Голос
Следуя за звуками радио, невнятным бормотанием, подернутым рябью статических помех, они идут вниз по реке. Май изредка просит книжника остановиться. Пока она отдыхает, присев на корень дерева, он осматривается по сторонам. На одном привале он замечает что-то и исчезает в зарослях осоки. Через минуту Май слышит радостный крик. Книжник выходит из высокой травы в мокрых по колено штанах. За собой он тянет небольшую лодку. Привязывает ее к тому же корню, на котором сидит Май. Они решают оставить судно здесь, пока не разберутся с шумом.
Окутанный помехами голос становится громче. Май и книжник сворачивают от реки налево. По узкой дорожке поднимаются на высокий холм, вершина которого скрыта за деревьями. Именно оттуда просачиваются шипение и треск, сквозь которые слышен и человеческий голос: «я проснулся и подумал, что в моем доме живет кто-то еще, кроме меня».
Дорожка петляет через деревья и впадает в потрескавшееся асфальтовое озеро. Май поднимает глаза вслед за линией радиовышки. Книжник заглядывает в пустые окна здания, которое примыкает к металлическому шпилю. Его стены увешаны динамиками и громкоговорителями.
Девушка делает первый шаг по асфальту и ее тут же отталкивают назад стрекот и крики. Десятки птиц с громким щебетом взметаются из травы, крыши здания и перекладин вышки. Столько же животных испуганно дергается, а потом настороженно замирает. В траве и на деревьях сидят змеи, белки, ежи, зайцы, ящерицы и лягушки. Больше сотни пар глаз смотрит на незваных гостей.
Май медлит несколько мгновений и идет дальше. Теперь ее шаги уже не так нервируют животных. Некоторые из тех, что испуганно сбежали, возвращаются. Звери опять поворачиваются к радиовышке, их глаза стекленеют.
Из динамиков на стенах льется гул и затапливает округу. Звук выкручен до предела. Земля, листья деревьев и даже воздух вибрируют от бесконечного радиотреска, в котором тонут фрагменты слов.
Шум нарастает, достигает пика и обрывается, чтобы уступить место грохоту. Эхо выстрела разлетается по округе, пока птицы и звери пытаются его обогнать. Кроме одного зайца, который лежит на асфальте, истекая кровью.
Книжник оказывается рядом с Май через мгновение после выстрела. Оглушенная, она не слышит его вопросов. Только быстро моргает и заикается, не в силах выдавить из себя слова. В остывающей тишине слышно, как лапы подстреленного зайца скребут по асфальту.
Треск помех возвращается. За ним не слышно, как открывается дверь в здании. Из темного проема выходит мужчина, на его плече висит винтовка. Он приближается к убитому животному, поднимает окровавленную тушку и убирает в мешок. На ткани мгновенно расплывается темное пятно. Мужчина поворачивается к книжнику и Май. Помехи становятся громче и на их поверхности всплывают слова.
– КТО ВЫ ТАКИЕ?
Они не отвечают. Мужчина подходит ближе. Май безотрывно смотрит на окровавленный мешок в его руке.
– КТО ВЫ ТАКИЕ?
Вопрос гремит в воздухе. Когда мужчина говорит – открывает рот, двигает губами – от него не доносится ни звука. Голос идет из динамиков и громкоговорителей.
– Просто путешествуем, – отвечает книжник. Ему приходится кричать, чтобы слова не утонули в статическом шуме. – Мы шли к парку, но девушка заболела. Нам нужны лекарства… И еда.
– ЯСНО.
Мужчина идет обратно в здание. У порога он поворачивается и машет гостям рукой.
– ПРОХОДИТЕ ВНУТРЬ.
Зубы, язык, горло
Май медленно пьет бульон, сваренный на кости. Она морщится от вкуса зайчатины, но съедает свою порцию. На десерт ей достаются две таблетки аспирина и парацетамол. В старом кресле, обивка которого порвалась в десятках мест, она слушает разговор двух мужчин и, за неимением лучшего, засыпает. На ее лице выступают большие капли пота.
Они сидят в комнате, которая кажется тесной из-за громоздкой аппаратуры: нескольких крупных микшерных пультов, стоек и стеллажей, заполненных кассетами и дисками, коробок с проводами, наушниками и микрофонами, звуковых мониторов и усилителей. Окна в комнате закрашены белой краской, изнутри ее освещает только лампа без абажура. Она стоит на столе, рядом с пультом, стойкой с микрофоном и небольшими колонками. Из этих колонок звучит голос мужчины. Немного подрубленные высокие частоты делают его речь грубее. Мужчина говорит, что его имя Айзенкрейн.
Он говорит, что с детства у него был странный голос. Неприятный, будто играемый на расстроенном инструменте. Его не любили. Даже родители. Возможно, особенно родители. Им было сложно разговаривать с ним. Единственная память о маме и папе: искривленные гримасами лица, когда он что-то говорил. Кажется, пытался рассказать шутку. Семья Айзенкрейна жила здесь, в городке у заброшенного туристического комплекса. Потом папа пропал, а мама покончила с собой. Потом городок опустел. Многие люди ушли в Город. Айзенкрейн остался здесь из-за страха. Он уже давно заметил, что голос предает его.
Все началось с зубов. Они росли в разные стороны, не помещались во рту, ломались, резали язык и щеки острыми краями. Приходилось постоянно сплевывать кровь. Он вырывал зубы, но они вырастали вновь. В моменты, когда он позволял себе единственное развлечение, разговоры с самим собой, его речь напоминала булькающее шипение. С тоской он думал о том, что даже на такие разговоры ему нужно спрашивать разрешение. Другой странный симптом: телефоны, телевизоры и радио в его присутствии вместо музыки и звуков выдавали только помехи. Потом ему изменил язык. Он каменел в один день, в другой превращался в желе. Разговаривать с собой вслух не получалось, но Айзенкрейн говорил про себя. Ему казалось, будто он слышит собственный голос. Обломки мыслей и фраз иногда возвращались откуда-то снаружи.
В одну из ночей ему снился абстрактный вязкий кошмар, в котором его соседом стал призрак. Айзенкрейн попытался вырваться из сна, распороть его воплем. Но язык, вместо того чтобы бросить крик, нырнул куда-то в горло. Айзенкрейн проснулся от душащего спазма, схватился за шею. Когда он попытался заговорить, кровь пошла горлом и над кадыком будто что-то оборвалось. «Я проснулся и подумал, что в моем доме живет кто-то еще, кроме меня» – он услышал первую строку своего сна из мобильного телефона, который положил на столик у кровати. Его собственный голос, немного заикающийся и запинающийся, раздавался из динамиков. Следующую строку, которая прозвучала в его голове, телефон не повторил. Потребовалось время, прежде чем Айзенкрейн нашел свой голос, спрятавшийся на одной из радиочастот.
Он широко распахивает рот и растягивает уголки губ пальцами, чтобы книжник увидел покрытую порезами полость рта, с неровными кривыми обломанными зубами, и язык, похожий на протухший кусок мяса.
Он говорит, что много раз думал о том, чтобы взять винтовку, зарядить ее одним патроном, упереть ствол себе в нёбо, спустить курок большим пальцем ноги и вырастить красный цветок на стене, но его ждет работа. В этой радиостанции, которая раньше обслуживала туристический комплекс, он устроил диспетчерский пункт и принимает сигналы пилотов. Многие из них добровольцы, которые летают по выбранным маршрутам и пытаются хоть как-то удержать этот мир вместе с помощью еды, мыла, медикаментов, одежды, инструментов, электроники из заводов, ферм и мелких производств, которые продолжают работать вопреки тому, что мир необратимо меркнет и размывается.
У Айзенкрейна нет сводок о погоде, необходимых маршрутов и схем, чтобы точно направлять полет. Все попытки составить полетно-маршрутную карту провалились, потому что приметы и ориентиры ненадежны. Как, например, эта река поблизости. Согласно картам, она должна быть на расстоянии двух километров отсюда.
Говорить, вопреки предательству его голоса – вот и все, что может Айзенкрейн. Он помогает пилотам пережить одинокие часы полета, поддерживает разговор, ограждает от столкновений друг с другом и по цепочке передает сообщения между ними. Часто он застает в эфире смерти пилотов. Самолеты попадают в грозу, во мраке ночи налетают на одну из вышек или небоскребов, на которых давно погасли сигнальные огни. Для многих пилотов голос Айзенкрейна стал последним, что они услышали. Весь следующий день в эфире он без конца повторяет сообщение о смерти.
Ограненный искажениями звука, его голос из колонок и наушников звучит не так мерзко. Иногда он тешит себя надеждой. Пишет длинные речи, почти проповеди, которые хочет прочитать. Однажды он поймал слабый сигнал радио из какого-то далекого города. Ведущая утешала и развлекала слушателей. Ее эфир был похож на сказку, прочитанную перед сном. Слова сложно было понять из-за помех и шума, но в ее голосе и манере говорить было что-то очаровательное. Айзенкрейн захотел повторить вслед за ней. Один из стеллажей в комнате теперь полностью занят его черновиками таких прозаических колыбельных.
Книжник с сожалением замечает, что его интересуют только распавшиеся на страницы книги. Айзенкрейн стыдливо соглашается. Боится, что эту историю, которую он сейчас рассказывает книжнику, слышат и другие. Его подсознание вывернуто наизнанку и плавает по радиоволнам. Он нашел свой голос, но не поймал его. Ему стыдно.
Айзенкрейн говорит, что его любят только животные. В шуме его подсознания, который воспроизводят звуковые катушки, дикие звери и птицы находят что-то чарующее. Поэтому он не голодает. У его дома всегда полно зачарованной дичи. Может быть, в обмен на обаяние статического шума, звери даже дадут перерезать себе горло. Он пока не пробовал, предпочитает винтовку. Однажды – еще одна попытка обмануть себя надеждой – он научится настраивать частоту своего подсознания так, чтобы людей тоже влекло к нему. Он говорит, что его собственный голос сейчас кажется ему злым и фальшивым.
Айзенкрейн знает, что они не хотят слушать его историю. Книжник устал, а Май больна. Им наплевать, но приходится быть вежливыми, потому что они голодны и им нужны лекарства. Ему стыдно за свою болтовню. Ему стыдно, что книжнику приходится выслушивать то, что должно было остаться внутренним монологом. Он не может остановиться. Он одинок, ненавидит себя за все и его жизнь закончена. Ему стыдно, что он хочет жалости к себе, ждет сочувствующего взгляда, чтобы потом, поплевав на пальцы, погасить разгорающийся огонь сочувствия. Голос для всех, он не может рассчитывать на близость. Все заканчивается и больше ничего не повторится. Кульминации вознеслись и пали, любови прожиты, дела останутся такими, какими их бросили… Он рад, что все закончилось.
Айзенкрейн выключает настольные колонки, обрывая поток собственной речи. Его голос гудит из десятков громкоговорителей. В радиостудии, стены которой покрыты звукоизоляционными панелями, слова из наружных колонок сминаются в бесформенные комки. Май поворачивается в кресле на другой бок.
Тепловая смерть личности
Айзенкрейн просит их уйти. Его работа диспетчера требует постоянного внимания. Он надеется, что делает свою работу хорошо и потому не хочет засорять эфир рассказами о себе. А еще Айзенкрейн хочет быть один.
Май, которая проспала весь его рассказ, не сопротивляется. Книжник тоже.
– Спасибо. Мы уходим.
Он отдает им лекарства, которые смог найти у себя. Требует никому не рассказывать о нем и не возвращаться. Никогда. Затем Айзенкрейн почти выталкивает гостей из студии.
За спинами Май и книжника захлопывается дверь. Воздух немедленно начинает вибрировать. Новые волны статических помех заливают округу. На асфальт рядом с домом садится пара птиц. Май тянет книжника за рукав и показывает на лис, которых они встретили в башне. Как и остальные звери, лисье семейство внимает шуму, который исторгают колонки.
Май снимает кофту и собирает в нее, как в корзинку, лисят. Их маму берет на руки книжник. Пока они спускаются с холма и возвращаются к реке, в лисьих глазах начинает таять стекло, а взгляд становится подвижным и текучим.
Книжник отвязывает лодку от корня. Май укладывает в нее спящих лис и сверток с подарками Айзенкрейна. Как только они проходят заросший осокой участок берега, тянуть лодку становится нетрудно. Несколько раз Май пробует помочь книжнику. После лекарств и сытного обеда она чувствует себя лучше, но все равно быстро выдыхается. Девушка просит книжника рассказать ей об Айзенкрейне, пока они идут. Выслушав пересказ истории диспетчера-затворника, она замолкает и молчит до возвращения в башню.
– Как ты думаешь, в его одиночестве есть что-то хорошее? – Май спрашивает это после новой порции таблеток.
– Он не так уж одинок. Его слушают… не знаю… десятки? Сотни человек? Может, его беда как раз в том, что это совсем непохоже на одиночество.
– Мне кажется, что он одинок, – она укрывается одеялом. – Я слышала его голос раньше. Звучал печально.
Лисы сворачиваются клубком у ног девушки.
– Правда, я не совсем понимаю, что такое одиночество или его отсутствие, – добавляет Май.
– Наверное, не стоит использовать это слово для Айзенкрейна. Его случай особенный.
Наручники защелкиваются на гвозде.
– Как бы ты назвал то, что его ждет? Какая концовка его истории?
– Тепловая смерть личности. Наверное, он так и не поймает голос. Чем дольше будет гоняться за ним, тем больше будет забывать о себе.
– Растворится в волнах, да? Останется только голос. Может, когда это случится, он станет счастливым?
– Я бы не стал на это рассчитывать.
За следующие два дня Май идет на поправку. Глаза теряют болезненный блеск, из голоса вымывается весь песок. Она помогает книжнику проверить лодку и подготовить ее к плаванию. Завтра рано утром они собираются покинуть башню.
Цветок, который некому сорвать
Май смотрит, как воды реки кипят под проливным дождем. Речные лилии, едва открывшиеся перед наступлением рассвета, медленно закрываются. Книжник переворачивает лодку и выталкивает на воду. Укладывает в нее сумки и критически осматривает весло. Пластиковая рукоять обломана, но все же она достаточно длинная, чтобы надежно ухватиться за нее.
Ладонь Май касается что-то влажное и холодное. Лиса обнюхивает и облизывает ее пальцы. Девушка присаживается на корточки и запускает руки в лисий мех. Чешет за ухом, гладит от шеи и до кончика хвоста.
– Хорошая, хорошая, хорошая – повторяет Май.
Перед тем как собрать вещи, она отдала лисам остатки жаркого из зайца. Долго искала, чем еще поделиться, но не нашла. Растопила камин в башне, чтобы ее пушистые друзья могли провести еще один день в тепле.
Май в последний раз проводит рукой от шеи до хвоста. Услышав, как книжник зовет ее, она наклоняется, быстро и крепко обнимает лису. Та издает смешной звук, будто урчит и скулит одновременно. Май поднимается и уходит. Лиса неспешно идет за ней и останавливается у воды.
Сначала в лодку забирается Май, а потом книжник. Он веслом отталкивает судно от берега. Начинает грести. С правого борта, потом с левого.
Май оборачивается. Лисья семья провожает ее взглядом, пока между ними не встают заросли осоки. Тогда Май пересаживается поближе к другому борту. Опускает ладонь в реку и случайно ловит лилию, которая спряталась в воде. Чтобы не навредить цветку, она быстро опускает его обратно.
Вода реки как развязанный шарф струится по пальцам. Лилия, похожая на пролитую каплю молока, остается позади. Там, где на нее могут смотреть, но не сорвать.
Дождь пятый
Тень с голубыми волосами
– Ты видел?
Книжник поворачивается к Май.
– Что?
– На берегу была женщина. С голубыми волосами.
– Я не заметил.
– Мне точно не показалось. Она была вон там, а сейчас ее нет. Невысокого роста, с волосами… может, не голубыми, но похожего цвета. Трава доходила ей до колен, – Май упирается руками в борт лодки и указывает место, где ей привиделась женщина. – Она стояла вон там, смотрела на меня и колыхалась. Будто я смотрела на нее через толщу теплого воздуха.
– Не видел ничего такого.
Май сменяет книжника и садится за весло. Первые несколько минут гребли проходят легко и размеренно, но плечи и руки быстро устают. Даже перекинуть весло от левого борта к правому становится непросто. Во время коротких передышек Май разглядывает густые локоны водорослей, заваленное мусором дно, сложную речную тинктуру из осевших и впитавшихся в грунт отходов. Кажется, будто на дне реки обитает самостоятельная форма жизни, растянувшаяся на километры. Потом голос книжника отвлекает девушку от созерцания.
Она поднимает глаза и видит вдали здания странной формы и будто бы пытающуюся взлететь железную дорогу. Погасшие и разбитые гирлянды, покрытые пылью фонари и иллюминацию, которая когда-то сверкала и была заметна за несколько километров. «Стран… фан…зии» гласит тусклая неоновая вывеска. Выпавшие из строки буквы лежат прямо под ней. Там же покоится соскользнувшая с «и» кратка. От вывески вниз сбегает узкая тропинка, прямо к небольшому причалу.
– Я же сказала, что мне не показалось.
Май кричит и машет женщине, которая спускается по тропинке. Пока лодка поворачивается и подплывает к причалу, незнакомка молчит, сложив руки на груди. Книжник торопливо надевает перчатку, чтобы скрыть деревянную ладонь от посторонних глаз.
Нет сомнений, что своим цветом и формой морские волны подражают ее волосам. Когда голубые локоны поднимает и расправляет ветер, подражание становится особенно заметным.
– Мы знакомы?
Женщина с прищуром смотрит сначала на книжника, потом на Май. Тянет шею ближе к ним, принюхивается.
– Болото. От вас пахнет болотом, как от обманщиков. Совпадение?
– Чистой воды, – отвечает книжник.
– Между чистой водой и болотом – великая разница. Я хозяйка этого места. Обманывать меня не советую. Зачем пришли? – руки в черных перчатках упираются в бока.
– Я ищу свою память. Нам говорили, что вы…
– Ты.
–… ты можешь помочь.
– Я не помогаю. Даю время и условия. Ну а он? – кивок в сторону книжника.
– Сопровождаю. Ничего не ищу.
– Обычно я сама встречаю гостей и провожаю. Вежливость хозяина дома – не то, о чем стоит забывать. Гостеприимство станет бессмысленным, когда наступит рай. А пока мы в аду, это лучшая добродетель. Пойдемте со мной, я покажу вам «Страну фантазий».
Женщину с голубыми волосами зовут Анита. Она называет себя владелицей этого заброшенного парка развлечений. Сюда приходят те, кто остался без прошлого, чтобы найти причины существовать дальше и жить заново. Многие из них остаются, даже если узнали то, что хотели. Другие довольствуются самой возможностью ответа и живут здесь, чтобы чувствовать его близость. Некоторых приводят сюда уже тяжело больных, чтобы исполнить последнее желание. Кто-то решает, что память о прошлом отменяет для них будущее. По дороге к парку Май и книжник проходят мимо импровизации на тему кладбища.
Анита ведет их через сооружения, которые называет мерцающими садами. Эти сады разбиты на останках парковки, неподалеку от входа в «Страну фантазий». Здесь темнокожий мужчина сооружает что-то странное из разобранных декораций, старых игрушек и прочего мусора. Одно из таких сооружений, обливаясь слезами, ломают мужчина и женщина. Кажется, они получили у темнокожего разрешение на этот акт вандализма.
Через главный вход, мимо здания администрации, касс, пустых кафе и огромного дуба. В его кроне путается проводка, а некоторые ветви ослепили карикатурный замок поблизости, пробравшись в пустые глазницы окон. За каждым зданием Май и книжник встречают других гостей парка. Все они здороваются с Анитой коротким, не больше 30 градусов, но почтительным поклоном. К нему добавляется приветствие, слова которого не разобрать. Они стерлись от частого использования, как рельеф еженощной молитвы. Мало кто улыбается ей или смотрит прямо в глаза. В походке Аниты, ее манере отвечать кивком на поклоны и умении молниеносно превращать свою фигуру в восклицательный знак есть все приметы богини в отставке.
Она говорит Май и книжнику, что здесь нет четких правил, только рекомендации. Без дурновкусия тоталитаризма. Анита не требует поклонения к себе. Хотя из-за поведения других гостей парка можно подумать обратное. Просто так сложилось. В этой фразе слышится недоумение (фальшивое) и скромность (поддельная). В «Страну фантазий» приходят добровольно и так же ее покидают. Май может решиться на поиск своего прошлого здесь. Или нет. Никто не запрещает и ничего от нее не требует. Все правила, если она таковых захочет, она придумает сама. Для поиска ее прошлого Анита рекомендует «Комнату кошмаров». Где-то еще есть листовки с картой парка, на них отмечен этот аттракцион. Цифра тринадцать, если ей не изменяет память.
Хозяйка парка предупреждает, что мужчина с дредами – ее муж. Мужчина, которого они видели у дерева – тоже. И вот тот, со светлыми волосами, застенчивым взглядом, всегда устремленным куда-то под ноги, тоже ее муж. Его зовут Николаек и они могут обращаться к нему с любым вопросом. Все эти мужчины стали ее мужьями добровольно и могут подать на развод в любой момент. Только этим правом пользуются считанные единицы.