Борька стал есть, как проголодавшаяся собака, давясь и глотая большими кусками, а Авдотья Семеновна зажгла керосинку и, пока поспевал кипяток, рассказывала о себе и о своем муже, вспоминая прежнюю жизнь, когда они жили не так бедно, как сейчас.
– Вот до чего дошли: в одной комнате живем, с хлеба на квас перебиваемся! – говорила она, стоя то у керосинки, которую поставила на плите, то перед Борькой, лохматая и полуголая… – А все потому, что жизнь с каждым днем все дорожает, а жалованье все то же! Да и болеть муж стал за последнее время, на это тоже масса денег идет!.. Ешь, ешь картошку-то… сейчас и кипяток поспеет, чайку тебе заварю!.. Так вот я и говорю: болеет! – продолжала она, присев на кровати и кисло улыбаясь. – А разве можно при нашем положении болеть?!.
От нее сильно пахло водочным перегаром; все лицо опухло от пьянства и беспутной жизни, и лежала на нем печать нужды и постоянного недовольства жизнью. Но Борьке Авдотья Семеновна казалась сейчас бесконечно хорошей – так он был ей благодарен за то, что она его впустила.
После двух стаканов чая, Борьку стало клонить ко сну. Было и поздно, да и тепло и сытый желудок разморили… С согласия Авдотьи Семеновны юноша снял ботинки и куртку и, как сноп, бросился на сундук…
Проснулся, почувствовав сквозь сон, как кто-то сильно тормошит его. И спросонок, да в темноте, не сразу понял, что рядом с ним лежит Авдотья Семеновна, тянувшаяся к нему губами.
– Да проснись же! Экий ты какой! – шептала она, прижимаясь к юноше.
Борька был целомудрен, и женщина смутно еще жила в сознании его. И внезапное появление Авдотьи Семеновны заронило в душу его необъяснимый ужас и отвращение. Он испуганно стал отбиваться, но, видя, что это не помогает, и Авдотья Семеновна становится все энергичнее, выскользнул, как змея, из ее объятий и соскочил с сундука, трясясь всем телом…
Вскочила и Авдотья Семеновна…
– Дурак! – взвизгнула она злобно и стала зажигать лампочку, – чего ты: ошалел, что ли?!. Идиот!..
Борька не отвечал. Толстая и лохматая женщина, облитая желтым светом, казалась ему противной и мерзкой ведьмой…
– Мальчишка! Сопляк!.. – продолжала она, стоя перед Борькой с перекошенным лицом, – ему, идиоту, честь делают, а он… накось тебе!.. Пошел к чёрту! – вдруг крикнула она, сжимая кулаки и наступая, – чтобы духу твоего здесь не было!..
И пока Борька, трясущимися руками, надевал ботинки и курточку, она продолжала издеваться и оскорблять; затем швырнула в лицо ему фуражку и заперла за юношей дверь, сквернословя и чертыхаясь.
Очутившись вновь, так неожиданно, на площадке, Борька даже заплакал. Но что-нибудь предпринять было нужно, и он вышел на двор, разыскал окно сторожки, вызвал стуком дворника, и когда тот, бурча что-то себе под нос, открыл ворота, – быстро побежал по белевшей уже от снега улице…
III
Серый рассвет вползал в город, и на фоне его все предметы казались сумрачными и безнадежно холодными. Снег перестал падать, но небо было закидано тучами, грязными, обрывчатыми, словно тюками дешевой ваты. На перекрестках одиночками стояли пролетки с вялыми, мокрыми лошадьми, с дремавшими на козлах извозчиками… И темными пятнами, как чернильная клякса на сером сукне, торчали посреди улицы фигуры городовых, в накидках, с поднятыми капюшонами.
Борька шел уже полчаса совершенно без цели… Когда вспоминалась фигура озлобленной Авдотьи Семеновны, лохматой, в одной, спавшей с правого плеча, сорочке, юноша нисколько не жалел об утраченном тепле, – до того противны были поцелуи этой женщины, похожие на прикосновение жабы…
Так, незаметно, дошел до Тверской, пересек Страстную площадь и направился к киоску трамвая, думая там укрыться до полного рассвета.
На площади никого не было, но вот дорогу Борьке пересекла чья-то темная фигура, пошедшая впереди, все время оглядывавшаяся. Приглядевшись, Борька распознал женщину, одетую в короткий зимний сак и меховую шапочку. И вдруг женщина замедлила шаги, поравнялась с Борькой и задорно крикнула:
– Молоденький! Пойдем ко мне!..
Борька знал, что есть женщины, которые гуляют ночью по Москве и зазывают к себе мужчин. Знал, как их называют, но вблизи никогда их не видел.
Женщина продолжала идти рядом, повертывая к Борьке лицо, изредка лишь закрывая его от ветра меховой муфтой. Насколько можно было рассмотреть лицо ее – она была молода и красива.
Борька шел молча, неуверенно шагая, косясь на соседку.
– Куда же ты идешь, миленький? – не отставала спутница. – Батюшки: да на тебе пальта нет?!. – вдруг вскрикнула она и остановила Борьку. – Постой: почему же на тебе пальта-то нет?!.
– Нет! – коротко ответил Борька, пожав плечами.
– Да, ведь, холодно… А?..
– Очень!
– А где же ты живешь?..
– Нигде!..
Сказал это просто, страшно просто, и в этой именно простоте вылился весь ужас им пережитого.
Спутница начала еще пристальней рассматривать Борьку.
– Знаешь что, – потянула она его за руку, – пойдем ко мне!
Инстинктивно чувствуя, что может быть в данном случае нужны деньги, Борька решил быть откровенным.