Феноменология психических репрезентаций

1.7.2. Постоянство объекта и изменчивость его образа

О невозможности возникновения у человека одинаковых психических образов даже того же самого объекта неоднократно говорили основоположники научной психологии, особенно У. Джеймс (2000; 2003). Что же лежит в основе нашего представления о неизменности окружающих предметов, если каждый новый образ восприятия каждого из них отличается от всех прошлых, то есть один и тот же объект всякий раз рождает в сознании разные образы?

Как замечает М. Мерло-Понти (1999):

Нарисованный на бумаге куб (куб Неккера (рис. 9). – Авт.) меняет свой вид в зависимости от того, как на него посмотреть: справа и сверху или слева и снизу… «Умопостижение меняет восприятие»… «явленность обретает форму и смысл по команде»… [с. 63–64].

Рис. 9. Куб Неккера

Почему один и тот же рисунок актуализирует в сознании два разных куба, в то время как совершенно разные образы восприятия часто актуализируют в сознании один и тот же предмет? Что лежит в основе нашего представления о неизменности окружающих предметов? Выше я уже говорил о том, что образ восприятия предмета и есть сам предмет. Но что же тогда делает предмет для нас неизменным, если каждый раз мы видим разный его образ? Почему разные образы всякий раз репрезентируют нам один и тот же предмет?

Я думаю, что ответ на многие из этих вопросов заключается в том, что у нас есть особые психические образования. Я называю их моделями-репрезентациями (объектов и других сущностей окружающего нас мира). Человек способен размышлять об объектах, которые он в настоящий момент не воспринимает лишь благодаря моделям-репрезентациям этих объектов, существующим в его сознании. На это могут возразить, что человеку достаточно и образов воспоминания об объекте. Тогда возникает вопрос: а каких именно образов достаточно (см., например, рис. 10), если каждый из них отличается от всех прочих порой настолько, что даже такой хорошо знакомый объект, как лошадь, наблюдателю бывает трудно в них узнать?

Как все эти разные чувственные репрезентации превращаются в сознании в один объект – лошадь? Мои оппоненты скажут: «Благодаря понятию “лошадь”». Тогда пусть они ответят на вопрос: а как разные чувственные репрезентации превращаются в один объект, хорошо известный не имеющим еще понятий маленьким детям и даже животным?

Человек легко узнает в качестве знакомых и чрезвычайно сложные объекты, нередко даже если видел их очень недолго. Так, Р. Никкерсон и Мэрилин Адамс [2005, с. 165–166] сообщают о том, что человек легко отличает сложные изображения, которые он недавно видел, от тех, которые он видит впервые, даже в случае предъявления ему для запоминания на несколько секунд каждого из сотен или тысяч изображений. Авторы полагают, что зрительная память быстро аккумулирует и сохраняет всю информацию о предъявляемом объекте. И у человека сохраняется достаточно информации о «старом» изображении, чтобы отличить его от нового. Возникает вопрос: что собой представляет это сохранившееся «старое» изображение? У. Найссер и А. Хаймен (2005) пишут, что:

…частое предъявление объекта и наличие способности «узнавать» этот объект в практических целях не гарантируют, что объект будет представлен в памяти человека точно и во всех деталях… Как правило, элементы зрительных стимулов не сохраняются в памяти – за исключением тех ситуаций, когда на то есть функциональная причина. …Среди характеристик объекта лучше всего запоминаются те, которые необходимы, чтобы в повседневной жизни отличать этот объект от других. …В качестве одного из аспектов исследования содержимого нашей памяти целесообразно было бы поразмыслить над проблемой: сохранение какой именно информации помогает нам узнавать знакомые предметы или отличать их друг от друга [с. 177–178].

Рис. 10. Рисунки лошадей

А. Н. Гусев (2007) говорит о подчеркивании разными психологами двуплановости образов восприятия:

…Э. Титченер выделял в образе его чувственную основу и воспринимаемый смысл, Г. Гельмгольц – первичные образы и образы восприятия, Дж. Гибсон – видимое поле и видимый мир, А. Н. Леонтьев – чувственную ткань и предметное содержание [с. 286].

Р. Л. Грегори (1970) цитирует Дж. Стрэттона:

…запечатленные в памяти зрительные впечатления, возникшие при нормальном зрительном восприятии, продолжали оставаться стандартом и критерием для оценки реальности. Таким образом, предметы осмысливались совершенно иначе, чем воспринимались [с. 224].

Что стоит за этой двойственностью образов восприятия? Мне представляется, что наблюдения Дж. Стрэттона, например, свидетельствуют о том, что в нормальном зрительном восприятии участвуют по крайней мере две группы явлений: и собственно образы восприятия, и что-то еще, нечто дополнительное. Следовательно, есть все основания предположить, что при восприятии человеком окружающей реальности в его сознании одновременно присутствуют две разные группы психических явлений. Первая – то, что принято называть образом восприятия окружающего мира, или то, что Дж. Гибсон (1988) назвал «видимым полем». Вторую группу существующих в сознании явлений можно назвать моделью-репрезентацией окружающего мира. Это то или почти то, что Дж. Гибсон назвал «видимым миром».

1.7.3. Интенциональный объект (Ж.-П. Сартр)

Рассматриваемая мною модель-репрезентация, или целостная сенсорная модель объекта, сходна с тем, что Ж.-П. Сартр называл «интенциональным объектом»^[48], Ж. Пиаже – «сохранением объекта», а А. Райнах – «подразумеванием объекта».

Ж.-П. Сартр (2002) пишет:

Если, например, Жан-Поль Сартр глядит на своего друга Пьера, сидящего за столом напротив него… то в этот момент Пьер дан ему чувственным способом и непосредственно. Если же он в отсутствие Пьера рассматривает портрет последнего или его фотографию, то и в этом случае ему чувственно дан тот же Пьер, однако уже не непосредственно, а через посредство портрета или фотографии [с. 72–73].

И в том и в другом случае Пьер репрезентирован в сознании Сартра с помощью целостной сенсорной модели конкретного человека. Только в первом случае эта модель актуализируется образами восприятия реально сидящего рядом Пьера, а во втором случае – образами восприятия фотографии или портрета, которые являются иконическими знаками Пьера. Друг Пьер существует в сознании Сартра, как и наши друзья, когда мы о них вспоминаем, в нашем сознании в виде целостной завершенной сенсорной психической модели-репрезентации, которую Ж.-П. Сартр вслед за Э. Гуссерлем и Ф. Брентано называет «интенциональным объектом». Последний появляется в сознании не только когда Сартр смотрит на Пьера или его фотографию, но и тогда, когда Сартр лишь вспоминает о своем друге.

Ж.-П. Сартр продолжает:

Я хочу вспомнить, как выглядит лицо моего друга Пьера. Я делаю некоторое усилие и произвожу в себе определенное образное сознание Пьера. Объект представляется в очень несовершенном виде: некоторые детали отсутствуют, другие внушают недоверие, все вместе выглядит довольно туманным^[49] (здесь и далее ссылки мои. Авт.). Пробивается какое-то чувство симпатии и расположенности к этому лицу, которое мне хотелось воскресить, увидев его, однако оно еще не вернулось^[50]. Я не отказываюсь от своего намерения, встаю и вынимаю из ящика стола фотографию. Это превосходный портрет Пьера, на нем я нахожу каждую деталь его лица, даже те черты, которые прежде от меня ускользали. Но фотографии недостает жизни, она в совершенстве показывает внешние характерные черты его лица, но не передает его выразительности. К счастью, у меня есть еще один шарж на него, выполненный искусным рисовальщиком. На этот раз взаимное отношение частей лица смело нарушено – чрезмерно длинный нос, слишком выступающие скулы и т. д. Тем не менее то, чего так не хватало фото – жизни, выразительности, – ясно предстает на этом рисунке, и я «узнаю» Пьера^[51]. …Для того чтобы представить лицо Пьера, мы использовали три приема. Во всех трех случаях мы обнаруживаем некоторую «интенцию», и каждый раз эта интенция нацелена на один и тот же объект^[52]. Объект этот не является ни представлением, ни фотографией, ни карикатурой – это мой друг Пьер [с. 72–73].

 

И этот объект (полимодальная сенсорная модель-репрезентация Пьера), как указывает Сартр, действительно нечто гораздо большее, чем просто образ представления. Это и не просто образ воспоминания, и даже не совокупность образов воспоминания и представления. Это нечто иное, являющееся самодостаточной целостностью, особой сущностью, с которой может эффективно манипулировать сознание Сартра даже в отсутствие не только актуального восприятия репрезентируемого объекта – Пьера, но и вообще в отсутствие этого объекта в физической реальности, например даже в случае смерти Пьера.

Таким образом, модель-репрезентация объекта не является ни образом представления, ни образом воспоминания, ни даже их суммой. Чтобы понять это, достаточно вспомнить кого-то из своих близких. В момент такого воспоминания в сознании могут появиться либо имя, либо образы воспоминания-представления, например лица близкого человека, но за этими непродолжительными психическими явлениями стоит громадное психическое содержание. Вы отчетливо понимаете, что этими возникшими психическими явлениями не исчерпывается та сущность, которой является для вас близкий вам человек. В то же время, когда вы бросаете мимолетный взгляд на лицо незнакомого вам человека и отводите глаза, за сохраняющимся в вашем сознании последовательным образом чужого лица не стоит почти ничего, у этого психического феномена не оказывается никакого сложного внутреннего значения, то есть можно сказать, что для вас это практически «пустой», ничего не означающий образ. Хотя он и может даже вызывать у вас какой-то психический отклик (например, эмоциональный), но лишь всколыхнув в вашей памяти некие не всегда понятные вам ассоциации.

В то же время даже кратковременный образ представления или воспоминания Пьера у Сартра или нашего друга у нас, едва возникнув, уже ассоциирован с множеством знаний об этом объекте, которые достаточно трудно квалифицировать феноменологически и определить как образы или идеи. Он появляется не просто как изолированный образ, а как элемент сложного и целостного психического образования, замещающего в сознании данный конкретный физический объект вне зависимости от его присутствия сейчас в окружающем вас мире.

Сартровский «интенциональный объект» – Пьер – не просто сложное множество образов воспоминания и представления, ассоциированных в целостную сенсорную конструкцию – модель-репрезентацию Пьера. Эта конструкция включает в себя многие вербальные субконструкции – разнообразные знания Сартра о Пьере, в самых разных аспектах моделирующие для него реальный объект – Пьера. В завершенной, уже даже не сенсорной, а сенсорно-вербальной модели-репрезентации Пьера главным элементом (центральным признаком) является обозначающий ее образ слова, образ имени «Пьер».

На примере другого объекта – ковра – Ж.-П. Сартр пытается раскрыть новые грани интенционального объекта:

Ножки кресла, которое стоит у окна, скрывают от меня некоторые кривые линии, некоторые рисунки (ковра. – Авт.). Однако я схватываю эти скрытые арабески как существующие в настоящий момент, хотя и загороженные от меня креслом, но вовсе не отсутствующие. …Я воспринимаю начальные и конечные детали скрытых узоров (которые не видны мне сбоку и позади ножек кресла) как продолжающиеся под ножками этого кресла. Следовательно, тем же способом, которым я схватываю данное, я полагаю в качестве реального и то, что мне не дано [с. 297–298].

Иными словами, сознание Сартра позволяет ему мысленно достроить в форме зрительных образов представления-воспоминания несуществующие в его текущем восприятии скрытые элементы ковра потому, что у него уже есть к этому моменту модели-репрезентации данного и аналогичных ковров.

Ж.-П. Сартр (2002) делает важнейший вывод:

Начиная это исследование, мы думали, что займемся образами, то есть элементами сознания. Теперь мы видим, что имеем дело с целостностными сознаниями, то есть с комплексными структурами, которые «интенционируют» некие объекты (курсив мой. – Авт.) [с. 58].

Он продолжает:

В восприятии я наблюдаю объекты. Под этим следует понимать, что объект хотя и целиком входит в мое восприятие, каждый раз дан мне только с одной стороны. Известен пример с кубом: я не могу знать, что это куб, пока я не схватил в восприятии шесть его граней; в крайнем случае я могу одновременно увидеть три из них, но никогда больше. …Я могу его потрогать, могу на него смотреть, но всегда вижу его только таким способом, который одновременно и предполагает, и исключает бесконечное число других точек восприятия… Сам объект (точнее, его психическая модель-репрезентация. – Авт.) есть синтез всех этих его проявлений [с. 58–59]. Мое знание есть не что иное, как знание об объекте, знание касательно объекта. В акте сознания репрезентативный элемент и элемент знания связаны в один синтетический акт. Следовательно, коррелятивный этому акту объект конституируется одновременно и как конкретный чувственный объект, и как объект знания. Отсюда вытекает то парадоксальное следствие, что объект представляется нам сразу и извне, и изнутри. Извне – поскольку мы его наблюдаем; и изнутри, поскольку это в нем мы воспринимаем то, что он собой представляет. Вот почему крайне скудные и ущербные образы, сведенные к нескольким пространственным определениям, могут обладать для меня богатым и глубоким смыслом. И этот смысл явен; дан непосредственно, в этих чертах дан так, что расшифровывать его не нужно [с. 63].

На примере куба Ж.-П. Сартр фактически подходит к рассмотрению моделей-репрезентаций любых объектов, в которых предмет может быть представлен нашему сознанию сразу во всех возможных видах и проекциях, когда, например, нам мысленно «видны» все невидимые в физической реальности грани куба сквозь непрозрачные видимые его грани. Ж.-П. Сартр (2002) указывает:

Интенциональный объект образного сознания имеет ту особенность, что его здесь нет и он полагается как отсутствующий, или что он не существует и полагается как несуществующий, или же что он не полагается вовсе [с. 67].

Следовательно, нашей модели-репрезентации объекта вполне достаточно для его эффективной репрезентации даже в случае его реального отсутствия в воспринимаемой нами сейчас физической реальности.

Модель-репрезентация объекта – это знание об объекте, включающее в себя его чувственные образы и способное легко заменить актуальное восприятие объекта. Мы можем поместить модель-репрезентацию любого объекта мысленно в воспринимаемую сейчас реальность или в ее представляемое продолжение, скрытое от наших глаз в данный момент. Так, я легко могу представить рядом с собой в соседнем кресле Платона, например. Причем это мое представление не может быть отождествлено просто с конкретным образом представления или воспоминания, так как я весьма смутно помню, как выглядит мраморный бюст Платона. И вообще Платон для меня – это в большей степени совокупность философских идей, чем человек в физической ипостаси, то есть в моей модели-репрезентации Платона преобладают идеи (конструкции из понятий), а не образы. Впрочем, в любом случае Платон – это, конечно, и идеи, и образы, и имя – и все это взаимосвязано.

Ж.-П. Сартр пишет:

Произвести в себе образное сознание Пьера – значит осуществить интенциональный синтез, собирающий в нем множество прошедших моментов, утверждающих тождественность Пьера во всех его различных проявлениях и рассматривающий этот тождественный объект в определенном аспекте (в профиль, в три четверти, во весь рост, по пояс и т. д.) [с. 67].

Иными словами, модель-репрезентация Пьера или Наполеона – психический объект, тождественный для нас определенному физическому объекту, но существующий в сознании независимо от самого физического объекта, присутствующего во внешнем мире и параллельно с ним. Эта психическая конструкция, существующая и реальная, даже если репрезентируемого ею физического объекта уже и нет вовсе в физической реальности, как нет, например, Наполеона или Юлия Цезаря, сгоревшего американского космического челнока или Бастилии при наличии в нашем сознании их моделей-репрезентаций, которые являются реальными объектами нашей психической жизни.

С определенной степенью условности можно сказать, что в тот момент, когда мы видим своего знакомого, в нашем сознании есть две его репрезентации – актуальная перцептивная репрезентация и модель-репрезентация. Причем они в некоторой степени даже самостоятельны, хотя и тесно связаны друг с другом. В модели-репрезентации нет ничего за исключением того, что в процессе создания в нее вложило наше сознание. Она в отличие от воспринимаемой вещи «характеризуется существенной скудностью». Ее элементы соединены между собой гораздо меньшим количеством связей, чем элементы непосредственно воспринимаемого предмета с их неисчерпаемыми связями. Модель-репрезентация обычно рождается на основе образов восприятия объекта и впоследствии замещает собой для нас воспринятый ранее объект в его отсутствие. Разные образы воспоминания и представления объекта имеют для нас смысл только потому, что являются элементами его модели-репрезентации, существующей в нашем сознании.

Ж.-П. Сартр (2002), например, подчеркивает:

…может случиться, что какой-нибудь образ воспоминания возникнет внезапно, неожиданно явит нам чье-то лицо, какой-нибудь пейзаж. Но даже в этом случае он предстает в интуиции как единое целое и сразу раскрывается в том, что он есть. Если бы я воспринимал этот кусок дерна, мне бы пришлось довольно долго его изучать, чтобы узнать, откуда он взялся. В случае же образа (воспоминания, входящего в структуру модели-репрезентации. – Авт.) я знаю это непосредственно: эта трава с такого-то луга из такой-то местности. И об этом ее происхождении нельзя догадаться по образу; знание о том, что представляет собой объект, включено в самый акт, которым он дан мне в образе [с. 61–62].

 

Автор указывает, что в отличие от образа восприятия неизвестного объекта, который может быть совершенно непонятен воспринимающему, образ, актуализирующий в сознании модель-репрезентацию известного объекта, всегда понятен, так как в модели-репрезентации, а через нее и в перцептивном образе, всегда уже заключено некое усвоенное нами ранее знание.

Надо с удивлением и сожалением отметить, что приведенные здесь мысли Сартра остались невостребованными в психологии или, возможно, не понятыми, да я и сам, например, обратил на них внимание, лишь обнаружив их сходство со своей концепцией модели-репрезентации. А между тем это основополагающие, глобальные и совершенно принципиальные для психологии положения, указывающие на существование, кроме ощущений, образов, понятий и т. д., иных психических явлений, образующих следующий уровень более сложных психических феноменов. О существовании их говорят и другие исследователи, в частности Ж. Пиаже и А. Райнах, к рассмотрению идей которых мы и перейдем.

1.7.4. Осознание постоянства предмета (Ж. Пиаже)

Психическую сущность, которую я называю моделью-репрезентацией объекта, обнаружил в своих исследованиях и Ж. Пиаже (Piaget, 1954; Piaget & Inhelder, 1969), хотя он не делает на этом акцента и не рассматривает ее как таковую. Ж. Пиаже выделяет шесть подстадий развития ребенка в течение сенсомоторного периода (первые два года жизни), связанных с формированием способности сохранения объекта. На первой, которая продолжается от 1 до 4 месяцев, ребенок еще не ищет исчезнувший объект активно, но он уже начинает следить глазами за движущимися объектами и смотрит на то место, откуда предмет только что исчез, как будто ждет его возвращения. Если объект вновь не появляется, ребенок забывает о нем. Исчезнувший объект не воспринимается ребенком как нечто постоянно существующее, которое куда-то переместилось. Р. Р. Хок [2003, с. 181–192] приводит выдержки из журнала наблюдений Ж. Пиаже:

Наблюдение 2. Лоран, возраст – 0 лет 2 мес. Я смотрю на него сквозь прутья его плетеной колыбели и время от времени появляюсь примерно в одном и том же месте. Лоран потом смотрит на это место, когда меня уже там нет, и совершенно явно ждет, что я снова появлюсь там. …Ребенок только смотрит на то место, откуда исчез предмет: таким образом, у него просто какое-то время сохраняется позиция более раннего восприятия, и, если объект вновь не появляется, он вскоре забывает о нем. Если бы в сознании ребенка было общее представление о предмете (курсив мой. – Авт.)… он бы стал активно стараться разыскать пропавший объект. …Но малыш, совершенно очевидно, не знает, что тут можно бы сделать, потому что исчезнувший объект еще не воспринимается ребенком как нечто, постоянно существующее, которое куда-то переместилось; для него это просто какой-то образ, который, исчезнув из поля зрения, уходит в никуда. И возникает оттуда без какой-либо объективной причины [с. 185].

В возрасте от 4 до 10 месяцев ребенок уже начинает искать игрушку, которая не полностью скрылась из его поля зрения.

Когда был виден гусиный клюв, Люсьен не только сразу же хватала гуся за эту видимую часть и тащила к себе, но… иногда она сначала снимала с гуся покрывало, чтобы схватить птичку целиком! …Никогда, даже после того, как она несколько раз поднимала покрывало, видя перед собой торчащий клюв, Люсьен не старалась поднять покрывало, когда гусь был спрятан целиком! Это является… доказательством того факта, что ребенку намного легче представить себе весь предмет, видя перед собой какую-то его часть, чем заниматься поисками полностью невидимого объекта [с. 186].

Из сказанного Ж. Пиаже можно сделать вывод, что у ребенка в этом возрасте уже появляются, по-видимому, хотя и неустойчивые, сенсорные модели-репрезентации некоторых предметов, с которыми он часто сталкивается, но они еще недостаточно «самостоятельны» и актуализируются преимущественно образами восприятия частей моделируемых ими объектов. В 10–12 месяцев у ребенка появляются устойчивые сенсорные модели-репрезентации предметов, но еще нет устойчивых моделей-репрезентаций привычных изменений предметов, например их пространственных перемещений. Журнал наблюдений Ж. Пиаже (Р. Р. Хок (2003)):

Жаклин сидит на матраце… Я беру у нее из рук игрушечного попугая и два раза подряд прячу его под матрац слева от нее, на место А. Оба раза Жаклин немедленно начинает поиски, находит и хватает попугая. Затем я беру у нее игрушку и медленно перемещаю попугая у нее перед глазами в такое же место под матрацем, но справа от нее, на место В. Жаклин очень внимательно наблюдает за движением, но в тот момент, когда попугай исчезает на месте В, она поворачивается налево и ищет игрушку там, где та была спрятана раньше, на месте А [с. 187].

В возрасте 12–18 месяцев ребенок уже способен следить за последовательностью перемещений предмета и искать его там, куда он был реально спрятан, то есть у него уже появляются устойчивые модели-репрезентации привычных изменений предметов, например их пространственных перемещений. К 2 годам (от 18 до 24 месяцев) у ребенка в полной мере появляется «идея о сохранении объекта». Журнал наблюдений Ж. Пиаже:

Наблюдение 66. В возрасте 1 год 7 мес. у Жаклин обнаруживается… способность осознавать существование предмета, который во что-то заворачивают или прячут… Я кладу карандаш в коробочку, оборачиваю ее бумагой, потом заворачиваю обернутую коробочку еще в носовой платок, затем прикрываю все это беретом и покрывалом. Жаклин быстро снимает берет и покрывало, затем разворачивает платок. Сразу ей не удается найти коробочку, но девочка продолжает искать ее, явно уверенная в ее существовании; затем она замечает бумагу, быстро вспоминает, что это такое, разворачивает бумагу, открывает коробочку и хватает карандаш [с. 188].

Р. Р. Хок (2003) цитирует Ж. Пиаже и Бербель Инельдер (Piaget & Inhelder, 1969):

Осознание сохранения предмета, кроме всего прочего, связано с наблюдением за его локализацией; то есть ребенок одновременно обучается и тому, что исчезнувший из поля его зрения предмет не перестает существовать, и старается узнать, куда этот предмет делся. Этот факт с самого начала показывает, что образование схемы сохранения предмета тесно связано с пространственно-временной и причинной организацией реального мира в целом [с. 189].

Осознание постоянства предмета (то есть формирование модели-репрезентации предмета) Ж. Пиаже считает началом истинной мысли, способностью использовать символическую функцию для решения более сложных задач. Приведенные наблюдения Ж. Пиаже с очевидностью демонстрируют, как у ребенка постепенно формируются сенсорные модели-репрезентации объектов, которыми ему приходилось часто оперировать. В результате этого он получает новую способность – оперировать уже не предметами, а их психическими моделями. Ребенок приобретает также понимание того, что предметы продолжают существовать, даже исчезая из его поля зрения. Он приобретает способность располагать их мысленные модели-репрезентации, составленные из образов его воспоминания и представления, в пространстве среди воспринимаемых в данный момент реальных предметов. При этом модель-репрезентация предмета выступает в качестве части окружающего физического мира среди актуально воспринимаемых частей этого мира.

Комментируя исследования Ж. Пиаже, У. Крэйн (2007) пишет:

К концу сенсомоторного периода объекты наделяются независимым и постоянным существованием. Таким образом, дети конструируют своего рода пространственный универсум, содержащий независимые объекты, в котором сами дети – всего лишь один объект среди множества других [с. 152].

Именно модель-репрезентация известного объекта обеспечивает функционирование открытого Ж. Пиаже «закона сохранения объекта» – понимание того факта, что предмет существует даже тогда, когда находится вне пределов досягаемости наших органов чувств. Благодаря модели-репрезентации, если кто-то забрал у вас книгу и унес ее, вы не перестаете считать, что книги и ее похитителя больше нет. Вы помните о ее существовании, как и о существовании забравшего ее человека, даже тогда, когда не видите и не можете потрогать эти объекты. Ж. Пиаже справедливо полагает, что эта способность не дана нам от рождения, а появляется у человека начиная примерно с 8-месячного возраста. Я считаю, что эта способность обусловлена появлением в сознании того самого, описанного Ж.-П. Сартром «интенционального объекта», который является моделью-репрезентацией существующего вовне предмета и становится со временем самостоятельной и независимой от этого внешнего предмета сущностью сознания ребенка.

Более поздние исследования уточнили данные Ж. Пиаже. Так, Р. Р. Хок [2003, с. 190–191] сообщает, что Рене Байларже и ее коллеги [Baillargeon, 1987; Aguilar & Baillargeon, 1999] показали, что уже в возрасте 2,5 месяца жизни дети обладают ранними формами «сохранения объекта». О том же свидетельствует исследование Вилкокса, Нэдела и Россера (Wilcox, Nadel & Rosser). Последние, изучая недоношенных детей, использовали методы, подобные тем, которые применяла Рене Байларже, и установили, что результаты даже недоношенных детей не слишком отличались от результатов доношенных новорожденных.

Б. Г. Мещеряков и В. П. Зинченко [2004, с. 406] тоже отмечают, что современные исследования свидетельствуют о том, что младенцы уже в первые месяцы жизни воспринимают предметы как нечто независимо от них существующее и противостоящее им во внешнем мире. Впрочем, для нашего рассмотрения в данном случае важно не то, когда появляется способность «сохранения объекта», а сам факт появления и, главное, наличия такой способности у ребенка. Появление в сознании самостоятельной и не связанной с текущим восприятием предмета его модели-репрезентации, которая может жить в сознании своей независимой от предмета жизнью. Модели-репрезентации предметов остаются тождественны самим себе, несмотря на то что непрерывно изменяются вслед за изменяющимися объектами реальности и изменяющимися образами их восприятия.

Ребенок создает не только модели-репрезентации объектов, но и модели-репрезентации их свойств, изменений и даже более сложных, чем объекты, сущностей реальности: событий, ситуаций, отношений и т. д. Такие модели-репрезентации сложных сущностей в литературе нередко называют схемами. Р. Л. Аткинсон, Р. С. Аткинсон, Э. Е. Смит и др. (2007), например, пишут:

…по мнению Пиаже, ребенка нужно рассматривать как исследователя-ученого, проводящего эксперименты над миром, чтобы посмотреть, что получится («А что можно почувствовать, если пососать ухо плюшевого мишки?»; «А что будет, если я подвину свою тарелку за край стола?»). В результате этих мини-экспериментов ребенок строит «теории» – Пиаже называл их схемами – о том, как устроены физические и социальные миры. Встречаясь с новым объектом или событием, ребенок пытается понять его на языке уже существующей схемы (Пиаже называл это процессом ассимиляции: ребенок пытается уподобить новое событие предсуществующей схеме). Если старая схема оказывается неадекватной для ассимиляции ею нового события, тогда ребенок подобно хорошему ученому модифицирует ее и тем самым расширяет свою теорию мира (этот процесс переделки схемы Пиаже называет аккомодацией)… [с. 103].

Ж. Пиаже очень широко трактует понятие схема. У. Крэйн (2007) замечает:

Когда Пиаже говорил о структурах действий младенца, он использовал термин схем (scheme) или схема (schema)… Схемой может быть любой паттерн действия для установления контакта со средой, например разглядывание, хватание, удары руками или толчки ногами. …Хотя младенцы конструируют свои схемы и последующую структуру посредством собственной активности, их первые схемы состоят преимущественно из врожденных рефлексов [с. 146].

Эксперименты Ж. Пиаже [1994, с. 183–193] и других исследователей показали, что модели-репрезентации объектов и иных, более сложных, явлений появляются у детей в разном возрасте. Модели-репрезентации окружающих объектов появляются гораздо раньше, чем модели-репрезентации их изменений и тем более таких сложных сущностей, как вещество, масса, количество, объем и длина. Если два одинаковых стеклянных сосуда заполнялись одним и тем же количеством бусинок, а затем бусинки из одного сосуда пересыпали в другой – иной формы, то дети 4–5 лет заявляли, что количество бусинок теперь изменилось.

Видя на столе два одинаковых пластилиновых шара одной и той же величины, ребенок признает их равенство. Но когда даже на глазах у ребенка один из шаров скатывают в цилиндр удлиненной формы, он говорит, что в нем пластилина больше. И пока ему не исполнится 7 лет, он не скажет, что в этих предметах разной формы одинаковое количество пластилина. Признавая одинаковыми два ряда из одинакового количества шашек или разноцветных жетонов каждый, большинство детей отвечает, что и там и там их поровну. Но после того, как один ряд собирают в компактную кучку, дети 6–7 лет говорят, что в первоначальном ряду их было больше.