ПИСТОЛЕТ
– С кем это ты тут разговариваешь? Сидишь одна в пустой комнате да еще в полной темноте!
Желтый свет из коридора, обведя тонкую фигуру в дверях ярким абрисом, осветив тарелку с недоеденной едой на ее коленях, вилку с кусочком котлеты в замершей руке и приоткрытый рот, к которому тянулась вилка. Картина Рембрандта. Все остальное тонуло в темноте.
– Ну?! Объясни, до чего мы докатились?
– Ты вернулся, сынок?
– Да, вернулся, – сказал он сердито, обвиняя в своем возвращении ее. – Передумал по дороге. Думаешь, я не понимаю? Думаешь, мне легко мириться с виной, которую вы с отцом мне насильно навязали? Думаешь, мне не хочется каждый день выпрыгнуть в окно? Посоветуй, что делать, чтобы вы перестали меня мучить?
– Как ты вырос, сынок, – удивленно промолвила она. – Подожди, все со временем наладится.
– Что со временем наладится?! Отец наладится?! Что тут может наладиться, неужели ты не понимаешь?
Он уже почти кричал, и вошел, демонстративно стуча ногами. В сердцах распахнул обе шторы. Комнату залило ярким белым светом, может быть оттого, что погода на улице была летней, но очень противоречивой: ясной, но пасмурной. Белый свет сшибся в комнате с желтым светом из коридора, и вокруг все мгновенно посерело, как карандашный штрих. Скрестив руки на груди, сын грозно развернулся. Разговор был не кончен. В этот момент мать украдкой сунула в рот последний кусочек котлеты и испуганно замерла с полным ртом, боясь жевать, чтобы он не заметил и не оскорбился ее жеванием, когда решались такие сверхважные вопросы – как им жить дальше. Но он заметил. Кровь отхлынула от его лица. Он смотрел на нее во все глаза.
– Что? – жалобно спросила она. – Давай отложим этот разговор. Ты не проголодался?
Он стоял столбом пока не отмер. По лицу было видно, что он боится о чем-то догадаться.
– Ладно, я в душ. Потом продолжим.
– Только, пожалуйста, недолго! Я умираю с голоду!
Они вместе взглянули на ее тарелку, и она добавила:
– У меня зверский аппетит.
Оставшись одна, она встала и подошла к окну, чтобы снова наглухо задернуть шторы. Улыбнуться тому, кто стоял за шторой, и получить понимающую улыбку в ответ. Ради этих улыбок она и жила.
Внизу, во дворе играли дети и старушки сидели на своей скамеечке, дружно повернув головы к машине «Скорой помощи», стоявшей возле подъезда. Два дюжих санитара курили возле урны, чего-то ожидая. У одного из них был знакомо развязан шнурок на ботинке. Сердце ее остановилось. Справившись с внезапной слабостью, она встала сбоку за штору, чтобы ее видно не было, и продолжила наблюдение.
Скоро из-за разросшихся кустов шиповника, которые в их дворе никто не подстригал, медленно выкатился знакомый Гранд Чероки с хромированной решеткой радиатора и застыл в двух шагах от «Скорой помощи». Санитары повернулись и стали смотреть, как из Гранд Чероки выходит женщина в ладном сером брючном костюме. Она сделала им какой-то знак и все трое взглянули на дом и на окно. Стервятники слетелись на труп. Судя по машине, в которой прибыла фээсбэшница, коллеги мужа тоже оказались в их числе. Возможно, у них была даже какая-то своя правда, свои оправдания, но она не хотела в их правду углубляться и себя трупом не считала.
Невольно отпрянув от окна, чтобы их взгляд чего доброго ее не коснулся, она почти сразу вернулась к наблюдению. Санитары плавно колыхаясь, как в замедленной съемке, уже нехотя шли к подъезду с носилками. Бабушки молча провожали их глазами. Тут все были заодно. Женщина исчезла, Гранд Чероки медленно подавал назад, втягивая нос за зеленые кусты.
Ей так и не удалось разглядеть сверху сидящего за рулем мужчину, только его большие руки на руле и мягкую игрушку на приборной доске перед лобовым стеклом: рыжего клоуна с нарисованной на лице широкой издевательской улыбкой от уха до уха.
Времени почти не оставалось. Она метнулась в коридор и уже там заметила в своей руке маленький уродливый бесствольный пистолет. Она не запомнила, когда в комнате вынула его из ящичка.
ЛЬВИЦА
Это был «Шаман», травматический пистолет страшной останавливающей силы, особенно их экземпляр, который имел заводской дефект и почти всегда стрелял дуплетами. Он мог с близкого расстояния сбить с ног нападающего весом в сто с лишним килограмм. Она знала, как менять съемные кассеты с патронами, не раз практиковалась с мужем в лучшие времена, выезжая на природу. И она знала, где лежат эти кассеты. Оставалось набить ими карманы и выбрать в кухне самый острый и страшный нож для разделки мяса. Она покажет все, на что способна…
С этой мыслью она поцеловала мужа в уже остывший лоб и подошла к двери ванной, чтобы попрощаться. В ванной ровно шумела вода. Несколько секунд она простояла, прислонив лоб к теплой двери и закрыв глаза, собираясь с мыслями, пока нужные слова не пришли ей на ум. И она заговорила.
– Жизнь обманула нас, сынок, – сказала она. – Когда-то она казалась нам полной прекрасных ожиданий, бесконечно огромной, пугающей только смертью, что ждет наших маму и папу, больше ничем. Себе мы казались бессмертными. И пусть жизнь внесла позже свои коррективы, с нами всегда оставалась надежда на лучшее, если не для нас, то уж точно для тебя. Все безнадежно изменилось после твоей смерти, сынок. Теперь смерть нас больше не пугает, пугает жизнь, которой мы живем, которой мы вынуждены жить. Потому что она так сложилась сама, помимо нашей воли, и ничего мы не можем в ней поменять или переставить. Мы ни на что не способны повлиять. Мы ни на что стали не способны.
Ответ оказался неожиданным: горячая струйка воды с паром вдруг беззвучно вырвалась из-под двери и быстро поползла к ее тапочкам, превращаясь в ручеек, в ручейки, потом в форменный потоп на полу. Она мгновенно представила, как вся эта масса горячей воды обрушивается вниз сквозь бетонные перекрытия, как пузырем набухают натяжные потолки в нижней квартире и, наконец, прорываются грозными потоками, смывая и опрокидывая мебель. И забыв о том, что зачем-то сама пустила в ванну этот кипяток, она стукнула в дверь рукояткой пистолета и закричала:
– Эй, ты там не заснул? Мы затапливаем соседей.
Дверь поддалась. Она была не заперта. Внутри плотной стеной висел такой пышущий жаром пар, что в нем вряд ли могло находиться живое существо, И она вдруг отчетливо поняла, что внутри никого нет, и не было. Что она все придумала сама, и сейчас реально лишь то, что тут можно потрогать рукой, доверяясь осязанию. Что они с мужем натворили дел. Что все, даже сын, плод ее больной фантазии и теперь ей одна дорога. Все до ужаса ясно стало ей в одно мгновение.
Всего на один короткий миг. Потом дверь понимания захлопнулась, и она услышала из колеблющегося в ванной тумана голос, напевающий негромкую мелодию, которую раньше часто мурлыкал под душем муж. Ту же привычку и ту же песенку у мужа в детстве перенял сын. Это был его голос, и ей сейчас нужно было сделать так, чтобы он сумел допеть ее до конца. Во что бы то ни стало. Почему-то это было важно. Просто важно и все.
Песенка вытолкнула ее на лестницу, продолжая негромко звучать в голове. Внизу уже шаркали шаги. Шли двое, иногда звякая алюминиевыми трубками носилок о перила. Один из них все время слегка покашливал, словно прочищал горло, второй вдруг попросил остановиться и смачно высморкался в стену, зажимая пальцем то одну ноздрю, то другую. Это ее возмутило, совершенно выведя из себя. И с мелодией в голове, спрятав за спину нож и пистолет, представляя себя львицей, защищающей своего детеныша, она с легкой душой пошла вниз по лестнице мимо обесточенного лифта, навстречу поднимающимся санитарам.
Конец
25.08.2017 года