Держать носом на волну

Дмитрий залез в карман куртки, вытащил горсть винтовочных патронов, один бросил на верстак поближе к Олегу, а остальные ссыпал обратно в карман. Тот взял его и, повернувшись к оконцу, стал внимательно рассматривать.

– Пуля-то железная, похоже. А вот и капсюль, «жевело». Ясно теперь, причем тут дрель и твой сон, – Олег посмотрел на Дмитрия, – Да, голь на выдумки хитра. А стрелять, я имею в виду, попадать такой пулей можно?

– Обижаешь, коллега! Пойдем-ка на Свет Божий. Правильно ты понял – рассверлил я отверстия в гильзах под «жевело», а капсюли выбил из охотничьих патронов, ну и порох, конечно. Пулек наделал из прутка металлического и подогнал по калибру. Посмотрим, как они на ходу, – Дмитрий выбрал большой гвоздь, двухсотку, из ящика под верстаком, сунул в карман молоток и, прихватив карабин, друзья вышли за дверь.

Уже окончательно рассвело. Время близилось к полудню, но солнце, цепляясь за край тучи у горизонта, не резало своим светом глаза, а собиралось пройти свой недлинный для этого времени года путь по небосводу, растянув и без того долговязые тени на снегу.

– Скоро спрячется совсем, до января – вот будет веселое времечко! Что скажешь, Мить?

– Ничего, кроме того, что ежели за нами не прилетят к тому времени, то придется нам активизировать свою деятельность – заняться твоим любимым делом, Олежек, – спортом. А не то – без зубов останемся.

– Ну, у тебя точно с головой что-то!

Ответа не последовало. Дмитрий и Олег прошли по направлению к берегу. Там были закреплены два столбика – в рост человека – с переброшенной через них проволокой, на которой летом вялили пойманную рыбу. Дмитрий передал карабин Олегу и вбил гвоздь в правый столб несколькими короткими ударами почти по самую шляпку. Затем взял карабин и отсчитал двадцать широких шагов. Олег шел следом.

Из дневника Дмитрия:

«20 ноября. Неплохо здесь – по крайней мере, пока. Не скучно, – работенка всегда найдется. И главное, никто на пятки не наступает… Не тянет меня что-то к цивилизации, даже в Питер не хочу – культурную столицу нашей Родины. Олежику на днях рассказал случай из прошлого, вдруг вспомнил. Был в отпуске. Ехал в автобусе №80, который обеспечивал разорванную ветку между станциями метро «Площадь Мужества» – «Лесная». Битком, конечно. Девица в очках, с несколькими авоськами в руках, нечаянно касается пакетом лица дамы. Незамедлительно приносит свои извинения: «Простите, пожалуйста, что задела вас по морде».

…К достоинствам уединения, безусловно, относится некоторое количество свободного времени. Его, можно сказать, предостаточно. Даже стишки пописывать начал:

 
Что может быть суетнее, чем день?
Затоптанный толпою горожан,
Спешащих накормить метро прожорливые глотки,
Он рвется из-под ног, стремясь остаться цел,
Раздавленный, разбитый в драбадан,
И только пьяницы жалеют так о нем, что предлагают дню
глоточек водки.
Быть может только моя тень?
 

…Радует, что карабин теперь у нас. Попал, я конечно, вчера в шляпку. Но гвоздь не забил – а только согнул. Ну, это ничего, Олежек был в восторге – обозвал меня Лимонадным Джо. Чудак, право. Я же чувствую, когда попаду. Будто кто-то другой за меня наводит на цель и еще шепчет: «Вот так».

Перевалило за середину декабря. Наши герои уже почти месяц не видали солнца. Зима не баловала спокойной погодой. Часто вьюжило и друзьям приходилось браться за лопаты, чтобы расчистить дорожки к механке и угольной куче. Такая работа не в тягость, радует мышцы.

– Знаешь, Олежик, – Дмитрий остановился, чтобы утереть испарину со лба, – Во дворе моего детства с начала зимы вырастали огромные сугробы, наверное, выше человеческого роста. Их нагребали жильцы, расчищая путь к двуместному деревянному сортиру. А боковые короткие дорожки – к деревянным сараям, ограничивающим двор слева и справа, где хранились дрова.

– С чего это ты вспомнил?

– Не знаю. Просто вспомнилось. Снег под лопатой так же скрипит, как в детстве, и, засмеявшись, добавил, – Люди всегда движутся к какой-нибудь цели. Правда цель, фигурально выражаясь, весьма схожа с сортиром по своей значимости, либо с дровами, конечно же, с сытной и вкусной пищей, деньгами и все в этом духе. Ее можно даже назвать светлым будущим. Редко кто хочет жить в бочке, чтобы смотреть на небо без помех.

– Это ты и про нас?

– И про нас тоже. Мы же расчищаем дорожку к угольной куче! Нет, в детстве было куда веселей!

– От того детства мы ушли далеко, Мить. Нам теперь ближе к его отражению в кривом зеркале, – Олег усмехнулся.

– Это ты про что, Олежек?

– Про старость.

– Оптимист, однако…

Некоторое время оба работали молча. Затем Дмитрий остановился, посмотрел на Олега и с чувством всадил лопату в сугроб.

– Олежик, – сказал он, стараясь не повышать голоса, – Подожди. Остановись. Хочу тебе сказать. Я где-то читал, что люди, теряющие мужество, могут заболеть цингой даже на экваторе. У нас для этой болезни более подходящая широта…

– С чего ты взял, что я теряю?

– Я про нас обоих. У тебя с деснами все в порядке?

– Не совсем. Кровоточат и зубы шатаются, а один вот-вот выпадет.

– У меня тоже. И уже поэтому, мы не имеем права киснуть.

– Конечно, дружище, но от этого риса, кто хочешь – прокиснет. Мы же не китайцы. Я мяса хочу и капусты квашеной! И пива! – заорал вовсю мочь Олег, задрав голову, словно надеясь докричаться до кого-то невидимого на черном небе.

– Не ори, братец. Давай не будем забывать о том, что мы люди.

– Да, ладно тебе! Осточертело! К тому же – это как раз по-человечески, выражать свое несогласие воплем. Впрочем, нас все одно никто не услышит. Ори не ори, – Олег отбросил в сторону лопату и медленно и почти по слогам произнес, – Мяса хочу! – и добавил, понизив тон, – И арбуз.

– А свежих огурцов не хочешь? Они еще корюшкой пахнут, – Дмитрий очень серьезно смотрел на Олега, – Беда, брат, не достать нам здесь арбуза. Вот корюшку, теоретически могли бы изловить летом, но теперь-то зима.

– Корюшка – не огурец, а огурец – не арбуз, – печально вывел Олег.

– Не спорю, но можно без труда представить, что только что съел арбуз, если жуешь огурец. Ведь корка арбузная весьма по вкусу с огурцом схожа, при некотором наличии воображения. Не переживай, скоро лето, наловим огурцов, то бишь корюшки… Заживем!

– Не хочу я здесь торчать до лета!

– Значит – арбузов расхотел? Какой ты, батенька, капризный.

Из дневника Дмитрия:

«17 декабря. … Об этом я люблю думать лежа в постели, когда бессонница вдребезги разбивает тревожные сны. У всех домов, в которых я жил, были свои лица. Различия гораздо сильнее, чем можно предположить, ведь дома принимали характер своих обитателей.

Моим первым жилищем, которое запомнилось, была комната в старом купеческом доме небольшого уездного городка, где я родился. Дом был двухэтажный, с кирпичным первым и дощатым вторым этажами. Крышу украшали печные трубы и большое чердачное окно. Из этого окна открывался вид на небольшой двор, поросший травой со смешным названием «гречишка птичья» и окруженный, словно крепостной стеной, старыми деревянными сараями. От входной двери вела узкая асфальтовая дорожка к двуместному, также деревянному, произведению зодчества. Весь ансамбль завершал, естественно деревянный, стоявший слева от сортира, короб для мусора, в просторечии – помойка.

Я изредка поднимался на чердак вместе с мамой — помочь ей развесить белье. Моя помощь состояла в том, чтобы доставать из большой плетеной корзины белые простыни и пододеяльники, пахнущие ветром. Летом мама полоскала белье в пруду с деревянных мостков. Зимой ей приходилось делать это в резиновых перчатках. Мне было холодно стоять и смотреть на черный глаз проруби, который внимательно и терпеливо наблюдал за мамой. На чердаке стоял запах пыли, смешанный с лучиками солнечного света, который проникал сквозь узкие щели боковой оконной решетки. Под кровлей висели покинутые осиные гнезда.

С противоположной стороны улицы, куда выходили два окна нашей комнаты, дом выглядел задремавшим добродушным толстяком. Он щурился, просыпаясь ненадолго, чтобы рассмотреть, как по отмытой дождем асфальтовой мостовой пробегает лошадь, запряженная в телегу. Возница – цыган, мирно покуривая, глазел по сторонам, не замечая, что за ним наблюдают. Не замечали этого и проходящие автобусы с пассажирами, чумазые самосвалы и обычные грузовики. Не замечал этого и батюшка, проезжавший на блестящем черном ЗИМе. Никто не видел выражения лица дома.

Со двора дом казался хохочущим мужчиной – всегда открытая входная дверь напоминала рот, в котором прятался узкий, желтый язык – перила деревянной лестницы.

Мне нравилось с шумом вырываться на волю, ощущая себя победителем, перехитрившим бдительного сторожа. Обыкновенно я съезжал по перилам, даже когда ходил за водой на колонку неподалеку. Гремя пустыми ведрами, я вылетал из раскрытой пасти дома и бежал через перекресток. Подставив порожнее ведро под белую шипящую струю воды, я наблюдал, как она поднимается все выше к мерной вогнутой полоске. Родители запрещали мне наливать ведро выше 2/3 емкости, боясь за мою осанку.

Зимними вечерами, в плохую погоду, я играл в шахматы с отцом или читал книги. Такими вечерами особенно приятно было смотреть на то, как огонь гладит березовые поленья в печи, превращая их в угли. Но непогодь обычно вскоре заканчивалась. Дом хохотал во весь рот, радуясь окончанию метели и выглянувшему из-за туч солнцу. Он потешался над вывалившимися в снегу мальчишками, которые рыли в огромных сугробах по бокам дорожки пещеры…

…Обсуждали вариант идти пешком на материк: дохлый номер, цинга свое дело знает – ноги болят, да и путь не близкий через торосы и разводья, не дойти… Должны же о нас,…, вспомнить!»

Новый год, а за ним – Рождество. Хотя, должно быть наоборот. Правда, есть еще Старый Новый год, но он не воспринимается по-настоящему. Зато воспринимаются самыми «взаправдышными» всякие неприятности. Например, когда расколотишь любимую чашку или забудешь, что у старого друга день рождения и не подаришь подарок, или – когда на подарок нет денег. Знакомо? Так-то вот!

Наши герои не били чашек (они у них были эмалированные). И о подарках к праздникам не забывали. Вот только магазина «Подарки» ни в шаговой, ни в какой иной доступности не было. Понятное дело.

– Олежек, чего бы ты хотел к Новому году в подарок? – спросил Дмитрий за неделю до праздника.

– Тоже мне, Дед Мороз, – засунув в рот не совсем чистые пальцы и трогая верхние резцы, ответил Олег, – Выдерни мне еще один зубик, будь другом!

– Что? Жмут?

– Вроде того… Знаешь, когда в следующий раз соберемся зимовать, надо будет купить никелированные пассатижи. Блестящие… – Олег облизнул потрескавшиеся губы, – Я видел такие в Питере, в хозяйственной лавке.

– Ладно, я тебе ко дню рождения такие подарю. Погоди уж до лета. А пока обойдемся вот этими, проверенными. – Дмитрий кивнул на вороненые, слегка тронутые ржавчиной плоскозубцы, лежащие на кухонном столе. – Как ты помнишь, я ими уже пять штук вырвал: три себе, и два – тебе, милостивый государь…

– Такое не сразу забудешь, – он вздохнул, провел языком по деснам, и спросил, – Мить, а тебе чего подарить?

– Мне-то? Да книжку какую-нибудь, конечно хорошую. Ну, Юрия Рытхэу, например.

– Новое что-нибудь?

– Ну.

– Где же я тебе здесь его новую книгу найду? Его и не издают теперь. На материке, во всяком случае – не сыщешь. Народу сейчас другое нужно.

– Ладно. Не переживай. Разному народу – разное нужно. Никелированных плоскогубцев ведь тоже нет. Подарим, когда сможем. Будем довольствоваться тем, что у нас есть. Кстати вспомнил одну историю.

– Ну, расскажи…

Рассказ Дмитрия.

– На маяк в Белом море дрова привозили на пароходе. С берега к жилищу их должна была подвозить лошадь, которую там и держали для этой цели. Однако у лошади были иные представления о своем предназначении. Когда приходил пароход, она убегала в лесок и появлялась только после того, как дрова на себе перетаскивали служители маяка. В конце концов, маячник завел овчарку, которая ловила нерадивую лошадь и приводила за уздечку к хозяину.

– Это ты к чему?

– К тому, – не ропщи на жизнь, не увиливай – от судьбы не уйдешь.

Из дневника Дмитрия:

«30 декабря. …Проснулся вчера от шагов за стеной. Сначала подумал: «Ну вот, дождался – уже галлюцинации пожаловали». Однако «галлюцинация» походила под окном, посопела и стала ломиться в дверь. А Олежик, оказывается, тоже не спал, заорал шепотом (я не представлял раньше, что такое может быть, именно – заорал, и именно – шепотом): «Мишка!!!»

Я, конечно, догадался сразу, что это он не имя человека называет. Лапнул карабин – он всегда у моей койки стоит заряженный…»

– Жестковато, конечно, – Олег подцепил вилкой кусок тушеной медвежатины и разместил на тарелке. – Но вполне съедобно.

– Чего уж там, особенно после рисовой диеты. Но помни про лошадь на маяке, – Дмитрий отрезал маленький кусочек от большого куска и, зажмурившись, отправил его в рот. – Грех жаловаться, хотя, все же смахивает на хоккейную шайбу, да и рыбой воняет. Давай лучше сделаем по-другому. Клади-ка куски обратно в кастрюлю. А не то с нашим зубным арсеналом мы останемся голодными рядом с горой мяса. – И, не дослушав протестов Олега, не одевшись, выскочил из помещения.

Он вернулся не более чем через минуту, размахивая мясорубкой.

– Мить, мы же мыть ее замучаемся после…

– Не дрефь. Я сам помою, если тебя это беспокоит. Главное – последуем совету классиков – будем помогать нашему обществу посредством этого чудесного изобретения человечества…

– Тщательно пережевывать пищу, так, кажется?

– Вот именно! Друг мой! Именно так!

Дмитрий быстро разобрал механизм на части. Сложил детали в эмалированную миску и плеснул немного кипятка из чайника, пофыркивающего на плите. Затем шустро повыхватывал все детали оттуда и разложил их на полотенце на краю стола.

Олег внимательно следил за действиями друга:

– Ты как винтовку ее собираешь. Лучку бы зелененького, – мечтательно протянул он.

– Ты, вроде бы арбузов хотел недавно? Хватит! Не деморализуй общество! Обойдемся медвежатиной! Пригодилась нам, однако ж, мясорубочка! Жевать, говоришь, нечем. Эх! Полярники цинготные! Живем! – он прикрутил инструмент к столу и сунул первый кусок в раструб, – А знаешь, дружище, голубь, которого мы зажарили с Сергуней и Цыпой у меня в сарае был жестче…

– Это про что? Ты, прям, душегуб какой-то, все божьих тварей изводишь. Сначала птичку-невеличку, теперь голубя… Вот те раз… А чего это он жесткий, голубь-то, чай птица медведя нежней будет. Во всех букварях об этом писано.

– Это как приготовить. У нас тогда опыта не было, в шестом классе учились.

– Ты уж по порядку. Не то совсем меня запутаешь.

– Ладно, Олежик, раз уж проболтался, расскажу об этом грехе.

Олег, не отрываясь, смотрел, как Дмитрий крутит ручку мясорубки, и как в миску шустро выбираются «макарошки» пропущенной медвежатины.

– Это Сергуня нас подвиг с Цыпой, друг мой школьный, мы с ним подружились в конце первого класса, когда на птицеферму ходили. Очень уж нам цыплятки там понравились, пушистики такие желтенькие, чудо, лучше, чем в мультиках! Мы тогда в одной паре в строю оказались. Вот шли мы так с Сергуней, держа друг друга за руки, и беседовали о цыплятах. С тех пор и дружим.

– Вы что же, уже тогда их слопать замыслили?

– Кого? С чего это ты взял?

– Сам же начал…

– Нет, я про голубя, а цыплята нам нравились, можно сказать, платонически. Я вообще-то люблю животных.

– Я заметил.

– Ладно, не перебивай. Идея возникла в начале учебного года – уже не лето, но еще и не осень. Я это время в наших местах особенно люблю. Сергуня вообще-то, всегда был не прочь поесть, он и теперь такой. Мы шли из школы через базарную площадь к рынку, а туда всегда много голубей слеталось, семечек подсолнечных, зерен пшеницы и ржи поклевать. Птицы взлетали из-под ног. Не помню, в какой точно форме, но Сергуня выдал идею: приготовить жаркое из голубя. Кто будет ловить? Конечно Цыпа, искусный и непревзойденный в этой области, тоже наш друг и одноклассник.

В этот же день мы изложили наш план Цыпе. Он не возражал. Только усомнился в том, что нам удастся незаметно приготовить жаркое в сарае средь бела дня.

Его опасения, как мне кажется, были навеяны недавними событиями, о которых знала вся школа. Минуло не так много дней с тех пор, как Сергуня очень удачно запалил газовый баллон на кухне у своей бабушки. Никто, можно сказать, не пострадал, если не считать Сергуни – его выдрал отец посредством домашних тапок и офицерского ремня. Да и сгорела только летняя кухня, а дом отстояли два пожарных расчета.

Мы заверили Цыпу, что это возможно, так как никого, кроме старушек-соседок, в это время поблизости нет, обещали сделать очаг и припасти дрова. А он внушил нам уверенность, что за его часть работы переживать не стоит.

Никто из нас не голодал. Что касается меня, то мои родители даже переживали из-за моего, как им казалось, неважного аппетита. Так что вся авантюра была основана только на жажде к неизведанному и представлялась нам весьма романтичной. На деле, сомнений нет, здесь орудовал враг рода человеческого.

– Ты, Мить, на чертей-то своих грехов не вешай. Им и так не по заслугам воздают, – с печалью в голосе провозгласил Олег.

– Полно-ко, Олежик. Ты за них не беспокойся. Они дело свое знают, от работы не отлынивают и без премиальных, я полагаю, не остаются, – усмехнулся в бороду Дмитрий и, взяв в рот щепотку фарша, медленно пожевал, – А так-то, брат, получше будет! Какой чудесный инструмент мясорубка!

– Да ладно…

– Действительно! Может, это самое важное из всего, что у нас осталось!

– А карабин?

– Ну, это само собой. Но мясорубка – это вершина умственных усилий человечества, можно сказать, удачный пример заботы о наименее приспособленных.

– Заботы об обжорах, – засмеялся Олег.

– Скучным ты человеком становишься, Олежик. Чертей защищаешь, поэзии не признаешь. Материалист, одним словом.

– Вообще-то, я могу представить себе материалиста признающего нечистую силу, только в одном случае, если таковой пребывает в состоянии длительного запоя, переходящего в белую горячку. Дай-ка и мне попробовать. – Олег выхватил из миски немного пропущенной медвежатины, – а, может, ты и не совсем не прав. Ладно. Отвлеклись. Что с голубем-то?

– В нашем случае белая горячка может только сниться. А с голубем все пошло по плану, – Дмитрий подцепил очередную порцию кусочков медвежатины и отправил в жерло мясорубки и энергично закрутил рукоятку, – Приготовили мы очажок.

– Печурку, что ли сложили?

– Да нет. Вырыли ямку в земляном полу посередине сарая. Сложили туда лучинок, немного дровишек и бересты. По краям поставили два кирпича, чтобы на них можно было установить сковородку, – я ее из дома притащил и масла сливочного кусок.

– Слушай, Дим, дай я немного поверчу, передохни, и рассказывать так удобнее.

– Ну, покрути, покрути, только, Олежик, ты поаккуратней – своими лапищами не сломай.

– Ты точно переутомился. Разве ее сломаешь?

– Кто знает? Она, может быть, на вид такая крепкая, а чуть что и капут.

– Да, – многозначительно произнес Олег и ритмично закрутил рукоятку.

Дмитрий тем временем достал курево, приоткрыл дверцу печурки, подцепил совком уголек, ткнулся сигаретой в сизо-малиновую поверхность и с удовольствием затянулся. Стряхнув угли в топку и, прикрыв дверцу, устроился поудобнее на венском обшарпанном стуле, неизвестно в какие давние времена завезенном на станцию.

– Цыпа появился вскоре после того, как мы закончили подготовку к действу. Он притащил уже освежеванную тушку птицы, которая выглядела совсем неаппетитно. Я разжег огонь, предварительно закрыв дверь на крючок изнутри, а Сергуня, выложив на сковороду кусок масла, подождал, когда оно растает. Когда масло злобно затрещало, наш шеф-повар брякнул тушкой о сковороду, при этом часть масла вылилось через край, огонь вспыхнул с утроенной силой. Не знаю, как долго готовилось блюдо, но мы порядком наглотались дыма, пока Сергуня не решил, что пища готова. На сковороде лежал уменьшившийся до размера среднего яблока темно-коричневый предмет.

– И что же, вас никто не застукал?

– Представь, нет! И сарай не сгорел. Мы потом еще с его крыши не раз зимой в сугробы прыгали, а летом, спустя несколько лет, готовились там к экзамену по литературе и распевали на мотив «Hard Day’s Night⁴» стихи «Любви, надежды, тихой славы».

– Так съедобно было жаркое?

– Конечно. Только жестче и суше, чем медвежатина эта. Да и на вкус слегка горчила… Мы ожидали большего.

– Ладно. Не грусти, Мить. Давай порадуемся нашему деликатесу. Заслужили.

Из дневника Дмитрия:

«…Не надо было сразу столько мяса, теперь вот маемся… Наврали классики… Почему-то вспомнилось из детства. Болел. Лежал в кровати. На этажерке стояла книга со странным названьем „Лицом к лицу с Америкой“. Я прочитал с конца. Получилось: „Йокирема с уцил к моцил“. Мой папа спросил меня, что я там бормочу. Я сказал: „Читаю по-американски“. Он не знал американского языка и очень удивился. Я объяснил, как все просто. Папа мне не поверил: тогда была холодная война. Теперь – американцы наши лучшие друзья. Интересно, надолго? Что бы он сказал сегодня? Наверное, что и прежде: политики заваривают кашу по своему вкусу — хорошие политики для своего народа изо всех зол выбирают меньшее, а плохие – соответственно. Однако, как ни крути, после употребления каши навоз все одно убирать приходится простым людям».

Медвежье мясо пришлось, что называется, ко двору. Пропущенное через мясорубку оно легче усваивалось и, отчасти, это было причиной того, что настроение у наших героев несколько повысилось. А тут и другая удача подоспела. Ведь известно, что судьба посылает испытания соразмерно нашим силам. Правда, об этом невозможно все время помнить, да и умение напрягать эти силы в минуту жизни трудную не всем дается.

Олени пришли утром. Это было большое стадо. Они шли в поисках корма и преодолевали для этого огромные расстояния. Дорога пролегала через остров всегда и была частью их жизни в этом неласковом мире.

Дмитрий застрелил двух самцов. Он хотел застрелить еще, но Олег выскочил на линию огня и заорал:

– Пристрели лучше меня, сволочь ты такая!

Когда они уже заканчивали разделку убитых животных, уставшие и перемазанные кровью, не обронившие во время этого действа ни слова, первым нарушил молчание Олег:

– Мить, ну не сердись на меня. Жаль мне их. Ты же понимаешь…

Дмитрий обтер об оленью шкуру нож, спрятал его в ножны. Поднял голову и посмотрел на Олега, устало улыбаясь:

– Ладно, брат. Забудь. Правильно ты, наверное, меня остановил. Я, видно, в раж входить начал. Обалдел. Ведь, действительно, нам этих двух до лета хватит.

Из дневника Дмитрия:

«Наверное, приходит к концу мое терпение. Ведь любое действие вызывает напряжение, если годится это слово. Не знаю, как Олежику, а мне все труднее держать себя в руках. Чего греха таить, я бы палил по несчастным оленям, пока все патроны не извел.

У Олежика тоже сходная проблема, как я понимаю. Иначе, зачем ему было для нашей мясорубки чуть не в красном углу место отвести. Он же поместил сей агрегат на полочке в кают-компании, застеленной белым (неизвестно, где он его откопал) вафельным полотенцем. Я не знаю, что у меня вызывает больше ненависти: его подобное отношение к предмету или сама мясорубка. Господи, укрепи!»

Это произошло в начале марта, во второй половине дня, когда солнце, щедро раздает авансы еще не успевшей восстать от зимней спячки арктической природе.

– Митя! Ты слышишь?! – Олег буквально влетел внутрь помещения механки, где Дмитрий возился со сломанным ледовым буром.

– Чего ты орешь? – раздраженно отозвался тот, недовольный тем, что его отрывают от дела, которым он был всецело занят, – Что здесь может такого произойти, чтобы блажить на всю Арктику?

– Вертушка!

– Сам ты вертушка! До первого апреля почти месяц. Хватит пули лить, – отрезал Дмитрий.

– Кроме шуток! Вертолет! Геликоптер, если хочешь!

– Ты серьезно?! – Дмитрий отшвырнул в сторону, за минуту до этого, так заботливо починяемый бур, – Костер! Нам нужно разжечь костер! Лучше – костерище! Чтобы за двадцать кэ-мэ был виден! Ну что стоишь?! Бежим!

Они выскочили наружу и помчались в сторону метеоплощалки, где неподалеку были сложены в большую кучу различные предметы, способные гореть и собранные здесь как раз для такого случая.

– Мить! Спички!

– На вот! Или нет, давай лучше я! – Дмитрий сдернул кусок брезента и стал лихорадочно рвать номер «Литературной газеты», захваченной им по пути с полки в тамбуре. Он чиркнул спичкой. Она сломалась. Он достал другую. Та сломалась тоже. Дмитрий выругался.

– Возьми несколько.

– Сам знаю! – он вытащил из коробка три или четыре спички, как смог выровнял, и, чиркнув, зажег. – Слышишь, Олежик! Они приближаются! Они летят сюда!

– Да! Я их вижу! Разжигай скорей!

– Уже горит. Сейчас разгорится! – Дмитрий, встав на колени и сложив губы трубочкой изо всех сил дул на разгоравшийся костер.

– Осторожней! Ты его так затушишь!

– Нет, брат! Разгорелся!

Костер пылал. Шум двигателя нарастал, и маленькая точка на горизонте приближалась, на глазах превращаясь в вертолет!

– Митя, нам нужно взять все самое необходимое! Скорей! Вдруг они не будут нас ждать?

– С чего бы это? – возразил Дмитрий, но почему-то пошел, постепенно ускоряя шаг за Олегом.

***

Егор, уютно устроился в старом потертом кресле напротив русской печи на даче нашего друга Сергея Леонидовича. Сам хозяин сидел на диване и с аппетитом курил носогрейку. В печи в чугунке варилась молодая картошка. На столе стояла початая бутылка, разумеется, водки и тарелка с малосольными огурчиками. За окном шуршал по траве и листьям дождик. Я наблюдал, как малая синица и поползень соревнуются в скорости поедания семечек из кормушки по ту сторону неплотно закрытого окна.

– Мы возвращались с полярной станции N в восточном секторе Арктики, – рассказывал Егор, – Оказавшись на траверзе острова, я напомнил начальнику, что на острове тоже находится полярная станция, мол, будем туда заходить или нет. Этот простой вопрос вызвал необыкновенно бурную реакцию. Он подскочил и заорал, заглушая рев двигателя: «Япона-мать! Они же там всю зиму! Без связи и топлива!»

Я отвлекся от птичьего спектакля и, повернувшись к Егору, спросил:

– Что, такое может быть в наше время?

– Представь! Может! – и засмеялся, ухая словно филин.

Сергей Леонидович усмехаясь в усы, стал прочищать трубку, сопроводив это занятие, соответствующим междометием, обе птички упорхнули, а я, дождавшись, когда Егор закончил смеяться, взял со стола огурец. Мне было интересно.

– Мы круто повернули и пошли в сторону острова. Лететь было недалеко. Начальник всю дорогу причитал и матерился.

– Запричитаешь тут, – отреагировал Сергей Леонидович.

– Что же, неужели за зиму он ни разу не вспомнил о зимовщиках? – мне это казалось неправдоподобно.

– Я у него об этом спросил. Тот, чуть не плача, сказал, что ни разу. Вот так! – Егор опять заухал филином, – Больно на него было смотреть.

– Ну, а почему бы нам не принять за добрых начальников? – с воодушевлением вымолвил Сергей Леонидович, – Они так редко встречаются.

– Вам полрюмочки? – осведомился я у гостеприимного хозяина.

– Что мы, половинкины дети? – прозвучало в ответ, – Давай-ка по полной.

Егор тем временем достал чугунок с картошкой. Проверил готовность:

– Поспела.

Мы выпили и принялись за картошку. Егор поедал ее вместе с кожурой.

– Короче говоря, – продолжал он свой рассказ, – Вскоре показался остров. Вы не представляете, как обрадовался начальник, когда мы разглядели поднимающийся дым от сигнального костра. Как говорил мой сосед по бараку в Певеке: «Он подпрыгивал от радости на метр от пола», – Егор сделал паузу, обтер руки бумажной салфеткой, откинулся в кресле и погладил себя по наметившемуся брюшку.

Пестрая кошка Масява, мяукнув, спрыгнула с лежанки и важно прошествовав через комнату к столу, ловко запрыгнула на него. Она хотела устроиться поудобнее, напротив окна, чтобы понаблюдать за вновь прилетевшей синицей.

– Ишь, протобестия, – Сергей Леонидович спихнул киску на пол к ее явному неудовольствию, – За птичками опять охотиться собралась, кикимора!

– Мы, конечно, искали людей. И нашли. – Егор умолк, чтобы надкусить огурец, – Темное пятно на снегу неподалеку от костра странным образом перемещалось, – продолжил он, аппетитно похрустывая огурчиком, – Это и были люди. Можно было подумать, что они исполняют какой-то танец.

– От радости что ли? – спросил я.

– Как выяснилось, – не от радости, – усмехнулся Егор, – Мы снизились еще и стало ясно, что шла борьба, они пытались отнять друг у друга какой-то предмет, который нам пока не удавалось рассмотреть. В это не легко поверить, но даже когда мы сели, эти парни и не подумали оставить свое занятие. Пришлось их разнимать почти всем экипажем, а успокоились они, да и то относительно, лишь после того, как их развели в разные углы салона.

– Так из-за чего катавасия? – Сергей Леонидович раскурил свою трубку.

– Ни за что не догадаетесь! – опять заухал филином Егор, – Ладно не буду вас мучить, – он хитро прищурился, – Из-за мясорубки!

Мы, конечно, не ожидали такого ответа.

– Зачем им понадобилась именно мясорубка? – опередил меня Сергей Леонидович, – На мой взгляд, это не то, без чего нельзя обойтись на материке.

– Собственно, как выяснилось вскоре, мясорубка была нужна только Олегу, а Дмитрию, как раз она была не нужна.

– То есть?! – в один голос воскликнули мы.

– Все очень просто: Олег потерял от цинги почти все зубы, не мог пережевывать пищу и, видимо, долгое время использовал старую мясорубку для решения проблемы. У Дмитрия тоже не все зубы остались на месте, но он почему-то проникся ненавистью к мясорубке, вернее, к «мясорубочной страсти» своего товарища по несчастью. Я не знаю, как это объяснить, – он задумался, – Боюсь, что это сможет сделать только психиатр.

Мы некоторое время сидели молча.

– Интересно, – продолжал Егор, – Я был уверен, что эти парни никогда не вернуться к своей работе, я имею в виду – не согласятся более на зимовку. Представьте мое удивление, когда этим летом, встретил Олега, правда, на другой станции…

– Да что ты! – вырвалось у меня.

– Ей Богу! Я, было, сначала усомнился. Но Олег сам ко мне подошел, обнажив в улыбке два ряда вставных зубов, узнал, чертяга! Разумеется, я расспросил его о Дмитрии. Он вместо ответа потащил меня в свое жилище. Там на почетном месте, на тумбочке у кровати, накрытая белой льняной салфеткой, стояла, – Егор, сделал паузу и заухал, – Конечно, вы догадались, мясорубка! Но это не все. Он также показал мне очень симпатичные, сияющие ослепительным блеском пассатижи! И рассказал, что Дмитрий подарил ему их в день рождения, мол, специально приезжал.