Параллели. Часть первая

– Как пройду над головой, падай и лежи, потом поползешь к лошади!

С этими словами он просвистел шашкой над головой Михая, тот упал. Сделав вид, чтобы со стороны казалось, что он вытирает шашку о траву, Иван вложил ее в ножны, вскочил на коня и рысью вернулся к расстрельной команде. Подъехав к ним, угрюмо произнес:

– Кончено.

Подпоручик не имел никакого желания идти убеждаться в этом, он равнодушно посмотрел на лесок, махнул на него рукой и отдал команду солдатам возвращаться в расположение. Иван также забрал своих подчиненных и вернулся в расположение. Всем было абсолютно безразлично, погребен ли казненный, никто из присутствующих на расстреле не хотел обсуждать случившееся в опасении последствий.

В период отступления Колчака моральный дух в войсках стал стремительно падать, иногда целые подразделения переходили на сторону Красной армии. Этому способствовали тайная пропаганда между солдатами, нехватка боеприпасов и вооружения, невыполнение союзниками своих обязательств и, конечно, элементарная усталость от гражданской войны. Не было исключением и моральное состояние в подразделении, которым командовал Иван. Все чаще они оказывались в пекле, в том числе в окружении, из которых все труднее было выходить. Теряли людей, испытывали нехватку в пище. Однако казачьи подразделения армии отличались стойкостью и надежностью, сказывалась многолетняя выучка и вскормленное с молоком матери понятие казачьей чести. Иван воевал доблестно и твердо, имел награды за отвагу от верховного, однако эта братоубийственная война угнетала все больше и больше. По армии поползли слухи о красном терроре, которому подвергались, в том числе, близкие родственники членов белого движения, эти слухи часто обрастали самыми ужасными подробностями. Иван переживал за близких. Армия верховного несла поражение за поражением, казалось, уже нет сил отразить натиск наступающей Красной армии. Враги были повсюду, не единожды в тылу вспыхивали восстания и бунты крестьян и рабочих. Это действовало на воюющих особенно угнетающе. Казалось, сама земля уходит из-под ног. При отступлении с Омска – столицы, по сути, на тот период белой России – конный эскадрон Ивана попал под удачно замаскированный огонь пулеметных расчетов и артиллерии красных. Уцелели немногие.

Находясь в плену, в бараке, Иван долго размышлял об этой войне, ее целесообразности, значимости для России и ее будущего, рядом находились подчинённые, которых он вел в бой, по его воле они сейчас здесь и, скорее всего, их участь незавидная. Его взгляд часто устремлялся в прошлое, выискивая там ответы на настоящее и ища дорогу в будущее. Потом бесконечные допросы с пристрастием, упадок сил и стремлений к жизни, то хотелось, чтобы быстрее все закончилось. То, напротив, охватывала злость и жгучее стремление вырваться из плена и мстить, мстить, мстить!

Так продолжалось около недели. Пропагандисты, беседующие с пленными, всячески старались склонить последних на сторону большевиков, призывали бороться за справедливость, равенство и братство, против угнетения и за светлое будущее родины нашей, России. Если это не помогало, людей попросту расстреливали. Их расстреливали и с этой, и с той стороны, их вели за собой лидеры, преследующие свои собственные, понятные только им цели, которые щедро, словно охапку дров, подкидывали в топку этого разогнавшегося локомотива расходный материал – собственный народ – ради такой высокой идеи с той или иной стороны. И всему было объяснение, всему оправдание, всему причина, каково, думал Иван, как ловко-то!

В начале второй недели в барак вошел военный человек в кожаной куртке со скрипом в сапогах и уверенной походкой. Он медленно продвигался по бараку, стараясь внимательно всмотреться в лица пленных, проходя мимо Ивана, военный задержался, покачал головой и, не окончив начатый осмотр, спешно вышел вон. Что-то очень знакомое в нем показалось Ивану, но свет бил в лицо, за спиной вошедшего было солнце, и Ивану не удалось его рассмотреть. Через некое время Ивана вызвали на допрос. Он уже не боялся этих жестоких процедур, они были данностью, и от них некуда было деться. Войдя в комнату допросов, Иван остановился на середине. Прозвучало:

– Свободны, вас вызову!

Конвоиры вышли в соседнее помещение, в комнате остались двое: военный в кожаной куртке и военнопленный Иван.

– Садись Иван, – сказал ему человек в кожанке. Иван сразу узнал Михая. Они поздоровались за руку. – Я искал тебя, – продолжал Михай, – увидел тебя в списках военнопленных. Знаю, воюешь хорошо, жаль только, не за тех, за кого надо.

Они проговорили до самой темноты. Михай старался убедить Ивана перейти на сторону Красной армии.

– Нет, – ответил Иван, – не могу сказать того, что мои во всем правы, есть и откровенные сволочи и подонки, но страна у меня одна, я ей присягал, ей и служить буду, а что до моей шкуры, то умирать рано или поздно придется всем, не избежишь смерти-то.

– Так-то оно так, да ты, Иван, смотришь назад, а я тебе будущее показываю, да и мужик ты хороший, проиграете вы, против народа идете, а так нельзя.

Они еще долго обменивались спорами, но так и ни к чему не пришли. Беседу прервал сам Иван просьбой отпустить его в барак.

– Дурак ты, – в сердцах сказал ему Михай, – ладно, буду думать, как тебя отсюда вытащить, иди пока.

Думать Михаю не пришлось, ночью пехотный полк, прорываясь из окружения, натолкнулся на их барак, и Иван был освобожден. Только радость его была недолгой. По пути отступающих разрозненных подразделений все чаще встречались следы мародерства, грабежа и бесчинств. Загнанные в угол солдаты превращались в озлобленную неуправляемую толпу вооруженных людей. Иван, сколько мог, пресекал варварские начала в пехотных частях. У самих казаков это было недопустимо, так как кроме общевоинских законов еще действовали казачьи уставы и наставления, в частях служили соседи, станичники и попросту родственники, не разгуляешься, но братоубийственная война делала свое дело, и в казачьей среде стали появляться бреши, в которые сразу же устремлялась всякая грязь. А вот с дисциплиной в красных частях становилось все лучше и, как следствие, народ потянулся именно к ним, перевес становился все ощутимее, влиятельнее, явнее.

Последней каплей послужила карательная операция против маленькой деревеньки, затерянной в таежной глуши. Когда на марше Иван со своими подчинёнными увидели последствия этой операции, то их оставили все сомнения. Особенно не сговариваясь, они полным подразделением перешли линию фронта. В то время у военачальников Красной армии не было времени сильно фильтровать да проверять перешедших на их сторону, ибо фронтов было много, а людей и вооружения мало. Потому перешедшее подразделение, как правило, бросалось на опасный и крайне тяжелый участок фронта, где и проявляло себя полностью, при этом сразу решалось несколько задач: шла проверка на сознательность и преданность, и уменьшалось количество голодных ртов. Часто вчерашние товарищи по оружию встречались в смертельной схватке на поле брани, и тут уже было не до компромиссов. Одни для своих бывших товарищей – предатели, другие – упертые враги, где уж здесь до человеколюбия и всепрощения. Иван воевал хорошо, чужой крови зря не лил, старался везде, где было возможно, решать все с позиции справедливости и взвешенности, чем и снискал себе добрую славу подчинённых, в основном казаков, хотя к концу 1920 года в эскадроне под его началом было немало сибиряков из крестьян.

В этом же году его подразделение влилось в бригаду под командованием Михая, чему оба были несказанно рады. В конце того же года Михай пошел на повышение и оставил бригаду своему заместителю, Ивана же командарм назначил заместителем комбрига. Судьба свела их вновь в 1933 году, в это время Иван руководил МТС в Исилькульском районе Омской губернии, был женат, имел дочь восьми лет, и давно позабыл свое военное прошлое. Михай же закончил школу реввоенсовета и прибыл в Омск очищать губернию от контрреволюционеров.

Был теплый осенний вечер, колхозники торопились завершить полевые работы. С закатом к МТС подъехал автомобиль, из него вышел широкоплечий мужчина и направился в главное здание. На подходе к нему они и встретились. Радости Ивана не было предела. Приезжий же вел себя сдержанно, эмоций не проявлял и, тихо отстранив объятия Ивана, шепнул:

– Пройдем с глаз, есть разговор.

Когда они зашли за стену здания, крепко обнялись. Иван настороженно спросил:

– Ты чего?

И тогда Михай ему рассказал о том, что по заданию ЧК по Сибири прибыл в Омск, в местное отделение, выкорчевывать контрреволюцию из районов Омской губернии. Подготовлены списки и досье на людей неблагонадежных, имевших отношение к белой армии или к бывшей власти.

– Такое дело лежит и на тебя, Иван, утром тебя заберут, боюсь в итоге расстреляют как бывшего казачьего офицера.

Михай предложил бежать с семьей через казахские степи на Украину и там схорониться. Михай с горечью смотрел в глаза Ивана, когда-то поверившего советской власти.

– Прости, это все, что я могу для тебя сделать. У нас в ЧК хватает дуроломов, они ни перед чем не остановятся, лишь бы выполнить установку, врагов найдут там, где их и нет. Не рискуй, Иван, у тебя семья, я-то один, и то боюсь их рвения, ты пойми меня, система – ее не сломать. Плетью обуха не перерубить, беги ночью, никого не предупреждай. Может, свидимся еще, вот тебе бумага на жену, думаю, поможет при случае. Прощай! – с этими словами Михай зашагал прочь, сел в авто и быстро скрылся из вида.

Ночью Иван снарядил подводу, побросал нехитрый скарб, полевыми дорогами двинулся в сторону казахской степи. И вот теперь он сидит на этой станции в ожидании поезда, с тревогой в сердце и с полной неизвестностью о своем будущем. Жена, уютно уткнувшись в плечо, мягко и вкрадчиво плыла на волнах сновидений, ее рука бережно прикрывала голову спящей Фроси, периодически соскальзывала вниз, пугая хозяйку. После очередного такого соскальзывания Иван ласково взял руку жены и удобно уложил ее рядом с головой дочери. Анастасия на минуту открыла глаза и улыбнулась мужу

– Спи, спи, – повторил ей Иван, – я слежу.

Примерно часа в три ночи зашевелилась Фрося, затем открыла глаза и сказала:

– Пап, мне надо в уборную.

Осторожно высвободив плечо из-под Насти, Иван поднялся, взял воинский мешок, подал руку дочери и тихо произнес:

– Пошли, только быстро!

Они спешно направились к выходу и вскоре снова вошли в здание вокзала. Иван посмотрел на спящую жену, потянулся и шепотом сказал дочери:

– Ложись, спи.

Но Фросе отчего-то не спалось, она крутилась, пытаясь устроиться поудобней, но сон так и не шел, словно вовсе растворился в зябкой осенней пелене. Усталость брала свое, и Ивана, помимо его воли, клонило ко сну все больше и больше. Видя, как мучается отец, Фрося взяла его за руку и с детской непосредственностью произнесла:

– Пап, ты поспи, я выспалась, спать не хочу, я посторожу нас.

Отец улыбнулся, ему была приятна эта забота, это усердие маленького человека в стремлении оказать посильную помощь своему отцу. В конце концов сон настолько сковал все тело Ивана, что он решился и сказал дочери:

– Лады, дочка, я посплю часок, но смотри, ты обязательно разбуди меня через час, не больше, да смотри сама не засни, если вдруг захочешь спать, буди меня немедленно, хорошо?

Фрося с радостью закачала головой в знак согласия. Через несколько минут и Иван, и Анастасия спали глубоким сном. Как только вокруг Фроси засопели два ее родителя, один слева, другой справа, ей самой сделалось столь хорошо, что она и не заметила, как предательский сон прокрался в ее детское тельце, схватил в свои цепкие объятья и убаюкал в этот ранний рассветный час.

Когда семья в полном составе безмятежно спала на вокзальной скамье, в здание, крадучись и неслышно ступая, вошел низкорослый молодой человек. Он беглым взглядом пробежал по пассажирам и их вещам. Затем выхватил из присутствующих спящую семью Ивана, прошелся раз-другой мимо, оценил обстановку и уселся на скамью напротив. Перебрав все возможные варианты и убедившись в их безопасности для себя, он ловким движением вытянул воинский мешок, залез во внутренний карман Ивана и, вытащив его содержимое, торопливо зашагал прочь из здания.

Резкий гудок паровоза пробудил Ивана, он проснулся, посмотрел на часы, услышал приближение к станции поезда и стал будить своих девчат.

– Настя, Фрося просыпайтесь, поезд, нам пора, – его взгляд скользнул по скамье в стремлении увидеть воинский мешок, и тут же неприятный холодок стал предательски вползать в его сердце, захватывать грудь и разливаться неприятной прохладой по всему телу. Мешка нигде не было. Сохраняя последнюю надежду, Иван заглянул под скамью, осмотрел пространство вокруг, ничего, пусто. Иван потянулся к своему внутреннему карману и обомлел. Карман был пуст. Обворовали, стучало в висках, ах ты, как же так, проворонили. Что теперь?

Настя взглянула на мужа и моментально все поняла, ужас охватил ее женское сердце. Что теперь делать, что с ними будет?

– Фросенька, – обратилась она к дочери, – ты мешок папин не видела, папа не может его найти?

Фрося повела глазами вокруг, мешка нигде не было, и тут она поняла то, что она уснула и прокараулила папин мешок. Теперь и ее охватил ужас от того, что она проспала, от того, что она так подвела отца и просто от неизвестности. Фрося подняла глаза на отца, ее взгляд был умоляющим, бесконечно виноватым, отец смотрел строго и холодно. На лбу выступил пот, он явно волновался, но не хотел подавать вида.

– Посидите, я пройдусь вокруг.

Иван встал и быстрым шагом зашагал по направлению к выходу на привокзальную площадь. В голове крутилось, может, недалеко ушел, может, узнаю, увижу, мешок-то приметный, не один день со мной, перехватить бы, успеть. К сожалению, его поиски не дали результата. На этой маленькой станции Атбасар они остались ровным счетом без ничего. Без еды, без денег и без документов. Приближался рассвет нового дня с неясными перспективами и полной неопределенностью.

Вернувшись в здание вокзала, Иван подошел к семье и? обращаясь к ней, воскликнул:

– Ну, что ж, будем начинать здесь, выхода нет, давайте покумекаем.

Он обнял жену и ласково погладил Фросю по голове, произнес:

– Эх, мы, раззявы, ну, ничего, главное, вместе. Да, дочка?

Выходя из вокзала, Иван первым делом поинтересовался, есть ли в городке базар и где он находится. Получив необходимые сведения, он направился с семьей в сторону базара в надежде получить там, на месте, необходимые сведения. Анастасия во время ходьбы лихорадочно шарила по всем своим карманам, пока случайно не наткнулась на свою справку о том, что она пострадала от белогвардейского террора и нуждается во всяческом содействии советской власти в местах обращения.

– Ваня, я справку нашла, – сказала она, протягивая ее мужу. Справка была единственным документом, которым обладала семья на данный момент времени. Именно с нее и надо как-то начинать, подумал Иван. Он еще и еще вчитывался в строки справки, перебирал возможные варианты ее использования. И наконец-то определившись, обратился к первому встречному.

– Уважаемый, не подскажете, как пройти к совету народных депутатов?

Прохожий, мужчина лет 40—45, в форменной одежде железнодорожника, поспешно указал Ивану на ближайшее к станции казенное здание, где и располагался Атбасарский районный совет. Ведомая Иваном семья зашагала в указанном направлении.

– Настасья, – обратился Иван к жене, – послушай меня внимательно. Анастасия подняла взгляд на Ивана и приготовилась внимательно его слушать. – Мы крестьянская семья с Омска, приехали сюда к своим родственникам по линии отца и в надежде более сытной жизни. Родственник, к сожалению, уехал на Украину, мы об этом не знали, на станции нас обворовали, украли документы и деньги. Вернуться назад нам не на что и есть тоже нечего. Из документов случайно осталась только эта справка. Мы вынуждены просить содействия в работе, жилье и пропитании. Ты поняла меня Настасья?

– Да, – взволнованно ответила Анастасия, – поняла. Иван, ты хочешь остаться здесь, но ведь это омская губерния, тебя наверняка будут проверять, и это так близко, что, если нас найдут? – закончила она.

– У нас нет другого выхода, – отвечал Иван, – ехать дальше не на что, есть тоже нечего, надо попробовать затеряться здесь. Они, скорее всего, будут искать нас по крупным станциям, по дороге на Украину, эта станция очень мала, наверняка сведения сюда приходят с большим опозданием, если приходят вообще. Думаю, здесь не самый оживленный городок на нашем пути. Твоя справка может сыграть огромную роль для нас, надо пробовать. Хорошо?

– Хорошо, Ваня, делай как знаешь, – ответила растерянная Анастасия.

– Вот и ладно. – Иван повернулся к дочери и ласково спросил: – Фрося, как твоя фамилия? и, прежде чем ребенок успел ответить, произнес: – Правильно, дочка, Никоненко. – Изумленные глаза Фроси продолжали судорожно хлопать ресницами, она было попыталась возразить отцу, но, встретив его суровый взгляд, покорно повторила: – Никоненко.

– Вот и ладно, дочка, что ты хорошо помнишь нашу фамилию, молодец!

Фросе безумно хотелось спросить отца, почему они должны так говорить, но чувство вины за то, что она проспала и прозевала воровство, подсказывало ей необходимость слушать отца беспрекословно. В здании совета народных депутатов их встретил дежурный истопник и охотно проводил в кабинет председателя райисполкома. Оказавшись в кабинете, Иван с искренней настойчивостью изложил ему нехитрую историю кражи на вокзале и, представив справку жены, попросил о содействии в их судьбе. Во время рассказа в кабинет вошел вооруженный человек, как оказалось, начальник здешней милиции Спиридон Иванович, чем не преминул воспользоваться председатель, явно куда-то спешивший.

– А, Спиридон, заходи, заходи, скажи мне, когда ты наведешь порядок у себя под носом?

– А что случилось? – недоуменно спросил вошедший.

– Что, что, – продолжил председатель, – грабят у нас на вокзале, вот опять обворовали семью! Все документы и деньги свистнули. Каково?

Председатель, укоризненно покачивая головой, вопросительно мерил с ног до головы начальника милиции. Спиридон осмотрел присутствующих в кабинете и грозно спросил:

– Почему на станции сразу не обратились? Может, и поймали бы лиходея.

Иван, повернувшись к начальнику милиции, спокойно проговорил:

– Так мы не сразу-то поняли о краже, на базар решили перед поездом сходить, за продуктами, там и обнаружили пропажу. А как поняли, что произошло, то пошли в горсовет, к советской власти, куда еще-то?

– Ты, Спиридон, на них не кичись, обратились, не обратились, сразу или потом! Они и так пострадали от всякой нечисти. Наша с тобой задача – содействие да участие к этой семье проявлять, на-ка, почитай, – с этими словами председатель протянул начальнику милиции справку Анастасии.

Начальник быстро пробежал по справке, остановил свой взгляд на Омской печати и уважительно вернул председателю. В кабинет вошла секретарь и, обращаясь к председателю, торопливо сказала, что к заседанию все готово, народ уже волнуется, что им сказать? Председатель вспомнил о назначенном им же самим совещании и, повернувшись в сторону секретаря, произнес:

– Вот что, Люба, возьми под контроль этих товарищей, займись их обустройством. Подыщи работу какую. Вечером мне доложишь, поняла?

– Хорошо, – ответила Люба.

– Вот что, товарищи, оставляю вас в надежных руках своего секретаря, если будут какие-то сложности, милости прошу. Да, Спиридон Иванович, ты тоже помоги, выправи им документы. Не затягивай.

Спиридон охотно кивнул головой и поспешил за выходящим председателем. По пути в красный уголок, где и проходило совещание, председатель с долей раздражения сказал:

– Спиридон, ну, наведи ты порядок на вокзале, городок с гулькин хвост, постоянно воруют, пассажиров обворовывают, что, нам ждать какой-нибудь выволочки сверху, что ли, ну, стыдно уже, я тебя в начальники милиции рекомендовал, как сметливого и верного большевика, вычисти всю эту заразу, наведи порядок, прошу!

– Да я ж стараюсь, уже и соглядатаев приставляю, поймать не могу, больно ловкий кто-то, – отвечал начальник милиции. – Наведу порядок, обещаю, дай еще чуток времени-то.

– Добро, добро, ладно, пошли, и так дел полно, – с этими словами председатель потянул на себя ручку массивной двери красного уголка, и они вошли в зал заседаний.

Оставшись наедине с семьей Ивана, секретарь председателя стала расспрашивать у Ивана, какой профессией он владеет, какой профессией владеет его жена Анастасия, сколько лет их ребенку и другие анкетные данные. Так, в течение каких-то неполных двух часов она составила для себя полную картину о семье Никоненко Ивана Елисеевича, его жене Анастасии Алексеевне – пострадавшей от белогвардейского террора и их дочке Фросе – весьма сообразительном ребенке. Из предложенных работ Иван выбрал работу плотника на железнодорожной станции, жену на работу он отпускать не стал, Фрося была еще слишком мала для самостоятельного времяпрепровождения. Осмотримся, подумал Иван, потом начнем, будет видно. Затем они были определены в служебный вагончик для временного жилья до обретения жилья постоянного. Также Люба выяснила, когда они могут прийти в отделение милиции для выправления утраченных документов. И, наконец, она снабдила их нехитрым набором продуктов питания, как она сказала, на первое время. Вообще Люба оказалась очень исполнительным и кропотливым работником, пользующимся заслуженным доверием своего начальника.

Выйдя из здания райсовета, семья направилась обратно на станцию, где легко в одном из тупиков разыскала вагончик временного служебного жилья и, предъявив ордер, полученный от Любы, была принята на обустройство. Служебное жилье представляло собой выделенные три полки в отдельном так называемом купе со столиком и нехитрым постельным сопровождением. Соседей по их отсеку не оказалось, и, разместившись на нижних полках, они первым делом соорудили себе простенький перекус на основе сваренной картошки и ломтиков хлеба. И все-таки это было огромным счастьем после утреннего потрясения и грозящей опасности. Не хотелось думать о завтрашнем дне, о предстоящих трудностях, о хрупкости этого временного счастья, о многом из того, что впереди, и о том, что осталось позади.

Фрося, закутавшись с головой в одеяло, заснула уже через несколько минут крепким и опять безмятежным сном. Природа оберегала ребенка, отключая механизмы тревоги и напряжения. Анастасия была одновременно счастлива и напугана. Счастлива от того, что у них есть хоть какая-то крыша над головой, и напугана от того, что это так зыбко и ненадежно. Мысли кружили роем в ее голове, а что если., а что если… И, хотя она тоже понимала то, что иного пути у них нет, но природная женская осторожность не давала спокойно расслабиться, спокойно вдохнуть без боязни за их общее будущее.

Иван был вторым мужем Анастасии, ее первый муж Демид погиб в борьбе за дело революции, как он любил говорить. Демид по природе своей не был человеком осторожным-благоразумным, он всегда лез на рожон, даже если обстоятельства этого просто не требовали. Вспыльчивый и неуемный, он не очень считался с чьим-либо мнением, кроме своего собственного. Они поженились еще до революции, но это, скорее всего, был выбор родителей Демида, а не выбор сердец. Потому в замужестве Анастасия часто терпела унижение, переходящее частенько в побои, но так как дело это было привычное и повсеместное, то оно и не вызывало каких-либо удивлений или отторжений, так жили все или почти все в их окружении. Потому, когда Демид погиб при подавлении белогвардейского мятежа, Анастасия приняла это как неизбежное и вовсе не неожиданное событие, а вполне естественное по его характеру. Но так как она была его женой и, следовательно, осталась его вдовой, то памятуя о его дерзком неустранимом характере, руководство оказало ей всяческую помощь. И вот теперь именно эта справка помогала ее семье обрести хоть какую-то надежду на будущее. Иван, в отличие от Демида, был сдержан и рассудителен, они познакомились в госпитале, куда Иван попал после ранения, а Анастасия подрабатывала санитаркой. Щупленькая молодая женщина, обладавшая огромным терпением и кротким нравом, сразу приглянулась Ивану, к этому времени он вдоволь навоевался, насмотрелся на человеческие страдания и страсти, что хотел только одного – спокойствия и домашнего уюта. И хотя казачки, как правило, были во множестве своем крепки станом и не хилы костью, но Ивану приглянулась именно Анастасия с ее хрупкостью и ее кроткостью. Анастасии же было ох как трудно поверить этому крепкому вояке. Ей часто казалось, что он слишком суров и, возможно, будет позволять себе рукоприкладство. То есть все то, от чего ее избавила судьба. Но чем больше его узнавала, тем все больше и больше проникалась к нему доверием. Когда она наконец-то приняла его ухаживания, а затем и согласилась стать его женой, то первое, что узнала, так это твердое убеждение Ивана о невозможности поднять руку на женщину. В его семье такое поведение мужчины было постыдным и недопустимым. И хотя нельзя было сказать то, что Иван так уж мягок, он никогда не нарушал принятые в его роду правила поведения с женщиной. Для Анастасии этого было более чем достаточно, ведь вокруг было множество примеров насилия над женщинами со стороны их мужей. Что касается управления семьей, то Иван проявлял здесь все права главы и не терпел несогласия по важным вопросам, оставляя внутреннее устройство полностью на видение Анастасии. Особое место в его сердце занимала дочка Фрося, к ней он относился с искренней любовью и терпением, хотя непременно ждал в семье казака и наследника своего имени, но так привязался к дочке, что уже и не так настойчиво говорил о рождении сына, оставив решение этого вопроса на естественное течение событий.

Утром Иван отправился в локомотивное депо, где и устроился на работу плотником. В его обязанности входил ремонт вагонов, а именно ремонт дощатых стен, заготовка досок для полатей в вагонах и их перегородок, в зависимости от назначения конкретной перевозки груза. Дня через два их пригласили в отделение милиции, где и выдали новые документы взамен утраченных. Так и возникла их новая жизнь, на новой земле, на окраине Омской губернии, в маленьком уездном городке Атбасар, основанном как казачья застава для охраны путей торговли. Самым большим событием в данной местности была ярмарка, на которую сгонялся скот, особенно табуны крепких степных лошадей. В этот период городок оживал, в нем слышались различные наречия и говоры, шли горячие торги, одним словом, жизнь кипела в течение благодатного месяца торговли, затем она затухала и возвращалась как река в свое русло после бурного весеннего половодья. Остатки былой кипучести стекались к многочисленным лавочкам, лавчонкам, но, конечно, особенно ритмично действовала железнодорожная станция, движение на которой хоть и было редкостным явлением, но никогда не прекращалось. а потому требовало к себе постоянных людских ресурсов.

Утром следующего дня Иван направился в контору железнодорожной станции. Его встретила женщина лет 40—45 с худым оскаленным лицом и черными сверлящими глазами.

– Здравствуйте, – войдя в помещение, произнес Иван. Женщина оценивающе прошлась по нему взглядом и безразлично ответила: – Здравствуйте, что вам?

– Да я насчет работы к вам, – продолжил свой диалог Иван.

– Какой работы? Вы кто по профессии?

Женщина скинула свою безразличность и смотрела теперь на мужчину с явным интересом.

– Я-то, – продолжал Иван, – плотник, если что, по дереву, это мое.

Женщина явно ожидала чего-то большего, слишком хорошо выглядел мужчина. Одет он был скромно, но одежда хорошо сидела, да и подобрана была как-то удачно. У мужчины наблюдалась армейская выправка, осанка выдавала умение носить армейскую форму, а сапоги на ногах были аккуратно вычищены и не были стоптаны, скособочены. На голове у мужчины была еще фронтовая фуражка, и, хотя ее носили многие из бывших солдат, однако манера ее ношения бывшего военного выдавала сразу. Женщина потянулась и, как бы с напускным безразличием, спросила:

– Бывший военный, что ли? – Иван напрягся и, не желая более продолжать беседу, постарался ее вежливо прекратить. – Да, нет какой там, плотник я, а что до вида, так братка служил, погиб он, от него и осталось.

– А… – многозначительно протянула любопытная женщина. – Так вам к начальнику, вот его кабинет, вторая дверь справа, проходите.

Интерес женщины так же молниеносно улетучился, как и возник. Иван с облегчением выдохнул и прошёл в указанном направлении. После непродолжительного ожидания начальник станции его принял и, как выяснилось, уже был предупрежден сотрудником райисполкома о его визите. Испросив разрешения, секретарь начальника предложила Ивану пройти в кабинет. Как только Иван приоткрыл дверь, он увидел пожилого суховатого человека в форменной одежде железнодорожника и знаками отличия на ней, и, хотя Иван ничего не понимал в этих знаках отличия, но сама форма внушала некое уважение и придавала вес носящему ее.

– Здравствуйте, – начал разговор Иван.

– Здравствуйте, – ответил начальник станции, – наслышан о вашей беде. Как же так, прокараулили вы свои вещи, в наше время нужно за всем следить. Люди-то разные на станции бывают, да и время непростое, все строим, подымаем, охотников до чужого, к сожалению, предостаточно. А я слышал, ты с женой и ребенком едешь. Куда? – закончил начальник свою речь.

– Так на Украину думали, к родне поближе, там мои родители под Черниговом, посытнее вроде. Вот и хотели дочку подкормить, слабенькая она у нас. А теперь документы надобно выправить, без них куда же поедешь-то, – закончил Иван.

– Да, документы…, это верно, без них никуда, живо снимут с любой станции. А что ж сразу-то не обратился в милицию на станции? – задал вопрос начальник и с прищуром вгляделся в Ивана. Боясь выдать свое волнение, Иван с нарочитой смелостью ответил: – А кто знал-то, что их свистнули, утром пошли в сторону базара, хотели еды какой присмотреть, кинулись за деньгами, тут и обнаружили пропажу, первое, что пришло в голову, в райсовет идти, правды искать, так и попали к председателю, – ответил Иван.

– Да знаю я, уже доложили, только пойми, вроде городишко маленький. а вот такие случаи случаются, никак не изловим этих воров, может, и не местные вовсе, а может, кто из своих промышляет. Одно дело – нехорошо это, да и стыдоба одна, что никак не справимся. Пока одни упреки получаем да замечания, благо еще председатель у нас понимающий-то. Так, ну ты чего делать-то умеешь? – закончил свою речь начальник.