Короче, как нас учили в тантрическом марксизме-ленинизме: два мира, две системы – в одном до тебя никому никакого дела нет; в другом до тебя всем есть дело. Мне кажется, если третьего тебе не дано, то вторая крайность лучше. Кто же не смиряется с необходимостью, тот создает свою действительность, и тогда уже необходимость будет смиряться с ним. В мире действуют две силы – живая и мертвая, и я распологал частицами обеих.
События, одновременные в одной инерциальной системе отсчета, будут не одновременными в других системах. И во временной промежуток имеют относительный характер."
Именно это я и хотел использовать.
Конечно, этими знаниями миру не поможешь, тем более, что большая половина из них только гипотезы. Исключения, только подтверждают правила. В этом мире, кроме слов вообще больше ничего не существует. Идеи могут быть больше реальности, они необходимы, но это только шелуха истинной видьи. Опыт – единственный критерий Истины. Но всё это – мысли Бога: и эти, и те, и мои мысли в том числе. Я не запариваюсь без нужды на теориях. Мне достаточно знать, как практически осуществить их. Вообще:
"Ничего не следует знать, кроме спасения", – говорится в "Шветашватара-упанишаде". Начало с концом смыкаются кольцом.
Нужное мне для манипуляций место находилось в другом конце Крыма. Когда-то оно называлось Калитра, там поклонялись Кале. Но на Калитре многолюдно, и я только визуализировал себя там.
Я мысленно нарисовал цветок. В середине цветка я написал имя Тара, окружив его по восьми направлениям слогами мантры с пранавой. В восьми лепестках ниже лепестках ниже я написал имя Агхоры.
– Господь,– прошептал, – предаюсь под Твою защиту!
Затем я написал заветное слово – СССР и между ними слоги моей мантры. Затем, аккуратно разместил три волшебных слога и добавил мощную мантру ВАШАТ.
Я использовал полный лотос, обхванив из-за спины руками стопы. Пространство я впитал, как собственное тело, а время и событийность, как праначалану. И все вместе я принес в жертву Кале.
Я твердо знал, что вся Вселенная со всеми её объектами и событиями, находится внутри человека. Внешнее время – это потоки жизненной энергии, текущие по двухстам пятидесяти тысячам нади, каналам внутри человеческого тела. И если внутри тела нет течения энергии, то восприятие времени невозможно. Останавливая восходящие и нисходящие токи жизненной энергии возможно остановить течение времени и повернуть его вспять. Нужные для этого гены у меня были. Я поверну время вспять, без вариантов!
Таким способом я хотел выйти за пределы временного потока, и устранить его изменения и разрушения, повлекшие гибель моей страны. Обратить разум времени к гумманизму социализма, в 60-80-е годы – вот моя задача. Нельзя же допустить, что Время неразумно?
Формулы обеспечат мне власть над прошлым, а молчание – над будущим. И я готовился с помощью Танькиных генов перевести время в квантовую частицу.
Свернуть и развернуть космос и спираль ДНК.
Сначала шли неясные ответы, мерцающие метафоры…Когда случилась Джатисмара, я понял, что на правильном пути. Длинные века пронеслись мгновением перед глазами. И всё на фоне прекрасного лица социализма и Тары.
Прости меня за всё, Господи!
Я все сделал по правилам, как учил мой пепел Энки.
Я выполнил ньясы: Риши, Кара, Хридаю.
Потом я произнес слог ОМ, затем произнес АГХОРЕБХЙАХ, затем – ТХА ГХОРЕБХЙАХ, затем – ГХОРА АГХОРАТАРЕБХЙАХ, затем САРВА ШАРВА САРВЕБХЙАХ , затем – НАМАСТЕ РУДРА и РУПЕБХЙАХ.
Все вместе: ОМ АГХОРЕБХЙАХ ТХА ГОРЕБХЙАХ ГХОРА АГХОРТАРЕБХЙАХ САРВА ШАРВА САРВЕБХЙАХ НАМАСТЕ РУДРА РУПЕБХЙАХ.
Эта царская мантра, почитаемая богами, именуется Агхора.
Затем я произнес тринадцать кала Вамадевы: Раджа, Ракша, Рати, Палйа, Камйа Тришна, Мати, Крийа, Риддхи, Майа, Ратри, Бхрамини, Мохини и Манонмани.
Затем восемь кала Садйоджаты: Сиддхи, Риддхи, Дьюти, Лакшми, Медха, Канти, Судха, Стхити.
Потом разместил во всем теле по порядку три таттвы и девять таттв со слогом ОМ.
Далее я разместил части видьи.
Первой я произнес АГХОРЕБХЙО, второй произносится ТХА ГХОРЕБХЙО, третьей следует сделать ГХОРАГХОРАТАРЕБХЙАХ, четвертой я сделал САРВАТАХ ШАРВА САРВЕБХЙО, а пятой – НАМАСТЕ РУДРАРУПЕБХЙАХ.
Затем произнес слог ОМ, затем ДЖУМ САХ, это представляет три глаза сияющего тела видьи.
Части тела видьи: Сарватма, Брахмаширас, Джвалини, Пингала, Дурбхедйам, Пашупатйа, Джйотирупа, Крия, Джанана и Иччха.
Слог, идущий после слога СА я поместил в голову, сердце, шикху, кавачу, и три глаза.
Слог, идущий за ХА, соединенный с четвертой гласной и украшенный бинду, КШИМ, крия-шакти, освещает все творение.
Потом я произнес по порядку: слог ОМ, потом все эти мантры, и после них– НАМАХ, СВАХА, ВАУШАТ, ХУМ, ВАШАТ и ПХАТ.
Ну и так далее.
Мантры – единственные знаки, совпадающие с сущностью обозночаемых ими веществ. Правильно названные, они подчинятся твоему Духу. Одна неправильно произнесенная буква мантры занимает все пространство, и оно не сработает.
Я произносил мантры из горла до их утробы, Ишвары. И, произнося мула мантру, я совершал созерцание и удаление энергетических каналов по одному до тех пор, пока они все не исчезли.
Все это заняло у меня ровно год. Но я этого не заметил. Сколько времени прошло вне моей пещеры, я не знаю.
Это мантры, предназначенные для исполнения всех желаний. У меня было только одно. Я разжег себя им до такой степени, что пар повалил из моих ушей, ноздрей и ещё кое откуда.
Желание сбывается только тогда, когда ты очень хочешь, и сам не знаешь что ты – хочешь. Как бы.
Всё вокруг стало наполняться клубами густого зеленовато-желтого тумана, плазмой, образовавшейся от моего раскаленного духа, воды под ним и самого смешения времени с пространством. Но я был так сосредоточен на Родине, что не замечал этого, хотя сам полностью пребывал в нем. Я знал, что в свое время рассею свои таттвы и расстворюсь. Это диктовалось деянием.
Когда нади вернулись заново, с благословления Шивы, я уже созерцал себя, как Калу.
И еще через два месяца непрерываемой самьямы, мне открылась точка соприкосновения Времени во мне и Вечности в реликтовом излучении космоса, где наше великое прошлое граничит с убогим настоящим и желаемым будущим, и всё вертится вокруг этой точки.
В глубине пещеры жил большой рой пчел. Я мысленно разрезал свою мандалу лезвием и поместил ее в мед. Тогда мне явился высший покой, и я понял, что все обязательно свершится.
Это то, то, что хочу я рассказать вам, но об этом распространяться нельзя.
Парокша это, сокрытое, тайное, за пределами зрения. Ибо Боги любят тайное. Я делаю это для них.
20.Застенки бывшей Лубянки.
На допросах Портниекса жестоко ломали. Все зубы у него были выбиты, ребра сломаны, лицо заплывши, а руки за спиной связаны колючей проволкой.
– Где золото? – не вежливо спрашивали его псевдочекисты.
– Ни за что не скажу !– отвечал он,– Клянусь Янисом!
А потом даже не отвечал. Мотал головой только. Кровавая эпопея продолжалась несколько месяцев. Наконец, они все-таки выбили у него:
– Я никому не скажу.... – едва шевеля разбитыми губами, выговорил он,– Кроме Ленина!
Пришлось оживить.
– Воскрес Ленин! – доложили Ельцину.
– Как так воскрес!? – вскричал ЕБН, – Мы же их всех в подвале поубивали.
– Да нет, Борис Николаевич! Это мы монархов наших там поубивали.
– Да?! – воскликнул он, – Я это сам знаю! Вспомнил!!! Вчера просто перебрал малехо… Намешал, блин,понимаешь, коктейлей.
– Так что с Лениным делать?
– Посадить в тюрьму, понимаешь… Чтобы он делов лихих опять не понаделал! В люкс камеру, конечно. На полное государственное обеспечение, понимаешь… Он же вождь все ж таки, понимаешь… Хотя и бывший, – задумчиво закончил он и налил себе кристальной чистоты "Белуги", к донышку которой баночка с черной икоркой была прикручена.
Но прежде, чем упрятать, Ленина доставили на встречу с Портниексом, чтобы узнать, наконец, где же золото партии, это козырное рыжье её в большом количестве. Но о чем они шептались с Ильичом никто не понял: говорили они на каком-то чудном птичьим языке. После длинного разговора Ленин обнял Андриса.
– Мой дорогой-дорогой красный стрелок! – сказал он на понятном и добавил, – Я не прощаюсь! Скоро мы встретимся! Запомни!!!
Портниекс с тем и уехал на родину. Перед ним даже не извинились.
Пытать Ленина никто не посмел.
21. Матросская тишина.
В десятикомнатной одиночной камере, всего лишь только на полном государственном обеспечении, сидел секретный узник в маске, как какой-то Людовик.
На прогулку его выводили в Александровский или Летний сад, в пригороды Москвы и Ленинграда, на отдых зимой в Альпы, летом в Монако или как еще придется…
Но он так и не сказал никому, где золото партии. Не кололся.
Из-за золотой решетки он видел как довалили Советский Союз, за баландой с "Алмас" и "Кристаллом", он видел по телеку, как перед самым круглым Новым, 2000 годом, дал самому себе отвод ЕБН и назначил преемника, ВВП, но сам он на этот праздник жизни приглашен, конечно, не был.
А страна начала неожиданно, но медленно подниматься с колен.
"Давай, тезка, будь еще круче! – молил он широкоформатную плазму, – Тебе уже нечего терять, кроме вечной славы! Зачем тебе оружие, которое никого не защищает! Зачем тебе лишь память, когда в бывших республиках численность невинных жертв переваливает страшные числа, и вокруг нас марширует тьма оборзевших эсэсэвцев. Не надо лишь взывать к памяти павших! Память павших взывает к отмщению!
Убиенные перестройкой взывают с небес:
– Володя, будь еще круче!!!
Еле живые после реформ вопрошают:
– Доколе, Владимир!!!???
Ведь все они, живые и мертвые, твои братья!!! Зачем же тогда нашей стране такое грозное оружие?! Чтобы ржавело?! Чтобы завидовали ненавистные бандерлоги-агрессоры?! Они за просто так, не за солоно хлебавши, не перестанут вытирать о страну и наших граждан свои грязные ноги! Если жить на коленях – разучишься ходить! Будь еще круче! Тезка!!! Тебе уже нечего терять, кроме вечной славы! Сверху социалистическое государство разрушили, сверху его обязаны и восстанавливать! – думал он, нечеловечески невыносимо страдая.»
Совпадение это или закономерность, но разу после этих заявлений, он вышел, ему сделали качественную пластику, и он ответственно объявил:
– Золотом партии я буду финансировать только борьбу со злом! По другим чисто денежным вопросам я не принимаю!
Человек предполагает, а Бог располагает.
И однажды ему сделали предложение, от которого он не смог отказаться, хотя сразу сказал: «Нет». Ему предложили построить нечто вроде всемирного универсального водопровода, по которому в квартиры миронаселения будет, как вода, напрямую подаваться газ, а в гаражи, стоянки и места парковки будет поступать бензин и дизель, согласно поданным в Кремль заявкам (за сутки) и по платежам фиксированно в разы меньше мировых. К тому же всем бесплатно будут выдавать водку в количестве кто сколько выпьет. Всем, даже безработным.
Предварительные расчеты показывали, что все уложится в какой-то жалкий триллион триллионов американских долларов по будущему золотому курсу.
– Я даже думать не буду, – сказал он,– Всё, и в первую очередь,земля и недра должны принадлежать народу!
Но там, где надо ему ответили:
– А вы и не думайте. От этого только одна перхоть. И то только – пока. Потом из-за не имения головы, отпадает потребность в мозге.
– Смотри, Ильич… Мы тебя выпустили, мы тебя и запустим!
– Заблуждения радостны, истина ужасна! – когда уже никто его не слышал, процитировал он вслух, почему-то, Альбера Камю и добавил, – Все, кто разворовал Россию, твои друзья. И сейчас их пора вешать, а собственность экспроприировать. Насилие – повивальная бабка истории. Репрессии – орудие любого государства, только у буржуев они – ради кучки богатеев, а у нас они – во имя всего советского народа, и, поэтому, даже "репрессиями" называться не могут!
"Цикличность – характерная черта существующего мира, -думал он,– Но на этот раз мы навсегда её разрушим."
– Ты отличный вождь для капиталистического государства, для социалистического – нет. Но кроме тебя, вернуть социализм пока что некому, – проговорил он немного подумав и, заложив большие пальцы рук за борт жилетки, начал энергично ходить по комнате.
Наконец, он решительно остановился и сказал:
– Но такая партия будет! Иначе пусть меня замуруют снова! Такая партия уже есть!
Портниекс тем временем возвращался в общем вагоне на родину.
"Так вот каков план партии! Она хочет, чтобы падаль бошки свои поганные подняла, чтобы мы знали, кого из «Калаша» косить!" – думал Портниекс под храп соседей и стук колес о минувшем разговоре, опрокидывая в горло жгучий спирт."
Агенты империализма докладывали совершенно секретными дипломатическими депешами в ЦРУ, что Там, приняв опосредствованный заказ на углеводороды, бывшего узника решили направить в одну из пока еще бывших советских республик, кротом, для осуществления подпольной подрывной деятельности.
Но все было наоборот.
А в Кремле между тем говорили по секретной, но прямой связи с Фашингтоном:
– Да, как договаривались… Да. Мы принесли в жертву миллионы невинных русских за пределами России и пожертвовали бесчисленное число невинных в ней. Да. Мамоне это понравится! Все будет, как в свое время с евреями! Да. И у эсэсевцев шпроты покупаем. Как обещали! Да. Простите нас, дорогие коллеги, если что не так…
Но коллеги, несмотря на обильные жертвы Мамоне, не прощали.
И "Северный поток 1 и 2", наконец, им в пику назвали "Ленинским потоком 1 и 2", а в мавзолей положили муляж.
Но даже муляж ненадолго ожил, хотя в нем не было ни одного чипа, просто не успели вставить. Ожил и Иосиф Виссарионович: как ни в чем не бывало вышел из могилы у Кремлевской стены. Ожили и другие видные деятели комунистической партии, один даже был с лица точной копией Льва Троцкого, но их быстренько отловили и поместили в вакуум.
А больше всего ожило махновцев, котовцев, а так же всяких примкнувших к ним… Было очень много даже петлюровцев. А тут еще стали подтягиваться ну в очень больших количествах чекистские гибриды-приматойды. Отловить всех их было практически невозможно.
И все это – последствия игры со Временем Шумера. Некоторых своих героев страна никогда так и не узнает в лицо.
Короче, все попуталось в бывшем социалистическом лагере, и у народа как бы сами собой еще ниже опустились руки.
22. Юрист. Гавгав.
Меня зовут Изяслав.
Изяслав – мужское славянское двухосновное имя, от «изяти» и «слава»; на Руси известно в основном как княжеское, фамильное в роду Рюриковичей. Так меня и назвали родители, как бы в насмешку над государственным строем, в честь этой земли, той и чтобы скрыть от советского мира наши корни из прошлого и земли обетованной… Но если бы только так! Спектр их увлечений был очень широк:от вед до брахман, от Ра до Иеговы, от упанишад до каббалы, от даоссов до алхимиков, от Гильгамеша до Давида, от катакомбного христанства до православия, от гностиков до марксизма-ленинизма и от античности до авангарда… И все это они впитали в меня.
Мама моя – русская, папа мамы– латыш,а мама мамы – еврейка, мама папы мамы– еврейка – папа мамы мамы мамы – поляк, папа мой – русский, мама папы полька, а папа – еврей, папа мамы его мамы – еврей и мама мамы его мамы – еврейка, а папа мамы мамы его мамы – белорус, а мама мамы мамы его мамы – украинка....И все это смешано, смешано-перемешено с другой кровью, как многоязычие вавилонской башни и, не вспомнив всех родственников, никогда не добраться до Бога.
Так меня записали в ихесе: Изяслав Мойша Александр Давид Петр Аарон Павел Махараль Ян Йехуд Жанис Авраам Никола Шалом Язеп Лурия Казимир Аризаль Станислав Элазар Салвис Гершом Иосеф Акива Людвиг Иов Карл Рамбан Владимир Азриэль Борис Шимон Игорь Хаим Сергей Шмуэль Улдис Шмуглис Шалтай Болтай Шабатай Виктор Исраэль Андрей Ицхак Аркадий Ашкеназ Кац; при крещении – просто Изяслав Михайлович Кащенко , так же – и в официальных записях актов гражданского состояния.
Не все имена записаны в Танахе, многие из них родители, наверное, и сами забыли, а все они должны умилостливить дух предков, долетев до них из нашего времени и сознания.
Благодаря этим именам, а по сути благодаря моим предкам, меня невозможно свалить одним ударом.
Мое длинное имя хорошо и тем, что не до каждой буквы дотянутся корявые пальцы козлов, козлищ и кикимор: оно успеет улететь от них, как птица или уползти, как змея.
Все дело опять-таки в кровных связях, я знал, что мой прапрапрапрадед Махараль Йехуд Бен Бецалель равин, маг, каббалист и волшебник, создал Голема, чтобы расстроить намерения злонамеренных.
Приезжая в Прагу, я кладу на его могилу камушек, и вспоминаю, что счастье, даже счастье созидания, лишь погоня за счастьем и более ничего, кроме приключений. Но всех приключений не испытаешь, всех денег не заработаешь, всю водку не выпьешь… А вот Бога при жизни достичь можно. Если Он согласится.
Увы, и в наше время появилось великое множество разнообразных диковинных ущербных созданий. Их цель – вынести нам мозг. Хочется верить, что не все они придуманны правоверными евреями. На лбу некоторых из них точно есть место для пули. Но для нас давно уже главнее казаться, чем быть. "Вместо подвигов – психоз."
Многое из моего любимого,– от страны и ругательства, – начинается на «и», как слово «истина», проступавшее на големском лбу. «Но кто ее ищет и где?» «Истину тут никто не ищет, кроме разве что уже совсем ненормальных, а она оказывается рядом, живет в нас, прямо в нашем сердце, но мы только предчувствуем об этом, а в самой истине уже не существует ни знания, ни выхода.»
Я крещен и обрезан.
23.Юрист. Гавгав.
Дядя Толик, сын бабушкиного брата от первого брака, подкидывал меня вверх, я визжал от восторга, но один раз он меня не поймал. И я шлепнулся прямо головой об асфальт. Все страшно перепугались, особенно, кормящая мать.Хоть у меня не было даже ушиба, вызванная "Скорая" все равно забрала нас с мамой в больницу, но через день выписали.
Маленьким мне нравилось задерживать дыхание и нырять, особенно в глубину. Один раз в два годика я чуть не утонул. Отчетливо помню, как я лежал животом на песчанном желтом дне, ярко освещенном лучами летнего солнца, и лучи играли на песке между собой. Мне было более, чем роскошно. Солнце хотело забрать меня с собой, но от него меня отобрали чьи-то руки. Меня вытащил из воды отец моего ровестника из соседнего дома, по случаю в те выходные отдыхавший с ним вместе с нами. Плаваю я с полутора лет, а в три года меня уже отдали в секцию плавания.
Еще я любил растягиваться. Где-то в четыре или четыре с половиной годика меня отдали и на акробатику.
Домашние мне вообще ни в чем не отказывали, давали все , что нравилось маме, и то, о чем кто-то из заслуживающих внимание людей, сказал ей , что это мне будет полезно.
Мама была банкиром. В госбанке. Ее отец, тоже банкир, в войну с возами золота на лошадях к своим пробирался. Пробрался и сдал все до копеечки. Честнейший человек. Так что это родовое. Это мне, как семейные легенды рассказывали.
Никогда мне, увы, не забыть Почетного Стоматолога, который за день высверлил (без укола) и запломбировал мне двадцать пять здоровых зубов и Заслуженного Учителя, который в восемь лет заставлял меня за вечер выучить наизусть «Песнь о вещем Олеге» и за забытые строки больно тягал за уши и бил по рукам линейкой.
Меня очень любили и, соответственно, баловали. Но! В возрасте моих трех лет маме взбрело в голову, что у меня два сердца. И мне сделали десяток рентгенов, но второго так и не нашли. В детском садике я всегда давал сдачи своим обидчикам. Но! Как-то раз я поколотил своего обидчика Леньку, сынка заведующей садика, и она сказала моей маме, что я не в меру очень агрессивен. И они так исправно вправили мне мозги, дескать, я могу выбить обидчику глазик, сломать ручку, запросто сделать его калекой, он всю жизнь будет смотреть на мир одним глазом, трогать мир одной рукой и нюхать воздух сломанным носом, и если мне не повезет совсем, то я запросто могу и вовсе его укокошить на черное безутешное горе-горькое его родителям, которые от этого тоже умрут в беспросветных слезах и муках, а моим маме, папе и бабушке будет очень стыдно за меня, потому что руки даны человеку для того, чтобы работать, а ни в коем случае не драться, и они тоже умрут со стыда и с горя, потому как меня навсегда заберут от них в детдом, что я совсем перестал драться.
Вскоре, я уже был так запуган этими жуткими перспективами, что очень боялся вообще причинить кому-нибудь хоть малейшую боль. И спустя совсем немного времени я уже только защищался от ударов и беспокоился, не сделал ли я кому-нибудь больно. Жалко мне было всех . Меня же избивали все, кому не лень. С этого и повелось, что все, включая воспитателей, а впоследствие и учителей, стали вешать на меня всё, как вещи в зимнем гардеробе.
Меня тогда только что не пытали, если кто-то где-то натворил. Педагоги часами водили меня вокруг квартала, допытываясь признания: «Кто?» Я же им упрямо не отвечал, и они всё вешали на меня. Мама была председателем родительского комитета школы и в садике тоже председателем какой-то там родительской банды. Поэтому дома меня драли вдвое больше, чем сидорову козу, а потом ставили на пару часов в угол. Ну и в школе я получал от тех, кого не заложил.
Я приспособился только защищаться, у меня выработалась молниеносная реакция… И все равно я продолжал никому не давать сдачи.
Родители меня очень любили и всегда, на всякий случай, внушали мне, что я самый худший из окружающих детей. Это, как ни странно, приучило меня ценить других больше, чем себя. Я всегда думаю о людях, лучше, чем они есть: ведь сопереживание существует только в знакомом материале. В то время я осознавал себя с другими.
Так продолжалось почти десять лет. И сбылся их самый плохой сон.
23. Юрист. Гавгав.
Музыка, конечно, это очень хорошо. Вы даже не представляете, как… В двенадцать лет я уже неплохо играл на гитаре. Родителям, правда, не нравилось то, что я играл, и для них я иногда играл классику. Она мне, кстати, нравилась тоже.
Кроме того я посещел кружок радиолюбителей, кораблестроения и планеризма на станции юных техников, которая располагалась впритык к нашему дому. Одним из двух наших соседей была семья православного священника. Он научил меня основам живописи, давал старые книги из своей обширной библиотеки. Вторым соседом была тетя Кланя, первая жена одного из самых известных в республике подпольщиков, бабушкиного брата. (Брат их отца еще до революции ушел с концами в Гималаи, но тогда мне это было не интересно, теперь спросить не у кого.) Папу фашисты чуть не расстреляли, как заложника. Там наши "набедокурили" чего-то. Когда фрицы
ли уже не жали на гашетку, "виновные"(подростки) добровольно вышли, и расстреляли их. Царство Небесное! А папу с бабушкой насильно угнали в Германию, на работы.
Я коллекционировал марки, собирал кристаллы, сотнями глотал авантюрные книги и завел рыбок, которых благополучно сплавил папе. Он был начальником КБ на большом заводе. Кроме изобретательства, рыбки стали основной страстью всей его жизни. Теперь его изобретения клепает "Бош".
Обломков темного серебра с камнями: цветом, как роса на солнце; цветом, как первая листва или темнее, как трава; цветом, как кровь, алая или запекшаяся и т.п. – на чердаке было много,больше них было только черных икон и гнутых окладов. И старых поломанных серебрянных часов и "Буре", и "Мозер", и еще какие-то… Всего барахла, как сказала мама, был целый чемодан.
Серебро тогда за драгметалл не считалось, на заводах оно стояло ведрами, а из монет делали биты или грузила для донок. Почему никому не было никакого дела до камней я до сих пор не понимаю. Конечно, оружие пролетариата – булыжник. Да и то чисто теоретически.
Итак, осколки прошлого никого не заинтересовали, кроме меня. Все это я перетащил с свою комнату. И никто не разговаривал со мной так, как я желал, только эти камни. Кроме книг, конечно.
Когда я уходил на службу, я припрятал все это в укромном месте. Только иконы отнес соседу. По-моему, он затащил их опять на чердак. На третьем году моей службы дом снесли.
– Блин, ты дико классно лобаешь! – ко мне подошел очень красивый подросток с длинными каштановыми волосами, года на четыре старше меня, когда я после ныряния трынкал мелодии и ритмы тяжелого рока, сидя в одиночестве на лужайке возле озера рядом с предоставляемой на лето родителям дачей.
– Лизка! -позвал он сестру, – Иди, послушай…
И скоро я был в центре внимания нескольких пар подростков. Родители красивого парня приехали на дачи только сегодня. Было начало июня. Отец его – летчик-испытатель, полковник. Его мать я не помню. Моей маме очень сильно нравились военные, и она больше всего несбыточно хотела, чтобы я стал офицером. Так что Лешка маме изначально уже нравился.
Мама всегда хотела видеть меня военным , как, позднее, на работе парторги хотели видеть меня коммунистом. Но жизнь , к сожалению, не обманула моих очевидных ожиданий: тогдашние коммунисты и военные сложились перед обстоятельствами, а верхушка первых даже продалась им. Родина хотела воспитать орлов, а получились бройлеры.
– Хочешь посмотреть, как ребята отдыхают? – спросил меня Лешка.
Я кивнул. Меня отпустили в кино до 10-ти вечера.
На рейсовом автобусе мы добрались до города. Первое, что мы там сделали, это затарились портвейном. Второе, угнали старую «Волгу» Лешкиного отца и поехали кататься. Пили и катались мы до открытия танцплощадки. Машину вернули на место, как ни в чем не бывало.
Трое ребят были пятиборцами, а Лешка еще и КМС по боксу. Они не танцевали. Молодецкие их забавы заключались исключительно в драках с «кадетами» – курсантами военного училище, поселенцами с «вольного» и с кем придется. Вольных поселений в городе было два.
В драках я в тот вечер не участвовал. Но к девушке через забор танцплощадки перепрыгнул и сразу был повязан нарядом милиции, чем помимо игры на гитаре, заслужил еще больший хулиганский авторитет. Он укрепился, когда в тот вечер я сделал ноги с ментовского «бобика». На дачу я добрался после часа. Меня почти не ругали.
Надо ли говорить, что я на долгое время стал пятиборцем. На междугородние соревнования тренер меня по убедительной просьбе мамы не брал.
Дрались мы в те времена за вечер раз по пятнадцать-двадцать. И кодла на кодлу, и один на один, часто тоже плавно переходящий кодла на кодлу, и один против кодлы. В те времена в городе очень редко можно было познакомиться с кем-то, предварительно не подравшись. Это считалось дурным тоном. В плане драк в то время город показывал чудеса. Их уровень был сравним с уровнем драк Брюса Ли. Чуть жизненней.
Если технику драк я вспомнил быстро, то йогу я начал припоминать только через несколько лет, вернее, через несколько лет я только узнал о ней, а вспомню я ее еще очень не скоро.
Первого сентября на большой перемене меня всем классом по старой традиции отправились бить. Я отоварил их всех. Некоторым досталось сильно. Сильнее было только их удивление. Люди бьют того, кто не дает им сдачи.
Гонения на меня с этих пор прекратились. Лишь после одной-единственной школьной перемены. Или лета?
Еще я играл в школьном ВИА и в районном ДК на подхвате, во втором составе.
О Лешке я с тех пор вспоминаю с неизбывным теплом.
24. Юрист. Гавгав.
Первая моя девушка была очень красива. Немыслимо! Ей было двенадцать, а мне тринадцать. Ее понесло, как ее трахнул какой-то тридцатилетний козёл. Помимо красоты, она была, как и я, отличницей. О том, что она уже ждала парня из тюряги, осужденного за хулиганку, я не знал. Друзья для нас сняли номер в гостинице, в которой у кого-то работала девушка.
В то, что она у меня первая, она не поверила.
Где мы только ни занимались любовью: и в гостиницах, в рабочих общежитиях, и в лифтерных многоэтажек, и в подъездах, и в квартирах друзей и знакомых.
Как-то раз в центральной гостинице Гавгава моложавый майор из соседней комнаты двухкомнатного «люкса» с которым я, проводив Лилю, пил водку, сказал:
– В вашем городе живут одни ****и!
– Ты снайпер, майор? – спросил я.
– Нет, я специалист по машкам, – ответил он и пояснил,– Я давно мотаюсь по всему Союзу, но такого ****ства еще нигде не видел! И дело не только в том, что у вас много студенческих и рабочих общежитий…
В чем дело, я так и не узнал. Он был пьян и перепрыгивал с темы на тему. Ночевать в гостинице и слушать его пьяный базар мне не хотелось, и я отправился домой.
Когда в городе уже закрывалиь все злачные места, все тацнцплощадки и на опустевших улицах не с кем было подраться, я со своей подругой красивой, как звездное небо, шел к теплому и не закрывавшему на ночь зданию городского народного суда, где этажом выше предавался страстям его председатель. Я звал его Мао. Кроме того, что он был Председатель, глаза у него были, как у китайца, но я сразу признал в нем соплеменника. Он во мне, наверное, тоже.
Поздними вечерами происходило часто так: мы с Лилей, сигаретами и бутылкой вина и председатель суда с женщиной этажом выше. Они были довольно пожилыми, оба с орденскими колодками. По неуловимой игре обстоятельств мы друг другу не мешали, а со временем и вовсе начали благожелательно здороваться по вечерам, когда они мимо нас проходили в его кабинет. Даже следа неловкости не возникало.
Потом с зоны откинулся ее парень… Мои приятели хотели пописать их мойкой. Но я был категорически против.
Спустя три месяца она шла ко мне, прекрасная, через весь танцпол, приглашать на дамский танец.
– Лиля, я не танцую! – сказал я. С тех пор, каждые 5-10 лет, судьба шлет мне черные метки, в виде постоянных спутниц жизни. Только две моих жены из шести или семи выгодно отличаются на их фоне. Поэтому, я так до сих не люблю накладывать на себя семейных обязательств. Одной из сторон они, как правило, не выполняются.
Мне стало так грустно,что просто по черному, я пошел к своему приятелю вору Мордыхаю, и вместе с ним мы отправились к его братьям пить самогонку.
Потом я пошел на танцы и передрался со всем танцполом. Танцпол у нас был очень большой. Против него я продержался около пяти минут. Меня дьявольски жестоко избили.
Братья Мордыхая были бандитами – огромные двухметровые мордовороты лет сорока, гнули пятаки между пальцами, ломали подковы, и только недавно они откинулись со строгача после пятнадцатилетней отсидки.
В городе я знал еще одного такого. Немой. Я с ним дрался один на один однажды. Дико круто! Мне повезло: сложил его в прыжке ударом с носка в челюсть.
С Мордыхаем и его братьями мы стали грабить поезда, нам фартило, мы ни разу не подлетели, но мне это занятие не пришлось по вкусу.