Андрей Руднев к этому времени как раз защищал диплом. Он явился на все готовое, но принес с собой много новых идей, и сразу вошел в струю. Дело стабильно набирало обороты, несмотря на то, что общее положение в стране оставалось катастрофическим.

Прошло еще полгода, и однажды за обедом в кафе Руднев, посмотрев на друга, испытующе, сказал:

– Витек, ты мне веришь.

– О чем ты? – удивился тот. – Конечно.

– Веришь, что для меня твои деньги ничего не значат?

Виктор подумал и кивнул. Его друга нельзя было назвать ни жадным, ни завистливым.

– Так вот, можешь выкинуть меня из фирмы, но я скажу тебе правду.

Он еще ничего не добавил, но на Виктора будто навалился снежный ком. Засыпал с головой, так что звуки через него проникали глухо и невнятно.

– Я видел твою Галину с другим мужиком. В ресторане.

Время будто тоже остановилось. Когда нет звуков – мгновения утекают незаметно. Возможно, они оставляют свои следы где-нибудь в подсознании, но на поверхности нет абсолютно ничего. Только пустота.

– В каком? – Это говорил не он, а тот, кто почему-то не умер сразу, узнав страшную правду. Возможно, его второе «я», прежде проявляющееся только на секунду – чтобы дать возможность посмотреть на себя со стороны. Но Виктор никогда не пользовался такими подарками. Он всегда думал, что это раздвоение сознание – плод его усталости и недосыпания. Нет никакого второго «я». Есть только то, что держит в своих объятиях его драгоценное сокровище… Остальное – бред.

Похоже, сейчас он бредил.

– В «Каравелле». – Понимая, что делает другу больно, Руднев грустно усмехнулся. – Знаешь, был такой стишок Мустафы Джалиля:

Если видеть не хотите
В ресторане вы меня –
Значит, сами не ходите
В ресторан в начале дня.

А я зашел. У меня там официант знакомый. Водку проверенную подгоняет, не паленую.

В снежной куче, похоже, стали просверливать дыру. Звуки сделались чуть ярче и четче.

– Ты видел ее сам?

– Да.

– Она сейчас должна быть в университете.

– Понимаю. Кажется, Галина не заметила меня. – Руднев задумчиво покусал губу и вдруг произнес: – Слушай, Витек, а может, все это лажа, а? Может, у нее какие-нибудь дела с этим старпером?

– Он старик? – Второе «я» никуда не уходило и не давало ничего анализировать. И, похоже, тем самым спасало Виктора от болевого шока.

– Лет сорок пять, не меньше.

В тот день он пришел домой за полночь – пьяный в стельку. Руднев довел его до двери, нажал звонок и сказал:

– Извини, но я пойду.

Виктор еще нашел в себе силы кивнуть, а потом темнота окутала его спасительным покрывалом, и он провалился в тяжелый сон, наполненный кошмарами.

А наутро нашел на столе записку:

«Мы разводимся. Я нашла другого мужчину. Спасибо за все, мне с тобой было хорошо. Извини».

Та половинка постели, где прежде спала Галя, оставалась непримятой и холодной.

3

Все выяснилось довольно скоро. После занятий в тренажерном зале Галина отправилась в кафе, где случайно встретилась с одной своей знакомой и ее братом. Это был состоятельный мужик, держащий сеть магазинов дорогой одежды. В последнее время на фоне общей нищеты в городе появилась довольно большая прослойка людей, не знающих, как потратить деньги. Их нельзя было назвать бездельниками: по-своему они много работали, но вместе с тем могли позволить себе и расслабиться на полную катушку. В стране зашевелился туристический бизнес, и такие люди частенько стали проводить праздники где-нибудь за границей.

Галя всегда мечтала поехать туда, даже сделала себе загранпаспорт. Только с занятостью Виктора задумка все время откладывалась на потом.

Чем мужик сумел очаровать девушку, догадаться было нетрудно. Руднев сказал об этом просто, но в его словах чувствовалась определенная глубина мысли:

– Он круче тебя, Витек. Мы с тобой еще мелко плаваем.

Треснув по швам, мир не остался в этом состоянии надолго: он продолжал рушиться, погребая под собой уверенность Виктора в своем абсолютном знании жизни. Пришла растерянность, глубочайшее уныние и полное неверие в себя.

Если до двадцати пяти лет он всегда знал, чего хочет, то теперь все планы и желания оказались засыпаны обломками прошлого – совсем недавнего, а потому болезненного. Это была катастрофа в масштабе одной личности. Такое определение происходящему дал Руднев и, как всегда, оказался прав.

Виктор самоустранился от управления фирмой, закрывшись в своем доме и обложившись бутылками с пивом. Почему-то пиво не вызывало в нем такого отторжения, как крепкие напитки. Его он мог пить много, почти не пьянея. Лишь голова становилась тяжелой и тупой, но это позволяло ни о чем не думать, а просто сидеть с зашторенными окнами и смотреть на их с Галей свадебные фотографии. Боль будто затихала немного, растворяясь в пиве. Но когда закачивался его запас, приходилось спускаться в ближайший ларек: трезветь было равносильно маленькой смерти.

Собственно, она все-таки произошла. Он почувствовал, что какая-то часть его сущности изогнулась, словно от удара, полученного в живот, потом упала на землю и забилась в конвульсиях. Это было тем более странно ощущать, что в последние дни так называемое второе «я» проявлялось все чаще, ввергая Виктора в недоумение и даже пугая его. Ему думалось, что это проявление нервного срыва или маленького психического расстройства.

– Тебе нужно перестать бухать, Витек, – посоветовал ему однажды Руднев. Он приходил почти каждый день и удивленно качал головой, глядя, как растет гора пустой посуды в углу комнаты.

Виктор и сам понимал, что это путь в никуда. Но ему нужно было свыкнуться с мыслью, что теперь он один, а Галя далеко и ему недоступна.

Впрочем, как-то он попытался выбраться из дома – опять с помощью друга – и увидеть ее хотя бы издалека. А если повезет – и поговорить. Не получилось. Она не захотела с ним встречаться, сев в машину и уехав со своим новым мужчиной.

И тогда в голове Виктора созрело решение – бежать из этого города. Все равно куда. Чем дальше – тем лучше. Поселиться одному в темном лесу, полным диких зверей, в котором не ступала нога человека, построить шалаш и провести в нем остаток дней – недолгих, как он рассчитывал.

Передать все дела Рудневу, отдать ему ключи от квартиры – если Галине вздумается туда вернуться – на это потребовалось всего несколько дней. Отец Виктора к тому времени уже умер, а мать только грустно смотрела на него, понимая, что он принял непростое для себя решение и отступать не станет. Она только попросила:

– Береги себя, ладно? И пиши. Мы с Леной будем переживать за тебя.

Сестре тоже не очень повезло с мужем Геннадием. Не успели расписаться – его посадили на два года за воровство: пытался что-то вынести из завода. Тот уже не работал: появились новые хозяева, которым не захотелось вкладывать в производство деньги. Проще оказалось продать оборудование на металлолом, а промышленные корпуса сдать в аренду под склады или заморозить. Руководители вагонами везли стройматериалы себе на дачи, пользуясь полным отсутствием контроля, но рабочим не позволялось брать ни винтика. Геннадия посадили за пачку электродов для сварки.

Пообещав писать, Виктор оставил матери часть наличных денег.

– Может быть, ключи от квартиры зря ей оставляешь, а? Не будет ведь она там жить. Сам приедешь еще, – посетовала та.

– Если приеду, у тебя поживу. – Виктору не хотелось сейчас об этом думать. Самое простое в его ситуации было бросить прошлое за спиной, потому что исправить уже не получалось.

Точного плана у него не было, единственное лишь – забраться подальше, залечь поглубже и не высовывать носа, пока все не забудется.

Он купил билет до Иркутска. Большой город со своей славной историей, там можно осмотреться и прикинуть, чем заняться. Добирался на поезде, не общаясь с соседями по купе – лишь валялся на верхней полке и спускался оттуда раз в сутки, чтобы чего-нибудь перекусить в вагоне-ресторане. Даже бриться забывал.

Какое-то время жил в гостинице, читал местные газеты, ходил на рынок, слушал разговоры. Увидел там старика, торгующего поделками из разноцветных камней. Безделушки, хоть и красивые – из нефрита, лазурита, каменной соли. Выяснилось, что получает дед материал откуда-то с Урала: внучка у него там геологом работает. А сам всю жизнь в тайге мотался, тоже самоцветами занимался. Здоровье сейчас уже не то, вот и вырезает из камней зверушек да украшения разные.

Купил у него пару, чтобы разговор начать. Занятный оказался старик: узнав, что хочется человеку забраться в глухомань, посоветовал съездить в Таксимо, а оттуда – прямиком в Бодайбо.

– Прииски там золотые, и народ со всей страны съезжается. Работы невпроворот! А золото – оно власть над людьми особую имеет. Однажды найдешь самородок – и, считай, попался на крючок. Не оторвешься, так и будет это дело к себе манить всю оставшуюся жизнь.

– Мне бы охотой заняться, – промямлил Виктор, чувствуя, как насмешливо посмотрел дед на его руки.

– Тогда на север езжай, к Караму. Вокруг него тайга хорошая, глухая. Зайдешь подальше – никто тебя не найдет. Ни свои, ни чужие! – И старик осклабился.

Виктор так и сделал. О деталях договорился в одной из местных контор, занимающейся заготовкой пушнины. Выделили ему участок, продали снаряжение – брезентовую палатку на первое время, пару топоров, капканы, несколько ведер, котелок с чайником, нож, даже ружье. Вертелась в поселке бродячая собака – помесь овчарки с дворняжкой, – ее тоже Виктор надумал взять с собой. Охотники посоветовали позаимствовать у кого-нибудь лайку, потому что только бывалая собака будет полезна в тайге зимой. Но приглянулась Виктору полукровка – и все тут.

До места его подкинули на вертолете. Конечно, имелись у него и соседи – бывалые ребята, летом промышляющие золотом, а зимой, чтобы не скучалось – соболями. Они смотрели на его Шарика неодобрительно, но молчали. Каждый сам выбирает себе попутчиков.

Опытные охотники обычно работали попарно – чтобы за зиму говорить не разучиться. Виктор же отказался от помощи, захотел побыть один.

Когда затих рокот вертолета, собака, радостно виляя хвостом и заглядывая в лицо хозяину, тявкнула несколько раз, но разлившаяся вокруг тишина просто проглотила эти звуки. Суета, одолевавшая Виктора двадцать пять лет кряду, осталась где-то там, невероятно далеко. Ближайшие месяцы ему предстояло бороться за выживание и ни о чем другом не думать.

Место для своего дома выбирал старательно. Недалеко протекал ручей – такой бойкий, что думалось, ему и зимой замерзнуть не придется. Пара огромных сосен поднималась вверх ровными, как рельсы, стволами. Между ними и воткнул в землю лопату – как царь перед строительством города.

До снега первым делом нужно было приготовить жилище: повалить десяток подходящих деревьев, которые тащить по силам, и напилить из них бревен. А перед тем Виктор стал вгрызаться в землю. Оно и понятно: любое дерево тепло пропускает, а вот из землянки ему некуда деваться. Только оказалось, что через полметра начинается вечная мерзлота.

Первый снег выпал в конце сентября – только успел закончить с крышей. Виктор положил на нее свернутую в три слоя палатку, потом занялся печкой. Топорами рубил ведра и из полученных листов кроил подобие буржуйки. На трубу железа не хватило – пришлось срочно изобретать велосипед. Вдоль берега ручья рос темно-розовый тальник. Нарезав прутиков, кое-как сплел из них рукав, потом обмазал его глиной и просушил. Для новичка получилось неплохо. Только пальцы от такой работы постоянно мерзли – приходилось часто отогревать их возле костра.

Оказалось, что вокруг водилось множество пищух или, по-другому, сеноставок – что-то среднее между кроликом и водяной крысой. Зверьки заготавливали себя на зиму сено в небольших стожках, и Виктор использовал его для своей постели.

Потом начались трудовые будни. Он учился ставить капканы на соболя. Вместо приманки использовал потроха пищух, которых удавалось иногда добывать с помощью ловушек. Мясо же отдавал Шарику.

Снег в ту зиму шел почти каждый день, и вскоре собака уже не могла ходить за ним по лесу – даже по лыжному следу: проваливалась на своих длинных лапах. Кормить ее стало тяжело, потому что пищухи попадались все реже. Глубоко под снегом они рыли ходы от одного стожка до другого, и им не было особой необходимости подниматься наверх. Тем, кстати, спасались и от врагов. Зато с наступлением настоящих холодов Виктор стал находить приманку в своих капканах съеденной. Тяжелые времена наступили и для соболей. Пришлось усовершенствовать ловушки, и в начале декабря в одну из них попался первый хищник.

Внутренности Шарик проглотил, не жуя. Целый день после этого он спал, но Виктор с некоторых пор стал замечать его пристальный и какой-то затравленный взгляд. При каждом возвращении из леса собака встречала хозяина голодным урчанием и внимательно рассматривала руки – нет ли еды. Кормить ее макаронами и салом Виктор не мог, иначе сам рисковал не дотянуть до весны. Пришлось идти на охоту.

Она оказалась неудачной. Увидев в одном из уголков своего участка лосиные следы, взял ружье и отправился по ним. Погоня продолжалась три часа. За это время выдохся сам, так что едва добрался до землянки – хорошо еще, что возвращаться пришлось по своему же следу. Прокладывать новый уже не оставалось сил.

Шарик встретил его безумным взглядом, и Виктор понял, что это уже не тот пес, которого он приручил в охотничьем поселке. Перед ним стоял зверь, ради куска мяса готовый броситься на человека. Пришлось его пристрелить. Это был первый выстрел, который он сделал за время пребывания в тайге. То, что удалось получить от собаки, использовал трезво и прагматично – на приманку.

Позже ему удалось найти местечко ниже по течению ручья, где глухари клевали намытые водой камешки. Там тоже поставил ловушку, и дважды ему везло. Трудно передать ощущение восторга и наслаждения, с которым он ощипывал птиц, варил их в котелке и, расщепляя мясо на волокна, долго жевал с осознанием маленькой победы.

«Как мало нужно человеку – и то лишь на короткий миг!» – наверняка бы сказал Андрей Руднев, узнай, чему теперь радуется его друг.

Думать о своей прошлой жизни, оставшейся за несколько тысяч километров отсюда, Виктору не хотелось. Слишком свежими были раны на его душе. Они по-прежнему кровоточили, и единственным спасением от боли были трудности и маленькие успехи его нового существования. То, что это не полноценная жизнь, а лишь ее отголосок, он прекрасно понимал. Но она была единственной формой забвения, не приводящей к полному разрушения сознания.

К концу декабря у него стало уже пять соболиных шкурок. Снега насыпало выше пояса, и даже на лыжах ходить приходилось очень осторожно. Где-то севернее, похоже, с пропитанием зверькам сделалось совсем плохо, и они стали мигрировать на юг, частенько не минуя поставленных Виктором капканов.

Новый год он отметил целой кружкой разведенного спирта. До этого еще никогда его не пил, использовал только для обезжиривания шкурок, поэтому усмехнулся, вспомнив, что на такие случаи существует традиция загадывать желание. Никаких желаний у него не было. Впрочем, если глубоко копнуть, то, пожалуй, нашлось бы одно-единственное… Но размышлять о нем, а тем более говорить с самим собой смысла не имело.

– Дай Бог, не последнюю! – сказал громко – и удивился своему голосу. Оказывается, он уже стал забывать его: не разговаривал даже с собакой. Молчал, почитай что, с начала сентября. И были они с покойным Шариком что-то вроде Герасима и Муму – старый сюжет в современной обработке. У него должен был возникнуть протест по поводу собственной глупости, которая привела к убийству, но Виктор с некоторым удивлением почувствовал, что судьба Шарика трогает его много меньше, чем могла бы. Во всяком случае, старой студенческой фразы «так получилось!» хватило, чтобы не заниматься самоедством и вообще постараться забыть эту историю.

Спирт обжег язык и горло, но Виктор, сморщившись, задержал дыхание и почувствовал, как волна тепла побежала по пищеводу в желудок. Хмель накрыл его быстро, но оказалось, что на холоде тот так же скоро выветривается, и никакой потери сознания, которое случалось прежде от водки, не наблюдалось.

Холода, пришедшие в январе, пережил со спокойствием буревестника, который ищет бури. Валил деревья, пилил их, колол на дрова для печи, и каждый день утром отправлялся по одному и тому же маршруту – по цепочке поставленных капканов.

Февраль выдался удачным. Миграция зверьков на юг началась с новой силой, и количество шкурок в углу землянки постепенно росла. Тогда же Виктор впервые встретился со своими соседями – обросшими за зимние месяцы мужиками. Позже, пощупав собственные щеки, тоже обнаружил огромную щетину. Мужики были профессионалами и однажды подстрелили лося. Патронов у них оставалось маловато, поэтому Виктор с удовольствием выменял часть своих на замороженные куски мяса. Запоздало пожалел, что не встретился с соседями на месяц раньше: возможно, Шарик остался бы жив.

Как бы там ни было, история с собакой дала ему хороший урок. «Мы в ответе за тех, кого приручаем». Это, кажется, из «Маленького принца». Если вдуматься, правило с легкостью применялось к отношениям между людьми. Прежде он почему-то так не считал, и сказка де Сент-Экзюпери казалась ему глупой и нудной. В результате к двадцати шести годам потерял любимую женщину и погубил дворнягу, доверившую ему свою жизнь. Может быть, здесь имеется какая-то связь, и одно из явлений – причина, а другое – следствие?

Развивать эту мысль Виктор не стал: слишком все запутанно и противоречиво. Его обиженная мужская сущность тянула одеяло на себя, а чувство к Гале, понемногу обнажавшееся и сбрасывающее с себя шелуху будней, отчаянно сопротивлялось. Время расставлять все точки над «i» еще не пришло.

Странно, но за восемь месяцев, проведенных в тайге, он ни разу не ощутил потребность в женщине. Это было тем более невероятно, что в городе почти все время думал о жене, об упругости ее ягодиц, мягкой коже грудей и шелковистых волосах. Может быть, условия на грани выживания отнимали у него все силы?

Пришла весна, прилетел вертолет, и Виктор со своими трофеями вернулся в поселок. Оказалось, поработал он немногим хуже, чем бывалые охотники – во всяком случае, насмешек над собой уже не слышал.

В лето по совету старика с иркутского рынка поехал в район Бодайбо. Устроился на золотодобывающее предприятие и честно отработал там, не высовываясь и не имея дела с криминалом. Поначалу это удавалось с трудом: все-таки народ приезжал разный, большинство – просто работяги-шабашники. Они и думать не хотели, и сдать золотишко налево были горазды. Видел Виктор, как несовершенен процесс переработки, вначале подмывало ему выложить пару-тройку идей руководству, а потом прикинул хорошенько – и промолчал. Не было у него никакой радости от труда, здесь просто время проводил – месяц за месяцем – тоже стараясь ни о чем не думать.

Подговаривали его знающие люди, как можно золото припрятать, а потом, улучив момент, сдать перекупщикам-нелегалам. Только и с этим Виктор связываться не стал. В больших деньгах у него потребности не было. Того, что имел, хватало за глаза, даже счет в банке отрыл.

Жил он в поселковом бараке – деревянном одноэтажном здании с большой печью на входе и буржуйками в каждой комнате – и друзей не заводил. Почти не выпивал, но уж если случалось – только самогон, продаваемый местными бабками, или разбавленный водой спирт. Иногда вечерами вспоминался ему Андрей Руднев, но даже другу писать не хотелось. За год всего одно письмо отправил на родину – да и то сестре Елене. О себе рассказал скупо, просил не ругать, что чаще не проявляется. Приехать не обещал, спрашивал только, как здоровье матери. И ни одного слова о жене.

Впрочем, какая она ему теперь жена? Разве что по закону. Не разводились – значит, вроде как родня.

Но и эта иллюзия долго не продержалась. Через месяц пришли к нему документы на развод, которые он должен был подписать и заверить у нотариуса. Рассекретили его, стало быть.

С этого момента их с Галей не связывала даже эта тонкая ниточка.

К осени общение по производственным вопросам начало Виктора напрягать. Вторую зиму он опять прожил в тайге абсолютно один. Иногда пытался вспомнить, как вертелся по делам фирмы, обзванивая за день по два десятка людей, встречаясь с ними и широко улыбаясь на американский манер… Бизнес требовал соблюдения определенной формы подачи предложений! И на все это хватало энергии. Та хлестала из него лавиной, пробивая неурядицы и разрушая возникающие проблемы. Откуда только бралась. Может быть, подпитывалась любовью?

Теперь у него был определенный опыт, и Виктор больше не боялся одиночества. Он понемногу становился другим человеком – размеренным, неразговорчивым. От тяжелой работы у него развилась мускулатура, и он, хотя и отдаленно, чем-то походил на местных кряжистым мужиков – угрюмых и настороженных. Тайга не предрасполагает к легкости характеров, поэтому приходилось учиться жить не только с самим собой.

Когда после работы на предприятии он позволял себе расслабиться, лучшим отдыхом для него стало чтение. Записавшись в местную библиотеку – почти разоренную и ютившуюся в неотапливаемом здании – Виктор брал сразу по пять-шесть книг. Предпочитал классику – Моэма, Стендаля, Диккенса; нравились ему некоторые романы Харуки Мураками. Сразу невзлюбил фэнтези и фантастику, немного переносил только научную… А один раз случайно нашел Библию и проглотил за пару вечеров. Признаться, мало что понял, но почувствовал, что в ней кроются ответы на многие вопросы. Его мальчишеская уверенность в знании жизни разрушилась до основания, но на освободившемся месте пока не был заложен даже фундамент будущей постройки.

Впервые фотографию Галины извлек из глубины своего чемодана только через пять лет. Теперь он жил в тайге и летом – работал по договору с одной из старательских артелей. Что называется, свободным художником. С точки зрения закона это было не совсем правомерно, но в любом законе при желании можно было найти удобные местному руководству лазейки. Множество людей потянулись в лес, спасаясь от повальной безработицы.

Тайга понемногу открывала ему свои тайны, он начинал чувствовать ее, иногда даже казалось – сливаться в единое целое. И не боялся, просыпаясь утром в продымленной палатке под стук дождя по брезентовой крыше или далекий волчий вой. Научился стрелять из ружья, тяжелым топором орудовал, как домохозяйка – кухонным ножиком. А лотком для промывки грунта и вовсе играл, будто пушинкой: то ли окреп физически, то ли просто приноровился со временем.

Однажды после такой летней «вахты», сдав золото и получив деньги, вернулся к себе в комнату с бутылкой импортного виски. Откуда она взялась в торговой лавке – одному Богу известно, но стоила недешево и вкусом напомнила Виктору плохо очищенный самогон. Впрочем, он особо не расстроился: здесь, в тайге, у человека появляется привычка пить все, что горит, и главное – не переживать о пропитом.

Когда в голове зашумело, вдруг вспомнил, как однажды они с Андреем Рудневым тоже заказывали в ресторане виски, но пили его со льдом. Тогда оно казалось приятнее, чем сейчас. Может быть, молодость добавляет напитку свой привкус?

Виктор усмехнулся. В последнее время его явно потянуло на философию. Это признак старения, похоже. В тот день с Рудневым они праздновали подписание удачного договора, и к ним подсели две девицы. Намерения читались на их лицах очень явно, но Виктор и помыслить не мог о таком приключении. У него была Галя. Руднев со вздохом дал девочкам отбой и пошутил по этому поводу: «Ты от меня всех баб скоро отгонишь!»

Тут Виктор и вспомнил о фотографии. Он поставил ее прямо на стол, прислонив к бутылке, и принялся рассматривать, иногда приближая к глазам, иногда отодвигаясь вместе со стулом. Галина в белом платье, перчатках до локтей и замысловатой фате стояла, облокотившись на его руку. Она выглядела изумительно – даже сейчас, по прошествии стольких лет, Виктор ощутил какой-то магнетизм. Бледная кожа очень гармонировала со свадебным платьем. Наверно, это был ее самый красивый наряд, хотя за те три года, что они прожили вместе, он купил их ей целый шифоньер тряпья.

И тут у него мелькнула мысль, что было бы интересно узнать, чем она занимается сейчас. Ей уже двадцать шесть – самый возраст заводить детей… Странно, что они никогда не заговаривали о ребенке. Может, думали, что еще не пришло время: Гале нужно было закончить учебу, ему – окрепнуть финансово. Если бы родился сын или дочь, оставалось бы у нее время встречаться с другим мужчиной?

Впрочем, теперь это уже не имело значения. Она, наверно, изменилась, особенно, после родов. Но дополнительная «мягкость» все равно должна идти ей, потому что иначе просто быть не могло.

Сам того не желая, Виктор сделал себе вечер воспоминаний. Он допил бутылку почти до конца, но голова оставалась ясной. И только после последней капли спиртного подумал, что все эти годы не знал женщин. В поселке их всегда хватало, потому что здесь водились золото и деньги. Но как-то так получилось, что проститутки не приставали к Виктору. А сейчас у него появилось настроение…

Она была смазлива, но сильно потрепана. Такие морщины на лице не выведешь клерасилом. Лет двадцать пять, не больше, а за плечами годы тяжелой и однообразной работы. За то время, пока девушка провела в его комнате, Виктор не раз ловил себя на мысли, что представляет на ее месте Галю. Это удавалось с большим трудом – слишком большая была разница.

– Ты всегда один, – сказала она после того, как он прилег рядом, считая удары своего сердца. Отвык совсем, что ли, от таких нагрузок? – В поселке говорят, что никого не любишь. Это правда?

– Нет, – ответил он.

– Почему тогда не заведешь себе женщину?

Он подумал, что вопрос очень непростой – самому бы с ним определиться по-честному…

– Наверно, потому что женщина не дворняга, чтобы ее заводить.

Она помолчала немного, потом кивнула:

– А хочешь, я к тебе приду жить. Ты мне нравишься. Не бойся, мне много не надо. Уйдешь в тайгу, а я тебя ждать буду, никого к себе не подпущу. Хочешь?

Херувим, слушая этот разговор, наверно, уснул от скуки. А может, свалился с крыши, держась за живот. Виктор взял девушку за руку и спросил:

– Тебя как зовут?

– Лера.

– Откуда родом?

– Из Шиверы.

– Там учиться негде?

Она пожала плечами.

– А зачем?

– Пропадешь ты здесь.

– Другие не пропадают, почему я пропаду? – В ее глазах вдруг зажегся упрямый огонек.

– Другие тоже пропадут – кто-то раньше, кто-то позже.

– А ты сам?

– И я тоже. Все.

Девушка подняла голову над подушкой и осмотрела комнату. Заметила на краешке стола стопку книг, единственную пустую бутылку, стоящую на подоконнике, и произнесла:

– Странный ты… Не такой, как другие.

На этом, собственно, разговор и закончился. Виктор пользовал девчонку всю ночь, так что она иногда даже испариной покрывалась. Наверно, это было для нее в диковину, но наутро он положил на стол рядом с ней десяток купюр по тысяче рублей. Она торопливо спрятала деньги в бюстгалтер, потом оделась и напоследок сказала:

– Все-таки зови меня, когда скучать будешь. Ненасытный ты, но мать говорила, такие далеко пойти могут, если голова на плечах имеется.

– Думаешь, еще не потерялась? – усмехнулся Виктор.

– Если и потерялась, то не из-за меня. Женщину тебе надо хорошую, чтобы мозги вправить.

Она оказалась не такой пустышкой, как Виктору подумалось вначале. Возвращаясь из своих таежных походов, он иногда встречался с нею еще, но воспоминания о прошлой жизни почти не тускнели со временем – возможно, потому, что теперь это было его единственной ценностью. Привкус таких встреч напоминал сладость горелого сахара – с горчинкой в конце.

Удивительно, но с годами боль утихла. Она уже не жгла его, как газовой горелке по живому, а вначале теплилась в грудине, при каждом удобном случае раскаляясь – так что впору яичницу жарить. А потом вовсе угомонилась – или нырнув так глубоко, что и не достать, или понемногу растворившись в мелькании дней и насущных забот.

А на смену ей пришла мечта хоть на секунду взглянуть на Галю, перекинуться с нею одним словом. Не для того, чтобы просить невозможного – для покоя в душе. Он так любил ее даже сейчас, что давно простил разрушение семьи (язык не поворачивался сказать – предательство), и единственным его желанием стало, чтобы у нее все было хорошо.

Встречая свой восьмой сибирский новый год в поселке – как всегда, в одиночестве, за пустым столом, – он поднял за это тост.

В тот же вечер к нему пришла Лера и, ни слова не говоря, стала выкладывать на стол какие-то тарелки с салатами и пакеты с шикарно пахнущими беляшами. Она нарядилась к празднику, нацепив бесформенные и скорее всего самодельные украшения из золота, узнав цену которым, светские красавицы из центральной зоны России могли бы испустить дух от зависти. Даже сапожки на ней были с каблуками! Ее ладная фигурка неторопливо сновала вокруг стола, а Виктор неожиданно для себя ощутил что-то вроде благодарности.

– Слушай, – сказала она, закончив накрывать на стол. – Мне тебя жалко. Пропадешь ведь раньше всех.

Он улыбнулся: память в девчонки была цепкой. Ей бы выучиться да профессию нормальную получить.

Это вечер вышел самым насыщенным за последние годы. Они выпивали какую-то бурду, на всякий случай хранившуюся у Виктора в кладовке, и неплохо провели время до рассвета.

– Я приготовила все сама, – сказала Лера, то ли хвастаясь, то ли напрашиваясь на комплимент.

– Здорово получилось, – честно признался Виктор. Он уже отвык от домашней кухни. Образ жизни приучил его к простоте и функциональности в выборе блюд.

– Правда?

– Уже не помню, когда врал в последний раз.

– Так ты ни с кем не разговариваешь! Люди от тебя шарахаются.

Виктор немного призадумался, но потом решил, что это простое преувеличение.

– Скажешь тоже!

– Ты же медведь! Так тебя все и называют. Не веришь? – В этот раз, похоже, она насмехалась над ним, и Виктор принял игру.

– Медведь, говоришь? А вот я тебя сейчас заломаю!

– Ой, ли, догони вначале!