***
Господский двор в Коньково был забит санями соседских помещиков и гостей из города. Празднично одетая прислуга встречала прибывающих, принимая их шубы, шинели, шапки, шляпы, папахи, и провожала в зал, где были накрыты столы, составленные в виде буквы «П», и играла музыка. Ожидали приезда молодых после венчания. Гостей развлекал оркестр, находящийся вверху на антресолях и играющий легкие, танцевальные мелодии. Лакеи в белых перчатках с серебряными подносами предлагали гостям шампанское. Слышался оживленный говор, смех и радостные восклицания давно не видевшихся знакомых.
Наконец, людское море забурлило, заволновалось. Взоры повернулись в одну сторону, и всюду слышался шепот: «Молодые приехали».
Оркестр заиграл свадебный марш, а гости расступились, давая проход молодым. Жениха и невесту встречали родители Леонида и мама Кати, одна, без мужа, который был дома, привязанный болезнью к постели.
Евгений сквозь толпу гостей увидел бледное личико Кати, обрамленное белой фатой, с опущенным взором. Ему показалось, что она тяготится и этим торжеством, и этим браком, и держится из последних сил, закусив нижнюю губу и не глядя ни на кого вокруг. Всюду звучали здравицы в честь молодых, звенели бокалы. Протиснувшись к выходу, Евгений выбежал из зала. Слезы подступили и чуть не брызнули из глаз, комок у горла не давал дышать. Хотелось скорее убежать подальше от этого торжества, чтобы не видеть и не слышать ничего вокруг. Выскочив во двор, он нашел свою тройку и прыгнул в сани, крикнув Никите:
– Гони домой!
– Позвольте, барин, вам принести вашу шинель и прапаху? Вы же в одном мундире вышли.
Евгений промолчал, не глядя на кучера. Никита сходил в господский дом и принес шинель и папаху Евгения. Тройка вылетела из Коньково и стрелой понеслась в Хомутинино. Евгению хотелось немедленно уехать из родных мест, и даже то обстоятельство, что он не простился с родителями, не останавливало его.
«Оставлю письмо», – думал он.
В Хомутинино Евгений сел и написал письмо родителям, где просил простить его, что уехал не попрощавшись, и не гневаться на него, что так вышло, обещал регулярно писать им.
Никита с тройкой ждал его. Евгений вышел, остановился на минуту, поглядел на родной дом. Сердце сжалось, вспомнились годы детства, юность. Было чувство, что он в последний раз здесь, в родных краях. Вздохнув, Евгений прыгнул в сани и крикнул Никите:
– Поехали!
Никита стегнул кнутом коренного – и тройка с места пошла в рысь. Предстоял путь на станцию, а дальше на поезде – к месту службы.
Смеркалось. Евгений закрыл глаза и задумался. Что ждет его дальше, увидит ли он когда-нибудь Катю – мысли проносились в голове, как птицы, а впереди ждала неизвестность.
***
Жизнь в N-ском егерском полку текла размеренно, по давно проложенной колее, с парадами, учениями, тревогами, праздниками, со своими полковыми традициями, так же, как жили остальные полки Русской императорской армии.
Полк дислоцировался в небольшом малороссийском городке, не имеющем никаких достопримечательностей, скучным и захолустным, как и другие маленькие провинциальные города Российской империи.
Офицерский состав полка был довольно дружным. Были тут и молодые подпоручики – вчерашние юнкера, и офицеры постарше. Были и пожилые отцы семейства, как командир полка полковник Травин и начальник штаба подполковник Жилин. Вечера обычно проводили в офицерском собрании, где ужинали, играли в карты, бильярд. Иногда ездили в гости к здешним помещикам. Обычно по праздникам в офицерском собрании проходили балы, где собиралось местное общество, играл полковой оркестр, и среди офицерских мундиров кружились в танце штатские костюмы и дамские платья.
Офицеры приняли Евгения хорошо. Были тут выпускники его же училища, с удовольствием вспоминавшие годы учебы и преподавателей. Подпоручик Ярославцев был назначен на должность полкового адъютанта, которая оставалась вакантной, после того, как занимавший ее поручик Ольховский был переведен в третью роту на место, поступившего в Академию Генерального штаба штабс-капитана Сутормина. Для жилья Евгению отвели небольшую, но чистую избу, где жил Сутормин, и приставили к нему денщика, малороссийца Петро Ляшко. Сразу по прибытии в полк и представлении командиру полка Евгений был приглашен им на обед:
– Знаете, подпоручик, я ведь вам в отцы гожусь, и поэтому позвольте мне по-отечески пригласить вас на обед. Моя супруга, Мария Алексеевна, наслышана о вашем прибытии и желала бы познакомиться с вами. У нас тут по-простому, петербургских церемоний нет.
– Слушаюсь, господин полковник.
– Нет, вы не поняли. Это не приказ, а просьба с моей стороны.
– Я согласен, господин полковник.
– Ну-с, вот и отлично. Степан, подавай сани!
– Так точно, ваше высокородие! – послышался голос вестового.
Полковник Травин и Евгений вышли из штаба и сели в сани. Вестовой Степан взмахнул кнутом, гикнул, и они покатили по укатанной колее, виляющей между небольших холмов с засохшим бурьяном, торчавшим из снега и качавшимся на ветру.
Мария Алексеевна, статная пожилая дама, радушно встретила Евгения, буквально как родного. Своих детей у четы Травиных не было, поэтому полковая молодежь в какой-то мере заменяла их. Накрытый стол ошеломил Евгения обилием блюд, большинство которых были малороссийскими.
Кушать ему не хотелось, но он, делая над собой усилие, все же пытался.
– Как же вы плохо кушаете, господин подпоручик. Вы, пожалуйста, не стесняйтесь. У нас ведь по-простому.
– Благодарю, Мария Алексеевна, но я уже сыт.
Видя, что Евгений мучается и ест из приличия, полковник решил прийти ему на помощь:
– Мария Алексеевна, позвольте нам поговорить о делах службы с господином подпоручиком?
– Хорошо, – сказала Травина и вышла из гостиной.
– Вижу, что вас что-то тревожит. Доверьтесь мне, старику. Может, я смогу чем-то помочь вам?
– Нет, господин полковник. Это к службе не имеет отношения, это – личное.
– Дама? Ну, впрочем, не буду вам надоедать. Захотите – сами расскажите. Но мне не хотелось, чтобы вас что-то отвлекало от службы.
– Господин полковник, обещаю вам, что все мои помыслы будут связаны со службой, и важнее этого для меня ничего нет.
– Верю вам, молодой человек, и со своей стороны обещаю помощь и поддержку.
– Благодарю вас, господин полковник. Разрешите отбыть в полк?
– Поезжайте.
– Слушаюсь, – щелкнув каблуками, Евгений повернулся «кругом» и вышел.
По дороге в полк он с удовлетворением думал, что с командиром полка ему повезло. Понравилось и то, что Травины – люди не только добрые, но и тактичные. Видя, что ему трудно рассказывать о себе, они не стали больше докучать ему расспросами, а начали рассказывать о себе, о службе, о сослуживцах, о местных жителях.
Приехав домой, Евгений, не раздеваясь, бросился ничком на кровать и вновь предался своим невеселым мыслям, тоске по своей, хотя уже чужой, Катеньке.
Громыхнув в сенях ведром, вошел денщик Ляшко:
– Ваше благородие, прикажете самовар ставить?
– Нет, Петро, не надо.
– А разрешите мне, вашбродь, до земляка сходить? Он тут у господина поручика Пуховского в денщиках.
– Ладно, иди.
– Слушаюсь, вашбродь!
Петро вышел, вновь громыхнув ведром в сенях.
Евгений встал, снял китель, сапоги и лег на спину, заложив руки за голову. И снова черные мысли заполнили его мозг, и он не знал, как избавиться от них: «На дуэль бы его, подлеца, вызвать! Хотя больше виноват не он, а папаша его». Так терзаясь грустными мыслями, Евгений заснул только к рассвету. А утром его будил денщик Ляшко, как всегда громыхая ведром в сенях. Служебные дела отвлекали Евгения от нерадостных мыслей, но по вечерам они овладевали им вновь. Поручик Пуховский, сочувствуя ему, советовал даже приударить за кем-нибудь из местных барышень, чтобы отвлечься от грусти. Но Евгений наотрез отказывался от этого, хотя многие молоденькие жительницы городка заглядывались на него и «строили ему глазки».
Так пролетели первые полгода службы.
Как-то на обеде в Офицерском собрании командир второй роты капитан Попов заявил:
– Знаете, господа, пожалуй, скоро война будет. На Балканах убили австрийского принца Франца-Фердинанда. Говорят, какой-то сербский студент это сделал. Теперь австрияки полезут сербов наказывать, ну а мы, думаю, вступимся за братьев-славян.
– Откуда же вам это все известно, господин капитан? – послышались голоса.
– У меня кузен в штабе армии служит. Супруга у них гостила. Вчера приехала и письмо мне от него привезла.
– Что же ваш кузен еще пишет?
– Ну, остальное – малозначительно. Так, дела семейные.
– Вот, а мы сидим тут, в этой дыре и не знаем, что на свете делается.
В это время в Офицерское собрание вошел Евгений с приказом командира полка: «Господам офицерам немедленно прибыть в штаб полка».
– Ну вот, господин капитан, кажется, ваш кузен накаркал…
– Чему быть, господа, того не миновать.
Командир полка полковник Травин сообщил офицерам о том, что Германия объявила войну России.
– Готовимся выступать, господа, в западном направлении. Пункт назначения будет объявлен позже. Выступаем послезавтра, на рассвете. А теперь прошу прибыть в свои подразделения и готовить людей к выступлению.
Улучшив момент, Евгений обратился к полковнику:
– Господин полковник, разрешите мне перейти из штаба в одну из рот?!
– Успеете, голубчик, еще навоеваться. Не торопитесь, всему свое время. Да и нет в ротах вакансий, насколько я знаю.
***
Война для Русской армии началась не так, как предполагало воинское начальство. Огневая мощь немецких орудий буквально ошеломляла. Отвечать противнику было сложно. В Русской армии сказывалась нехватка боеприпасов. Это приводило к огромным потерям и отступлению с занятых позиций.
Полк Евгения входил в войска Юго-Западного фронта, которым противостояла Австрийская армия. Если на Северном и Западном фронтах немецкие дивизии теснили русские войска, то на Юго-Западном фронте австрийцам это сделать не удалось, и бои проходили с переменным успехом. И только нехватка боеприпасов не позволяла Юго-Западному фронту потеснить австрийские войска. Пушки на русских позициях частенько молчали, а роты бросались в штыковую атаку.
Вскоре в одном из боев был тяжело ранен командир второй роты капитан Попов, и приказом командира полка его место занял подпоручик Ярославцев. Правда, состав роты насчитывал едва ли не половину штатного расписания довоенного времени, а пополнений пока не поступало.
Освоился в роте Евгений довольно быстро, да и как иначе на передовой, где жизнь буквально висит на волоске. Выполняя приказы командования, он водил роту в атаку, посылал охотников за «языками», да и сам два раза участвовал в этих вылазках. Его поначалу иногда удивляли решения, принимаемые начальством. По приказу, выбив австрийцев с какой-нибудь высоты, он получал другой приказ, отойти назад, оставив эту высоту противнику. Но почему?! Как-то он спросил об этом у поручика Пуховского, командовавшего первой ротой. Тот пояснил:
– Сложно понять, если вообще возможно, наших штабных. Поэтому меня уже ничего не удивляет. Скоро и вы, Евгений Владимирович, перестанете удивляться этому.
С начала войны Евгений написал письмо родителям, и вот пришел ответ. Писал отец. В письме было благословение на правое дело – войну за Россию. Дома было все по-прежнему, без изменений. Далее шла рука матери. Она передавала приветы от родственников, знакомых, Евгений надеялся узнать что-нибудь о Кате, но увы, о ней родители не сказали ни слова.
***
Второй год войны принес много бед и несчастий русским войскам. Почти вся гвардия полегла в Силезских болотах, разбиты и интернированы были войска генерала Самсонова, который предпочел пулю в висок позору. Огромных усилий стоило остановить немцев и перевести войну в позиционную, окопную. Это дало возможность перевести дух, сделать необходимые изменения в войсках, а главное – в головах командного состава.
Война учила быстро. Способные продвигались по службе, а ретрограды переводились на тыловые должности. Евгений получил очередное воинское звание поручика. Он был уважаем солдатами своей роты, которым несмотря на молодость командира, по душе были его храбрость, справедливость и зрелость не по годам. Они называли его «наш» или «ротный» с нотками гордости в голосе, старались уберечь его от пуль противника. Было два случая, когда в атаке на вражеские позиции солдаты закрывали собой тело ротного при обстреле. Полковое начальство знало об отношении солдат к Евгению и ценило это. Поручик Ярославцев был представлен к ордену Станислава с мечами. Сейчас, на войне, Евгений почти не вспоминал Катю. Постоянное пребывание в состоянии между жизнью и смертью не давало времени для воспоминаний. Приходилось всегда думать о текущих заботах, о солдатах своей роты, о выполнении приказов начальства. Лишь однажды, при сильном артиллерийском обстреле, когда казалось, что мир перевернулся с ног на голову, Евгений вдруг увидел перед собой образ Кати, и понял, что он не погибнет в этом аду, он обязательно еще встретится с ней. Письма от родителей приходили нечасто, но ничего нового в них не было. В Хомутинино все было по-прежнему.
***
После окончания университета Леонид по протекции отца своего университетского товарища был зачислен на службу помощником прокурора Московской губернии. Они с Катей поселились в московском доме семьи Лошаковских. Катя, живя с нелюбимым мужем, не могла забыть Евгения. Леонид поначалу надеялся, что ее холодность к нему пройдет со временем, но потом смирился и иногда находил утешение на стороне, как бы мстя ей. О таких случаях Катя догадывалась, но они не волновали ее, да она и рада была меньшему вниманию мужа к своей особе. Она много читала, занималась рукоделием. Когда началась война, зная, что Евгений на фронте, она постоянно молила Бога, чтобы с ним ничего не случилось. Изредка в Нелидово приезжали Ярославцевы, но былой дружбы между семействами после замужества Кати уже не было. В отношениях пропали искренность и непосредственность. Они стали натянутыми, с напускной учтивостью. Это чувствовали и Полонские, и Ярославцевы. Катин отец по-прежнему сильно болел и уже не вставал с постели. Имение Нелидово было отписано на Катю, и в качестве приданого досталось Леониду. Вскоре заболела Катина мать, и Леонид не стал возражать против отъезда жены в Нелидово, к родителям. Он понимал, что она не может забыть Евгения, но никогда не упрекал ее в этом и даже не произносил имя соперника вслух. Разве мог такой самолюбивый человек признать себя побежденным, признать, что его жена любит другого?! Никогда! И Леонид, страдая в душе, внешне держал себя в руках, изображая на людях счастливого мужа. И даже своему отцу, от которого у него не было тайн, он, отвечая на вопрос «Как у вас с Катей?», говорил «Все хорошо, папа».
***
Высоко в небе плывут клочки облаков, подгоняемые едва уловимым слабым ветерком. В воздухе стоит полуденный зной. Хочется пить. Вот слышится свист, и в земляной бруствер влетает пуля, выпущенная с австрийской стороны. Земля посыпалась на плечо Евгения. Он очнулся от воспоминаний и огляделся. Солдаты дремали, разморенные жарой. Где-то в окопе слышался негромкий смех, поднимался дымок от курева.
– Внимание, рота! Не высовываться! Нас обстреливают! – крикнул Евгений, и его команду передавали дальше по окопам.
– Ваше благородие, господин поручик, – послышался голос вестового, – вам пакет из штаба полка.
Евгений взял пакет, вскрыл и стал читать.
– Командиров взводов ко мне! – приказал он ординарцу, рядовому Булдыгину, высокому, розовощекому солдату с ежиком светлых волос и глазами навыкате.
– Слушаюсь, вашбродь, – гаркнул тот, козырнул и побежал выполнять приказ командира роты.
В роте Евгения было четыре взвода почти довоенного численного состава. Большая часть людей была из пополнения. Приходилось, не жалея времени и сил, обучать военному делу эту людскую массу. Евгений сумел наладить обучение, привлекая на помощь немногих оставшихся в живых кадровых солдат довоенного состава роты. взводами командовали опытные унтер-офицеры, начинавшие службу еще в бытность Евгения юнкером.
Первым взводом командовал унтер Калабухов. Небольшого роста, коренастый с пышными усами, тридцати двух лет от роду. Он, не стесняясь, дубасил молодых солдат, полагая, что так они лучше усвоят воинскую науку. Но дубасил не сильно, поэтому начальство закрывало глаза на это, да и жалоб на него никогда не было.
Второй взводный – унтер-офицер Печатников, тоже небольшого роста, тоже коренастый, с громовым голосом, лет около сорока, с щегольскими усиками и лысой головой. Он солдат пальцем не трогал, да и зачем, если они пугались его голоса. Печатников всегда разносил провинившихся во всю мощь своего голоса. Он кричал так, что солдату казалось, как будто его палкой бьют по голове.
Третьим взводом командовал унтер-офицер Уваров, крупный человек с огромными кулаками, тридцати пяти лет. Никто ни разу не видел его смеющимся и даже улыбающимся. Он ходил постоянно с мрачным выражением лица. Уваров никогда не дрался и не кричал на солдат. Они боялись одного вида кулаков этого верзилы, поэтому никаких нарушений в его взводе обычно не бывало.
И, наконец, четвертый взводный командир – унтер-офицер Любавин, тоже тридцатипятилетний рыжий, щуплый на вид, шустрый, любивший в разговоре с солдатами сыпать цитатами из Устава. Он всегда объявлял провинившемуся солдату, какие положения Устава тот нарушил, и какое наказание за это ему надлежит.
– Мною получен пакет из штаба полка, – начал Евгений, когда командиры взводов прибыли к нему. Командование приказывает, подготовиться к выступлению. Дают срок – три дня. Вопросы.
– Никак наступление будет, ваше благородие? – спросил Любавин.
– Прямо об этом не сказано, но можно полагать, что так, – ответил Евгений.
– Теперь идите к взводам и готовьте людей к выступлению, – добавил он, и командиры взводов, взяв под козырек, поспешили к своим солдатам.
Двадцать второго мая тысяча девятьсот шестнадцатого года Юго-Западный фронт Русской армии начал наступление с направлением главного удара на Луцк-Ковель. Полк Евгения входил в состав девятой армии под командованием генерала Лечицкого, которая наступала на Галич и Станиславов. Наступлению предшествовала мощная артиллерийская подготовка. Были повреждены многочисленные проволочные заграждения и полоса укреплений, превращенная в груду обломков и истерзанных тел ее защитников. В эти, разбитые артиллерией проходы в проволочных заграждениях, хлынули наступающие русские войска и среди них Евгений Ярославцев со своей ротой. Австрийцы бежали, бросая оружие, раненых, боеприпасы. Много солдат противника сдавалось в плен. Среди русских потерь было мало. Евгений предостерегал своих солдат от излишней эйфории, призывая не расслабляться и быть начеку. Иногда в уцелевших укреплениях русских встречали защитники с гранатами в руках. Отказавшихся сдаться в плен забрасывали гранатами, и волна атаки катилась дальше.
– Ваше благородие, дозвольте доложить: Пилипчука убило, – ординарец Булдыгин докладывал, держа трясущуюся руку под козырек.
– Господи, каптенармуса то как угораздило под пулю попасть? – спросил Евгений, недовольно хмуря брови.
– Так что, ваше благородие, решил он повозку австрийскую, того самого, забрать. А тут живой австрияк оказался, под ней лежал. Ну и выстрелил он в Пилипчука. Наши то сразу его убили, этого австрияку. Да вот Пилипчук то… – объяснил Булдыкин.
– Ну ладно, фельдфебель нового каптенармуса подберет.
– Дозвольте мне, ваше благородие? – Булдыкин выжидающе смотрел на Евгения.
– Да черт с тобой, если фельдфебель не возражает, – сказал Евгений и пошел навстречу к подъехавшему в расположение роты адъютанту командира полка, штабс-капитану, князю Щелканову. Это был жизнерадостный блондин с усиками, в пенсне. Его полноватая фигура была затянута в новенький мундир с аксельбантами и сверкающими на солнце золотыми погонами.
– Здравия желаю, господин штабс-капитан. С чем пожаловали? – подходя к нему, спросил Евгений.
– Добрый день, Евгений Владимирович. Что уж вы, право, так официально?!
– Мы же на службе, Алексей Петрович, не так ли?
– Да ладно вам, батенька. Евгений Владимирович, мы же одни, так что можно по-простому, без чинов. Мы ведь одно училище окончили.
– Ну вы то постарше на пару лет, Алексей Петрович.
– Да Бог с вами. Полно-те.
– Хорошо, не буду.
Командир полка обращается к вам с просьбой, заступить в командование первым батальоном. Его командир подполковник Желядин убит во вчерашнем бою.
– Но ведь есть командир первой роты поручик Пуховский, и он по выслуге лет старше меня.
– Но господин полковник желает видеть на этой должности вас, именно вас, Евгений Владимирович. Он уже подал представление о присвоении вам следующего звания.
– А кто заменит меня в командовании ротой?
– Ваш заместитель, подпоручик Лебедев, кто же еще. Или вы считаете, что он не справится?
– Нет, нет. Владимир Сергеевич – прекрасный офицер, и лучшей кандидатуры, пожалуй, сейчас не найти.
– Ну вот и хорошо. Поздравляю вас, Евгений Владимирович. С вас причитается.
– Спасибо, Алексей Петрович. За мной не пропадет. Останетесь у нас на ужин?
– Нет, спасибо. Мне еще в двух ротах побывать надо, третьей и четвертой.
– Кстати, как у них дела? Потерь много?
– Потерь немного, воюют достойно.
– Рад за них, за наш полк и командира.
– Да, пока компания для нас успешна, но что будет дальше, посмотрим.
– А что, есть какие-то опасения на этот счет?
– Да вот, Западный фронт не поддержал наше наступление, и противник может двинуть на нас дополнительные силы, а резервов нам не обещают. Ну да ладно, это дело наших генштабистов, а у нас свои дела. Прощайте, Евгений Владимирович. Принимайте батальон, сдавайте роту. Дай Бог вам удачи!
– Спасибо, Алексей Петрович. И вам тоже всего доброго. Прощайте.
В тот же вечер князь Щелканов был убит шальной пулей, когда возвращался в штаб полка. Узнав об этом, Евгений подумал, что, прощаясь с ним, князь как будто чувствовал свою смерть. Обычно веселый, расставался он с серьезным видом и, как бы навсегда.
Штаб батальона находился в небольшом прикарпатском городке, улицы которого были забиты брошенными повозками отступающей австрийской армии. Сопровождавший Евгения денщик Петро Ляшко оглядывал эти повозки и одобрительно цокал языком:
– Добра то сколько! Да…
Заместитель командира батальона маленький пожилой капитан Ткалич, увидев на плечах Евгения новенькие погоны штабс-капитана, сначала нахмурился, но потом доложил по форме о состоянии дел.
Было видно, что он привык быть на вторых ролях, быть заместителем, и уже на самостоятельные решения и действия не способным. Перед войной он собирался в отставку. Но тут война, и он остался на своей должности.
Евгений, приняв дела, сразу решил навестить первую роту, получившего очередное звание, штабс-капитана Пуховского, чтобы познакомиться с личным составом роты, узнать о нуждах и оценить боеготовность подразделения.
– О, Евгений Владимирович! Очень рад за вас! Поздравляю с повышением и в должности, и в чине!
– Спасибо, Петр Иванович, но я прибыл не для поздравлений.
– Понимаю, понимаю вас. А все же, с вас причитается.
– Ляшко! – крикнул Евгений денщика. – Давай!
– Разрешите, вашбродь, – Ляшко, зайдя в комнату, вытянулся во фронт.
– Ладно, давай, – сказал Евгений.
Ляшко поставил на стол бутылку коньяка.
– Разрешите иттить, вашбродь?!
– Да иди уже и давай нам ужин.
– А вы ведь тоже не проставлялись за звание, Петр Иванович.
– Вот теперь и сполна за все рассчитаемся, – сказал Пуховский и, достав из тумбочки бутылку коньяка, поставил ее на стол.
– Ну этого будет слишком много, – запротестовал Евгений.
– С вашего позволения, к нам присоединятся еще двое, – сказал Пуховский.
– Кто эти двое?
– Ваш Лебедев и мой Медведецкий, если вы не против?
– Да нет же, но вдруг что-то…
– Фельдфебели начеку, и взводные тоже. Извините, Евгений Владимирович, что я не пригласил капитана Ткалича, или надо было?
– По правилам хорошего тона – конечно, но какой-то он… аморфный что ли.
– Насколько я знаю, он не пьет вообще и осуждает господ опфицеров, позволивших себе иногда расслабиться.
– Ну и ладно. Бог с ним.
Тут прибыли два подпоручика: Лебедев из второй роты, коренастый невысокий с мальчишеским безусым лицом и виноватой улыбкой; Медведецкий Сергей Андреевич, высокий, худощавый с усиками, брюнет.
– Разрешите, – сказали оба сразу и заулыбались.
– Проходите, господа. Петр Иванович, на правах хозяина делайте распоряжения, пожалуйста, – сказал Евгений.
– Сейчас. Эй, Микола, ну давай ужин, что б тебя!
– Несу вашбродь, – дверь открылась, и денщик Пуховского, хохол Микола, войдя, поставил на стол поднос с жареным мясом, овощами, хлебом и рюмками для спиртного.
– Прошу, господа, – сказал Петр Иванович, усаживаясь за стол, и указал место во главе стола Евгению:
– Вас, господин командир батальона, прошу на почетное место.
– Благодарю, – ответил Евгений, садясь за стол.
…Выйдя на крыльцо и закурив, офицеры невольно залюбовались тихой летней ночью, с яркими звездами на небе, вспышками зарниц и сверкающим полумесяцем. В воздухе стоял звон цикад, а где-то далеко слышались разрывы снарядов, а может, это был летний гром. На войне всегда звуки грома принимаются за орудийную стрельбу. Курили молча. Каждый думал о чем-то своем. Какие испытания их ждут дальше?! Что приготовила каждому из них судьба – кто знает. Сейчас они молоды, здоровы, полны надежд на лучшее. Мечтают о победе, о славе, о счастье. Уцелеют ли они в водовороте последующих событий, кто знает…