Из воспоминаний генерала армии С.М.Штеменко, бывшего в 1944 г. начальником Оперативного управления Генштаба.
«Уже к 2 августа 176-й и 289-й стрелковые дивизии были изолированы друг от друга и разделены на несколько обособленных частей. Единственная хорошая дорога, связывавшая советскую группировку с остальными силами 32-й армии, оказалось перерезанной. В такой ситуации советские соединения стали остро испытывать недостаток в продовольствии и боеприпасах. По распоряжению командующего войсками фронта с 3 по 5 июля была организована доставка материальных средств самолетами По-2 и Р-5, которые сумели перебросить в район боев свыше 6 тонн грузов. Это помогло не позволить финским войскам полностью ликвидировать окружённые группировки. Части 176-й стрелковой дивизии в районе Велливаара – Лехмиваара, и части 289-й стрелковой дивизии в районе Луттиковара отразили все атаки противника. Несмотря на это, положение окружённых отрядов продолжало оставаться тяжёлым. Эффективно действовала артиллерия противника, которая в ходе боёв сделала более 36000 выстрелов, в то время как советская артиллерия из-за нехватки боеприпасов за тот же период выпустила по позициям финнам всего около 10000 снарядов».
Деблокада 176-й и 289-й стрелковых дивизий. Сложившаяся ситуация заставила командование Карельским фронтом предпринять срочные меры. Первой в район боевых действий прибыла 70-я морская стрелковая бригада и немедленно перешла в наступление с целью деблокады 176-й стрелковой дивизии, однако успеха не добилась. 4-5 августа в район Куолисмы прибыли 3-я, 69-я бригады морской пехоты и часть сил 29-й танковой бригады. Возглавил операцию лично командующий 32-й армии генерал-лейтенант Ф.Д.Гореленко. 3-й бригаде морской пехоты и частям 29-й танковой бригады была поставлена задача: наступать вдоль дороги Куолисма – Луттиковара и восстановить связь с 289-й стрелковой дивизией. А 69-й и 70-й бригадам предстояло вести наступление в направлении на Лонгонвару и деблокировать 176-ю стрелковую дивизию.
Ожесточённые бои продолжались несколько дней. Финское кольцо окружения не было плотным, и вскоре связь с 176-й и 289-й стрелковыми дивизиями была восстановлена. Учитывая, что обе дивизии понесли заметные потери, а снабжение их было связано с большими трудностями, командование фронтом приняло решение отвести войска на более выгодные рубежи в 5-7 километрах к востоку от границы. Финская группировка, также понесшая значительные потери, не имела достаточных сил для того, чтобы этому воспрепятствовать. Большая часть личного состава 176-й и 289-й стрелковых дивизий успешно вышла из окружения, но поскольку отступление осуществлялось по лесным тропам, на поле боя было оставлено значительное количество техники и тяжёлого вооружения. После боев в районе Иломантси активные боевые действия в Карелии закончились и к 10 августа линия фронта окончательно стабилизировалась по рубежу Кудама-губа – Куолисма – Лоймола – Питкяранта.
Потери. Согласно исследованию российского историка Ю.М.Килина, основанного на документах из фондов ЦАМО, с советской стороны в сражении при Иломантси принимала участие группировка общей численностью около 20000 человек. Наибольшие потери понесли дивизии, попавшие в окружение. Так, 176-я стрелковая дивизия, имевшая на 31 июля в своем составе 5722 человека, с 1 по 11 августа потеряла около 1980 солдат и офицеров (убитые – 660, пропавшие без вести – 150, раненые – 1170). За тот же период 298-я стрелковая дивизия потеряла около 1120 солдат и офицеров (около 300 – убитые, 120 – пропавшие без вести, 700 – раненые) из численности на 31 июля в 5500 человек. Некоторое количество человек, из числа пропавших без вести, попали в плен. Значительные потери понесли морские стрелковые бригады, прибывшие в район Куолисмы в начале августа и деблокировавшие окруженную группировку. С 1 по 11 августа потери составили в 3-й морской стрелковой бригаде 904 человека (156 убитыми и 748 ранеными), в 69-й – 339 человек (89 убитыми и 250 ранеными) и в 70-й – 235 человек (64 убитыми и 171 раненых). Всего с 1 по 11 августа советские стрелковые части (без учета 29-й танковой бригады) потеряли 4578 человек (1269 убитыми, 270 пропавшими без вести и 3039 ранеными). Эта цифра не является окончательной, поскольку потери 176-й и 289-й стрелковых дивизий в боях в конце июля доподлинно неизвестны. Но можно практически смело 270 пропавших без вести причислить к убитым, поскольку финны не брали в плен, а убивали пленённых солдат. Кроме того, по финским данным на поле боя советскими войсками были оставлены 94 орудия, 6 ракетных установок, 82 миномета, 66 автомобилей, 7 танков и большое количество прочего военного имущества. Потери финской оперативной группы «R» составили 277 убитыми и 1388 ранеными.
Итог операции. Сражение при Иломантси, ставшее последним крупным столкновением противников в ходе Свирско-Петрозаводской операции, не оказала сколько-нибудь существенного влияния на общую обстановку на советско-финском фронте и не отвратило поражение Финляндии в войне. К началу августа высшее советское командование окончательно отказалось от продолжения крупномасштабного наступления против Финляндии. Втягивание в затяжные и изнурительные бои на явно второстепенном направлении могло помешать советской армии в достижении гораздо более значимых целей. Тем более, что наступательные операции Ленинградского и Карельского фронтов поставили Финляндию в крайне тяжёлое положение. Уже в августе финское правительство отказалось от союза с Германией, а 19 сентября в Москве было подписано перемирие между СССР и Финляндией».
Однако поражение раздосадовало высшее советское командование. Посчитав, «что последняя операция левого крыла Карельского фронта закончилась неудачно в значительной степени из-за плохой организации руководства и управления войсками», Ставка ВГК сняла с должностей ряд высокопоставленных военачальников Карельского фронта, а Военному Совету фронта было приказано немедленно устранить крупные недостатки в управлении войсками.
Наступление советских войск в Южной Карелии, в отличие от операций на Карельском перешейке и начального этапа Свирско-Петрозаводской операции, уже не имело стратегического значения и, по утверждению финского военачальника К.Л.Эша, было продиктовано только соображениями престижа – желанием советской стороны хотя бы в одном месте восстановить границу 1940 года. Несмотря на это, победе под Иломантси в финской историографии придается большое значение. Успех в этом сражении, также как «оборонительные победы» на других участках фронта (прежде всего в районе Тали – Ихантала на Карельском перешейке), позволили Финляндии добиться «победы в противостоянии», заключить мир на условиях (пусть и крайне тяжёлых) и, таким образом, отстоять свою национальную независимость.
Победа под Иломантси повлияла на нашу утомлённую армию столь вдохновенно, что её следует считать необыкновенно большой. После двухмесячных боёв, требовавших большого нервного напряжения, продвижение противника было окончательно остановлено (из воспоминаний К.Г.Маннергейма, в 1944 г. главнокомандующего финской армии).
В муниципалитете Иломантси на местах боев в июле-августе 1944 г. созданы многочисленные мемориалы, установлены памятные знаки. В 1994 г. в Финляндии с большим размахом было отмечено 50-летие битвы. На торжествах присутствовали действующий премьер-министр Э.Т.Ахо, а также бывший глава Финляндии У.М.Койвисто, который был непосредственным участником сражения при Иломантси…
В госпитале Воинской части (полевая почта 05990) Иван Васильевич находился по ранению с 19 августа по 13 октября 1944 г. Почти три недели выходил он из окружения вместе с небольшой группой после тяжёлых боёв, в которых погиб практически весь их полк, от полка осталось всего 140 человек живыми и ранеными (по словам отца). Потом – снова фронт, город Берлин. В Берлине, по освидетельствованию гарнизонной врачебной комиссии (справка № 11/487 от 12 октября 1945 г.):
«Красноармеец 136 ОРП Чекалин Иван Васильевич признан годным к нестроевой службе по ст. 31 и 79а графы первой (I) «Расписания болезней» приказа НКО СССР № 336 1942 г. Название болезни: митральный порок сердца, неврит левого слухового нерва»…
65 Дальневосточная отдельная морская бригада, в воинском подразделении которой воевал отец, была сформирована в октябре-ноябре 1944 г. в Челябинске, на территории Уральского военного округа за счёт состава Тихоокеанского флота. В начале января 1942 г. она прибыла на Карельский фронт в район Медвежьегорска и сразу же вступила в боевые действия. Но эти действия оказались весьма безуспешными: почти за неделю боёв (с 5 по 10 января 1942 г.) потери личного состава достигли 44%. В феврале 1944 г. подразделения бригады были направлены на формирование 176 стрелковой дивизии, подчинявшейся 32 армии, которая летом 1944 г. (с 21 июня) участвовала в Свирско-Петрозаводской наступательной операции, а 23 июня – в освобождении Медвежьегорска. После этого 176 сд была направлена в Вологду на отдых, а в дальнейшем она принимала участие в боях за Восточную Пруссию и в Пражской операции в составе 31-й армии 3-го Белорусского фронта. Командовал 176 сд полковник (в последующем, с 20.04.1945 г., – генерал-майор) Золотарёв Василий Иванович (25.04.1905 – 18.01.1959).
Полковник Василий Иванович Золотарев (позднее генерал-майор), был последним, третьим командиром 176-й стрелковой дивизии. Он командовал дивизией с 19 апреля 1944 г. по 11 мая 1945 г. В.И.Золотарев награжден орденом Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденом Суворова II степени, многочисленными медалями.
176 сд (стрелковая Мазурская Краснознамённая ордена Суворова дивизия) была сформирована, в основном, за счёт 65-й и 80-й морских бригад в феврале 1944 г. По состоянию на 01.01.45 г. она входила в состав 135 стрелкового корпуса 31-й армии 3-го Белорусского фронта, потом, с 01.04.45 г. перешла в подчинение 36-го стрелкового корпуса, который вскоре был передан 3-му Украинскому фронту.
Следует провести некоторое сопоставление. В этих же местах, в это же примерно время, практически рядом, воевал и Кудинов Сергей Егорович, дедушка Серёжа.
Таким образом, Иван Васильевич побывал на двух фронтах, Карельском, уже в середине войны, и на фронте с немцами. Кстати, Карельский фронт был самым протяжённым из всех фронтов ВОВ – 1600 километров.
Военный стаж с 1941 г. отцу записал работник военкомата Свиридов.
– Знаешь, – говорит, – Иван, ты скажи, что на войне с 1941 г. Тебя ведь призвали, но ты заболел. Чтобы не было лишних разговоров.
И ещё он сказал отцу:
– Ты вон с тем мужиком не разговаривай или старайся не разговаривать. Особенно про колхозы. Он провокатор. Могут арестовать, если что скажешь.
Возвратился с войны отец в конце 1945 г. (был демобилизован в октябре 1945 г.). Заходит в избу, а там сидят все его родные, да ещё к сестре Серафиме приехала подружка, Клавдия. Обрадовались, конечно. Дедушка бутылку водки на стол поставил, все выпили. Тётя Сима рассказывала, что она тоже выпила, запьянела. Достали балалайку, играть стали, плясать, песни петь. Дедушка удивился – откуда всё взялось, у Симы-то. Никогда такого не было.
То, что тётя Сима выпила – это, пожалуй, исключительное дело. Насколько я помню, она вообще спиртного не пила. Как-то приехала она в гости к родителям в Яковлевское. Родители собрали стол и для других гостей, пришли Счастливые дядя Петя и тётя Феша (Фаина Ивановна) из Шишково (деревня через ручей Гремячий от Яковлевского). И вот, в середине застолья, тётя Феша стала упрашивать тётю Симу:
– Сима, ну выпей хоть глоточек, для меня! Очень прошу!
Но и этого глоточка не было, хотя к Фаине Ивановне тётя Сима относилась очень хорошо, да и вся наша родня – тоже…
После войны отец продолжил работу в колхозе. Был разнорабочим, конюхом, бригадиром, кузнецом, рабочим сепараторного пункта, но последнее уже не в колхозе, а в совхозе, после объединения в конце 50-х годов мелких хозяйств сначала в крупные, а потом – в совхозы. Колхозов тогда оставили очень мало, как дань прошлому. Да и колхозами они как таковыми быть перестали. Постепенно перешли на денежную оплату, также потихонечку и собственность колхозов стала государственной, то есть совсем ничьей. При выходе из колхоза, переезде, например, на другое место, никто и не собирался отдавать тебе твою часть собственности, из общественной (обобществлённой). Только попробуй, попроси! Это так же, как в наших советских Конституциях почти всех их редакций, про союзные республики: «имеют права на самоопределение, вплоть до отделения». Попробуй, заяви об отделении, так вся республика и будет танками запахана на веки вечные. А ведь как уж хотела, в своё время, отделиться от СССР Армения. Зачинщик этого отсидел в тюрьме 18 лет, а потом был лишён советского гражданства и насильно выдворен с территории СССР…
Отец рассказывал про свою работу бригадиром, как он утром объезжал деревню с приказом о выходе на работу. Говорит, что вхожу к одной нашей односельчанке. А у неё трое детей, маленьких. Мужа нет, убит на войне. Я ей говорю, что надо, мол, на работу выходить. А она мне в ответ: «А как же я буду детей кормить? Мне надо ещё и печку протопить, состряпать что-нибудь им». И так несколько раз. Я уж председателю пожаловался на неё, что, мол, с ней делать? «А что хочешь, – говорит, – то и делай, но чтобы на работу выходила. А будешь потакать ей, так я про тебя заявлю, что ты саботируешь работу, что ты сын врага народа». Отец сказал нам:
– Ну, я однажды и не выдержал, схватил ведро с водой и вылил в печку. Топи теперь, – говорю.
В трудовой книжке отца записано следующее: «Трудовой стаж в колхозе составляет 18 лет, то есть с 01.01.1942 г. по 17.02.1960 г. Следовательно, надо полагать, до организации совхоза «Полетаевский» в 1959 или 1960 гг. В совхозе он почти полтора года работал плотником, а затем был переведен на должность рабочего (в сепараторном пункте). В конце января месяца 1965 г. он уволился, как записано – в связи с переменой места жительства. С начала апреля 1965 г. он уже работал в совхозе «Россия» Серебряно-Прудского района Московской области в должности рабочего (кочегаром котельной; сначала – центральной котельной, которая отапливала жилые дома, детский сад и ясли, а также административные здания, потом – в котельной при инкубаторе птичника в деревне Яковлевское). В центральной котельной он работал вместе с дядей Петей, Счастливым Петром Семёновичем. Этот дядя Петя и приезжал к нам в Красный Куст в 1962 г., когда я был в пионерском лагере (я писал об этом в главе «Баранов Иван Иванович»).
С начала октября 1966 г. и по март месяц 1983 г. отец работал пчеловодом совхоза «Россия». После два с небольшим года он продолжил работу сторожем на той же пасеке. (А до него сторожем работал дядя Петя, который заодно и Баранов Иван Иванович.) Уволился из совхоза в середине лета 1985 г., в возрасте 63 лет «в связи с уходом на пенсию». И больше нигде не работал до самой смерти, кроме своего огорода, ещё на «сотке» – дополнительная земля (две сотки), которую дали всем работникам совхоза, настоящим и пенсионерам, живущим в домах городского типа, в довесок к огороду. (Эту квартиру родители получили в Узуново в 1978 году.) Да ещё и на нашем огороде на нашей даче в Узуново – с 1987 г. до 1997 г., до продажи нами этого участка.
В 1947 г., работая конюхом, отец получил Почётную грамоту, подписанную лично Семёном Михайловичем Будённым, известным командармом, героем Гражданской войны. Остались ещё те слова: будёновец, будёновка, конница Будённого (по песням и фильмам). В 1948 г., когда отец работал бригадиром колхоза «Красный Куст», он был награждён медалью «За Трудовую доблесть», о чём имеется письмо от 26 мая 1948 г. (№ 5/8) секретаря обкома ВКП(б) Ив. Волкова:
«От имени обкома партии и от себя лично шлю Вам, Иван Васильевич, самые горячие поздравления с высокой наградой медалью «За трудовую доблесть» – которой Вас удостоило Правительство СССР за получение высокого урожая в 1947 году. Желаю новых успехов в Вашей почётной работе на благо родины и народа».
Многих, в том числе и Чекалиных, в жизни преследовала кочёвка: прадед отца, Иван, (а можно предположить, что и прапрадед Ларион) насильно переселён из Архангельской губернии в Тамбовскую, в село Львово, в карты были они проиграны; дед отца, Василий Иванович, да и отец, Василий Васильевич, через восемьдесят лет переселились из села Львово в деревню Красный Куст; в 1952 году была попытка переселения в Краснодарский край, город Кропоткин, но по важным обстоятельствам этого не произошло; отец в 1965 г. переселился из Красного Куста с семьёй в Московскую область, в деревню Яковлевское, а потом в село Узуново. И в этом случае переселение в Московскую область было вынужденным…
Всё было хорошо, да что-то нехорошо! Сельское хозяйство центрального Черноземья стало разваливаться уже бегом. Уменьшили земельные наделы, причём, независимо от количества членов семьи оставили всем одинаковые по площади огороды, по пятнадцать соток. Раньше, после Октябрьской революции, хоть были наделы на каждого едока в семье. А здесь, хоть ты один в семье, хоть вас одиннадцать – всем одно и то же – 15 соток (До этого уменьшения огороды были по 30 соток.). Ограничили количество домашнего скота по тому же принципу. Отец с матерью хотели построить новый дом. Всё-таки трое детей, мы с братом на подходе к взрослой жизни, школу заканчивали, да ещё сестра Валентина. Но помощи со стороны совхоза и государства в строительстве никакой, а своих средств не было. Вот и переехали сначала в деревню Яковлевское Серебряно-Прудского района Московской области, в те места, где жили бабушкин брат Иван Иванович Баранов (Пётр Семёнович Счастливый, о котором я выше отдельно писал) с женой, Фаиной (Фёклой) Ивановной. Первым уехал отец (в начале 1965 года), а примерно через год (в конце 1965 г.) и все мы: мама, бабушка и дети.
Родители и раньше ещё, как я уже сказал выше, в 1952 г., уезжали с той же целью и по тем же причинам на Кубань, в город Кропоткин. Там жила тогда сестра отца, Антонина Васильевна, с мужем Николаем Яковлевичем Журавлёвым и сыном Валерием. Потому и уехали, что за 1951 г. на трудодень выдано было всего по 120 граммов овса. Я уже приводил выше размеры оплаты на трудодень в Токарёвском районе Тамбовской области даже во время войны, в 1942 г. Приведу их и здесь: зерна – по 250 граммов, картошки – по 180 граммов, дополнительно деньгами – по 28 копеек. А здесь – практически ничего. Вот и оставили доедать хлеб дедушку с бабушкой и нас с братом. На всех не хватило бы. Устроились в Кропоткине хорошо. Отец работал трактористом (до этого он окончил трёхмесячные курсы трактористов при Полетаевской МТС с 26.11.1951 г. по 08.03.1952 г.), мать работала там, в Кропоткине, сначала прачкой, а потом почтальоном. Деньги стали зарабатывать, подумывали скоро и остальных забрать к себе на Кубань. Я был в то время совсем маленький, но, странно, помню посылку из тех краёв от родителей в начале зимы 1953 года. И запах от неё сушёными фруктами. А для дедушки ещё и сто рублей. Но рубли-то я не помню, а как сейчас, наяву: вечером, а зимой, почитай – ночью, мы с Мишей лежим на печи (нам сверху видно всё…), над столом горит керосиновая лампа семилинейка, за столом сидит бабушка Вера, а у стола дедушка Вася инструментами (молотком и стамеской) колдует над ящиком-посылкой. Открывает долго, аккуратно, все гвоздики и сам ящик потом в дело пойдут. (Кстати, этот молоток до сих пор цел, он у нас на даче в инструментах.) А от посылки, ещё не открытой, незнакомый запах, от этих сушёных фруктов. Вкусно ли было, что за фрукты там были – того не помню. Помню только запах фруктового разнотравья. Но вслед за посылкой, в том же 1953 г., в конце ноября месяца, приехали и отец с матерью: заболел дедушка, с сердцем что-то, да и мы с Мишей стали собирать все заразные детские болезни. Трудно стало дедушке и бабушке справляться с хозяйством и детьми.
Мама рассказывала:
– Приехали мы с отцом, вы с Мишей на печке лежите со скарлатиной. Обметало вас, губы потрескались. И уши болят. А Миша уже и оглох совсем. Я с ним и в Полетаево в больнице лежала, ездила даже в Тамбов. Ничего не получалось. А потом понемножку отошло. Но глухота небольшая так у него и осталась. Он тогда уже говорил, шесть лет было. Но из-за глухоты, сказали врачи, он может стать немым. Как мы уж тогда напугались!
Так и остались в Красном Кусте. Может быть, и уехали бы, но, скорее всего, понадеялись на лучшее. Ведь после смерти Сталина отменили все налоги с крестьян. Подумали – вот теперь заживём, если налоги-то не платить. Но коммунистическая партия со смертью Сталина не умерла и с успехом продолжила намеченный развал сельского хозяйства, который, как мы сейчас уже определённо видим, практически успешно завершился и завершается, но уже с помощью других партий.
На новом месте, в Серебряно-Прудском районе, отец сначала работал кочегаром в котельных, в селе Узуново, а потом, немного, – в отделении совхоза, на птицеферме. Тогда птицеферма была большая. Выращивали в ней кур и уток, со своим же инкубатором. Его, инкубатор, отец и отапливал. Я, когда в 1966 г. не прошёл в институт по конкурсу, некоторое время (примерно полгода) работал в той же котельной кочегаром. Но его работа кочегаром продолжалось недолго, до конца 1966 г. С этого года до конца 1983 г. отец работал непосредственно пчеловодом, а до полного выхода на пенсию, до середины 1985 г., он работал на той же совхозной пасеке, но сторожем, я выше об этом уже писал…
Пчёлы у нас были ещё в Красном Кусте, ульев шесть-десять. Были мы обеспечены своим степным луговым мёдом, да и на продажу сравнительно много оставалось. Отец возил мёд на базар в Токарёвку и даже в Волгоград (тогда – Сталинград; в ноябре 1961 года Сталинград переименовали в Волгоград). Засахаренный (сгустившийся) степной мёд был какого-то прямо-таки жёлтого, янтарного цвета. Солнечный. Ульи стояли в палисаднике у дома, а на зиму отправлялись в омшаник. Самые заботы с пчёлами начинались с весны и продолжались практически до снега. Пасека в нашем доме появилась ещё при жизни дедушки Василия. Но пчёлами занимался исключительно отец. Остальные были от этого отстранены по причине неумения. Пчеловодство – дело тонкое, как и Восток, по словам красноармейца Сухова из «Белого солнца в пустыне». Поэтому нам, остальным, кроме мёда доставались в придачу впечатлительные укусы пчёл. У меня, например, к мёду отношение было и осталось вполне дружеское, а вот на укусы его сборщиков я реагировал странно-аллергически: укусит пчела в спину или ногу (например, наступишь босой ногой на пчелу), а распухает вместе с той же спиной и ногой глаз либо оба глаза.
Словом, как одновременно «ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой». Особо берегись их укусов во время роения (разделения пчелиной семьи, когда часть её улетает на новое место жительства), и во время отбора мёда у пчёл. Понятно, что весь мёд у пчёл не отбирался, им на зимний период оставляли примерно килограммов двадцать-двадцать пять, в зависимости от мощности семьи. Остальное для их семьи было излишком. Но пчёлы такого простого факта не понимали и сопротивлялись незаконной конфискации их продуктов. Роение пчёл – дело для пасечника хлопотное. Захотевших отделиться надо было вернуть в улей и успокоить, то есть оставить им всего одну матку – единственное существо женского пола в их семье. Рой перед отлётом в другие края садится клубком чаще всего на дерево. Вот его и надо было успеть загнать в роевню, а потом уж, на следующий день-другой, снова отправить в тот же улей, оставив там всего одну матку, либо с их же маткой поместить в свободный улей. Собранных в роевню пчёл ставили в прохладу на погребец, для их успокоения.
Как-то раз, при дедушке, отроился улей, и рой уселся высоко на молодом клёне, который рос в нашем палисаднике. Отец был на работе, где-то в поле. Миша за ним побежал. Но ведь пока за ним сбегаешь, да пока он сам до дома дойдёт, пчёлы могут улететь. Дедушка надел на голову специальную пчелеводческую сетку, приставил лестницу к клёну, поднял наверх ведро с водой и веник, успокоил пчёл немного искусственным дождиком (в дождь рой не улетает), потом взял роевню и дымарь и стал приспосабливать роевню к клубку пчёл, чтобы они от искусственного дождика стали прятаться в сухом месте. Что-то он там сделал не очень аккуратно, лестница, что ли, соскользнула, и рой частично от клубка оторвался. Расшумелись, набросились на дедушку. Ноги он унёс, но покусали его здорово, штук двадцать смогли с ним расквитаться за беспокойство. От такого количества укусов дедушке стало плохо, лежал он на погребце, в прохладе, знобило его, аж колотило, как только целы зубы остались. Но постепенно отошло…
В Серебряно-Прудском районе отец своих пчёл не завёл: своего дома не было, в деревне Яковлевское жили в многоквартирном доме-бараке, а потом в селе Узуново вообще получили сельскую квартиру городского типа. Зато пчёл завёл Миша, брат, когда из Серебряных Прудов переехал на постоянное жительство в Подхожее, что в сорока километрах (по дорогам) от Узуново. Отец много помогал ему в пасечном деле. Сейчас в Мишином хозяйстве, в Подхожем, больше двадцати пчелиных семей.
В совхозе отец наладил работу пасеки, совсем до него развалившейся. Пасеку совхоз держал не для товарного мёда и воска, это были побочные продукты, без плана, а пасека держалась для опыления посевов. При отце пасека вышла в передовые в районе и даже по области. Появился и товарный мёд и воск, число ульев увеличилось до ста двадцати, так что и помощник понадобился. А после ухода отца на пенсию пасеки снова практически не стало. Не нашлось такого же энтузиаста.
На пенсии отец с матерью занимались своим хозяйством: огородом в пятнадцать соток, крохотным приусадебным участком около дома, да ещё двумя сотками земли примерно в полукилометре от дома, огородом в 15 соток, который принадлежал в деревне Яковлевское Карташовой Любови Сергеевне, дочке бывшего владельца этих земель, Сергея Карташова. Она разрешила пользоваться её огородом, поскольку для неё он был просто не по силам, а то, что ей было необходимо огородного, она от нас и получала. И ещё одним огородом в шесть соток занимались родители при домике, который мы с Мариной купили в селе Узуново в 1987 г. для летнего времени. Домик старый, тамбовской конструкции. Точно такой же был у моей бабушки Маши, Марии Васильевны, в Красном Кусте, который она купила у своего соседа, Панюшкина Егора Федотовича. Точно такой же был и у наших хозяев в Полетаево, у которых мы с Мишей стояли на квартире, когда учились в школе. Только наш, узуновский, был без русской печки, но с плитой. Но раньше в нём тоже была русская печка.
До 1996 г., до продажи этого домика, отец с матерью обрабатывали и этот наш огород. Нам, понятно, было не до огорода. Жили в Москве, до Узуново 175 километров, на электричке на одной ноге почти четыре часа ехать. Да ещё тогда и с пересадкой в Ожерелье. Приезжали только в отпуск. А потом и другой участок появился, в 1990 г., ближе к Москве, строиться на нём начали в августе (с 8 августа) 1993 г. Узуновский продали и вздохнули свободно, потому что обработка нашего участка была не нужна никому, и так всего хватало от другой земли. Но родители, несмотря на наши уговоры, продолжали своё крестьянское дело, с запасом на несколько лет, как те пчёлки. А родителям было уже крепко под семьдесят и чуть за эти семьдесят. «Лучше пусть останется, чем не хватит», – так говорил отец, помятуя, вероятно, те детские, да и не только детские, годы, когда было это «не хватит». Он даже говорил не «чем не хватит», а «в чём не хватит»…
Подходит к концу мой рассказ. Немного напишу об отвлечённом. Отец очень любил такую игру. У курицы есть такая косточка, в виде «вилки», как буква V. Игра заключается в следующем: двое играющих разламывают эту косточку с условием – если кто-то из партнёров передаст в руки какую-либо вещь, то принимающий эту вещь сначала должен сказать: «Беру и помню», тогда он не проиграет. А если не сказал, то передающий вещь должен сказать: «Бери и помни», тогда он выиграл. Ну, можно и договориться – что проиграл и что выиграл, но никогда на что-то материальное игра не велась.
Отец очень часто выигрывал. Помню, что приехали к нам в Красный Куст в гости кишинёвцы Журавлёвы Николай Яковлевич и Антонина Васильевна. Дядя Коля с отцом, за обеденным столом, разломили эту куриную «вилочку». Через какое-то время отец приносит в дом какие-то инструменты и, как будто бы, не знает, куда ему деться с топором (а в руках ещё и рубанок, клещи и молоток). Он протягивает топор дяде Коле. Тот берёт и слышит от отца: «Бери и помни». Дядя Коля прямо возмутился: «Ну, Иван, не ожидал от тебя такого! Я же помочь хотел, смотрю – ты не управляешься. Нет, так это не честно, давай снова». Но и снова вскоре тоже проиграл.
В эту же игру очень любила играть и тётя Сима (Серафима Васильевна). Но вот тут у отца с ней не очень получалось. Она была очень осторожна, и победить её не получалось легко. Поскольку куриных «вилочек» не хватало для таких «игр», то в ход потом шли просто веточки или спички («вилочка» – это просто условно). Думаю, что чаще всего выигрывала тётя Сима…
Пришли и болезни. В начале 90-х годов разболелась нога, потом был небольшой инсульт, плохо стала действовать правая рука. Как ветеран войны, отец периодически подлечивался в больнице и специализированных клиниках. В частности, в пансионате в Крюково, в который я его отвозил в 1992 году, навещал там. Домой он возвратился уже без провожатых. Он очень ждал юбилея, 60-летия Победы. К этому юбилею я написал стихотворную композицию, посвященную советским воинам Великой Отечественной войны.
Солдату
Твой друг на бруствере лежит,
Бойцы стоят без шапок строем.
Не плачь, солдат, Он будет жить!
Он пал за Родину Героем!
Не надо слез, ведь ты – солдат,
А Он сегодня стал Героем.
Стоим в строю победных дат,
Мы к Тем пришли, Кто к нам не встанет.
Я отвернусь, поплачь, Солдат…
Пусть на душе полегче станет…
Я отвернусь, Солдат, поплачь…
И мы с тобой… Нам легче станет.
Взгляды
Не отвергайте из прошлого взглядов,
Взглядов всех тех, кого нет с нами рядом,
Кто, как и мы, любовались закатами,
Тех, кто остались навеки солдатами.
Смотрят с любовью и смотрят с надеждою,
Те, кто укрыты земною одеждою.
Не принимая от нас эпитафии,