Предатели в русской истории. 1000 лет коварства, ренегатства, хитрости, дезертирства, клятвопреступлений и государственных измен…

Наказанные новгородцы

Этот исторический эпизод в Великом Новгороде по сей день воспринимают достаточно болезненно. Ведь речь шла ни много ни мало – о предательстве православной веры! И это обстоятельство послужило поводом для похода Москвы против Новгорода, что закончилось в конечном итоге присоединением новгородских земель к Московскому царству.

Впрочем, все это было только поводом: настоящей причиной, как считают историки, была централизация Русского государства, и независимый Великий Новгород, собравший вокруг себя огромные территории, уже не устраивал Москву.

Впрочем, на этот процесс есть две точки зрения: одна, условно говоря, – новгородская; другая – московская. Историк Юрий Алексеев отмечал, что корни желания новгородцев обособиться от остальной Руси лежали в глубинах русской истории, прежде всего, в том, что с Новгорода начинается сознательное отношение к русской истории.

«Именно сюда пришел Рюрик, здесь зародилась русская государственность, – указывал Юрий Алексеев. – Ярослав Мудрый дал новгородцам грамоту – какую точно, неизвестно, – но в ней говорилось об особых правах Новгорода. С тех пор новгородцам и было свойственно стремление к самостийности. В Новгороде был обычай приглашать к себе князей, чего на Руси больше нигде не было. И если князь им не нравился, его прогоняли.

Нет смысла их в этом осуждать, требуется просто понимать суть вещей. А она коренится в особых условиях новгородской жизни – огромных пространствах, находившихся под властью Великого Новгорода. От Ильменя до Северного Ледовитого океана, от Ильменя до Северного Урала. Больше, чем территория всей остальной Руси. Холодный климат и очень большие богатства. А богатства, знаете, развращают. И не только человека – всю страну…

Новгородцы жили на мехах. Пушнина потоком шла из Новгорода в Европу. Огромные лесные пространства, покрывавшие новгородскую территорию, давали неисчислимые возможности для обогащения новгородского боярства… Иногда можно услышать, мол, «Новгород – родина русской демократии», «Новгород – Русская Флоренция»… Да ничего подобного! Это отсталая архаическая республика, если ее вообще можно назвать республикой. Вече кричало, что хотело, а фактически им руководили бояре. Тем, кто с ними не соглашались, приходилось плохо… Понимания общности русских интересов у новгородцев не было никакого. Они жили по принципу: „Где святая София – там и Новгород“».

Как бы то ни было, но новгородская аристократия пыталась сохранить и обеспечить независимость новгородского государства. Новгород успешно боролся с армиями Михаила Тверского и Дмитрия Донского, в период братоубийственной междоусобной войны в начале XV века принял у себя и укрыл ее организатора и вдохновителя Дмитрия Юрьевича Шемяку.

Именно Шемяка в момент краткого восшествия на московский престол в 1446 году велел выколоть Василию II глаза, после чего тот получил прозвание «Темный». Правда, тут действовал принцип «око за око, зуб за зуб»: тремя годами ранее Василий II сам повелел ослепить родного брата Шемяки – Василия Юрьевича.

В 1456 году Василий II отправил войска на Новгород. Сражения между новгородцами и московским войском шли с переменным успехом, в конце концов на помощь Москве пришли татары, которые разгромили новгородское войско. За мечом державной Москвы, как образно отмечал историк Александр Зимин, отчетливо маячила татарская сабля…

Итогом противостояния стал заключенный в 1456 году Яжелбицкий мир между Москвой и Новгородом, но он не стал полной победой Москвы. На время установилось хрупкое равновесие.

Но к междоусобицам было не привыкать – дело привычное. При этом враждующие стороны оставались людьми православными, сохраняли верность вере. Духовная измена воспринималась как едва ли не самое страшное преступление. Поэтому, когда в Москве обвинили Новгород в том, что он нарушил ранее подписанное с ней соглашение и призвал на княжение великого князя Казимира, государя католической Литвы, это расценили как тяжелейшую измену.

Москва вообще очень болезненно относилась к новгородским «западникам», их непривычному опыту вечевого народовластия и тесным контактам с католиками.

В Новгороде действительно началось брожение, как отмечает новгородский историк Сергей Трояновский, связанное «с желанием отложиться от назойливой опеки московского великого князя». Во главе этого движения встали вдова посадника Исака Марфа Борецкая и ее сын посадник Дмитрий. По словам летописца, они заявляли на вече: «Вольные мы люди – Великий Новгород, а московский князь великий многие обиды и неправды над нами чинит. А хотим за короля польского и великого князя литовского Казимира!»

«В московском летописании эта ситуация подается крайне тенденциозно, – отмечает историк Сергей Трояновский, – и новгородцам приписывается желание перейти в католическую веру. Вряд ли это было на самом деле так, тем более что из кандидатур на княжеский стол новгородцы отдали предпочтение бывшему киевскому князю Михаилу Олельковичу – он хоть и был вассалом Казимира, но оставался православным».

Кроме того, после смерти новгородского архиепископа Ионы новый кандидат на этот пост отправился на поставление в сан не к московскому митрополиту, а к литовскому, находившемуся в Киеве.

В марте 1471 года после долгих переговоров между великим князем Иваном III и новгородскими посадниками выяснилось, что новгородские бояре заключили союз с великим князем литовским и польским королем Казимиром Ягеллоном против великого князя Ивана. Казимир поставил в Новгород своего наместника и обещал защиту от Москвы. Третьим членом антимосковской коалиции стал золотоордынский хан Ахмат, также находившийся в союзе с Казимиром.

Именно после этого действия новгородцев в Москве расценили как «измену православию», вероотступничество, и Иван III начал готовить войско против вольного и несговорчивого Новгорода. К участию в походе были призваны вятчане, устюжане и псковичи – бывшие союзники Новгорода.

В начале июня 1471 года из Москвы на усмирение Новгорода вышел 10-тысячный московско-татарский отряд. Затем двинулись и другие полки. В Новгороде готовились дать отпор, однако москвичи разбили новгородскую пехоту у Коростыни. Новгородцы, пытавшиеся освободить занятую московским войском Русу, тоже потерпели поражение, причем воевода Даниил Холмский, как отмечает историк Сергей Трояновский, повелел всем пленным отрезать друг другу носы, губы и уши, после чего их в таком устрашающем виде отпускали в родной город.

Затем новгородцев разбили в битве на реке Шелонь, московские летописи сообщают о 12 тысяч убитых, но, очевидно, это преувеличение. Много было взятых пленных, в частности, в плену оказались те самые бояре, которые подписали договор с Казимиром.

«И произошло то, чего раньше никогда не было и что произвело сильнейшее впечатление на современников и потомков, – отмечает Юрий Алексеев. – Пятерых бояр, подписавших договор с Казимиром, привели в великокняжескую ставку и им отрубили головы. Обычно высокопоставленных пленников, за очень редким исключением, обменивали или выкупали, но не в коем случае не казнили. А тут шла речь о новгородской элите, показательно казненной победителями. Псковский летописец, не отличавшийся симпатиями к новгородцам, писал об этом с содроганием, и было от чего…»

В августе 1471 года в Коростыни подписан новый договор между Москвой и Новгородом. Согласно ему, Новгород обязывался прекратить любые отношения с Литвой: «…А бытии нам от вас, великих князей, неотступными ни к кому… Мы отчина ваша».

«Несмотря на сохранение вече, посадников и боярских вотчин, договор означал полную ликвидацию внешнеполитической независимости республики и судебно-административное подчинение власти Москвы», – отмечает Сергей Трояновский.

Финалом стало противостояние, обозначенное в истории как Московско-новгородская война 1477–1478 годов. Сопротивление новгородцев возглавила Марфа Борецкая. Новгородское войско в конце ноября 1477 года подступило к Новгороду, но не пыталось его штурмовать. На попытку Новгорода договориться Иван III отвечал: «Знайте же, что в Новгороде не быть ни вечевому колоколу, ни посаднику, а будет одна власть государева… как в стране Московской».

К.В. Лебедев. Марфа Посадница. Уничтожение новгородского веча. 1889 г.

А.Д. Кившенко. Отправка Марфы Посадницы и вечевого колокола в Москву

В итоге новгородцы не решились воевать и сдались на милость победителя. Москва, прежде всего, уничтожила две самые ненавистные ей новгородские «выдумки». Вечевой колокол, созывавший когда-то всех здешних республиканцев на общее собрание, власть «арестовала», а единственную на всю Русь католическую церковь разрушила. В летописях уничтожение храма объяснялось «благочестивым сознанием русских», приписывалось «чудесному действию в наказание за то, что он (католический храм. – С. Г.) православной церкви Святого Иоанна Предтечи и что на внешней стороне храма были с целью отвращения русских написаны образа Спасителя и некоторых святых».

Московские власти расправились и с «изменниками» – сторонниками новгородской независимости. Земли Марфы Борецкой конфисковали, ее с внуком Василием Федоровичем Исаковым сначала привезли в Москву, а затем выслали в Нижний Новгород, где постригли в монахини под именем Марии в Зачатьевском монастыре, в котором она и умерла в 1503 году. По другой версии, Марфа умерла или была казнена по дороге в Москву в селе Млеве Бежецкой пятины Новгородской земли…

Новгородских землевладельцев выселили в другие земли, а их владения роздали московским дворянам. Однако дух новгородской вольницы все равно сохранялся. Именно это, как считают историки, стало поводом для неслыханного опричного погрома, устроенного в 1570 году по приказу Ивана Грозного. В самом городе, по всей Новгородской земле были замучены тысячи людей, разграблены церкви и монастыри, деревни и села пришли в запустение…

«В литве враждебной грустный странник»

Воеводу Андрея Курбского, сподвижника царя Ивана Грозного, сбежавшего от него в Литву и перешедшего в стан его противников, исследователи нередко называют одним из наиболее «высокопоставленных перебежчиков» в российской истории. Нередко его считают «диссидентом номер один» и первым политическим эмигрантом.

Военную карьеру молодой князь Курбский начал во втором походе Ивана IV против Казанского ханства. Сражался в звании стольника, а вернувшись, стал воеводой, в 1551 году уже командовал полком правой руки, когда русская рать на Оке ожидала татарского вторжения. Примерно тогда же Курбский начал выполнять личные поручения Ивана Грозного.

Храбрости и стойкости Курбскому было не занимать: в 1552 году в боях с татарами был ранен, но уже через восемь дней присоединился к новому походу на Казань. Там во время отчаянной битвы снова ранен, его поначалу даже сочли погибшим… И снова быстро встал в строй. В 1554 году участвовал в подавлении восстания казанских татар, два года спустя – в подавлении мятежных черкесов и в защите южных рубежей Московского царства от крымского войска…

Вскоре после этого Иван IV сделал Курбского боярином, а вскоре началась Ливонская война. В начале боевых действий Курбский вместе с Петром Головиным командовал сторожевым полком. Затем назначен первым воеводой первого полка, возглавив авангард русской армии. Кампания оказалась успешной – было захвачено около двух десятков ливонских городов.

П.В. Рыженко. Портрет А. Курбского

Но война затягивалась, русской армии приходилось все тяжелее. В 1560 году Иван Грозный поставил Андрея Курбского во главе действовавшей там армии и одновременно назначил воеводой в Юрьев (ныне – Тарту). Курбский нанес ливонцам несколько поражений, затем успешно сражался против вступивших в войну за Ливонию польско-литовских войск. Однако затем военная удача отвернулась от него: в 1562 году литовцы разбили отряд Курбского.

…У каждого, решившегося сделать роковой выбор в пользу измены, всегда есть точка невозврата. То есть до этого мгновения ситуацию еще можно обратить назад, а после – дороги назад уже не будет.

Историки до сих пор не могут ответить на вопрос, что именно подтолкнуло Курбского к подобному шагу. Ведь после неудачи под Невелем он сохранил свой пост, и даже когда приближенные князя начали попадать в опалу, Иван Грозный не предъявил Курбскому никаких претензий, тем не менее воевода решился на бегство из России.

Более того, как считают некоторые историки, в ходе предварительных переговоров Курбский, дабы подтвердить неприятелю твердость своих намерений, раскрывал ему сведения о передвижении русских войск.

30 апреля 1564 года Курбский со свитой покинул Россию и перешел литовскую границу. Семья Курбского в России подверглась гонениям, некоторых его родственников, по свидетельству самого Курбского, Иван Грозный «поморил». Мать, ребенка и супругу Курбского заточили в крепости, где последняя умерла «от тоски». Судьба старшего отпрыска Андрея Михайловича покрыта тайной, а позже стала объектом для различных исторических спекуляций.

Великий князь литовский и король польский Сигизмунд Август пожаловал Курбскому во временное пользование обширные владения в западнорусских землях: город Ковель с замком, а также несколько поместий. Три года спустя имущество оформили в наследственную собственность семьи Курбских. Уже в 1564–1565 годах беглый князь участвовал в боевых действиях с Россией на стороне польско-литовских войск, в том числе в осаде Полоцка и в опустошении Великолуцкой провинции.

Но прославился все-таки Андрей Курбский не военными делами, а перепиской с Иваном Грозным, которую он вел из Литвы. Уже много лет ее изучают ученые, она упоминается в вузовских и даже школьных учебниках.

Сразу после бегства Курбский отправил Ивану IV письмо, в котором упрекал своего бывшего патрона в многочисленных грехах по отношению к верным подданным: «Избиенные тобою, у престола Господня стояще, отомщения на тя просят; заточенные же и прогнанные от тебя без правды от земли к Богу вопием день и нощь!»

Царь отвечал бывшему подданному в язвительной манере, дав понять, что все его оправдания ничтожны. Он тщательно отвечал на каждый обвинительный тезис оппонента, зачастую либо дословно цитируя, либо пересказывая послание Курбского. И если Курбский утверждал, что Грозный не соответствует идеалу правителя, тот, наоборот, задавал вопрос: а само-то Курбский (и подобные ему) близки к идеалу подданного? Царь упрекал Курбского: «Ты же, тела ради, душу погубил еси, и славы ради мимотекущия, нетленную славу презрел еси, и на человека возъярився, на Бога возстал еси».

В.М. Васнецов. Иван Грозный

Иван Грозный противопоставлял Курбскому его же верного слугу Василия Шибанова, который, согласно преданию, доставил в Москву и передал Грозному письмо своего господина. Мол, Шибанова не испугали ни мучения, ни даже смерть: «Он свое благочестие соблюде, пред царем и пред всем народом, при смертных вратех стоя, и крестного ради целования тебе не отвержеся, и похваляя всячески умрети за тебе тщашеся».

Курбский уповал на грядущий Страшный суд, на котором все неправедные дела нечестивого правителя ему точно припомнят. Курбский отмечал: «И да будет ти, царю, ведомо к тому: уже не узришь, мню, в мире лица моево до дня преславного явления Христа моего». Иван Грозный высмеивал Курбского: «Лице же свое показуеши драго. Кто же убо восхощет таковаго эфопъскаго („бесовского“. – С. Г.) лица видети?..»

Андрей Курбский прожил в чужих землях почти два десятилетия, занимался переводом святоотеческих текстов на русский язык. Кстати, в историю Речи Посполитой он вошел как активный защитник православия. В XVI веке там начались гонения на православную веру, и он заступался за единоверцев, помогал с изданием религиозных текстов. А еще он написал свою знаменитую «Историю о великом князе Московском», в которой обвинял Ивана Грозного в деспотизме, жестокости, в том, что он творит в России бесчинства. Курбский считал, что всему виной злые советники, которые сопровождали царя на протяжении всей его жизни.

Мол, еще в детстве, когда Иван остался без отца, пестуны и «ласкатели» поощряли в нем дурные наклонности. Алексею Адашеву и священнику Сильвестру из Новгорода на время удалось «исправить» царя разумными советами, направить его на добрый путь и тем доставить славные победы русскому оружию. Но вскоре появились злые советники, похожие на детских воспитателей Грозного: как и те, эти стремились утвердить свое влияние на царя, поощряя его страсти…

Современный историк Владимир Соловьев обращает внимание на слова Андрея Курбского, обращенные к Ивану Грозному: «Ты затворил царство русское, сиречь свободное естество человеческое, словно в адовой твердыне. Кто поедет из твоей земли в чужую, того ты называешь изменником, а если поймают его на границе, ты казнишь его разными смертями».

При этом Владимир Соловьев подчеркивает: «Возможно, Курбский и впрямь подошел бы на роль героя и борца за идею, если бы не одно но: он взял с собой из России с десяток приверженцев и слуг и фактически бросил на произвол судьбы собственную семью, обрек на верную смерть мать, беременную жену, сына и братьев. Все они погибли».

Умер Курбский в собственном замке Ковель в мае 1583 года. Его тело погребли на территории монастыря Святой Троицы возле его духовника, отца Александра…

Да, Курбский изменил Ивану Грозному, но изменил ли он родине? И можно ли ставить знак равенства между изменой правящему царю-тирану и изменой Отечеству? Вопросы вечные, на которые нет однозначного ответа.

«Ставят в заслугу царю Ивану Васильевичу, что он утвердил монархическое начало; но будет гораздо точнее, прямее и справедливее сказать, что он утвердил начало деспотического произвола и рабского бессмысленного страха и терпения, – отмечал историк Николай Костомаров. – …Нам советуют не доверять Курбскому и другим писателям его времени насчет злодеяний Ивана. Не отрицают, впрочем, фактической действительности казней, совершенных им: это было бы чересчур произвольно при собственном сознании тирана… Мучительства производили бегства, а не бегства и измены возбуждали Ивана к мучительствам. Те доводы, которые приводит Курбский в свое оправдание, имеют характер общечеловеческой правды…

Если в личности Курбского можно указать на что-нибудь черное, то никак не на бегство его в Литву, а скорее, на участие в войне против своего бывшего отечества; но это происходило именно оттого, что, как мы сказали, московские люди, даже лучшие, были слуги, а не граждане. Курбский был преступен только как гражданин; как слуга – он был совершенно прав, исполняя волю господина, которому добровольно обязался служить и который его, изгнанника, принял и облагодетельствовал.

Мы не думаем, чтобы вообще у бежавших в те времена в Литву московских людей были какие-нибудь идеалы в Литве. Им просто становилось почему-нибудь дурно и опасно жить в Московском государстве, и они бежали из него; бежать в Литву им было и ближе, и подручнее, чем в другое государство: и язык, и обычаи там были для них ближе, чем в иной земле, и принимали их там радушно; как люди служилые они в Литве видели для себя службу, только служба там казалась польготнее, особенно после того, как почему-нибудь в Москве служба становилась им чересчур тяжела».

В разные времена менялось отношение к Андрею Курбскому. Чем хуже отношение к Ивану Грозному, тем больше появлялось сочувствия по отношению к Курбскому: мол, такого греховного, жестокосердного, коварного царя, в котором нет ничего человеческого, не грех и предать. Недаром в поэме декабриста Кондратия Рылеева «Курбский» есть такие строки: «В Литве враждебной грустный странник, // Позор и слава русских стран, // В совете мудрый, страшный в брани, // Надежда скорбных россиян, // Гроза ливонцев, бич Казани…»

Чем лучше становилось отношение к Ивану Грозному, тем более отвратительным и мерзким воспринималось изменничество и предательство Андрея Курбского. Когда во времена правления Сталина Иван Грозный самим вождем «утвержден» на роль практически идеального правителя, Андрей Курбский стал его антиподом – «эталонным предателем». «Образ Курбского был мобилизован сталинской пропагандой и растиражирован в кинематографе, театральных постановках, на страницах литературных произведений и школьных учебников», – отмечает историк Александр Филюшкин.

Образ А. Курбского в фильме С. Эйзенштейна «Иван Грозный» (актер М.М. Названов)

В 1942 году опубликована пьеса писателя Осипа Брика «Иван Грозный», где Курбский выступал антигероем, который не только сам предает, но еще и склоняет к измене других… И не случайно в фильме Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный», первая серия которого вышла в 1944 году, образ Курбского вобрал в себя все виды предательства: кроме того, что совершил воинскую измену, он предал друга – Иоанна Грозного, с которым был единомышленником с юных лет, возжелал жену друга – царицу Анастасию, предал верность сыну друга, которого обязался хранить и беречь. И наконец, в финале сценария он предал и своего нового господина – польского короля…

В совершенно забытом ныне романе-трилогии Валентина Костылева «Иван Грозный», удостоенном в 1947 году Сталинской премии II степени, тоже не обошлось без образа изменника Андрея Курбского. Он изображен трусом и истериком, который страшно боится, что его выдадут Москве, и его презирают даже поляки и литовцы, которым он ревностно служит… А в школьном учебнике истории СССР под редакцией академика Анны Панкратовой, вышедшем в 1951 году, Курбский вообще звучал очень по-современному, представая неким аналогом генерала Власова. Утверждалось, что его назначили в Литве командующим одной из армий, действовавших против России. Хотя на самом деле никакой армией Курбский не командовал.

«Власти пропагандировали, причем и на уровне школьного образования, ненависть к изменникам, необходимость борьбы с ними любыми средствами, – объясняет ситуацию Александр Филюшкин. – Для этого и пригодился Курбский – его роль преувеличивалась, а факты биографии искажались и передергивались».