное время. Но Мельхиор теперь постоянно пропадал на работе или же, как казалось мальчику, нарочно его избегал. То, что он увидел тогда: «плантации», тысячи людей, «народы» – постепенно сглаживалось в памяти. Но в один день отец позвал его к себе в кабинет. Такого никогда раньше не было. Они вместе ходили в лес, путешествовали на джете, долгие часы проводили в библиотеке, но никогда Адам не поднимался на верхний этаж дома, где находился отцовский кабинет. Отец был очень приветлив. Он усадил его в чудесное, огромнейшее кресло, присел перед ним, улыбнулся и погладил по мягким, длинным волосам.
– Я целую неделю думал, что тебе сказать. Можно было ведь оставить без внимания… Понимаешь?.. Но так было бы нечестно. И ты уже достаточно взрослый… Знаешь, почему мы живём так, а не как те люди, там, где мы были?
– На плантациях?
Отец горько усмехнулся. Это слово, «плантации», было принято у него на работе, между коллегами. Оно произносилось иронично, высокомерно. Нечестно.
– Ты часто спрашиваешь: кто такие «народы» и куда они исчезли. Они не исчезли. Они теперь живут там, на «плантациях». Почти три поколения назад на планете было множество городов. Люди жили там почти в диком, неуправляемом состоянии. В перенаселённости и вечной войне друг с другом. Да, у них было образование. Культура. Наука. И много-много всего. Вещи переполняли их жизнь. И каждый день они хотели, чтобы вещей было ещё больше. Это было общество, полное хаоса, которое мало ценило природу. Относилось к ней, как к такой же вещи.
– Добыче, – подсказал мальчик.
– Правильно. Тогда и было решено, что такую жизнь надо совершенно изменить…
И Мельхиор рассказал мальчику неполных двенадцати то, во что посвящали почти взрослых, двадцатилетних. Опуская сложные детали, но полно, без утайки. Честно.
В середине двадцать первого века перенаселённость, испепеляющие войны, нехватка ресурсов, экологические катастрофы поставили человечество перед необходимостью решать свои проблемы немедленно. Помощь, если так можно об этом сказать, пришла с неожиданной стороны. А именно: из области технологий «дополненной реальности», развитие которых было уже очень высоким. Люди ежедневно, ежеминутно пользовались устройствами, которые напрямую взаимодействовали с их чувствами. Хочешь выйти во Всемирную Сеть – вставляешь в глаз линзу и путешествуешь, сколько угодно. Или сразу две линзы в оба глаза. Или целый «капитулярный шлем», который в буквальном смысле погружает тебя с головой – глазами, ушами, осязанием, ощущением запахов – в уже не дополненную, а Превосходящую Реальность – ПР. Футуролог Рэй Колокурц, её основоположник, постулировал о ней так: «Пусть люди каждую секунду радостно, оптимистично ощущают её присутствие. Теперь человек никогда не будет одинок. Всемирная Сеть, визуализированная, тактилизированная и вообще объективированная всеми возможными способами, станет доступной любому нашему органу таким образом, что сам организм становится частью Превосходящей Реальности».
Когда человеку надо было получить знания, Сеть не только передавала их чувствам, но также обратно транслировался образ человека, тела реципиента. В жизни же любопытно было видеть, как парочки, прогуливающиеся вечером, были окружены мягким сиянием, романтичной музыкой и даже сладко-пряными запахами. А одинокий холостяк мог идти в компании светящихся виртуальных подруг, во славу которых он тут же распивал виртуальное изумрудное шампанское, чьи пузырьки вполне реально шелестели и опьяняли. Подростки ходили в школу в сопровождении рок-команд, паривших в виде облачка и отчаянно терзавших инструменты. Студентов сопровождали воплощения Эйнштейна, Паскаля, Платона или Докинза, которые сообщали им о своём учении или о новинках из мира науки. Образ Джорджа Буша-младшего бил все рекорды как самого оригинального обозревателя новостей.
Постепенно инструменты слияния с ПР – линзы, шлемы, тактильные перчатки и даже костюмы – миниатюризировались, исчезали. Встраивались в виде чипов в нервную систему и мозг, интегрируя сознание с Сетью напрямую. Большинство детей чипизировались в течение первого года жизни. Так они практически моментально проникали в ту же среду, в которой находились их родители.
Люди из разных концов света, не выходя из комнаты, не вставая из кресла, из горячей ванны, протягивали друг другу руку, ступнями чувствовали влажный песок Фиджи, ощущали ветра соляных плато Боливии, и вообще запросто покоряли виртуальный Эверест.
Если бы остался хоть один человек, ни разу не посетивший Превосходящую Реальность уже взрослым, перед ним предстала бы новая, прекрасно-дикая вселенная, похожая на безумно хаотичное кино в режиме реального времени. Режиссёры которого оставались пока далеко за кадром.
26 июня 2045 года была достигнута Технологическая Сингулярность. Сознание почти всех жителей Земли было переведено в Превосходящую Реальность – сокращённо Велмири (overWHELMIngREAlity). Люди подверглись операции изолирования полушарий головного мозга друг от друга. Известно, что человек может жить с одним полушарием, если другое по каким-либо причинам теряет функциональность. Всю необходимую работу берёт на себя работоспособное. После операции изолирования каждый человек нёс в себе дважды повторенную собственную личность. Правое, «творческое» полушарие полностью подключалось к Велмири, левое оставалось в объективной реальности и подвергалось Обязательной Социальной Профориентации. Полушария ничего не знали о существовании своей второй половины. Внутри Велмири человек жил так же, как это было до Технологической Сингулярности, свободно занимаясь учёбой, любимой работой, бизнесом. Чем угодно. Он мог быть даже миллиардером или президентом. Путешественником или космонавтом. Заводя семью, безумствуя в творчестве, бросая вызов обществу. Тогда как его левое, «логическое» полушарие отвечало за человека, находящегося в совсем другой реальности. Это была реальность «илотов» – людей, обученных до полуавтоматизма работать на производстве. Для них созданы хорошо устроенные города по проектам Жака Фреско. Это города-заводы, города-плантации. Где каждая человеческая единица занимается очень нужной, глубоко дифференцированной, но рутинной, автоматизированной работой. Строители, механики, техники… бесконечный ряд специальностей. Даже учёные. Те же самые профессии, которые существовали в прежнем мире. Но теперь ими овладели почти биороботы, люди без собственной воли, с остатками самосознания, которые были сохранены в минимальном наборе новыми «инженерами душ». Теперь люди – производственно-полезные единицы, теперь люди – «илоты».
Старых городов больше нет. Только новые, высокотехнологичные агломерации – для десяти миллиардов «илотов» – и роскошные поместья семейств избранных, которые разбросаны по всей планете.
Наступление Сингулярности было спровоцировано капиталистической и политической элитой, взявшей на себя смелость быть теми самыми «инженерами человеческих душ». Теперь уже в прямом смысле. Естественно, избранными, избравшими самих себя, тех, кто остался вне Велмири, стали все богатейшие семьи. К ним, в результате долгого генетического тестирования и отбора, стали добавлять людей с выдающимися наследуемыми качествами. Одарённейших в естественных и прикладных науках. Самых парадоксальных художников и синестетических поэтов, музыкальных вундеркиндов, чья память и композиторская мощь достигали уровня Моцарта и Баха. Тесты не учитывали страну происхождения, социальный статус и размер кошелька. Всё это было в прошлой жизни. В новую, пройдя «бутылочное горлышко» суровейшего и беспристрастнейшего отбора, попадали настоящие уникумы. Кроме того, новый мир должны были населять люди, чьи гены говорили об исключительных моральных качествах их носителей. Наитеплейшая доброта, социальность, эмпатия, безотказнейшая отзывчивость, кристальнейшая честность. Дед Мельхиора – Август Сальватор – отличался максимально «честными» генами, которые, благодаря поддержке биотехнологий, должны были перейти ко всем его потомкам в самом неповреждённом состоянии. Мельхиор в этом обновлённом мире разделял должность министра финансов и распределений с наряду гением математики Клаусом Аспаргусом.
Всего избранных насчитывалось примерно десятая часть от общего населения. То есть не более миллиона. Которые очень тонким, безобидным слоем распределялись по всей поверхности современной Земли, вместе с ней наслаждаясь по-настоящему спокойной, разумной и прогрессивной жизнью без войн и экологических катастроф.
– Значит, мы самые честные на всей Земле? – восхищённо произнёс Адам.
Мельхиор, улыбаясь, кивнул и тронул кучеряшки сына пальцем. Будь колокольчиками, они обязательно зазвененели бы.
– Через некоторое время я покажу Велмири. Обещаю. А ты обещай, что не станешь искать туда пути без меня.
– Обещаю…
– Сейчас тебе надо обдумать, что я рассказал. Это очень трудно в твоём возрасте. Но я не смог замалчивать перед тобой эту тайну. Если бы ты не видел «плантации»…
Целый день Адам провёл, как во сне. Жизнь, которая всегда казалась такой простой и открытой, оказалась чужой, совсем не родной. Непонятной, не принимавшей его детского доверия к ней. Невозможно было понять, как где-то за шумливыми лесами, в той стороне, где восходит солнце, спрятанный внутрь машинного сна, беспрестанно гудит совершенно неведомый мир. Вселенная, может быть, более интересная и загадочная, чем настоящая.
Темнело, и Адам по привычке решил подняться в купол, чтобы провести вечер, наблюдая звёзды. Огромный телескоп, словно беззвучный орган, только коснись его линз взглядом, сразу выдавал бесчисленные симфонии вселенских просторов. Любая симфония, любая мелодия на выбор. В башне уже кто-то был. Оказалось, это шестнадцатилетний двоюродный брат Томас, тоже любитель астрономии.
– Привет, – весело бросил он, отвлекаясь от окуляра. – Слышал, что тебя посвятили в секрет Велмири. Теперь ты тоже избранный. Почти.
– Почему «почти»? – произнёс с волнением Адам.
– Ты ведь ещё там не был?
– Нет.
– Вот поэтому.
– Папа обещал скоро показать.
– Вряд ли. Нескоро.
– Отец всегда держит обещание. Он самый честный.
Томас заметно поёжился, словно ему неприятно было слышать это.
– Ну и что, что держит. Завтра дядя Мельхиор улетает с моим отцом на целую неделю по делам. Так что нескоро.
– Ну и что.
Томас заглянул в телескоп и, дразня, пропел, словно рассказывал о том, что видел:
– А мы завтра с Гамлетом пойдём в Велмири.
– Вы ещё не взрослые. Вам нельзя.
– Слушай, ты самый честный?
– Да! – отчаянно произнёс Адам, помня слова отца.
– Хочешь один секрет?
– Нет… не знаю, – заколебался мальчик.
– Короче, выбирай сам. Можешь целую неделю дожидаться и мучиться, а можешь прямо завтра пойти с нами. Никто не узнает. Подумай сам. Тебя уже посвятили? Так? Обещали показать? Так? Значит, разрешение уже получено. И какая разница, кто тебя туда поведёт. В общем, если захочешь, приходи в обед завтра к Гамлету. Вот. А сейчас не мешай. Я первый сюда пришёл.
Адам чуть не фыркнул с презрением. Конечно, он дождётся отца. Неправда, что Томас с братом ходит в Велмири. Он просто завидует. Его семья не такая честная.
Уже с утра Адам чувствовал болезненное беспокойство. Отец уже улетел, когда он вышел из спальни. Ему показалось, то, что называлось «честностью», «верностью», как будто подтаяло, уменьшилось в своём абсолютном размере после вчерашнего разговора. Вот если бы отец с утра снова пообещал ему, уверил, повторил те же слова… Но он даже не сказал, что улетает на целую неделю. Невозможно долго. За это время листья совсем пожелтеют и облетят, беседка оголится. И все забудут про его день рождения. Отец про него даже не намекнул. Уже забыл?
В обед Адам пришёл к Гамлету. Тот усмехнулся и повёл мальчика куда-то далеко по коридорам своей части дома.
– А где Томас?
– Уже там.
– Где?
Окна в комнате были тщательно завешены. Гамлет осторожно запер дверь, прислушался. Полушёпотом произнёс:
– Садись в кресло. Слушай меня во всём. Понял? Кто бы ни стучал в дверь, без меня ничего не делай. – Гамлету было всего четырнадцать, но вёл он себя, как настоящий заговорщик.
Двоюродный брат усадил Адама, налепил ему на шею и предплечья какие-то датчики с проводками. Надел толстые перчатки, потом шлем. Изнутри уже совсем ничего не было слышно. Гамлет поднял край шлема и сказал:
– Я постучу по крышке, тогда всё и начнётся. Понял?
Адам послушно кивнул. Гамлет опять усмехнулся.
Был темно. В глазах вспыхивали ночные призрачные кляксы. Адам пошевели губами и облизнулся. Отдалённо, глухо раздался стук. В голове Адама сначала издалека, потом всё ближе и ближе побежали цветные, переливающиеся квадраты решёток, которые вскоре стали превращаться в бесконечное поле симметричных узоров, уплотнявшихся всё больше и больше. Пока наконец вдруг не стали абсолютно правдоподобным, нормальным миром вокруг.
Адам стоял в большой комнате. Окна, сквозь которые пробивало яркое сияние, снаружи закрыты дощатыми ставнями. Похоже на комнату в заброшенном доме. Повсюду пыль и остатки мелкого мусора. Бумажки, залетевшие перья, обломки мебели. Шкаф с зеркалом, едва просвечивающим через плотную занавесь пыли, которую тщетно стирал скользкий след руки. Уже заново зараставший пылью. Адам заглянул туда и увидел себя в странной одежде и шапке с козырьком. Рядом стоял Гамлет, держа неведомо откуда взявшиеся странные штуки.
– Ты сейчас такое увидишь! – и он, торжествуя, сунул ему в руки металлическую вещь, блеснувшую резными листьями.
– Что это?
– Надевай. – Гамлет полуприсел и ловко продел обувь в парные штуковины: раз и два, обе ноги. – Это «гермесовы коньки». Они летают. Вместе с тобой.
Адам послушно просунул в «коньки» кеды и попрыгал в них.
– Осторожнее! Не сломай лезвия.
На подошвах выступало несколько тонких ребристых полосок. Стоять на них было неудобно: всё время переваливаешься, как медвежонок.
– Знаешь, кто такой Гермес?
– Кажется, какой-то герой из мифов…
– Это древнегреческий бог. Самый хитрый и самый умный. Он летал в своих сандалиях. Здесь мы – боги! Понял?
– Как это?
– Ничего не бойся. Этот мир подчиняется тебе. Надо научиться. Вот, ап-ля, – и Гамлет приподнялся в воздухе. И потом внезапно поехал назад по дуге, в миллиметре над стенами и потолком. – Представляй, что ты хочешь сделать. И через секунду это произойдёт, – сказал он, свисая с потолка, где остановились его «коньки».
Адам набрал в грудь воздуха и сказал: «Я хочу, чтобы…»
– Ничего не говори! Просто представь!
Адам закрыл глаза.
– Не жмурься. Делай так, как будто играешь у себя в голове.
– Ах, вот как! – и мальчика сдёрнула с места невидимая мощная сила. Несколько раз перевернула и снова поставила на место.
– Ну ты лихач! Смотри, бейсболка свалится!
– Что свалится? – восхищённо, с перехваченным от неожиданного полёта дыханием произнёс Адам.
– Шлем, говорю, береги, – и, сделав сальто, Гамлет выскользнул по воздуху из комнаты.
Следуя за ним, Адам выпорхнул из дома через чердак. И замер. Первое, что он увидел, словами было не передать.
Самый яркий, самый фантастический сон, наполненный несуществующими в жизни красками, не мог сравниться с прекраснейшим из прекрасных цветом небес и просвечивающих сквозь них несколько лун, тяжеловесных и опасно близких. Лазурная, бледно-малиновая, светло-жёлтая с карминными пятнами, как гепард. Дом, из которого они вылетели, – старый, полуразваленный особняк на пустыре между гигантскими, дугами уходящими ввысь небоскрёбами. Голубые, прозрачно светящиеся, словно пустые хитиновые стрекозиные куколки. И сверкающие алмазными гранями. И цвета утренней росы. Мальчики взлетели выше. И город, раскинувшийся лоскутным, тут и там вспученный грандиозными шарами зданий, ковром, лежал на десятках холмов, скатывался в океан, рассекая его тонкими хребтами мостов.
– Хочешь музыку? – Гамлет щёлкнул пальцем, и в воздухе заиграла странная, жужжащая музыка.
– Ну что, покатаемся? – раздался чей-то голос. Рядом парил Томас, разодетый в длинный, свисающий неровными лоскутами плащ.
Троица ребят по косой скользнула вдоль широченной груди небоскрёба. Пронеслась мимо синевы окон, вырвалась в просторы, туда, где левитировали десятки дирижаблей самых невообразимых форм – от простых, геометрических, до воплощённых в фигуры фантастических животных. Внизу – видел Адам – медленно текли ручейки и стайки людей и машин.
– Как муравьи в лесу, – произнёс он.
– Берегись! – весело заорал Гамлет. И рядом пронеслось что-то бешено жужжащее. Позади раздался хлопок. И ещё с десяток их протрещало, словно крики невидимых птиц.
– Шубись! – сдавленно крикнул кто-то и схватил Адама за рукав. Они, лавируя между дирижаблями, помчались вперёд и вперёд. Адам заметил, что Томас ведёт их по траектории широкого разворота.
– Это конкуренты. Консерваторы, – объяснил Гамлет. – Палят карамельным порохом. Доставай пушку. Будем отстреливаться. – Он сделал ладонь «пистолетом», поджав мизинец и безымянный и вытянув средний и указательный. Встряхнул рукой, и в ней материализовался несоразмерно большой по его детской руке автомат. Казалось, сейчас он потянет Гамлета за собой вниз. Но тот только прищурился, щёлкнул языком и, обернувшись, сделал несколько оглушительных выстрелов. Сзади ухнуло и раздался дружный хохот. Адам сделал то же, проявив из своей фантазии толстое, короткое орудие, похожее на старинную пушку, наподобие тех, которые он видел в исторических книгах. Развернулся и бахнул ею. За спиной, убегая назад, вспыхнул целый фейерверк, скрыв преследователей. Пушка ничего не весила и отдачи от неё не было никакой, но всё равно смешно подрыгивала при выстреле.
Выиграв время, они оторвались и спикировали в пёстрый квартал, где стояли совсем небольшие дома. Пока они пролетали мимо, Адам успел заметить, как на домах, бетонных стенах, на арках подворотен и даже на брошенных машинах, почти повсюду – прекрасно нарисованные пейзажи, цветы в несколько этажей, копии старинных картин с натюрмортами и портретами. На самом высоком брандмауэре – огромный пейзаж.
Залетев за черепичную крышу, они притаились. Вдалеке возникло несколько летунов. Консерваторы неспешно осматривали квартал.
– Когда они приблизятся, я дам команду. Стреляем и сразу смываемся… Товсь… пли!
Выпустив залп разноцветных огней, разлившихся в воздухе пористыми кляксами, они моментально исчезли в трущобах квартала, предназначенного под снос. За ним расстилался многокилометровый заповедник-джунгли, населённый доисторическими деревьями-великанами, окутанный фиалковой дымкой и прореженный где-то в своей середине звонкими ледяными ручьями. Здесь из воздуха выплывала музыка, прозрачные феи ткали паутинный узор, натянутый между деревьями, вылавливая сумеречные капли света.
– А почему Консерваторы – конкуренты для нас? – удивлялся Адам. Они уже добрались до порта. Причалив, здесь стояли пассажирские океанские платформы – круглые поля, размером с целый луг, нависающие над водой.
– Это такая игра. Мы стреляем в них, они – в нас. И всем весело. Как тебе тут?
– Невероятно… – почти прошептал Адам. – Как во сне. Даже лучше. В сто тысяч раз. Как в раю.
– Это потому что мы здесь – боги, – усмехнулся Гамлет, крутанул ладонью вокруг оси и достал из воздуха мороженое. Следом за ним Томас хлопнул в ладоши и развёл руки. Между ними, как между литаврами, стал вытягиваться многоярусный торт. По его серпантину, неспешно, подпрыгивая на кочках, ехали крошечные автомобили.
Адам засмеялся, сделал ладони трубочкой и подул в неё. Через пять минут над ними колыхалась целая туча сладкой, розовой воздушной ваты. Адам никогда в жизни не смог бы съесть столько сладкой ваты, поэтому он отпустил тучу. Её сразу же подхватил ветер, словно проходил мимо и унёс в залив.
– А они знают про это? Что мы – боги?
– Кто?
– Те, кто здесь живёт.
– Местные? Давно. Не обращают внимания. Мы с ними не пересекаемся. Они сами по себе.
Адам проснулся. Раскрыл окно. В саду, шлёпая каплями, шелестел дождь. Было ещё тепло. Но всё равно чувствовалась осенняя сырость. Уныло в небе висела луна, и тучи, истончаясь, словно дым, пробегали по её сфере. И в душе таким же большим и тяжёлым висели одиночество и тоска.
«А там сейчас, наверно, день. И солнце из лазури. И музыку можно позвать из воздуха. И всё, что захочешь сделать…». Мальчик подумал про отца и о том, сделал ли Адам что-нибудь плохое. И показалось, что да, сделал. Большое и тяжёлое, обволакиваемое сомнениями, тяготило его душу чувство вины. Но ведь если бы он что-нибудь обещал…
Адам стоял очень тихо, стараясь не двигаться, не хрустеть кирпичной крошкой. Еле дыша, снял «коньки» и, материализовав вокруг них рюкзачок, вынул из дымчатого материала руки. Прорехи в ткани сразу исчезли. Забросил рюкзак с «коньками» за спину. Теперь он выглядит как все местные. В углах в виде одуванчиковых шаров скапливался туман, под ногами, там где доски старого дома беззубо обнажали фундамент, вода шла радужными кругами. Невероятный эффект. У дальней стены художник увлечённо водил баллончиком, распыляя краску. Лицо закрывала маска и очки. Комбинезон пёстро испещрён мазками. Остановился, отошёл. Получалась жёлто-синяя летающая черепаха. Во всю стену. Адам не удержался и захлопал. Художник оглянулся, не спеша снял маску. Заулыбался.
– Хорошо получается, – сказал Адам, подходя и прыгая через дыры в полу. – А что это?
– Черепаха. Не похоже?
– Не знаю. У нас таких не бывает.
– Разве? А в парке?
Адам пожал плечами.
– А это вы всё вокруг разрисовали?
– Да. Дома всё равно снесут. Никто в них не живёт.
– Жалко. Столько рисовали. А всё равно снесут.
Художник взболтал баллончик.
– Это судьба всех картин.
– Почему?
– Любое произведение искусства подобно такой вот стене, на которую нанесён рисунок. Беречь его и переносить с места на место трудно и неудобно. А что такое музеи, как не такие же брошенные дома. И время, как бульдозер, когда-нибудь снесёт их под что-нибудь новое.
– Странно. А почему вы рисуете здесь? А не у себя дома. Вы уличный художник?
Тот засмеялся.
– На большом полотне удобнее располагать множество деталей. И к тому же сразу видна общая композиция. Дома холсты таких размеров не разместишь.
– Значит, это черновики?
– Да. Некоторые – да. Но больше всё равно нарисовано по-настоящему.
Художник сменил баллончик, подрисовал ещё – получалось, что вместо ласт у черепахи крылья. И она стремится в солнечный зенит.
– Меня зовут Ивик, – сказал художник, когда они выходили из дома.
– А меня Адам.
– Смешное имя.
– У тебя тоже, – они засмеялись. Ивик поправил мешочек с баллончиками.
– Знаешь, мне кажется, я тебя где-то видел, Адам.
– Исключено.
– Нет, не исключено. У меня очень хорошая зрительная память. Я же художник. Может, ты мне приснился?
– Скажешь тоже. А тебе правда снятся сны? – мальчик подумал, что это странно: жить внутри сна и всё равно видеть сны.
– Конечно. У тебя разве нет снов.
– Есть. Но они… настоящие.
– Как это? – Ивик остановился, задорно посмотрел на мальчика. – Настолько реальные, как вот мы с тобой? – И расхохотался.
Адам покраснел.
– Ивик, ты очень хороший художник. – Они как раз шли по кварталу, превращённому в картинную галерею. – Мне очень нравятся твои рисунки.
– Ты ещё не слышал, какую музыку сочиняет мой друг. Он композитор. Да к тому же играет чуть ли не на всех инструментах.
– А я тоже композитор! – обрадованно воскликнул Адам и защёлкал пальцами обеих рук. Тут же вокруг них что-то зажужжало, несколько раз хлопнуло и раздалась музыка – нечто похожее на то, что отец обычно ставил на уроках истории. Словно пикирующие ласточки, зазвучали скрипки, их подхватили на руки виолончели и пустились вприпрыжку по металлическим крохотным ступенькам клавесина. – Узнаёшь? Это Моцарт!