Кмель

В масштабах улицы света фонарика явно не доставало, но в пристрое конюшни горел свет, а значит, у меня есть хоть какой-то ориентир.

Раньше там была летняя кухня, где готовили скотине – одно время по соседству с лошадьми проживали ещё и овцы. Но количество лошадей постепенно сократилось с пяти голов до двух, а овец и вовсе съели. Таким образом, надобность готовить непосредственно в конюшне отпала и в подсобке поселился Лучиан, заменивший дедушку на посту лесхозовского конюха. Печь была, оставалось раздобыть стол, стулья и нары, всё это конюх смастерил едва ли не за день. В качестве подарка на новоселье бабушка пожертвовала новосёлу старый половичек и гобелен с изображением стыдливого оленя. Что оленю стыдно, сказал дедушка. Дескать, потому, что с рогами. И почему-то красноречиво погрозил бабушке пальцем.

Короче, получилась вполне жилая комната. Одна беда – зимой подсобка быстро выстужалась, но от бабушкиных предложений перезимовать в их избе, Лучиан всякий раз отказывался. Говорил, что по ночам сильно храпит и матерится – хоть и по-молдавски, но громко.

Пару лет назад к гагаузу приезжала жена. Дело было в декабре, перед самым новым годом, во время первой же ночёвки она простудилась и померла в районной больнице от двухсторонней пневмонии прямо в новогоднюю ночь. Поскольку никто её не знал, конюх хоронил жену в одиночку. И вот как, скажите, этот беглый олух мог получить такой козырный участок прямо вблизи от центральной аллеи? Тайна тайн!

– А чё, молодец! – похвалил сослуживца дедушка. – Стало быть, не зря кнутом то размахивает! Девка можно сказать с неба рухнула и прямиком на почётное место! Её вообще хоть кто-нибудь видел?

Оказалось, нет.

За полчаса я добрался до родника. Набрал в ладони из хрустальной струи, ополоснул лицо, сделал пару глотков. Дорожка получилось, что надо! Голливудский бульвар в снежном варианте! А раз так, значит, растает. Как не размахивай лопатой, сколько сил и умений в него не вкладывай, всё равно растает! Голливудский бульвар помноженный на уральские снега равняется нолю.

Домой не хотелось, работа меня раззадорила – что угодно, только не в кровать. Я посмотрел на почерневшие от времени, покрытые мхом и плесенью, брёвна конюшни, на просевший, полуразрушенный фундамент, на покосившуюся крышу и вдруг отчётливо ощутил необходимость зайти вовнутрь и, что, если я этого не сделаю, всё, что случилось здесь со мной прежде, потеряет всякий смысл. Как такое может быть, подумал я, что за всё это время я вообще ни разу не переступил порог конюшни?

С лязгом отъехала чугунная щеколда на воротах дома, кто-то вышел на улицу с фонарём в руке. Знакомая фигура, слегка запрокинутая назад голова, рука, поправляющая выбившуюся из-под пухового платка, прядь. Мама.

– Сенечка! Ты где?

– Я на роднике! Не волнуйся, отнесу Лучиану тулуп и вернусь!

– Только не задерживайся, ладно? Поздно уже!

– Хорошо, мама! Я скоро!

От наших голосов содрогнулись окрестности. Разговор этот был теперь так же неуместен, как звук работающей бензопилы или праздничный салют! Наши ласковые пожелания друг другу в этой морозной тишине могли иметь для данного кусочка пространства катастрофические последствия и то, что ничего вокруг не рухнуло, не взорвалось и не исчезло с лица земли, ещё ни о чём не говорило! Если бы в следующее мгновение из темноты появилось некое существо, олицетворявшее вечное равновесие земли и небес и бросилось бы на меня с кулаками, я бы не удивился!

Но вместо ночного монстра появился гагауз. По благодушному выражению его лица, я понял, что конюх только что поужинал и готовился ко сну. При том, что одет Лучиан был по-домашнему: в свитере, брюках-галифе и шерстяных носках, весь его разомлевший малогероический облик был по-прежнему увенчан всё тою же бесформенной шапкой с растопыренными ушами.

– А ну-ка, стоять, ни шагу вперёд! – крикнул гагауз и, раскрутив над головой воображаемый хлыст, с оттяжкой ударил им по снежному бортику, в каком-то сантиметре от меня!

– Это я, дядька Лучиан. Деда Сёмы и бабы Юли внук!

– Чей внук? – не понял конюх.

– Чей, чей – сволочей! – низким голосом сказал я. – Чёрт бы тебя побрал!

Было весело. Если, конечно, он серьёзно. А он, похоже, серьёзно. Раз хлыстом то размахивает!

Пришлось посветить фонариком себе в лицо.

– Ночной дозор! – Я продолжал разговаривать «на низах». – Дайте пройти проход!

После этого мы зашли в конюшню, где я, разумеется, не увидел ничего нового. Парадигма, освобождённая от узды и прочей опеки, меланхолично таскала сено из яслей, глаза её слипались и она в любой момент готова была рухнуть на пол и проспать так до Судного Дня, когда их лошадиный создатель придёт на смену нашему – человеческому!

Видно, кобылка живо представила себе, какие преференции сулит ей подобная хреновация, потому, что, скопив остаток сил, она испустила радостный звук и звук этот совсем не походил на конское ржание.

В дальнем углу конюшни светила тусклая лампочка. Было как-то мрачно, муторно и неприлично чисто. В конюшне явно не доставало запахов навоза и конского пота. А уж это, как мне казалось, обязательный атрибут правды лошадиной жизни.

Конюх исчез. Я легко обнаружил дверь в подсобку и без приглашения перешагнул порог.

Настенный олень, не в пример своей дальней родственнице был бодр и статен, я вспомнил времена, когда он обитал на стене хозяйской спальни и весело цокал копытами в такт дедовой гармошке. Рядом с гобеленом висела, приколотая на булавку чёрно-белая фотография женщины в длинном старинном платье. Рот её был слегка полуоткрыт, а глаза, наоборот, закрыты, да так плотно, будто навсегда. Девушка то ли улыбалась, то ли плакала, то ли пела песню. И я почему-то подумал, что, если это песня, то – последняя.

Огонь в печке почти догорел. На плите, источая ароматы казённого дома, стояла, накрытая полотенцем, кастрюля с гороховой тюрей.

– Это ваша жена?

Он сначала потянул за вожжи, потом со всего маху наотмашь рубанул воздух воображаемым хлыстом. Мне показалось, будто я услышал характерный свист, разрезающей воздух плети.

– Как её звали?

Конюх сделал вид, что не услышал.

– Как её звали? – спросил я уже более настойчиво.

– Дора.

Я сел на табурет, стоявший возле самого входа. Дальше небезопасно, следующий удар хлыста мог пройтись уже по моей спине!

– Супу не дам, – на всякий случай предупредил конюх. – Тут у меня ровно на три дня.

Он, конечно, говорил нечисто. С акцентом. Но акцент его был довольно странным или, точнее, трудноопределимым, ибо не носил какой-то определённой национальной окраски. Так, например, мог говорить коренной житель морского дна или горной вершины, волею случая оказавшийся среди нас. Может, когда мы говорим про человека, что он «козёл», мы неосознанно подразумеваем именно это?

Я всё смотрел на фотографию, как прикованный. Что мне отказали в супе, это, конечно несправедливо, но есть вещи и поважнее. Не для меня. Для него. И он, конечно же, понимает, что я это понимаю. А, если это так, то я для него враг, ведь у меня есть точное знание о том, что он представляет из себя на самом деле.

Я смотрел на фотографию и испытывал непреодолимое желание или разбудить девушку или хотя бы допеть её последнюю песню вместе с ней! Почему? Потому, что он этого не сделал, вот почему!

Пауза опасно затянулась. Он налил в чайник воды из ведра и, убрав кастрюлю, поставил его на все ещё горячую плиту. Достал из шкафчика две алюминиевые кружки и пару булочек, которые, видимо, купил во время сегодняшнего путешествия в райцентр.

В помещении, несмотря на истопленную печь, и правда, было холодно. Похоже, чай для Лучиана не столько забава, сколько спасение.

– Как вы терпите, – спросил я у него. – Как не замерзаете тут? На вашей родине, наверное, каждый день солнце?

– Когда как… – уклончиво ответил гагауз и разлил по кружкам заварку. – Да и какой прок в солнечном свете, если ты слеп словно крот!

За чаем он слегка разомлел и немного рассказал о своём прошлом. Как работал на племзаводе, где впервые ощутил тягу к лошадям. Как выращивал виноград и персики в родительском саду. Как схоронил родителей и долго потом не решался переступить порог отчего дома. Поэтому спал в конюшне с лошадьми, отчего к моменту встречи с Дорой окончательно провонял навозом. Может, именно поэтому Дора и обратила на него внимание?

Мне не понравился его рассказ. Будь во всём этом хоть намёк на шутку, это можно было бы стерпеть. Но беда в том, что Лучиан говорил серьёзно! Значит, будет и дальше нести привычный вздор и водить меня за нос, а, если я взбрыкнусь, снова начнёт размахивать своим дурацким хлыстом!

Что ж, мне не оставалось ничего другого, кроме, как дежурно поблагодарить хозяина за угощение и отправиться восвояси.

– Хочу тебе кое-что показать! – окликнул он меня уже на пороге. – На ночь глядя – лучше не придумаешь!

– А ты уверен, что мне это интересно?

Похоже, чувак решил меня слегка попугать! Я видел, как дьявольским светом блеснули его глаза.

– Был сегодня на кладбище, – не обращая на мои слова никакого внимания, сказал Лучиан. – Увидел кое-что. Думал, показалось. Но на фотке вышло то же самое.

Лучиан вынул из кармана мобильник, и это было настолько неожиданно, как если бы он достал оттуда косметический набор или дамский веер! Отыскав в камере телефона нужный снимок, он протянул мне трубку.

Как ни пытался я сохранить невозмутимый вид, как ни пытался удержать ровное дыхание, ничего не вышло. Руки мои заметно задрожали и я даже испортил воздух. Я и трубку то взял не сразу, боялся, что меня или поразит молния, или поглотит земля. Вдобавок ко всему за стеной слабо, видно, сквозь сон, заржала Парадигма, отчего мне стало совсем уж не по себе.

Я почувствовал, как к горлу медленно подступает дурнота, словно я оказался на краю пропасти и почва стремительно ускользает из-под ног. Невольно укрупнив кадр, я уже более отчётливо разглядел полустёртые буквы:

Изосим Петрович Радужкин 1975 – 1995 г.-г.

Это означало, что захоронение было произведено пятнадцать лет назад.

2.Екатеринбург. Муравель

Какой же это был удивительный лес! Кажется, тут росли все деревья, кусты и травы, существующие в мире! Но удивительнее всего, что и я был деревом, а ещё кустом и травой тоже! Иными словами, я был равноправной и неотъемлемой частью этого огромного живого сообщества и все об этом знали, как и я всё знал о каждом!

– Ты видел, – обратился ко мне куст, произраставший рядом, – а ведь ещё вчера она участвовала в наших милых бесчинствах!

Куст был сплошь покрыт весёлыми розовыми цветами, от него за версту несло аптекой.

– Кто «она»?

– Сусанна… Столетняя пихта с рыжими подпалинами. Никто лучше, чем она не играл в «ёлочки-пенёчки». Посмотри – за ночь срез на пеньке сплошь покрылся смолой!

Дальше куст спел:

– На поленьях смола, как слеза!

– Беда настигла не одну Сусанну, – встрял в наш разговор кто-то третий. Возможно, это был Иван-чай с обочины лесной тропинки, той самой, что петляла вдоль дедовой изгороди, всякий раз возникавшей при воспоминаниях о моём далеком детстве. – Есть достоверные сведения, что за пять тысяч вёрст отсюда нынешней ночью целиком сгорел целый лесной массив.

– Семенихин бор? – спросил я.

– Точно, – сказал Иван-чай и тут же высказал мне претензию. – Я знаю, вы думаете, я – сорняк! Я это чувствую! Прекратите немедленно! Никакой я не сорняк, а самый что ни на есть настоящий Подсолнух! А если вы по прежнему будете сомневаться в моей родословной, я пожалуюсь самому Муравелю!

Меньше всего хотелось спорить. И уж тем более, с Муравелем! Тем более, что даже при таких новостях настроение было относительно приподнятым, никакая беда не могла нарушить всеобщей гармонии леса, каждое мгновение, каждый вздох казался тут бесценным подарком судьбы! Если бы не этот крутой вираж, в который с грохотом и лязгом вошёл наш скорый!

Проснулся я в сидячем положении и это вполне объяснимо, ведь я только что тянулся к солнцу. Впрочем, в купе кроме меня никого не было, поэтому всё нормально – спи хоть вниз головой. Да и в любом случае – кому вообще придёт в голову просыпаться среди ночи, когда стук колёс и мерное покачивание вагона так сладко укачивают тело и успокаивают душу?

Сны, вроде этого, когда я видел себя деревом, животным или даже насекомым снились мне нечасто, но всякий раз, когда они мне снились, проснувшись, я уже больше не мог заснуть. Горестное послевкусие, которые они оставляли, надолго отравляло мне моё реальное существование и сильно напоминало похмелье. Сами посудите, что хорошего в том, что ты пенёк с неугасающей фантомной болью по утраченной кроне и стволу?

Провалявшись ещё полчаса, я, наконец, встал, умылся и сделал себе стакан кофе. Скоро рассветёт, а там и Екатеринбург – конечная цель моего маршрута.

«Настоящий подсолнух!» Очень похоже на «настоящий полковник»! Да и всему прочему есть вполне разумное объяснение: «Я еду на экологический форум «Зелёный Шатёр». И вообще, это моя работа. Если ты каждый день занимаешься многочисленными вопросами по благоустройству лесов, холмов и гор, почему бы тебе самому время от времени не пускать корни и не обрастать мхом? Тем более, если ты за сравнительно короткий служебный век достиг столь высокого признания, что тебя в качестве хедлайнера отправляют к «чертям собачьим», да ещё и оплачивают целое купе!

Люди, между тем, начинали просыпаться. По ушам дрелью прошёлся пронзительный детский плач. Возможно, ребёнку приснилось, что он пустышка, угодившая в беззубую пасть плешивого монстра в подгузнике? Ребёнок плакал так неистово, что хотелось выброситься из окна!

Слегка подняла настроение рыжая проводница, сообщившая мне о там, что «будем через час». «Сусанна» прочитал я на бейджике, прикреплённом к лацкану её форменной тужурки.

– Бельё можете не приносить, – дежурно сообщила девушка, возвращая мне билет. Я едва разбирал, что она говорит, отчаянный вой юного путешественника из соседнего купе напрочь заглушал её голос. – Я потом сама его заберу.

Для пущей убедительности девушка продемонстрировала мне, как она это сделает.

– Здорово, – похвалил я её. – Только, прошу, сначала заберите ребёнка!

Кое-как позавтракав с подушкой на голове, я поудобнее устроился на диванчике и стал смотреть в окно. Стук колёс действовал на меня как флейта на кобру, я готов был слушать его вечно. Вот бы и прожить так всю жизнь – просто мчатся куда-то без особой надобности и лишних переживаний, без долгов, привязанностей и прописки!

Как же давно я не ездил этой дорогой! Буквально – дорогой жизни. Многочисленная родня, включая бабушку и дедушку, озера, на которые мы с отцом ездили на рыбалку по несколько раз в году, и даже наш загородный дом – всё это находилось именно здесь, на этом участке пути длинною в сто километров и семнадцать лет моего детства. Вот здесь, возле этой каменной головы с непричёсанной берёзово-рябиновой растительностью я специально закрываю глаза. Считаю до двадцати, и перестук колёс становится более отчётливым и гулким – это значит, поезд въехал на узкий мост-виадук. Я снова считаю и ровно на счёт «30» вагон снова обретает твёрдую почву. Не открывая глаз, я со стопроцентной уверенностью могу утверждать, что в этот самый момент за окнами пролетает пьяное село с покосившейся колокольней и такими же кривыми избами, где над каждой крышей на кривом шестке восседает свой персональный кривой петух. А там станция «51 – ый километр» с крохотным вокзальчиком, где поезд обязательно на сколько-то задержат и этот вокзальчик, чёрт бы его побрал, успеет надоесть до такой степени, что захочется разнести его на мелкие кусочки! И только ты решишь выскочить на перрон размять ноги, как состав тронется и потянутся, сменяя друг друга, многочисленные озёра и протоки, те самые, где мы с отцом со всем нашим огромным рыболовным опытом не поймали ни единого сазана, окуня или даже маленького карася!

– Ке-ки-ре-ки! – Криво пропоёт тебе на прощанье кривой петух с отчётливым местным акцентом.

А между всеми этими неизменными объектами детства – лес. Безбрежный и величественный. Суровый и насмешливый. Притягательный и пугающий. Всякий! Он – главный связующий элемент в моём постижении действительности! Если и можно о чём-то сказать в жизни, что это – там, то это лес, потому, что всё новое, таинственное и непостижимое, всё – в нём, нужно лишь набраться смелости и ступить на эту еле различимую дедову тропу, ведущую в самую его глубину, в мир, полный страхов, шёпотов и надежд!

Постучав, в купе снова вошла Сусанна. Извинившись, что-то там подкрутила, чем-то щёлкнула, что-то подправила. Орало-мученик к тому моменту взял небольшой тайм-аут и можно было слегка расслабиться.

– Послушайте, – остановил я девушку на выходе, – вы часто ездите этим маршрутом?

– Ну да, и этим тоже… – Проводница с любопытством посмотрела на меня. – И вы?

– Когда-то да, – сказал я. – Очень давно.

– А в чём вопрос?

У меня что-то забренчало в груди. Что это такое, я до сих пор не пойму. Когда вот так бренчало, было слышно на километр! Это очень неудобно! Из всех женщин, с которыми я когда-либо общался в своей жизни, только единицы вызывали во мне эту гадость и неважно, сколько длилось наше общение – год, час или минуту. С такими никогда ничего нельзя знать наперёд, это вам не железнодорожная ветка с кривыми петухами и километровыми столбиками на обочине! Сусанна, конечно же, услышала этот странный звук, исходящий из-под моих рёбер, но только это её совсем не смутило. Поездишь на поездах с её, и не такого наслушаешься!

– По-вашему, пейзаж за окном не сильно изменился?

Я по привычке форсировал звук и от этого выглядел ещё глупее!

– Сильно, – сказала проводница. – Так многие считают. Сейчас подъедем ближе к городу, сами увидите.

– Увижу что?

– Километры окончательной Пустоты!

Её окликнули.

– Я сейчас! – Сусанна сделала кому-то знак рукою. – Положите пока на полку, рядом с титаном…

– Какой пустоты?

Я собирался встать, не сидеть же дальше в присутствии девушки, незаслуженно обратившей внимание на человека-побрякушку. Но в этот момент поезд тряхнуло и я против своей воли принял исходное положение.

– По мне пустота бывает двух типов: временной и окончательной. – Сусанна, похоже, плевать хотела на мой конфуз! Мне показалось, что именно в этом и состоял её визит – сообщить самонадеянному идиоту о наличии некой глобальной мировой проблемы, о которой он и понятия не имеет! – Вторая куда хуже. Почему?

Я кивнул – почему?

– Это значит, что в таком месте уже больше никогда ничего не будет!

– А что было? – не унимался я. – Просто хочу оценить масштаб ущерба.

– Да много чего. Лесопарковая зона была. С деревянными идолами и родниками. Старинный пруд с лодочными гаражами. А чуть подальше от дороги столбчатые базальтовые скалы – уникальное природное образование! Забыли?

– Помню, как же… – соврал я. – А скалы то им чем помешали?

– Вот и я думаю – чем? – Девушка забавно поправила рыжую прядь, слегка откинув при этом голову. Совсем, как моя мама когда-то. – Так что, добро пожаловать в окончательную пустоту, господин, как вас там…

– Пустозвон, – подсказал я.

– Звучит не очень-то, – улыбнулась Сусанна. – Но вам виднее.

У неё снова что-то спросили и она ушла, осторожно прикрыв за собою дверь.

«Пустозвон – это хорошо – подумал я. – Прям, лучше не скажешь. И как только мне это раньше в голову не приходило!»

Так оттого и не проходило, что «Пустозвон»!

Я внимательно наблюдал за тем, что происходит за окном, стараясь не упустить чего-то главного. Девушка была права – пустоты на подъезде к городу, было предостаточно, но вот судить о том, насколько она окончательная, мне было сложно. Одно очевидно: никаких признаков строительства я не обнаружил. На данный момент выходило, что кто-то просто стёр часть окружающего ландшафта ластиком и, видимо, получил от этого животное удовольствие.

Вскоре начались промзоны, мастерские, пакгаузы, депо – эти объекты я хорошо помнил. До вокзала минут десять, самое время «паковать чемоданы».

Выходя из вагона, я собрался было поблагодарить Сусанну за полезную информацию, но рыжая проводница в этот момент была всецело занята ворчливой старухой и её вещами, той самой старухой, что, навечно заблокировавшись в туалете, лишила пассажиров, проснувшихся после меня, возможности не только принять утренние процедуры, но и совершить естественные отправления. Хорошо, что в поезде много вагонов!

– Будешь ещё так орать, – пообещала добрая бабушка громкоголосому дитяти, – башку оторву!

Судя по растерянному взгляду родителей, обещание это оставило в их душах пустоту второго типа.

На привокзальной площади меня встречала миловидная, но сильно молчаливая девушка – то ли пресс-атташе, то ли сотрудница Центра по общественным связям, я этого так и не понял. Звали девушку Валентина. Было странно возвращаться в родной город в качестве гостя, да ещё и почётного. Странно и… обидно. Вот уж не думал, что могу почувствовать ревность по отношению к прошлому себе!

Валентина проводила меня до отеля, вручила карту гостя и регламент мероприятий. Она и сама действовала строго в соответствие с предписаниями начальства – любой вопрос личного свойства воспринимался девушкой, как личное оскорбление. Вот же, подумал я, насколько мне повезло с проводницей, настолько неудачным оказался выбор сопровождающего. При том, что одна просто прошла мимо, тогда как с этой букой мне, скорее всего, придётся общаться до конца моего визита. Что ж, делать нечего, как бы сказал прошлый я – такова правда жизни. Значит, придётся «закусить удила», вот и всё!

Сегодня – день приезда. Я специально взял билет на утренний поезд, чтобы было побольше свободного времени. Просто погулять по городу, интересно же, что с ним произошло за время моего отсутствия, а это, шутка ли, целых двадцать лет! Мушкетёр двадцать лет спустя. Предложил Валентине составить мне компанию, но девушка, разумеется, отказалась, так как она на службе и у неё полно дел. Да и город, видно, ей порядком осточертел – пока мы ехали до гостиницы, она ни разу «не вылезла» из телефона.

Номер мне понравился, спасибо организаторам. Высокий этаж, отличный вид на центральную часть города. Наскоро приняв душ, спустился в бар выпить чашечку кофе. Пока сидел за столиком, всё думал о предстоящем свидании с родительским домом, именно – с домом, так как отца уже давно не было в живых, а маму забрала к себе сестра. Город изменился неузнаваемо, но дом и двор прежние – в этом я почему-то не сомневался. Сколько раз я видел во сне, как гуляю с собакой, как курю с пацанами, укрывшись в дальнем углу двора между старыми липами и гаражами, как тащу за руку зарёванную сестру и выпускаю в небо раненного стрижа и тот, пролетев несколько метров, замертво падает на каменный козырёк подъезда! Любой похожий звук с тех пор я воспринимаю, как чью-то маленькую смерть!

Иногда объекты моих сновидений путаются и так, как у меня до этого был крайне неблагоприятный день, то получается какая-то несусветная дрянь. Собака курит с пацанами в гаражах, сестра тянет за крыло зарёванного стрижа, а сам я пытаюсь взлететь, и только мне удаётся оторваться от земли, как я тут же стремглав лечу вниз – прямиком на козырёк подъезда! Иногда, в довершение ко всей этой неразберихе, во сне появляется хвостатый дед с бутылью самогона и отправляет меня «к чертям собачьим»!

Что насчёт друзей детства? Тех самых пацанов в гаражах? Были кое-какие зацепки, найти кого-то из них или, скажем, сокурсников по институту не составляло труда – было бы желание. И в этом вся проблема – не вышло бы, как в «перепутанном» сне! Мало того – я боялся, что случайно встречу кого-то на улице или где-нибудь ещё и возникнет необходимость в казённом ритуале «А ты помнишь?» Нет, не помню! Вот именно тебя то и не помню! И ничего, живу, как видишь! Целый Директор Центра экологических стратегий! Что это такое? Честно говоря, я и сам толком не пойму. Для меня главное слово здесь «директор», остальное в процессе постижения!

Выйдя из бара, позвонил устроителям Форума, которые именовали себя не иначе, как «жрецы Храма Зелёного Шатра»! И это понятно, раз есть «Зелёный Шатёр», а именно так называется их профессиональное сообщество, то должно быть и его зелёное руководство и уж это их дело, как себя называть: академики, члены-корреспонденты, консулы, понтифики или вот – жрецы. Последнее определение соответствовало в большей степени ещё и потому, что любое, даже самое рядовое собрание, всегда сопровождалось богатым застольем с дрессированными лешими и вислогрудыми русалками.

– Как добрались, Арсений Васильевич? Как устроились?

– И дым отечества нам сладок и приятен!

– Что вы сказали, простите?

Дёрнул же меня черт отвечать не по уставу! Объясняй сейчас пингвину, что птицы тоже летают!

Я живо представил себе Бориса Борисовича Алёхина, чей голос только что услышал в трубке. Он у нас самый главный и неоспоримый авторитет. Учёный, сенатор, орденоносец и всё такое! Сидит на своём эко-кожаном троне с лавровым венком на голове и думает, как бы поизящней выбить из-под соседа табурет!

– Всё нормально, Борис Борисыч! Вашими молитвами!

– Сегодня вечером банкет в честь открытия форума. Надеюсь, Валентина вас проинформировала?

Понятное дело, куда ж «без банкету»! Без банкету смысла нету! Но это лучше про себя, лучше не озвучивать.

– Тогда до встречи, Зелёный Брат?

Тут я, конечно, погорячился, приветствие прозвучало немного преждевременно, ибо на этот счёт тоже существует свой регламент. Обычно выражение «Зелёный Брат» используется в контексте тесного корпоративного междусобойчика, в момент, когда всей честной компанией овладевает «Зелёный Змий», но до этой стадии, как вы сами понимаете, было ещё пока далековато. Только бы не принял это за издёвку!

Но нет, понравилось!

– Жду не дождусь, когда смогу пожать вашу мужественную руку!

Он – босс. Последнее слово всегда за ним!

Время стремительно приближалось к полудню, а я только-только вышел на старт. Именно вышел – никакого метро и такси. Родину не унесёшь на подошвах сапог, но вот почувствовать её масштаб лучше всего как раз подошвами.

Пока добирался до дома, несколько раз усомнился – туда ли иду. Всё вокруг поменялось до такой степени, что я едва не заблудился в своём же собственном районе, где когда-то мог запросто передвигаться с закрытыми глазами. Буквально!

На перекрёстке, возле которого в глубине двора пряталась моя пятиэтажка, построили Торговый Центр. Нашёл там бар и выпил – с запасом. Теперь я не был так уверен, что двор не перестроили, а дом не снесли. Но даже, если это и так, успокаивал я себя, ничего страшного, просто сейчас на этом месте построили что-то другое, более современное и совершенное. Понятно же, что пространство моей прошлой жизни, пользуясь теорией Сусанны, было временным, как когда-то временным окажется и нынешнее пространство. Остаётся только надеяться, что не окончательным.

Как бы там ни было, мои наихудшие опасения подтвердились – пятиэтажку нашу снесли, а на её месте воздвигли высотку бизнес-класса. Жители же разъехались по всему городу. Об этом мне в доверительной беседе в подробностях поведал местный гопник Баклажан. Имел гопник на вид лет сто, прозвище же своё он получил из-за буквального сходства с сизым овощем. Парня будто накачали насосом и искупали в чернилах. Называть его ещё как-то, кроме как Баклажан, не поворачивался язык.

– А вы давно здесь живёте? – поинтересовался я у «сиреневого брата», протянув ему сто рублей.

– Разве это жизнь? – формально оскорбился Баклажан. А я почему-то подумал, что вот ведь забавно – у французов Жан Вальжан, а у русских Баклажан. – Гляди туда! Мужик показал мне на дом через дорогу. В этом доме на первом этаже когда-то была «Рюмочная», теперь же там размещался линейный отдел милиции. – Вон моя хата – с краю, на пятом этаже, где сгоревший балкон. Там и родился, и женился, и, как говориться, опустился. В смысле – с пятого на первый. Прямиком в горячие объятия участкового Михалыча!

Далее следовала длинная сложносочинённая фраза, сплошь из жаргонизмов. При том, что подобный синтаксис, скорее всего, не имел никакого смысла, его фонетическая составляющая вызывала первобытное восхищение!

– В какой школе учились? – Что-то в его поведении меня насторожило. Я пытался мысленно отмыть человека с купюрой. Но Баклажан никак не отмывался, только хлюпал большим носом и всё крепче сжимал сторублёвку, как, если бы это был билет в рай. – В двадцать третьей?

– Ага. Все шесть лет, от звонка до звонка.

Мы сидели на троллейбусной остановке, где в былые времена собирались местные овощи, среди которых был, например, легендарный славянофил Репка, тот самый, которого когда-то посадил собственный дедушка. Или Костя Виноградов по кличке «Виноградная косточка» умудрявшийся опорожнить ведро бормотухи из овощного перегноя в один глоток! В общем, тот ещё парник! Останавливался здесь только один троллейбус пятого маршрута, а так, как маршрут пролегал через весь город, интервалы в графике движения были огромными, что вкупе с близостью «поливочного учреждения» создавало для братьев-овощей буквально парниковые условия.

Мимо проехала машина ЖКХ с несколькими рабочими на борту. Один из них держал бензопилу, вид у него был такой, будто б парень для начала собирался распилить город, а там, глядишь, и всю землю! Человек в оранжевом жилете – герой нашего времени! Я долго не мог отвести от него восторженного взгляда, было такое чувство, что слегка приподняли занавес и я увидел небольшой фрагмент сценического оформления, позволяющий мне визуализировать всю декорацию целиком.

Понятно, что машина направлялась в Центральный Парк – больше в той стороне ничего нет. Ещё десяток подобных рейдов – не будет и самого Парка! Такое вот современное воплощение «Оранжевой песенки»!

– Ваша фамилия не Суворов? – зачем-то спросил я, хотя ещё недавно дал зарок не ввязываться в дебаты с призраками прошлого.

– Ага, – сказал Баклажан, – Именно что. Наполеон, конечно, лучше, особенно, если коньяк! – Он многозначительно покосился на мой карман, куда я убрал кошелёк. – Я, вроде, вас помню… Вы в школьном театре Омлета играли.

– Гамлета, – поправил я, сетуя на свой поганый язык.

– Ну да… Пить или не пить… Я в шестом тогда был… В выпускном… Короче, спрашивайте про что хотите, только имейте ввиду: все вопросы платные.

– Я что, так похож на Деда Мороза?

Сказал и понял, насколько моя светская фонетика скудна и неуместна в сравнении и с его изумительным звукорядом!

– Да-а, – со вздохом резюмировал сиреневый, – измельчал народ! А ещё Гамлета играл!

Тут он картинно высморкался в ладонь и насухо её облизал, после чего на мгновение превратился в Сашку Суворова, известного в нашей школе под кличкой «Сашка-Соплежуй». Интересен был парень тем, что являлся автором уникальной теории, основанной на процессе циклического перемещения воды в биосфере Земли, спроецированного на жизнь отдельного человека. Звучало это как «Круговорот соплей в человеке». В качестве доказательной базы Сашка предъявлял своё собственное существование, месяцами напролёт питаясь исключительно отходами жизнедеятельности организма и демонстрируя при этом прекрасные жизненные показатели. Эксперимент был признан состоявшимся и неизвестно, к чему бы в конечном итоге привели Сашкины изыскания, если б в один прекрасный день юного вольнодумца не отправили в психушку.