«P.s. Когда сходишь с ума, не забывай вернуться обратно».
И слезы хлынули из глаз Томаса. Хлынули жгучим потоком и соляной кислотой на желтый кафель, разъедая все, к чему прикасаются. Томас стоит абсолютно голый и чувствует себя беззащитным, но наконец-то ему стало грустно. По-настоящему грустно, а не эта напущенная чертовщина ради того, чтобы тебя пожалели.
Трусы спущены с Томаса и сопли начинают тянутся к полу. Он садится на унитаз и закрывает лицо ладонями.
– Пап, не нужно плакать!
После этих слов его стоны становились громче, споли свисают, слезы текут, протаптывая дорожку от глаз до самого члена, от члена к заднице, где соль начинает жечь, и с задницы капает в унитаз
Томас посрал слезами.
Бред.
Хотя слезы прекратились, чувство совести по-прежнему грызет его глотку. С еще большим энтузиазмом и усердием, словно кошка закапывает дерьмо. Дерьмо становится комом. Ему стыдно. Стыдно потому что он мог что-то сделать.
– Но тебе же твои проблемы важнее других, – говорит Элли.
Стыдно, потому что он мог поговорить с ним вчера и сегодня бы не было этой мошонки, которая вчера называлась Итон Спаркс.
– Ты не замечаешь, что люди тянутся к тебе, пап. Томас тянулся, а ты повернулся к нему задницей. Своей убогой вонючей задницей!
Стыдно, потому что за всю свою гребанную жизнь и за все их долбанное знакомство Томас ни разу не удосужился назвать его другом, кентом или братаном. Нет, ни разу. Он считал его надоедливой занозой, кровоточащей мозолью, долбанное ссадиной на локте или же капризный дебилом, но только не другом. Нет, друг – слишком сильно сказано.
Но именно сейчас он понимает, что было бы даже слабо.
– Верно, друг. Ты абсолютно прав, – говорит Итон.
Элли улыбается.
Глава 5. Ваше бесподобное величие Томас Клаус
1
Факты. Факты. Факты. Факты.
Итон – самоубийца. Это факт.
Томас просыпается в квартире, где по-прежнему воняет его мочой. Блондиночка улыбается. Улыбается каждый день. Если умереть с улыбкой, будешь ли ты улыбаться в своем гробу?
Мистер Уолкер. Жадный и надменный. Спасибо маме за то, что научила его презирать людей. Он не был блондинкой, но он тоже обнажал свои светлые ровные зубы и Томасу в каком-то смысле хотелось его трахнуть.
До увольнения оставалось две недели. Он не замечает ни одного пустого дня. Неделя.
Когда Итона хоронили, создавалось предчувствие будто сейчас он должен встать и сказать какой-то нелепый факт. Глупый и поверхностный. Абсолютно нихрена не значащий в науке. Его синие губы двигались. Томас видел это. Они говорили, и говорили весьма разборчивым языком о каких-то там пирамидах и мумификации, затем умолкали и продолжали говорить о Боге. Даже когда крышку гроба закрывали, ему слышались его слова, размазанные толстым слоем дерева по кладбищенскому воздуху.
Вроде бы все как обычно.
– Все нормально, – говорит себе Томас Клаус.
Но кинолента в его голове начала конкретно заедать. Ее зажевывало. То ли тупыми мыслями, что поселились в голове еще лет десять назад, то ли накопившимся объемом памяти, что занимало прошлое, то ли руками кого-то из двух – Итона или Элли.
Если бы умерла Диана, она бы, как по закону физики или, может быть, алхимии, маячила перед глазами в виде флуоресцентного свечения или ионизированной материи.
Время… Твою мать! Его словно ускорили и пленка барахлила чуть ли не каждый день. Кадры сменялись один за другим. Кадры рвались в одном месте и склеивались в другом. Царапины проступали на них. Черные и растянутые. Казалось, что кто-то держит спичку и плавит ее. Пленку. Она должна вспыхнуть, но она лишь тлеет, оставляя мутные разводы в его сознании.
Пора что-то менять – факт. Ничем не подкрепленный, но вполне осязаемый.
Жизнь превратилась в документальный фильм. О какой-нибудь жабе или грызуне.
Вы попадаете в привычную среду обитания консумента первого порядка. Род – человек. Вид – разумный. Подвид – зараза. Посмотрите, какой он тупоголовый. Как тщетно он пытается скрыться от хищника мистера Уолкера в своей тесной норе. Постойте. Это даже не его нора! Какой он жалкий. Настолько, что бесподобный. В отличие от других особей своего вида, он гниет и разлагается еще при жизни.
Смена кадров. День.
Томас не хозяин своей жизни. Это факт. Его телом владеет мистер Уолкер, позже его сменит другой мистер Уолкер, на другой работе, разумом – маленькая Элли и богохульный Итон. Они вряд ли сменяться. Они с ним навсегда.
Когда твой лучший друг, который стал лучшим только после смерти, покидает тебя, становиться как-то не по себе. Странно.
Нет. Даже не странно. Ты начинаешь ненавидеть себя. А твоя умершая дочь поддакивает и кивает, мол ты на правильном пути, пап. Все хорошо, пап, так и должно было быть.
Пленка горит и рвется. Кадры меняются и наступает ночь. Также быстро и безнадежно, как когда-то день.
Продавленный диван Итона. Порнографические журналы. Плесень. Дешевое пиво. Почему бы не подрочить на фотографию его жены? Он, наверное, и сам не раз это делал. Главное закрыть лицо мальчика. Ничего такого в этом нет, ведь Томас Клаус стал Итоном Спарксом. Они – зеркало. Никто не заметит разницы.
Камера рябит, трясется и цветокор становится негативным. Во взгляде пробегают полосы и выжженные места. Потом цвета меняются на противоположные. Яркая вспышка – день. Метро. Глисты. Работа.
– Ты потребитель, – говорит женский роботизированный голос.
Томас кивает и молчит. Он улыбается. Его начинает вставлять наркота под названием голод и одиночество. Интересно, что там с Дианой? Трахает ли ее кто-то прямо сейчас и куда именно? Она окончательно стала шлюхой или пока еще любитель и дилетант?
– Трахают, – говорит голос и тут объектив переворачивается и ты попадаешь в будущее, на пару часов вперед.
Томас открывает банку пива, открывает журнал, но поглядывает на стену.
– Пора что-то менять, – говорит Итон.
Элли подтверждает.
В голове бывают смутные ощущения, что выход действительно есть. И не один, их много. Они разбросаны по лужам и закоулкам города, как самые прожженные квесты, и манят драгоценными артефактами. Томас непременно открыл бы бизнес и начал бы делать бабки, если бы не одно но – он паразит, который нихрена не смыслит ни в бизнесе, ни в экономике.
– Я помогу, – говорит Итон.
– Да пошел ты в сраку.
Кадры горят. Голова гудит. Он снова просыпается в метро и оно становится бесконечным. Мирриады одинаковых вагонов тянутся вдоль тоннелей. Люди в них – одни и те же. Томас держится за поручень и видит в следующем вагоне свою спину, за ней – еще один вагон и еще одна спина. За ними – то же самое. Так тянется без конца. Он оборачивается назад и снова видит себя. На этот раз его голова повернута через левое плечо и вглядывается, что-то ищет. И так бесконечно. Бесконечное количество вагончиков с бесконечным количеством Томасов Клаус, бесконечно живущих и бесконечно страдающих.
Томас думает.
Действительно ли все это он или это другие люди, ужасно подходящие на него? Может это те самые Томасы, наполняющие его офис?
Кадры меняются. Объектив отзеркаливает предметы. Он слышит тихие пощелкивания, означающие круговорот его нескончаемой киноленты. Все становится черно-белым. Среди радиопомех раздается запись до боли знакомой песни. Вероятно, ее слушала мама, когда он был совсем еще ребенком.
– Ты жалкий больной ублюдок… – и т.д. и т.п.
Мистер Уолкер. Скоро настанет день, когда он уволит Томаса, а он до сих пор не придумал, как отомстить этому зазнавшемуся засранцу.
– Пописяй на него, – пищит Элли.
– Да, обоссы его, Томас, и кончи ему прямо на лицо!
Итон. Даже в могиле его чувство юмора остается на высоте.
Ладно, подрочить он сможет, а что потом?
– Вылей сперму в его кабинете.
Нет, что потом?
Томас не искал работу. Факт. Он в принципе не хотел работать, но мечтал каким-то образом подняться до состояния массонов и оскорбить таких, как мистер Уолкер, своих рискованным поступком. Этакий вонючий подонок, способный поставить на место кучку высокопоставленных личностей, заведующих этим миром.
Камеры крутятся. Он снова куда-то летит и ответ появляется прямо перед его глазами. Та сама вывеска с кредитом под низкий процент. Его можно взять и пустить в дело. Открыть бизнес или выгодно вложиться в компанию, которая вроде бы крепко засела на рынке, но из-за какой-то мадам, получившей диарею из-за средств, которые производит та самая компания, ее акции просто рухнули. Они ведь непременно подскочат. Ведь так, Итон?
– Так, – отвечает он.
– Значит можно заработать бабла, если грамотно их вложить или построить грамотную стратегию по открытию бизнеса?
– Можно.
– Ты поможешь мне, дружище? – спрашивает, Томас.
– А куда я денусь!
Кадры летят. Пленка пылает.
– Папочка, ты меня удивляешь. Это даже лучше тех эксклюзивных куколок, которых вы с мамой дарили мне!
Кадры. Кадры. Кадры. Кадры.
Смерть неизбежна – факт. Но стоят ли прожитые годы будущей смерти?
Остается одна загвоздка – мистер Уолкер. Его нужно проучить. Нужно показать ему, кто есть кто, чтобы он больше не выпячивал свой упругий зад и не вздумал хвастаться сантиметрами своего лысого отростка.
– Папочка, ты гений!
Кадры летят. Остается один, последний день.
Прожженные кадры киношной ленты становятся нормой. Нормой становится и факт о том, что Диану трахал какой-то законченный мудак. Нормой становится Маргарет и голос Итона Спаркса. Подрочить – Норма. Набухаться – норма.
Так почему не провести этот гребанный день перед увольнением в том гребанном клубе с той гребанной Маргарет?
Все нормально.
Что же там говорил Итон тому зазнайке бармену?
– Маргарет – шлюха.
– Что?
– Я это ему сказал.
Смена кадров. Приглушенный свет. Дубль два.
Томас подходит к бармену и утверждает, что Маргарет – шлюха. Бармен смотрит на него, как на дебила. Да, говорит Томас, она та еще шлюшка. Бармен тупит глазами. Просто лютая шлюха, говорит Томас, и бармен повел его через уже знакомую кухню в уже известный Томасу зал, где полуобнаженные проститутки виляют задницами из-под кожаных мини юбок, где гребанная банка пива стоит дороже гребанного галлона, где радостные мужики выходят из комнат с красными шторками, а менее радостные – из комнат с коричневыми, где продолжает крутиться колесо рулетки, как будто с тех пор шарик не останавливался, где гребанный азарт начинает подламывать веру в самого себя, а долбанный ковбой Дэнни гуляет между столиками с элитными женщинами и пихает им в лицо свой член, да, пихает свой член в лицо Томаса, точно также, как пихал его в лицо Итона и, вероятно пихает себе, а черные шторки всегда задвинуты и где-то за ними – бабки, дохрена бабок, кучи бабок, и женщины лучше Маргарет, ведь они стройнее, они сисястее и мясистее, их хочется трахнуть, не взирая на сумму денег, какую они захотят, их просто хочется, мать твою, отыметь в позе раком, чтобы эта сучка знала, что ты ее папочка и, более того, она хотела это знать и чувствовать своей киской, чтобы Томас знал, что он может культурно трахнуть, чтобы Диана жалела, что не подставлялась также и жаловалась своему дружку, а гребанный мистер Уолкер завидовал его либидо и преклонялся ему, как будут преклоняться женщины типа Маргарет, падшие, но, сука, настолько сексуальные, что даже секс с ними – доказательство того, что ты живой, аргумент против корпоративной системы и повод выпендриться перед всеми, кто не трахал таких, как Маргарет, и колесико с цифрами будет крутиться, а он будет смотреть на кружева шлюх и заставлять их делать то, на что, мать твою, Дэнни никогда не решиться. Короче, лютый вжик-вжик!
Томас проходит между столиками, где раскиданы фишки-бабки, окруженные людьми не наивысшего, но почти высокого слоя, и смотрит на них глазами победителя, такими, какими они были раньше. Он оценивает их, он знает их слабости, ведь точно такие же слабости одолевают и его. Грудь. Супруги груди наполняют зал и поднимают член до такой степени, что он, наверное, должен порваться.
Томас подходит к рулетке и достает фишки, обмененные в специальном окошке напротив столика для игры в покер. Он смотрит. Он наблюдает. В голове крутятся цифры и он вычеркивает те, что уже выпадали. Он подгоняет для себя примерную вероятность того, каков будет шанс, что выпадет восемь или, допустим, двадцать один. Он отделяет пару фишек и кладет их на ряд с цифрой пятнадцать.
Выпадает пятнадцать.
Его выражение лица не изменилось. Словно, мать твою, все и должно быть так. Как будто не может быть по-другому и отныне уже не будет. Он снова вычеркивает, снова подгоняет и ставит на группу чисел от одного до двенадцати и, гребанный сукин сын, выпадает шесть.
Так и должно быть. Факт.
Он отсчитывает и пропускает несколько раундов, пока не впихивает свой тощий зад в новую игру и не ставит все свои бабки на каре.
Выпадает одно из чисел. Но его лицо по-прежнему не меняется. Томас просек фишку. В прямом и переносном смысле.
Томас подходит к красным шторкам и нагло откидывает их. Красное месиво веревок и простыней врезается в его глаза, а он только проходит дальше и ложится на кровать.
Смена кадров.
Худощавая сучка в костюме кошечки, эротичном костюме кошечки с хвостиком, прицепленным за хрен знает что, хотя Томас знает, стоит на коленях, широко раздвинув ноги лицом к нему и жадно отсасываает его член, наслаждаясь каждым движением своего атрофированного спермой языка. Томас стреляет ей в лицо, хватает ее за щеки и прижимает к постели. Он переворачивает ее задом вверх, отстегивает хвостик и начинает пялить в дырочку, откуда недавно торчал этот гребанный хвостик. Она кричит. Стонет и изнемогает. Томас вставляет. Грубо и вовсе не галантно. Потом он заставляет встать ее на колени перед ним и стреляет на вставшие соски.
Томас уходит, заказывает гребанный виски без колы. Простой чистый виски и шлепает скромную официантку по заднице. Она краснеет, а Томас спрашивает сколько стоит ее час и за какие чаевые она скроется с ним за красной шторкой, и плевать, что она мотает головой, Томас сжимает ее задницу и заносит свою наглую ручонку под юбку, затем под трусики и смотрит на нее. Смотрит на нее и спрашивает, все усерднее и усерднее в такт движениям своих пальчиков, а она задыхается и краснеет, и говорит сдавленным голосом, что салат с крабовым мясом достаточно хорош, а Томас жестко спрашивает насколько хорош, кто-то кричит официантку, а она стоит и закрывает половину своего лица подносом. Она мокрая и Томасу нравится это. Ей самой это нравится, потому что она стоит и не двигается, а Томас смотрит на нее глазами самца и напрягает пальцы все сильнее и сильнее до тех пор, пока не чувствует слабые подрагивания ее ног и сжимание того самого места, куда он заносил свои пальчики. Официантка открывает рот, закрытый подносом, и бесшумно стонет, но Томас слышит. Он выпивает виски залпом, кидает на стол пару купюр и уходит, предварительно, схватив официантку за задницу и запустив язык ей в рот.
– Томас, что это было… – голос Итона.
– Порыв энергии, друг… Порыв энергии… – спокойным голосом отвечает Томас. – Теперь все будет иначе.
2
Мистер Уолкер сидит напротив Томаса и угрюмо впивается в него глазами, сверлит его, пронзает, пока Томас давит лыбу и наслаждается его негодованием из-за этой самой улыбки. Томас протягивает ему бумажный стаканчик со свежезаваренным латте, в котором намешана корица и кусочки темного шоколада.
– Все, как вы любите, – говорит Томас.
– Ты решил меня подкупить этим дешевым кофе? Ты уволен, Томас, и это ничего не изменит.
– Знаю, это так, по-дружески.
Мистер Уолкер. У Томаса просто нет слов.
Он недоверчиво берет стаканчик и подносит к своим губам, делая первый глоток чуть ли не с отвращением. Затем его лицо становится мягче и спокойнее, он отпивает кофе и со звуком, характеризующим получение кайфа от питья, закрывает его и ставит стаканчик на стол.
– Ладно, наверное, я слишком предвзято к тебе отношусь. Спасибо за кофе, Томас. Откуда знаете, что люблю латте?
– Такая утонченная и почтенная натура, как вы, – говорит Томас. – Не может склоняться к американо или капучино – слишком вульгарно для вас.
Уолкер довольно посмеялся, удовлетворенный его ответом.
– А вы молодец, соображаете, – вежливо произносит он. – Знаете, Томас, между нами было множество непониманий и несостыковок, но, помимо прочего, хочется сказать, что за время нашей работы вы стали куда грамотнее и умнее.
Чем-то закачало и что-то булькнуло.
– Ой, что это со мной, – шепотом пробубнил Уолкер. – Так вот, в связи с недавней утратой нашего коллеги Итона Спаркса у нас есть одно вакантное место, на которое вы можете…
Мистер Уолкер загнулся, краснея.
Он напрягается и терпит. Он держится за живот, пока тот бурлит так, словно адский котел закипятили в его кишках.
– Секундочку… – он тянет указательный палец вверх и убегает.
– Пора, – говорит Итон и Томас резко подрывается.
– Что ты ему подсыпал, папочка? – спрашивает Элли.
– Слабительное, – отвечает Томас.
Он достает сумку и вытаскивает из нее несколько яиц. Одно яйцо улетает за шкаф с архивными документами. Его догоняет второе. Третье летит в нижний ящик комода под кипы листов. Еще одно в вазу. Одно в горшок с кактусом. Одно между подушечек дивана и одно за диван.
Скоро яйца стухнут и будут вонять – бомба замедленного действия.
– Пап, что ты будешь делать?
– Ничего, доча, но лучше отвернись.
Томас расстегивает ширинку и достает своего дружка. Немного вялого, но способного работать. Он начинает водить по нему правой рукой, а левой берет стаканчик с кофе мистера Уолкера и снимает крышечку. Он просовывает своего дружка и ускоряется. Томас краснеет и стискивает зубы, на лбу проступает испарина. Он напрягается и в какой-то момент его дыхание сбивается, а в стаканчик что-то булькает.
Томас закрывает стакан и ставит его на место.
Мистер Уолкер заходит и снова садится в свое черное компьютерное кресло со специальными подставками для еды, способное наклоняться назад до горизонтального состояния, чтобы можно было вздремнуть или просто послушать музыку, заливаясь мечтами о новой тачке или, может быть, новой женщине. Но Томас знал его. Видел насквозь и читал, как газетное чтиво.
И сквозь ширму этого приличия и уверенности проглядывалась грубая ложь, заложенная правдой в его сознании, но они-то знали, что это не так. Они прекрасно это знали.
Уолкер нежно улыбается и берет стаканчик с кофе, присасываясь к нему. Его кадык дергается. Томаса забавляет факт, что с каждым движением кадыка, он, можно сказать, кончает в него.
– Вы уже думаю понимаете, что я хочу вам сказать, Томас, – говорит Уолкер.
– Уолкер, ты дешевка, – вставляет Томас.
– Чт… что, простите?
– Ты долбанная дешевка. Знал бы я раньше, кто ты такой, я бы не купил тебя даже за сперму, даже если ты ее будешь пить, подонок.
Уолкер краснеет и вот-вот он снова разразится громом, как это обычно бывает, когда Томас опаздывал или делал что-то не так, или ему просто скучно и от этой скуки он начинал смотреть порнуху.
Томас слегка приподнимает руку.
– Стоп стоп стоп! – говорит он. – Вот только не нужно всей этой дребедени, окей? Просто иди в задницу тупая голодная свинья.
– Что?
– Я говорю. Иди. В задницу. Тупая. Голодная. Свинья!
– Да как вы…
– Все, заткнись, – обрывает Томас.
Он показательно встает, показательно чешет яйца, поворачивается к нему спиной и показательно чешет зад. Уходя, он даже не смотрит на него.
– А ты крут, – говорит Итон. – Давно надо было так сделать. – Особенно эта часть про глотать сперму мне понравилась. Ха-ха!
3
Этим вечером Томас вернулся в прошлое, лет на десять назад. Косяков на пленке не было, а потому он прекрасно помнит, с каким предвкушением купил себе немного сыпучего кайфа. Целлофановый пакетик, закрученный в трубочку. Он открывает его и забивает себе косячок. Томас тянется и, боже! какое это блаженное чувство! вновь окунуться в тот мир легкого головокружения и слабости, отсутствия мыслей и абсолютной безнаказанности за свои поступки.
– Ты убьешь меня второй раз, – говорит Элли.
– Я уже тебя убил.
Ароматный дым пробивает гортань и заполняет легкие, и Томас Клаус уже не такой тяжелый, как двадцать минут назад. Словно он сам превратился в дым. Словно ему снова семнадцать, или даже пятнадцать и несовершеннолетняя Диана делит с ним самокрутку, а он упивается лаской к ней и всей душой желает ее тело.
От приступа слабости пробивает на посрать, но Томас получает давно забытое удовольствие и думает лишь о том, как бы не обосраться ночью.
4
– Ваше имя?
– Томас. Томас Клаус.
Томас сидит напротив одного из бесконечного количества окошек в одном из филиалов национального банка и имеет вид не то что самоуверенный, а даже надменный. Он говорит:
– Знаете ли, совсем недавно уволился с работы, так как поступило предложение получше, но стаж у меня хороший, да, стаж хороший…
Итон сидит в загашнике и высовывается лишь тогда, когда Томас начинает тупить.
– С какой целью вы хотите взять кредит?
Итон говорит:
– Не говори про бизнес или инвестиции. Так точно не одобрят.
– Я разбил машину одного козла, – отвечает Томас.
– По нашим данным, у вас нет ни машины, ни водительского удостоверения.
Томаса переклинило. Девушка живая, но ее голос роботизированный. Она явно не просто частота, звук имеет носителя, который имеет тело, все как полагается, никаких динамиков и проводков. Но, твою мать, она как будто не живая, погасшая или что-то типа того.
– А разве для того, чтобы разбить машину, нужна другая машина?
– Томас Клаус, – говорит девушка за стеклом. – Мы не одобряем кредиты тем, кто пересек черту закона и будем вынуждены обратиться в полицию.
Итон запищал:
– Несчастный случай! Скажи ей про несчастный случай!
– Знаете, со мной как-то раз произошел несчастный случай…
– Что, простите? – интересуется девушка.
Итон молчал, однако Томас слышал отчетливый шлепок ладони, отскочивший от его лба.
– … Точно такой же, какой произошел со мной и машиной этого козла.
– То есть вы утверждаете, что все произошло случайно?
– Да.
– Тебе нужно придумать марку, – говорит Итон. – Чтобы она дала крупную сумму.
У него на лбу проступила испарина. После долгой отсидки на спекшейся заднице и внезапного покура травки, его начинало подламывать и хотелось еще. А затем еще!
– Назовите, пожалуйста, марку машины.
– Bentley.
Девушка-робот посмотрела на него своими красивыми глазками, но очень вопросительным взглядом.
– Томас Клаус. Насколько нам известно, вы проживаете в весьма неблагополучном районе. Мне нужно в точности написать цель кредита, иначе вам просто откажут. Понимаете? Детально.
Итон вытащил голову:
– Сосед взял в аренду, а ты ее разбил.
– Знаете, – он присмотрелся к бейджику сквозь стекло. – Мелисса, мой сосед-пижон. Любит попонтоваться перед красивыми дамами и заявить о себе в цвете, который совсем ему не подобает и ничего о нем не говорит. Создает впечатление. Недавно он взял машину в аренду, а я как раз занимался ремонтом. Машина стояла под окнами, припаркованная в неположенном месте. На газоне, представляете? Вот я и скинул на машину диван со своего балкона. По нелепой случайности, разумеется.
Итон смеется и смех этот режет уши.
Девушка молчит и напряженно смотрит. В миг напряжение, царившее между ними, стало более мощным, и Томас уже глотал слюну.
Итон говорит:
– Ты попал, дружище, ничего тебе не одобрят.
Стрелки настенных часов становятся громче и уже не тикают, а стучат, интервал между постукиваниями увеличивается, и время словно тормозит.
Девушка-робот смотрит на Томаса. Абсолютно пустым и бесчувственным взглядом. Вдруг что-то переменилось в ее лице и она потянулась рукой под стол.
Итон вцепился в его тревогу:
– Она вызывает охрану, надо валить.
Из-под стола вновь появляется ее рука, держащая кипу каких-то бумаг.
– Заполните пятую, шестую и девятую графы, Томас, – здесь она улыбнулась ему, обнажая свои превосходные зубы. Настолько ровные, что после ее смерти, палата мер и весов непременно заинтересуется ими, и настолько белые что, молоко на фоне американо кажется всего лишь хаки или что-то типа того.
– Прокатило, – выдохнул Итон.
– Прокатило… – подтверждает Томас.
– Что, простите? – спрашивает девушка-робот.
– Нет, ничего, – отвечает Томас.
Странно, что она не сказала ему, что он никчемен. Было бы в тему с таким то голосом.
5
Диана Клаус, пока еще Клаус. Элегантно раздвинув пальчики, она натягивает чулки по середину ляшек. Они впиваются в кожу, подчеркивая потертую пышность ног и неразборчивую стройность икр. Она причмокивает губками и рисует по ним помадой. Ее нижнее белье – полупрозрачное кружевное – скрывает от глаз самые интимные, но самые желанные места, отчего желание ее раздеть становится непреодолимым.
Мама говорила ей про женское обаяние:
– Женская грудь, доченька, способна заставить мужчин подчиниться тебе, исполнять любой твой каприз и извертываться из любых ситуаций – потому что потрогать ее хочется каждому, и не дай бог вчера был последний раз, а мужчина этого не знает. Нет. Каждый мужчина знает наперед, когда он охватит грудь своими грубыми пальцами в последний раз. Нежную женскую грудь…
Втягивая животик, по-прежнему не пришедший в былое состояние после родов, она закутывает талию поясом для чулок и тянет к ним тонкие атласные полосочки, соединяя кружевную систему в единую конструкцию.
– Мы обладаем магией, Дианочка, – если мы захотим, мужчины будут ползать под нами, а все потому, что женскую киску хочется потрогать всем, хочется засунуть свой обосанный немытый член как можно глубже и вылизать наши прелестные губки своим шершавым языком
Диана не понимала, о чем она говорит. Двенадцатилетней девочке, естественно, известно, что такое член, половой акт и менструация, но также ей известно, что мальчики олени и придурки.
Диана аккуратно пшикает парфюмом на руку. Дорогим итальянским парфюмом – очередной подарок Томаса в какой-то там по счету второй понедельник месяца – и медленно ведет пальчиками той же руки от шеи к бедрам. Она нежно берется за бутылек с интимной гель-смазкой вкуса бенгальских вафель с малиной и взбитыми сливками, и выдавливает небольшую струйку на указательный палец. Пальцами другой руки она осторожно оттягивает тонкую лямку трусиков и осторожно просовывает блестящий пальчик. Она пробирается сквозь гладко выбритые складочки и слегка наклоняется вперед. Диана вставляет наманикюренный за счет Дэнни ноготь в себя, и в этот момент глаза закрываются, а дыхание тяжелеет.
– А особенно наша задница, доча, наша задница – это королева нашего тела. Убогие мудаки так и норовят поставить нас раком, схватить за волосы, раздвинуть ноги и медленно просунуть свой гадкий стручок между отодвинутыми стрингами и внутренней стороной бедра. Они хотят нашу задницу, Диана. Хотят ее видеть и хотят иметь. Как будто мы ей не срем…
Она вытаскивает палец и смотрит на него, после чего подносит к языку и облизывает самым кончиком. Диана медленно протягивает шею и ладони в замысловатого фасона боди, поправляет сиськи и скрепляет лямочки в том месте, где ноги ее кончаются и начинается рай.
– Но самое главное – минет. Ты не представляешь, на что они готовы ради него, Диана. Они могут лизать часами и заваливать подарками. Они могут не прекращать иметь тебя всю ночь, лишь бы под утро ты коснулась языком их чокнутого дружка. Они любят, когда женские губы прижаты к периметру их головки. Ты наверное не знаешь, что такое головка, но скоро узнаешь… Им нравятся смотреть на тебя во время минета и видеть твои глаза, язык и руки. Им нравится видеть, как слюни стекают по подбородку и как ты приоткрываешь рот, работая ручкой. Им нравится заканчивать на лицо. Безумно нравится, но если быть честной – потом они считают это мерзким.
Диана расправляет полы юбки – юбки, в которой нагибаешься поднять что-то, якобы невзначай упавшее, и соблазняешь расстоянием между ляшками и ягодицами, внутри которого которых зажата вагина, выпирающая из-под трусов, – и просовывает в них ножки. Она берет ее пальчиками, как чулки, и тянет, а когда ее ткань прикрывает собой те места, до которых сегодня будут тянуться, она застегивает ее и вертится вокруг зеркала.
– Именно поэтому, доченька, мужчины готовы на все ради нас, не потому что они нас, как говорят они сами, любят, а потому что округлые формы и узкие дырочки сводят их с ума. Они буквально готовы лежать под нами. Они готовы кончать снова и снова, пока ты этого хочешь. Они трахают нас, потому что мы этого хотим, потому что нам нужно почувствовать что-то твердое и теплое между ножек и безумно нужно, чтобы кто-то смял наше тело, как тесто. Для нас это что-то типа массажа, для них – смысл жизни. Запомни эти слова, доча, если ты становишься раком или выгибаешься так, что позвоночник трескается, то это только потому что ты этого хочешь. Ты раздвигаешь ноги потому что тебе хочется. Ты трогаешь их гребанные отростки потому что хочешь трахаться еще сильнее, чем хотят они. Но мы об этом не говорим, доча, ведь мы – женщины. Мы должны быть чуточку умнее мужчин.
Ее мама заканчивала наряд и как испанская проститутка подходила к дочери.
– Ты меня поняла, Диана?
Диана кивала.
Мать говорила:
– Трахайся только с лучшими, доча! Твое тело – залог твоей чертовой судьбе на то, что все у тебя будет прекрасно.
Ее мать прикрывала полуобнаженное тело меховой шубой и удалялась неизвестно куда. А когда Диана оставалась одна, она включала мультики и смотрела их.
Но когда Диана стала старше, вместо писклявых голосов она слышала треск крыши и дыхание Томаса. Тяжелое, но манящее.
Как часто они с матерью кончали в одну и ту же секунду?
Диане было семнадцать и она текла и таяла, как долька льда в руках молодого Томаса. А Томас лизал ее. Сжимал ее в своих руках и она таяла еще сильнее.
Диана расправляет локоны, в которых проглядываются седые волоски, и завершает перевоплощение – резинка на правую руку. Она знала, для чего она нужна. Все знают, для чего она нужна .
Если секс – это лекарство от всех проблем, тогда что такое оргазм?
Глава 6. Игры для взрослых
1
Бабки – смысл жизни.
Деньги делают нас счастливыми, и только их отсутствие лишает нас возможности быть счастливыми. Все знают, что если ему перепадет какой-нибудь миллиард баксов, он больше никогда в этой долбанной проклятой жизни не будет даже задницу подтирать себе сам.
– Ты знал, что больше половины шоу-румов перепродают дешевое китайское тряпье? Сечешь, о чем я?
Томас снова идет в неизвестном направлении.
– Секу, – сдавленно говорит Томас.
– О чем ты думаешь? – восклицает Итон.
– Да ни о чем…
– Это был не вопрос, а риторический вопрос. Я у тебя в голове. Я знаю, о чем ты думаешь. Ты серьезно собрался снова идти в тот клуб и снова трахнуть какую-нибудь сучку? Томас?